Книга: Земля воды
Назад: 19 О МОЕМ ДЕДЕ
Дальше: 21 AUX ARMES [34]

20
ОБЪЯСНЕНИЕ ОБЪЯСНЕНИЯ

Коего я призываю к порядку, коего я резко обрываю: «Прекрасно, Прайс. Довольно. Зайди ко мне после уроков». (Его нескрываемое разочарование во мне: грубость, авторитарность.) Однако это его «вы можете и дальше выпендриваться»… Педагогическая паника. Научи их насчет революции, и они – Страх, что в классе вспыхнет бунт, подпитываемый страхом преследований свыше (Льюис просит слова), подогреваемый страхами полной анархии в личной жизни (анархии? Но ведь его жена обрела веру, она обратилась к Господу нашему). Изобразить деспота. Отыграться на… Тирания и неуверенность:
«Так что будь добр, Прайс, оставь эту улыбочку при себе, – (если честно, он вовсе и не улыбался), – и в четыре часа жду тебя в кабинете».

 

И вот Прайс стоит перед моим столом, после уроков, и тоже прекрасно разыгрывает роль: устыдившийся лицом – но не раскаявшийся – обидчик.
«Либо то, либо другое, Прайс. Ты сам записался на историческое. Время от времени ты показываешь весьма неплохие результаты. Но так, чтобы ходить на уроки истории и не заниматься при этом историей, – не бывает. Ты не можешь спорить со мной о неких частностях Французской революции – в чем лично я не вижу ничего дурного – и в то же самое время отвергать необходимость всего предмета в целом».
Кабинет истории, четыре часа пополудни. Школа пуста; за окнами зимняя тьма. Пустые парты; следы от подошв на полу; крошки мела. Мы выполняем положенную последовательность жестов, шарада из области «учитель – ученик». Дисциплина превыше всего. Мы ищем – или, по крайней мере, я ищу – общей почвы, возможности сказать: черт возьми, мы же разумные люди… и: да боже ж ты мой, неужели нам непременно нужно… Однако утыкаемся все в ту же самую стену, мы вынуждены быть такими, как предписывает роль, а значит, по разные стороны баррикады.
«Ну?»
Прайс пожимает плечами. «Вы же сами все объяснили на уроке. Это ваш театр, ваше представление. Вы – главный. И объясняете тоже вы».
«Понятно. Ну что ж, позиция выражена четко – давай в таком случае начистоту. Если я главный, если я веду уроки, значит, я имею право на то, чтобы мои уроки не срывались».
Прайс ничего не говорит, но на его губах появляется тень смутной, неопределенного сорта улыбки.
«А если мой урок все-таки срывают, я имею право знать – почему я тебя, собственно, сюда и пригласил – почему?»
Все та же улыбка.
«Может быть, теперь ты попробуешь что-нибудь объяснить?»
Ему, однако, нужды нет вдаваться в объяснения. И вообще что-либо делать, кроме как стоять передо мной с неуловимо-иронической миной на лице. Потому что ситуация сама за себя говорит, живая картина: угнетатель и угнетенный. (Обрати внимание, Прайс, между делом: как многое в истории зависит от распределения ролей и сколько всего и всякого случилось только оттого, что никто не взял на себя смелости сказать, чего же он в действительности…)
Любительская драматизация событий. Оставь его после уроков: пускай хоть что-нибудь, да случится.
«Ну?»
«Ну – все очень просто, сэр. Я сорвал ваш урок – потому что хотел этого».
«Вполне естественно. И – мы живем в свободной стране. Однако это ничего не объясняет. Ибо я тут же задаю себе вопрос, почему одному только Прайсу пришло на ум сорвать урок, в то время как остальные шестнадцать человек, которые, по большей части, народ вполне приятный…»
«То есть вы хотите сказать, они делают то, что им сказано».
«Это одна из возможных интерпретаций. Но все-таки, как насчет твоих объяснений?»
«Я здесь для того, чтобы учиться, сэр».
«Я тронут твоим доверием, равно как и смирением – которых тебе так недостает во время уроков. И раз уж ты хочешь, чтобы я объяснил вместо тебя… Насколько я понимаю, скрытый смысл твоего протеста направлен не против формы или там манеры ведения урока, да и вообще не на какие подобного рода частности. Если бы проблема заключалась именно в этом, мы могли бы и в самом деле обсудить методы и подходы – ничего нездорового или неуместного я здесь не вижу – и даже прийти к полюбовному соглашению, что мы с тобой придерживаемся разных взглядов. Твой протест, однако, носит характер более чистый и более радикальный. Твоя позиция состоит в том – я правильно понял? – что история есть своего рода обманка; и что смысл имеет одно лишь настоящее. Отсюда логически вытекает, что нам не следует тратить время на изучение Французской революции – каковая тема, учитывая свойственный ей привкус бунта и прочей подрывной деятельности, все-таки не лишена для тебя, на мой взгляд, определенной привлекательности. А взамен мы должны сесть и заняться пристальным изучением Афганистана, Ирана, Северной Ирландии, а также всяких скорбей и горестей нашей несчастной дряхлеющей страны».
Я встаю из-за стола. Говорю и начинаю при этом ходить по комнате, не глядя на Прайса. Опять выходит вздор. Слишком много слов. Риторические пассы руками над пустыми партами. Как будто я обращаюсь к классу, а не к…
«Похвальное намерение, Прайс. И я уверен, что обсудить все эти темы можно было бы в часы, отведенные под общие дисциплины, с мистером Уоллесом».
«Да он просто старый…»
«Стоп, стоп. Постольку, поскольку имеется в виду мое участие во всем этом предприятии, перед нами встает одно препятствие сугубо практического свойства. А именно учебный план. А именно то обстоятельство, что мне платят деньги как учителю истории, за то, что я преподаю вам историю согласно учебному плану, каковой учебный план включает – наряду с прочими совершенно неуместными темами – также и Французскую революцию, чем мы, собственно говоря, и занимаемся».
(Выйди из этой роли. Слезь с трибуны.)
«Класс! Как я рад, что у вас это все так глубоко продумано!»
Сказано едко, со злостью, с болью, с отчаянием и разочарованием – моей учительской уравновешенности как не бывало, и я уже иду обратно по ближнему к учительскому столу проходу.
Вот – вот он, твой шанс.
«Прайс, мне иногда кажется, что тебя что-то… беспокоит. О чем даже и близко речи у нас не идет. Что мы все время говорим не о том. Если я могу…»
Рука поднялась – но не для риторического жеста. Рука поднялась, почти неосознанно, чтобы тронуть Прайса за плечо.
На секунду в выражении его лица проскальзывает смятение, потом лицо застывает, готовность перейти в контратаку, вызов. Я разворачиваюсь, отступаю, иду обратно, между партами.
«В смысле, если я чем-то могу помочь…»
Остановка у окна. Взгляд в темноту. Молчание.
«Не знаю, сэр. Вы думаете, история, помогает?»
«Прайс?»
«То есть – я не понял этой фразы „если я могу помочь“. Я не знал, что такие вещи предусмотрены учебным планом».
Все, к черту, себе дороже: пусть катится куда глаза глядят.
Его фигура, у меня за спиной, отраженная в окне. Стоя у стола, где обычно я сам стою лицом к лицу с классом. Призрак школьника, застывшего на месте своего учителя перед призрачным классом, плывет в заоконной мгле…
Как же быстро мы забываем, каково оно, вот так-то. Когда тебе шестнадцать лет и ты плывешь… Как быстро мы забываем. Как судорожно мы цепляемся за учебный план. Покуда…
(Прайс, уж я-то не без задней мысли.)
«Ладно. Ты совершенно прав. Предложения помощи не значатся в учебном плане. И давай забудем о моей выходящей за всякие рамки попытке проявить заботу. С другой стороны, я оставил тебя после уроков не для того, чтобы читать тебе дополнительные лекции. Я все еще жду объяснений».
Все так же, спиной к нему. Он медленно идет в глубь класса, как если бы и впрямь (минутная иллюзия с моей стороны?) почувствовал за меня беспокойство. Люди, стоящие у окон третьего этажа…
«Итак?»
Неправильно выбрал время. Он останавливается. Я оборачиваюсь.
«Вы знаете, сэр, в чем ваша беда? Вы зациклились на объяснениях. Объясняете, объясняете. Все должно иметь свое объяснение».
Человеческий инстинкт, Прайс. Приходит с опытом…
«Но ведь ты же сам сказал: объясняете тоже…»
«Потому что я могу обойтись безо всяких объяснений…»
Лицо вдруг дергается, искажается совершенно.
«Потому что мне не нужны объяснения…»
Голос дрожит. Он явно пытается вытолкнуть некий перл, ключевую фразу. Берег напоследок?
«Потому что объяснение – это способ проходить мимо фактов, делая при этом вид, что ты подбираешься к ним поближе…»
Молодчина, Прайс. Глубоко, весьма глубоко. Так и просится в Призовую Книгу Афоризмов Прайса. Но это перепуганное лицо?..
«А люди пускаются в объяснения только тогда, когда у них все идет насмарку, разве не так, а не тогда, когда они правы? И чем больше слушаешь всяких объяснений, тем больше тебе сдается: крепко же мы, должно быть, влипли, если столько всего приходится объяснять».
Молчание. Румянец под мертвенно-бледной боевой раскраской. Глаза горят, потом гаснут.
Он смотрит на часы.
«Я уже могу идти, сэр? Время позднее».
Итак, послание обнародовано. Итак. Не по этой ли причине ты и явился на мое маленькое дисциплинарное рандеву? Бросить Вызов. Манифест классного оратора, делегата и ходока. Прайсово Объяснение Объяснения. Пусть старичок Крики потрудит мозги. А он потрудит. Он уже…
«Да, время позднее».
«Так я могу идти?»
«Прайс, я…» (Но рука остается на месте.) «Да, ты свободен».
Он решительно, демонстративно идет к двери. Прежде чем выйти, оборачивается:
«Ну, увидимся на завтрашнем уроке».
Назад: 19 О МОЕМ ДЕДЕ
Дальше: 21 AUX ARMES [34]