Проблем с тем, чтобы попасть в Азербайджан, не было никаких.

В Грузии они купили «Мицубиси Паджеро», который стоил тут копейки по российским меркам, потому что в Грузии не было пошлин на ввоз иномарок. На нем они совершенно открыто подкатили к пограничной заставе. Грузинские пограничники те машины, что идут на выезд, не проверяли. Азербайджанским пограничникам Ислам сунул только свой паспорт, в котором было несколько купюр. В машине их было пятеро. Азербайджанский пограничник вернул документы уже без купюр, махнул – проезжай.

С азербайджанской стороны дороги стали ощутимо лучше, на дорогах было чище. Машины тоже были получше. Явно видно – петространа, зарабатывают на нефти. «Лад» почти не было, старые и новые иномарки. Они проехали по большой дороге совсем немного и тут же свернули на дорогу, ведущую в сельскую местность. К удивлению Магомеда, она тоже была заасфальтирована.

В Дагестане такого не было.

Дорога привела их в село, большое, богатое, в зарослях инжира и граната. Вместо каменных домов, как в дагестанских селах, тут были дорогие коттеджи. Из пеноблоков, у кого победнее, и из кирпича, у кого побогаче. Около самого богатого из них, с забором из красного кирпича, их встречал улыбающийся молодой человек с короткой, окладистой бородкой, но без усов и в штанах, аккуратно подвернутых до середины голени.

– Ай, Ислам, добро пожаловать. Салам алейкум.

– Спасибо, брат, спасибо. Ва алейкум салам.

– Загоняй тачку. Гостем будешь.

Они открыли ворота. Гараж оказался подземным, аж на четыре машины. Сейчас там стояла только одна – новенький «Лендкрузер».

– Отец где?

– А… в Дубай уехал. Там мы виллу купили, знаешь, брат.

– МашаАллах…

– Три миллиона долларов…

Какой-то старик вышел из дома, пробурчал что-то, проходя мимо них, и неспешно вышел на улицу.

– Это кто? – спросил Ислам.

– А… – беспечно махнул рукой Хизри, – это мой дед. Бидаатчик старый. Не обращайте на него внимания, он не настучит.

Магомеду это не понравилось. Шариат предписывает с уважением относиться к старшим, а этот Хизри так говорил про своего деда. Нехорошо называть своего деда, да и вообще пожилого человека, старым бидаатчиком.

Но он ничего не сказал.

Вечером то, что происходило, Магомеду не понравилось еще больше. После ужина – с мясом, богатого – Хизри достал спрятанный в доме кулек фольги. Там была анаша.

Укурив анаши – Магомеду предложили, но он отказался, – у моджахедов развязался язык. Кстати, и тут говорили все по-русски.

– Лейла помнишь?

– Эту б… Ха…

– Она самая… Так вот, она у нашего амира вторая жена, да?

– У Гамида! Ай, красава…

– Не, не Гамида, Гамид выехал в Германию. Типа на беженца подал, все красиво у него. У Заура.

– И че? Она же половине Баку сосала. А че шура говорит?

– А че говорит? Закрылась, типа, приняла ислам. Новообращенному снимаются все грехи по джахилии, да, брат? Нормальной женой ее бы все равно никто не взял.

– МашаАллах.

– Короче, у Заура одна жена теперь здесь, одна в Баку. Я недавно в Баку был, эту Лейлу видел – Аллах покарает, если вру. Такая на «мерсе» рассекает.

– Ай, красава. А че, брат, нам че обломится?

– Ага. Как же…

– Облом.

Хизри подмигнул и расхохотался

– Не парься брат, есть ухтишки. Сейчас звякну.

Магомед, трезвый, подумал, что рядом с ними нет Аллаха. И от Аллаха в этом разговоре нет ни капли. Скорее, здесь лицемерие, достойное самого шайтана.

Так они два дня ничего не делали, потом привезли оружие – пикапом. Оружие разгрузили и решили сделать амаль – напасть на полицию в районе.

Поехали на том же самом пикапе, все вместе. И на «Патриоте».

На следующий день они решили, что раз они здесь на джихаде, то надо сделать амаль. Если говорить юридическим языком – совершить теракт.

Утром амиры, полечившись от больной головы ударными дозами кофе, собирались на первом этаже дома. У всех болела голова. Ислам маялся еще и животом.

– Хизри… – проговорил он, кривясь, – ты чем таким нас кормил? Что это за мясо было, наверное, не халяльное.

– Как не халяльное, его все ели, клянусь Аллахом, чистый халяль. Просто ты баранину ел, потом кофе, а потом к кофе холодную воду. Баранину нельзя с холодной водой, можно умереть от заворота кишок

– О, Аллах, даруй мне облегчение, сделай тяжелое легким…

Ислам бросился в туалет, вернулся немного повеселевшим.

– Ислам, брат, я придумал. Надо РОВД взорвать, оружейный комната захватить. Сразу и оружие для братьев добудем.

Ислам поцокал языком.

– Нельзя, брат.

– Это почему?

– Потому что нам тут жить еще. Все менты наши, тут их родственники живут. Нельзя нам тут жить.

– А администрация?

– Там тоже свои. А дядя Абдулбакир даже наш, он в хадж ездил.

– Брат, а как нам тогда джихад делать, если все нельзя!

– Ну, давайте на погранзаставу нападем.

Ислам приуныл. Напасть на погранзаставу – совсем не то, что напасть на райотдел. В погранцы чаще всего отбирают лучших, у них и автоматы есть, и гранатометы, и связь есть. Нет, с погранцами связываться опасно.

– Лучше с погранцами пока не делать, – осторожно сказал он, – а еще что-то есть?

– Еще? А кстати, я видел, тут один маймун солдат в части берет и на работы возит, строит там виллу себе. Они без оружия будут, но в форме.

– Машалла! – обрадовался Ислам. – Так и сделаем…

На джихад взяли ту машину, на которой они приехали, а Хизри поехал на отцовской, на «Ландкрузере». Он первым и ехал, потому что остальные не знали, куда ехать.

Машины согнали с дороги и поставили в кустах, так что с того места, где они были, был виден какой-то населенный пункт. Магомед машинально отметил – несмотря на небольшой размер, населенный пункт богатый, судя по количеству спутниковых тарелок, и есть пара высотных зданий, с каких их можно достать. Это нехорошо – Сирия научила его всегда оценивать позицию не только по удобству, но и по опасности.

Засада была простой – машина тут поворот делала, скорость снижала. Работы для снайпера не было совсем.

– Брат, – обратился Магомед, – я в машине посижу, мне с моей винтовкой тут делать нечего. Машину постерегу.

Ислам недовольно кивнул:

– Хорошо.

Магомед сел в машину, включил кондиционер. Приятная прохлада не принесла умиротворения – скорее наоборот. Начиная с Турции, он все больше и больше убеждался в том, что они делают что-то не то.

Медленно текли минуты.

Кто они? Воины Аллаха или слуги Шайтана? Что они несут? Совершенство таухида или разорение и смерть?

Ради чего они сейчас сделают то, что задумали?

Раздумья, черные и мрачные, прервал заполошный треск автоматных очередей…

Он какое-то время сидел, сцепив зубы, потом решил все-таки пойти. Какое-то болезненное любопытство влекло его пойти и посмотреть на то, что они натворили…

Когда он вышел, все было уже кончено. Старая «газелька» стояла на обочине, разбитая автоматными очередями. Водителя уже обыскали, сейчас он валялся в пыли, и кровь его была черной-черной. Братья вытаскивали убитых солдат, вся вина которых была в том, что они носили форму и их продали их же собственные офицеры, бросали на обочину, в ряд, а Хизри носился с камерой и снимал. Потом они встали рядом с убитыми солдатами, Хизри начал снимать.

– Такбир! – крикнул Ислам.

– Аллаху акбар!

– Такбир!

– Аллаху акбар!

– Такбир!

– Аллаху акбар!

– Все, поехали, – сказал Ислам.

– Подожди… надо селфи сделать.

– Что?

– Ну селфи. В Фейсбуке выложим, там сбор объявим. А… шайтан. Палку забыл.

– Палку?

– Ну, палку для селфи. Как теперь снимать?

– А без нее нельзя?

– Нельзя… шайтан…

Они обернулись и увидели Ислама.

– Эй, брат, на телефон нас сними, ради Аллаха.

Ислам подошел ближе.

– Да, подожди… подними повыше. Извини… тебя там не будет.

– Магомед не обидится, – сказал Ислам, перехватывая автомат и поднимая указательный палец в типичном ваххабитском жесте, – он скромный.

Еще через пару дней они обстреляли полицейскую машину на трассе – та не была бронирована, и все полицейские погибли. Потом поехали в соседний район и там выстрелили из гранатомета по зданию районной администрации.

Магомед не понимал такой джихад. Если так подумать, то это и не джихад вовсе. В Сирии, в Ираке, в Дагестане, по крайней мере, было все понятно – вот менты, вот армия. Вот мусульмане, которых они притесняют. Ради того, чтобы не было этих притеснений, и ведется джихад. А тут он ведется ради чего?

Понятно, что если есть притеснения – то это джихад вынужденный. А как назвать то, что они делают, – мусульмане пришли в другую страну, тоже мусульманскую, начали нападать на полицейские участки, органы власти – зачем? Ну, хорошо, они не правят по шариату, но разве местные мусульмане так уж угнетены? Вот их хозяин – хорошо он угнетен, если он покупает виллу за три миллиона долларов в Дубае! Каждому бы правоверному такого угнетения, и побольше! Здесь живут мусульмане, им никто не запрещает исповедовать ислам, и у них нормальное государство, с домами, дорогами, светом, машинами. А они вломились сюда без спроса и начали убивать.

Почему им приказали сделать это? И джихад ли это? Или это бандитизм, прикрытый словами о джихаде?

Ответ на свой вопрос Магомед получил в один прекрасный день, когда он встал (ночью были в засаде, но впустую), спустился вниз и увидел, что окна почему-то занавешены, везде полумрак, а на одной из стен висит черное полотнище и на нем флаг «Исламского государства».

– Ле, Магомед, ты уже проснулся? Постой тут. Только маску надень, да?

…

– Флешку пишем. Давай, давай…

Магомед надел маску и встал рядом с Исламом

– Вот, так хорошо.

Флешки по идее писали тем, кто пренебрегает законами шариата – в качестве последнего предупреждения, чтобы отказались от запретного и обратились к благому. Но Хизри начал читать флешку совсем не о том, о чем ожидал услышать Магомед.

Во имя Аллаха, милостивого и милосердного, Господа миров, того, кого Аллах направил, того никто не собьет, а того, кого Аллах сбил, того никто не направит. Я Абу Али аль-Дагестани, военный амир Зюраткульского джамаата, напоминаю тебе, Али Мамадаев, об обязанности платить закят, как и полагается правоверному. Я в Зюраткульском районе один и действую с ведома и одобрения Шуры Имарата Кавказ, пусть Аллах даст всем муджахедам того, короче, чего они лишены. Я знаю, что помимо бизнеса, какой у тебя есть в нашем районе, у тебя есть три деловых центра в Баку и в Турции, а еще квартиры и торговые места в Москве, которые ты сдаешь в аренду. Выполняя законы шариата о необходимости платить закят, я ставлю на тебя налог в сорок тысяч долларов в месяц. Выплата этих денег, короче, является твоей обязанностью как мусульманина, кто не платит, тот выходит из ислама. Собери эти деньги стодолларовыми купюрами, положи их в сумку и хорошо упакуй. Оставь эти деньги там, где скажем. Делай все один, никому не поручай, короче, чтобы никто не знал. Мы передаем тебе сим-карту, на эту сим-карту мы будем писать СМС. 20-го числа напишем, куда ты должен положить деньги. Копия флешки будет в архиве. Она будет там до тех пор, пока тебя не убьем или не получим деньги.

– Ну, как?

– Саульская флешка, отвечаю.

Магомед сошел со своего места и начал стягивать балаклаву.

– Э, брат, ты куда пошел?! Надо еще две флешки записать.

– Без меня запишете.

Хизри посмотрел на Ислама, тот пожал плечами.

– Он с Сирии малость двинутый. Но брат хороший, иманистый.

– Ладно, давай. Теперь вот этот. Заки Габуров. У него в Москве брат, отвечаю, нефтью занимается, на «Майбахе» ездит. Думаю, тоже сорок поставить.

– Ставь больше. Раз нефтью…

– Пятьдесят?

– Хорошо, полтинник. Ты там зарядил?

– Ага. Давай, а то зарядка кончается…

В конце концов закончилось все это тем, чем и должно было закончиться. В Баку лопнуло терпение, началась контртеррористическая операция в горных районах Азербайджана. На границу перебросили армейские части и спецназ.

Они узнали о том, что начинается КТО, когда услышали вертолеты… и не один. Ислам приказал уходить в горы. Хизри остался в своем доме, у него был здесь легальный статус, и никто не видел его среди моджахедов.

Горы тут были получше для партизанской войны, чем в родном Дагестане, потому что в Дагестане многие горы голые, там нет деревьев. Под деревьями легко скрываться, а если еще растет орешник – это вообще благодать. Орешник прокормит, из-за орешника не видно ничего за пять шагов, если кто-то приближается, то слышно будет шагов за сто, если не двести. Но с другой стороны, это была чужая земля. Они не могли рассчитывать на то, что местные дадут им приют, оставят поесть в закопанном в нужном месте ведре, сообщат о появлении федеральной бронетехники…

Вчера у них было первое боестолкновение. Довольно бестолковое. Они вышли к населенному пункту – хотели пополнить запасы еды и воды, – а там уже было местное ополчение. Их окликнули из темноты на чужом, гортанном языке, Ислам ответил на том же – и забухали ружья. Им пришлось бежать. Одного ранило, сколько положили они – никто не знал.

Не знали они и о том, что на сходе старейшин их назвали бешеными волками и объявили вне закона.

А сегодня они лежали на дороге и смотрели на машину… странную, надо сказать, машину. У федералов они таких не видели. Шесть колес, расположенных на равном расстоянии друг от друга, кабина с большими стеклами, позволяющими хорошо видеть то, что впереди, а башня от БМП, кажется. Чудная машина, а рядом бронированный «Лендровер», и, кажется, он сломался.

Несколько солдат у машины… охранение не поставили… да, совсем плохие. Жареный петух еще не клевал.

– Готовы?

Защелкали автоматные предохранители. Один из моджахедов положил на плечо трубу гранатомета, заряженного иранской тандемкой.

– Аллаху акбар!

Магомед выстрелил со всеми и увидел, как с головы азербайджанского офицера слетает фуражка.

Вместе с частью головы…

Солдаты большого сопротивления не оказали, а машина оказалась негодной – у пушки оказался слишком мал угол возвышения, чтобы стрелять по ним. Тем не менее подходить к бронированному монстру не решились.

Ночью вертолеты наносили удары по горам ракетами. Костра они не зажигали.

На следующий день они забили транспортный конвой, небольшой. Им удалось хорошо разжиться вооружением – два пулемета и азербайджанские автоматы, те же «калашниковы», но удобные, и прицел на каждом. Магомед подумал, что вот он и начался – настоящий джихад. В стране, в которой был мир – началась война.