Глава 15. Старый старатель

Семён забрал Закатова только вечером и на машине повёз к себе домой. Падал пушистый снег. В лучах света снежинки кружились, словно в хороводе, искрились разноцветными огоньками и, опускаясь на землю, превращались в белое покрывало. Серебристые деревья казались пришедшими из волшебной сказки.

Жил Охлопков с женой и с семьёй дочери Алины в одном доме. Его дом ничем не выделялся среди окружающих строений, разве что стоял повыше других. Добротный пятистенок, рубленный из толстых бревен с застеклённой верандой, покрашенной зелёной краской.

— Мария, принимай гостя, — с порога сказал Семён и, представив его хозяйке, повёл в гостиную.

В доме пахло жареным мясом. Посреди большой комнаты лежал светлый ковер, в углу стоял телевизор, рядом с которым — мягкие кресла, а возле стены примостился диван, застеленный зелёным бархатным покрывалом. На противоположной стене висела медвежья шкура.

«Вот тебе и деревня! Не у каждого в городе такая обстановка в благоустроенной квартире, а о такой большой площади и говорить не приходится».

Мария смотрела за хозяйством, а дочь Алина, так же, как её тетя, учительствовала, только преподавала в младших классах. Муж Алины, как многие в деревне, после Нового года ушёл в тайгу на охоту и с тех пор дома не появлялся. И так было всегда, поэтому молодые дедушка и бабушка тянули и семью дочери.

Не успел Фёдор осмотреться, как его пригласили к столу. На столе было жареное мясо, копчёная рыба, солёные грибы и гора блинов, рядом с которыми стояли сбитые сливки. На краю, по правую руку от хозяина, из-за закусок выглядывала бутылка водки. Выпив и поговорив о жизни, Фёдор перешёл к делу, ради которого приехал. И Семён сразу его огорошил.

— Фёдор, я очень сожалею, но ничем помочь не могу. Нет у нас ничего о дяде Гоше, ты не обижайся.

В это трудно было поверить, и Закатов стал его убеждать, чтобы тот не отказывался и что-нибудь поискал.

— Семён Иннокентьевич, надо только захотеть и тогда, возможно, имя вашего деда впишут в золотую летопись страны. Может, у вас остались какие-нибудь письма или семейные фотографии? По себе знаю, обычно лежат где-нибудь в столе или в сундуке старые вещи, и никому нет до них дела, а потом оказывается, что рядом с тобой находится живая история. Нужно только проявить желание и всё получится.

Семён пожал плечами.

— Понимаешь, когда мы переезжали в этот дом, дочь сделала капитальную чистку: ни с кем ни посоветовшись, выбросила всё старье и разные бумаги. Решили, что в новом доме они не нужны. Да, и вообще, если честно, мне сейчас не до деда. У нас на электростанции движок полетел, надо срочно ремонтировать, а то не ровен час — замёрзнем.

Выручила Мария, вспомнившая, что в деревне живёт один старик, работавший на приисках в то же время, что их родственник.

— Из деда Попова, правда, песок сыплется, но память у него хорошая, — сказала раскрасневшаяся хозяйка, — сходите к нему, может, он вспомнит чего.

С виду дед Попов оказался суровым и, к удивлению Фёдора, славянской внешности. Среди эвенков и якутов встретить русского старика он никак не ожидал. Могучая бусая с проседью борода, густые тёмные брови придавали ему особую колоритность. Между бровями у старика залегли две глубокие складки, врезавшиеся в высокий морщинистый лоб. Деду можно было дать лет восемьдесят пять — девяносто, но когда он заговорил, Фёдор подумал, что он не такой уж старый.

— Меня зовут Фёдором, — словно процеживая слова сквозь редкие пожелтевшие зубы, начал дед, — а в детстве звали Федюшкой. Потом и старатели меня также кликали.

— Я тоже Фёдор, — отозвался Закатов, — значит, мы тёзки.

Дед приятно удивился и в знак признания долго жал ему руку.

— А по батюшке-то как вас величать? — спросил Фёдор старшего тёзку.

— Лексеич я. Фёдор Алексеевич, стало быть. Да кто б меня так звал! Даже на старости лет Федькой остался.

В тёмных глазах старика промелькнула скрытая печаль. Видно, ему всегда хотелось, чтобы звали его по имени отчеству.

— Вот, видишь, тёзка, как я живу, — повёл рукой перед собой дед. — Ты-то ещё совсем молодой, а я уже свой век доживаю. Вот недомогать стал: то радикулит разбивает, то сердце пошаливает. Чувствую, скоро конец мне придёт, я и так на этой земле подзадержался. С двенадцати лет по приискам мотаюсь. Начинал на Зее, потом судьба занесла на Алдан и вот теперь, видишь, к тунгусам прибился.

А вообще, скоко себя помню, я всё время работал, не разгибая спины. Грамоте некогда было учиться, оттого ни читать, ни писать не умею.

— А зачем тебе грамота? — вставил молчавший Охлопков. — Зато, наверно, разбогател на старательстве? Небось, где-нибудь золотишко припрятал?

— Что ты, что ты! — взмолился дед. — Я никогда богатым не был, а в молодости вообще влачил жалкое существование. Пахал, как лошадь, но много денег никогда не видел. Ох, мужики, тяжелое это дело золото мыть, каторжная работа! Но зато, если войдешь во вкус — не остановишь: хочется ещё больше добыть. Однажды, помню, это было ещё до революции, нам с отцом не сказано повезло. На ключе Кумкуй намыли мы хорошо золотишка, нарадоваться не могли, думали, куда денежки потратить, а нас хвать и в кутузку. Оказалось, что тот ключ один богатый золотопромышленник застолбил.

Хотели служивые отобрать добытое золото, а забирать-то нечего — мы его припрятали. Стражники и так и сяк нас катали, да так, не солоно хлебавши, отпустили. Того золота давно уже нет даже в помине, всё проели, а я вот до сих пор помню. Тогда мы хорошо поднялись: новый дом построили, своё хозяйство завели, корову купили. Жить бы на земле спокойно да радоваться, так нет, опять в тайгу потянуло. Это уже как болезнь, от которой не отвяжешься.

Крепкая старушка быстро направила чай. На столе появились домашние булочки, брусника, посыпанная сахаром и халва с конфетами.

— Молодёжь, присаживайтесь поближе — пригласила хозяйка. — Дед сейчас вас заговорит, обо всём забудете. Его хлебом не корми, только дай поболтать.

Попив чаю, Фёдор перевёл разговор на Егора Охлопкова.

— Это который Гошка Охлопков? — уточнил старик. — Твой дед, стало быть.

Семён Иннокентьевич подтвердил.

— Ну, как же не знать? Гошку я хорошо помню, один сезон мы на Тимптоне вместе старались, а потом уже на ключе Незаметном золото мыли. У меня даже сохранилась старая фотография, где мы с ним в посёлке Незаметном снимались. Это он уже позже стал городом, в 1939 году его переименовали в Алдан. Так вот, как сейчас помню: получили мы тогда хорошие деньги и заказали штоф водки в трактире. А потом пошли фотографироваться у Ковальского, да загуляли маленько. Два дня гужевались, пока больше половины денег не спустили. Ой, было дело! А теперь-то что? Остались только воспоминания. Сейчас я найду ту фотографию.

Фёдор подумал, что зря возлагал надежды на эту встречу — старик сейчас начнёт впадать в детство, и толком ничего от него не узнаешь. Между тем тот принёс потрёпанный фотоальбом и, полистав, показал на снимок.

— Смотрите, вот мы с Гошкой. — На пожелтевшей фотографии Фёдор увидел здорового бородатого мужика, стоявшего рядом с худощавым пареньком азиатской внешности с раскосыми глазами и шапкой густых черных волос на голове. — Вот Гошка. — дед ткнул пальцем на худощавого паренька. Был он в расстёгнутом кожаном пальто и в холщовой косоворотке. — Смотри-ка, совсем, как пацан, а ведь Гошка был лет на десять старше меня. Сколько я его знал, он всегда был таким щуплым. Но шустрый был малый, слов нет. Семён, ты похож на своего деда, — кивнул он Охлопкову.

Тот вдруг вспомнил, что бабушка однажды рассказывала, как дядя Егор ходил в экспедицию с какими-то русскими, и сказал об этом старику.

— Я в той экспедиции не был. Ты меня туда не впутывай, — неожиданно заволновался дед Фёдор. — Это было без меня. А про ту экспедицию я узнал только от Гошки. До этого ничего о ней даже не слышал. Ей-Богу, ничего! Так что ты на меня собак не вешай. Я тут ни при чём.

Старик изменился прямо на глазах: из тихого «божьего одуванчика», каким он предстал перед гостями, превратился в крепкого напористого мужика, отстаивающего свою правоту. От волнения у него даже задрожали руки и затряслась голова. Фёдор почувствовал здесь какую-то скрытую тайну.

— А что с той экспедицией случилось? — спросил он старика.

— Пропала она. Вот что случилось.

Старик ответил так сердито, будто его расспрашивали о чём-то запретном, о чём он не хотел говорить.

— Как пропала? — не отступался Фёдор. — Что, совсем пропала?

— А как иначе? Как в тайге люди пропадают: был человек, и нет его. Поди узнай, куды он подевался. То ли медведь задрал, то ли сам утоп в болоте, а может, повстречался с душегубом каким. В тайге, говорят, страшнее человека зверя нет. Одним словом, что я скажу: исчезла та экспедиция и всё тут. Пропала с концами.

Первое волнение прошло, старик немного успокоился, и, если бы не трясущиеся руки и всё еще красное лицо, можно было бы подумать, что это всё показалось.

— Но в экспедиции же был не один человек, — продолжал расспрашивать Фёдор. — И что, все бесследно пропали, и никто не возвратился?

— Ну и что из того, что много их было? В тайге в то время и бандиты хищничали, и китайцы, и недобитые белые, и даже красные промышляли. Скоко людей полегло из-за этого чёртова металла! — Дед закашлялся и, отхлебнув чаю, продолжал: — Вот теперь, поди узнай, на кого они напоролись. Раз из тайги никто не вышел, значит, все погибли, подчистую. Может быть, когда-то их следы ещё проявятся. Ну, чем чёрт не шутит, в жизни всё бывает. — Последние слова он произнёс так, будто оставлял надежду на благополучный исход.

Трудно было даже представить, что пропала целая экспедиция. Двадцать человек с оленями и снаряжением ушли в тайгу, а назад не вернулись.

— Значит моему деду крупно повезло. Это, наверное, сам Всевышний его сберёг, не дал на поругание злодеям. Я думаю, он уцелел благодаря божьей помощи.

С детства Семёну говорили, что Бога нет и быть не может, то же самое он слышал в школе, и, казалось бы, при коммунистической идеологии ребёнок должен был ещё с пеленок впитывать неприязнь к религии, однако получилось наоборот: чем больше ему говорили, что это плохо, тем сильнее он проявлял интерес к запретному. В школе Семён прочитал Библию и с тех пор считал себя христианином. А уже будучи студентом, покрестился в церкви.

— Причём тут Всевышний? — встрепенулся старик. — Геологи дали Гошке какие-то пробы, чтобы он их переправил на Большую Землю. С ними он поехал в город и там в каком-то комитете рассказал о находке геологов. Однако его рассказ, видать, всерьёз не восприняли или просто не поняли. Этого я сказать не могу, не знаю, в чём там была причина. Знаю только, что в том комитете его «потрясли», как последнего злодея. У Гошки нашли ещё золотишко, которое он припрятал на чёрный день.

Думал, раз зашил под подкладку, значит, никто не догадается, а там, видать, тоже ухари нашлись, не в пример ему лапотнику сыромятному. Подчистую обобрали злодеи. Вот с горя, а может из-за простуды или по какой другой причине Гошка слёг. Признали у него что-то вроде чахотки. Долго он провалялся в больнице, а когда вернулся в деревню, про ту экспедицию уже все забыли. Никто ничего о ней не знал, и он, видать, подумал, что люди благополучно вернулись и разъехались по домам. А оно вон как случилось: оказалось, что они потерялись.

— А что это за экспедиция? Чем они занимались? — спросил Фёдор.

— Да шут её знает. Я же тебе говорю, что услышал о той экспедиции только от Гошки. Да и он-то не много чего сказывал. А теперь-то, когда прошло столько лет, что я тебе скажу? За такое время можно было всё запамятовать напрочь, ан нет, видишь, я не всё забыл. Вот ведь как бывает, что надо, забудешь, а чего не нужно бы и помнить, так в голову западёт, что калёным железом не вытравишь.

— Может, вы ещё что-нибудь вспомните? — с надеждой посмотрел на него Фёдор. — Раз, говорите, в душу запало, то, наверно, знаете, где они работали.

Дед ехидно заулыбался. От этого его лицо скривилось, борода, будто приклеенная, поехала набок.

— Ну ты, Фёдор, силён! Берёшь быка за рога. Я только могу добавить, что отправились они куда-то в сторону Олёкмы. Это я хорошо запомнил, потому, что Гошка иногда говорил: «На Чаге я с геологами расстался. Хорошие люди были в экспедиции».

— А что у них делал мой дед? — живо спросил его Семён. — Золото искал?

— Да нет, золото геологи искали. Гошка был вроде проводника, сами знаете, какие раньше были карты. Ну и он ещё каюрил заодно, так сказать, помогал оленеводам. В тайге лишних рук не бывает.

Фёдор посмотрел по сторонам. В комнате горел ровный свет, а за окном по-прежнему падал пушистый снег.

— И что, никто их не хватился, никого не искали? — с надеждой он уставился на старика, ожидая, что тот скажет что-нибудь обнадёживающее или свернёт всё в шутку.

— Искали, конечно. Да что толку! На следующий год, как помню, кто-то даже приезжал из Читы, справлялся о той экспедиции. Жаль, Георгия в то время дома не оказалось, а кроме него никто толком ничего о ней не знал. Так не солоно хлебавши, они воротились назад.

Не раздумывая, Фёдор позвонил в экспедицию и, получив от Фишкина добро, поехал в Читу.