Как и следовало ожидать, власть Верховной Шуры оказалась недолгой. Но никто не мог предположить, что она окажется настолько недолгой.

Всего на два дня.

Потому что в Верховной Шуре было совмещено несовместимое. Отряды боевиков-националистов из отдельных сел и отдельных народностей. И бандформирования ваххабитов и их амиры. Для этих национализм был грехом, наказание за который – смерть. В отличие от националистов ваххабитам было плевать на национальные и культурные особенности, и они собирались поддерживать только один язык – аварский. И ни о каком Дагестане они знать не хотели – в их понимании Дагестан был только провинцией Имарата Кавказ, а тот в свою очередь – провинцией Исламского халифата. Никакая самобытность им не была нужна, к тому же они отрицательно относились к разнузданным националистам, обвиняли их в употреблении спиртного, наркомании, прочих излишествах. Националисты тоже относились к ваххабитам крайне настороженно. Большая их часть исповедовала традиционный, суфийский ислам, имела религиозных наставников, шейхов, – по мнению ваххабитов, они придавали этим Аллаху сотоварища и были бидаатчиками, то есть делали нововведения в Коран. Первый же вопрос – о переименовании Махачкалы в Шамилькалу – расколол Шуру на два враждебных лагеря. И почти сразу же полилась кровь.

Искрой, от которой загорелось пламя, стал первый же намаз, совершенный при правлении Шуры. Ваххабиты, которые ранее совершали намаз в мечети на Котрова, пришли в центральную Джуму-мечеть, где их не ждали. Сразу после намаза и проповеди между суфистами и ваххабитами начался скандал…

Скандалистами были двое: один – молодой человек с бородой, почему-то короткой (видимо, он следовал ханафитскому мазхабу, согласно которому длина бороды должна быть такой, чтобы волосы помещались в кулаке, а все остальное можно отрезать), штанах до середины голени (чтобы шайтаны не цеплялись) и стойким запахом немытого тела. Второй – повыше его ростом и на пару лет постарше, с модно укороченной бородкой, в зеленой шапочке – пясе. Такие в республике назывались мюридами, и говорили, что они придерживаются сиратль мустакъим, или «первого», срединного пути. К спорящим тут же присоединились соратники.

Начался спор с обычной «темы» – надо или нет шевелить указательным пальцем при совершении намаза, салафит доказывал, что надо, а мюрид – что это ересь. Вспомнив про ересь, салафит обвинил мюрида в том, что они совершают зикр – то есть путешествуют к святым местам, носят амулеты, что есть проявление неверия и поклонения идолам, и празднуют мавлид, то есть день рождения Пророка, и потому являются бидаатчиками, искажают истинный смысл Корана, что строго запрещено. В свою очередь мюрид обвинил салафита в неуважении к народу и к самому Пророку Мухаммеду, раз салафиту ненавистен день его рождения. Потом перешли к наличию шейхов, то есть духовных учителей, и обвинениям в ширке, то есть многобожии, придании Аллаху сотоварища, ношении религиозных амулетов, в свою очередь мюрид заявил, что целование рук и уважение сведущих людей разрешено шариатом, и назвал салафита дикарем, который не признает исламских ученых вообще и распространяет дикость и суеверия, читая Коран в норе где-то в горах. Салафит спросил – сильно ли много знал шариат шейх Апанди, который до того, как стать шейхом, работал чабаном, а потом пожарным. Мюрид начал насмехаться над некоторыми религиозными передачами, идущими по спутнику из Саудовской Аравии – салафиты специально покупали спутниковые комплекты, записывали их на видео и передавали друг другу, смотрели на телефонах и благоговели, причем большинство даже не понимало, о чем идет речь, потому что в недостаточной степени знало арабский. Затем подняли самую больную тему – салафит обвинил мюрида в том, что ДУМ тратит деньги только на религиозные сооружения, дорогие джипы и роскошь, в то время как миллионы и миллионы мусульман живут в нищете и им надо помогать, а джихад фард айн. Мюрид тотчас обвинил салафита в том, что они прикрываются религией Аллаха, а на самом деле, они обычные воры, занимаются вымогательством и совершают заказные убийства. А их амиры строят на деньги, полученные от вымогательства, дворцы в Турции и в Дубае, открывают сети супермаркетов и предаются излишествам…

И все это сильно походило на воронью слободку или выяснение отношений на советской торговой базе после ревизии, кто и сколько на самом деле украл, если бы не трагические обстоятельства, в которых все это происходило.

Началась драка… кто-то тузил друг друга кулаками, а кто-то уже бежал к машинам, оставленным на улице…

Хлопнул дверью, схватил небрежно брошенный на заднем сиденье автомат…

Тра-та-та, – сухо прокашлялся Калашников, – тра-та-та-та-та…

И ему ответили другие…

Уже к вечеру салафиты устроили в Махачкале уличные бои…

Аслану идти было некуда. Потому что он был махачкалинцем и рожденным в Махачкале. У него не было села, в котором он мог бы укрыться…

Произошедшее на площади оставило у него в душе очень тяжелое впечатление. Его родители – ни отца, ни матери не было в живых, погибли – с детства учили его быть справедливым, особенно отец. Отец учил его заступаться за слабых. Он и стал правозащитником, потому что у него было острое чувство справедливости – и он заступался за свой народ, за свое поколение, слабое и беззащитное перед огромной страной и спецназовцем в маске как ее представителем.

Он изучал историю Дагестана… он знал про древние вольные братства, которые, вероятно, были одним из первых ростков демократии, он гордился Шамилем и его деяниями и понимал, что если бы не глубокие демократические традиции его народа – Шамиль не смог бы сорок лет противостоять накатывающей с севера гигантской машине абсолютизма…

И вот они получили наконец свободу, а он увидел наконец свой народ и то, что он собой представляет…

Разочарование было сильным. Вместо некоего идеального… студента, что ли, или просто человека, готового строить свое государство, свое, без обнаглевших ментов и чужих спецназовцев – получился какой-то борцуха в подвернутых штанах и тапках без задника, орущий «Аллах акбар!» и угрожающий «дать пощак». Пощак вчера дали ему на улице, просто так, без особого повода – дали, и всё. И телефон отобрали. И этот пощак многое изменил…

Он был на площади, в самой гуще истории. Он видел целую площадь, скандирующую «Аллах акбар!» – и это при том, что на южной границе за Дагестан погибали люди и как следует еще не почтили мертвых. Он видел, как по коридору позора шли немногочисленные депутаты Госсовета – среди них, например, был академик Казиев. Убивать не решились, все-таки на кровную месть можно нарваться – но и того, что сделали, более чем достаточно. Он видел, как на площадь, подобно скакуну, въехал внедорожник «Лендкрузер», а на крыше его были бандиты, они размахивали черным флагом и орали «Аллах акбар!». Он видел и главного среди них, Абу Муслима, военного амира Дагестана. Еще несколько дней назад он освобождал его из тюрьмы, и он тогда не был военным амиром Дагестана – его этапировали сюда из России для каких-то следственных действий. А так – он был наполовину русским и почти сиротой – что для Дагестана нехарактерно. За сто долларов убил трех человек, в том числе двоих сотрудников полиции, потом испугался и поднялся в горы, чтобы избежать ответственности. В горах его научили ваххабизму, и он в него поверил, поверил сильнее, чем окружавшие его моджахеды. Правильно говорят, что самые ревностные верующие получаются из бывших грешников…

Что дальше? Каким путем пойдет Дагестан после этого? Война с соседями, окончательный крах государства, нищета? Удивительно… но у них даже своего Дудаева не нашлось, чтобы построить хоть и бандитское государство, но государство. И плевать им на демократию. Все, что им надо, – это отжать у прохожего мобильный телефон и дать пощак.

Вот – все.

Это у него отжали телефон в толпе и дали пощак. Просто потому, что увидели – он один и он слабый.

И проблема не в нем самом. Проблема в том, что это не уголовники, решившие примазаться к очередной революции. А обычные ребята, которые «ничего такого» в этом не видят. И придет все к тому, что либо они друг друга поубивают, либо их оккупируют.

И правильно сделают.

Хотя… может, у них и получится. Построят очередной халифат, где уважение к закону заменит отрубание рук и ног и угрозу кровной мести. Где глобальные порывы будут сдерживаться банальным отсутствием ресурсов. Где выживать будут только сильные с автоматом, с друзьями, готовые дать пощак. Где денег особо не будет, да они и не нужны будут – при рабском-то труде. И где, наконец, во всем и всегда будут виноваты кяфиры…

Вот это… да. Это они могут построить…

Аслан Дибиров больше не пошел на работу. Вместо этого он остался дома и как следует наконец выспался. А потом просто сидел на диване и думал о чем-то, не замечая доносившейся из города автоматной стрельбы и взрывов…

Короче, Аллаху акбар…

И так он сидел, пока утром не забарабанили в дверь. Ногами.

Он пошел и открыл, даже не смотря в глазок.

Но это были не грабители и не ваххабитский джамаат, пришедший, чтобы отвести его на площадь и там отрезать голову. Это был Магомед, в военной форме, и с ним два его мюрида, отпихнув его, они прошли в гостиную. У Магомеда было два автомата, короткий ментовский «АКС-74У» за спиной и «АК-103» с коллиматором, который Аслан уже видел во время парада (с которого и месяца не прошло, а казалось, что прошли годы). На поясе был пистолет, из разгрузки торчали автоматные рожки, а глаза были шальные и веселые…

– Салам, Аслан! – весело сказал он, осматриваясь. – Движения не движения?

– Салам.

– Ты давно тут сидишь?

Аслан пожал плечами.

– Ну, ты камень, в городе джихад идет, вахи на суфистов выскочили, такое мясо везде, астауперулла… Ценное есть? Сейф там…

Аслан отрицательно качнул головой

– Вон, разве что ноут, с записями. Бери.

Магомед рассмеялся от души, и тут же каркающе рассмеялись его спутники.

– Ну, ты камень. Собирайся, быстро, мы из города валим. Вахи с гор подошли, еще моджахеды какие-то в порту высадились, такой ай-уй по всему городу. В центре кровяха… море. Давай, давай…

Аслан начал собираться. Один из боевиков показал пальцем:

– Э, ты что, в этом поедешь?

– А что?

– Камуфло есть? Спортивка какая…

– Нет.

Магомед покачал головой.

– Иногда я думаю, друг, что ты русский, не аварец…

Вещей набралась небольшая сумка, и еще одна, с ноутом, они спустились вниз. Внизу ждали две машины, два камуфлированных пикапа, на обоих – следы от пуль.

– Давай, Мага, ты туда, Аслан ко мне сядет, да… – распорядился Магомед.

– Давай, бросай сумку сюда… – один из боевиков привычно полез назад, в багажник, к пулемету.

Открывая дверь машины, Аслан развернулся и увидел, как во двор свернул черный «Лендкрузер» с черным ваххабитским флагом на древке, торчащим из открытого люка…

То, что произошло дальше… было как во сне, он сам не ожидал от себя такого…

Вот в его руках каким-то чудом оказывается автомат, лежащий на заднем сиденье их джипа – «АК103» с длинным, на сорок патронов, пулеметным магазином и подствольником ГП-30. Вот он открывает огонь – с рук, не раскладывая приклада, особо не целясь, от бедра. Вот пульсирующая линия трассеров безошибочно находит внедорожник, клюет по стеклам, и на месте ровной, гладкой тонировки появляются уродливые дыры с расходящимися от них лучами. Вот «Лендкрузер» клюет влево, врезается в высокую живую изгородь, проламывает ее и останавливается. Вот с хлопком взрывается то ли бак, то ли газовый баллон – и машину охватывает играющее, почти прозрачное пламя. Вот из салона выскакивает человек, штаны у него горят, он делает шаг, другой – и падает под градом пуль. Автоматы стучат и стучат, дырявя кузов джипа, а он стоит и сжимает в руках свой расстрелянный до последнего патрона автомат, не веря в то, что он это сделал. Не веря в то, что он убил людей.

– Ай, Аслан, ай, саул тебе! – орет Магомед. – Красава! Как ты вахов сделал! Красава! Все, поехали!

Кто-то затолкал его в салон, и машина тронулась…

Аслан пришел в себя только на окраине Махачкалы.

Уходили по Буйнакской трассе. Магомед гнал машину за сто, не жалея подвеску. Мимо проносились дома и виллы, автобусные остановки – пригород. На обочине горела расстрелянная маршрутка, повсюду стреляли, и во рту был омерзительный привкус рвоты. Стреляли все и во всех.

– Куда мы едем? – спросил он Магомеда.

– На хрен! – весело ответил он, приглушив музыку, и уже совсем другим, серьезным голосом добавил: – В кутане сбор, там решим, что делать. Мы на границе были, мало того что азеры границу перешли, так еще и вахи нам в спину стали стрелять. Я этих вахов всю домовую книгу порву. Укрепимся в горах, наведем движения – хрен они нам что сделают. Там все свои, никаких лесных – отвечаю. А если сил не будет, уйдем к Рамзану. У него людей уже сейчас немало, там и менты, и спецназ – все есть. Байат Рамзану принесем и вернемся, уже с армией. Я этих хайванов в Каспии буду топить, зря ты их из тюрем освободил. Политические-шмалитические. Надо было всех закрытых в камерах кончить. И семьи их выселить все из республики или тоже кончить. Пусть выселяются в Турцию, если такие соблюдающие…

– Зачем ты меня спас? – спросил Аслан.

– Ну, у меня должок перед тобой, помнишь? А потом – честный ты человек, Аслан. Хипишнутый только. Но все равно – честный. Такие жить должны…

В кутане, большом селе, размером почти что с райцентр, аншлаг, все улицы забиты, незнакомые джипы, «КамАЗы», бронированные, оставшиеся от ментов «уазики». Меж стен тяжело ворочаются бэтээры…

Шум, гам, с одной машины на полную громкость заливается Жасмин, с другой – кто-то из местной эстрады. В третьей машине, приемник настроен на радио Ватан, но там передают не местную эстраду и не рекламу сети АЗС «Оригинал», там сегодня совсем другая программа передач, жи есть…

Кто-то подошел к машине.

– Брат, поставь другое радио, саул…

– Так другого нету, совсем, по всем каналам одно и то же.

– Тогда совсем выключи эту ч’ъанду, да?

Магомед поставил машину, вторая тоже встала, он вышел. Здесь были все свои, его любили и знали – потому никаких проблем не было. Пройдя через череду объятий, стучания в грудь и борцовского касания плечами – они оказались в каком-то дворе, где в огромном казане готовили плов и резали еще одного барана…

– Э, а ты кто? – сосед бесцеремонно толкнул Аслана. – Че дохлый такой?

…

– Ты чо не отвечаешь? Камень, да?

– Ле, отстань от него… – сказал Магомед с набитым ртом, – это Аслан, мой друг. Он сегодня, знаешь, как вахов сделал? От бедра из «калаша» тачку с вахами порвал, мы и глазом моргнуть не успели… Зверь…

Аппетит у Аслана разом пропал, он держал на коленях блюдо с недоеденным рисом и мясом. Мысли в голове были какие-то… как облака в небе – пустые, медленные. Мозг регистрировал обрывки разговоров, не оценивая их…

– Долго еще этот ай-уй тут будет…

– Пока русские не придут…

– Да… зря мы с русскими разосрались…

– Азеры… с… порвать надо всех. Они нам в спину ударили, когда мы государство строили. Вот кто враги, а не русские…

– Надо Баку опять взорвать…

– Закатальский, Белоканский, Кахский районы Азербайджана – это исконные земли аварского народа, они всегда принадлежали нам…

– Надо чтобы все в один кулак собрались… как при имаме Шамиле. Тогда мы этих азеров порвем…

– Нет, надо сначала всех этих джамаатовских выселить, пусть они сеют свои заблуждения в другом месте.

– Нет, надо сначала с азерботами разобраться, шкуры продажные.

– Вай, что ты говоришь! У меня брата зарезали, я за него сто лесных Аллаху принесу, за родные слова отвечаю.

– До Баку дойдем, да…

– Надо под Рамзана идти, жи есть. Он самый умный, не то что наши абдалы.

– Да… раньше Конфедерация горских народов Кавказа была. Это хорошо…

– Рамзан в мечети в Грозном выступал, на выступлении говорил – Кавказская федерация. Я сам слышал.

– Вахи едут! – заорал кто-то. – Много! Джамаат собирай!

И все ломанулись на выход…

Аслан пришел в себя в окопе, наскоро выкопанном экскаватором совсем недавно (экскаватор продолжал копать неподалеку, весело рыча). Рядом занимали позиции, матерились, вскрывали цинки, и кто-то гортанно орал.

– По команде стрелять! Только по команде!

Орал по-русски, потому что русский был единственным языком в республике, который гарантированно понимали все народности. Когда война – тут не до национально-культурных особенностей.

Магомед опять был рядом, как и все его люди, они обкладывали позицию пулемета кирпичами и камнями, а Магомед копал лопатой, чтобы было удобно. Пулемет был саульский – «НСВ», крупнокалиберный, с оптическим прицелом, такие раньше и у федералов-то были в редкость – а теперь много таких стало. Закончив копать, Магомед с хеканьем воткнул лопату в каменистое дно окопа, заправил ленту и дернул за трос, взводя пулемет. Подвигал им, на треноге, примеряясь к позиции. Не отвлекаясь, приказал:

– Газик, работаешь из «ПК», я начну, только если бэтээры пойдут. Остальные работают за Газиком. Аллаху Акбар!

Солнце садилось за спиной в горы, и было как-то весело-весело. Сушью пахла земля, и о смерти совсем никто не думал…

Никаких вахов не было. Это была большая колонна беженцев, уходящая в горы от занявших Махачкалу ваххабитов…