Глава 7. Катастрофа

Прорезав толщу плотных облаков, Ли-2 повис над белоснежной пустыней. Временами казалось, что самолёт застыл на месте и только шум моторов говорил о его движении. С высоты 3500 метров в разрывах между облаками внизу виднелось море и реки, петляющие по залесённым долинам. Сверху реки казались узкими извилистыми ручейками, каких было немало в горах и на равнинах.

Протекали они и на побережье Охотского моря. Иван оторвался от окна.

Все места в самолёте были заняты. Мягкие кресла покрывали белые чехлы, в проходе — красная ковровая дорожка, прямоугольные иллюминаторы походили на окошки сказочного замка. В отличие от Ивана, все пассажиры были не простыми смертными. Двух военных к самолёту доставили на легковой машине, крупного пожилого мужчину с женщиной провожала целая делегация солидных людей. Летел ещё лётчик, по-видимому, какой-то большой начальник, остальные, по мнению Ивана, были руководящими работниками «Дальстроя». На некоторых он увидел чёрную горняцкую форму и фуражку с красным пятиугольником. Белыми буквами на нём было написано ДС, что обозначало «Дальстрой». Не успел он оглянуться, самолёт пошёл на посадку.

«Чудеса, да и только! — думал Иван, глядя в иллюминатор. — Я столько натерпелся в море, а тут полтора часа по воздуху и мы в Охотске. 500 километров позади. Правда, это только третья часть пути, но для такого самолёта разве это расстояние! Да, для освоения огромных территорий Севера нам надо много самолётов».

Аэродром, на который они приземлились, больше напоминал колхозное поле. О том, что тут лётное поле, можно было догадаться только по двум ПО-2, стоявшим в стороне от взлетно-посадочной полосы, да полосатой тряпке, болтавшейся на высоком шесте. По ней пилоты определяли направление ветра. Взлётно-посадочная полоса была выстлана металлической сеткой, положенной прямо на грунт. В войну на неё приземлялись американские военные самолёты, которые перегоняли с Аляски в Сибирь, а теперь полоса служила для приёма гражданских бортов. Их Ли-2 заправили, погрузили какие-то ящики, и они снова взлетели.

Неожиданно погода стала ухудшаться. С севера подул холодный ветер. Небо затянуло тёмными тучами, солнце исчезло. Самолёт то летел в облаках, то над ними, и тогда было видно небо, а один раз они оказались между несущимися тучами. Иван прильнул к окну. Ничего подобного он ещё не видел, ватные облака хотелось потрогать руками и, как комок снега, подбросить вверх. На какой-то момент небо полностью очистилось, в разрыве облаков показались горы и долина петляющей горной реки. Словно огромные великаны, впереди неприступной стеной стояли горы с закрытыми снегом вершинами. Своим величием и неповторимой красотой горы притягивали к себе.

«Начинаются отроги Верхоянского хребта, — всматривался вдаль Иван. — Там уже лежит снег. Мы пролетели Юдомский хребет, а это, по-видимому, Сетте-Дабан».

Так же неожиданно, как показались, горы скрылись за облаками. Самолёт стал набирать высоту, прямо на глазах окна покрылись инеем. Ивану стало холодно, теперь он пожалел, что не купил себе тёплую одежду. По сравнению со всеми пассажирами он был одет совсем легко.

«Ладно, как-нибудь переживём, лишь бы только долететь».

Теперь парень с нетерпение ждал Тёплый Ключ, где была очередная посадка. За окном повалил снег, и всё сразу исчезло из виду. Началось обледенение самолёта. Ивану послышалось, что двигатели стали работать натужено, будто на износ. Временами казалось, что самолёт напрягается от непомерной нагрузки и вот-вот моторы не выдержат.

«С самолётом, что-то не в порядке, надо принимать какие-то меры».

Но вот звук моторов выровнялся, в салоне стало теплей.

«Ну, слава Богу, кажется, пронесло, теперь мы спасены, — подумал Иван, и в ту же секунду, откуда-то из глубины подсознания, возникла другая мысль. — Внизу же горы, а мы снизились. Это очень опасно, ведь впереди ничего не видно».

Сколько Иван ни всматривался вдаль, вокруг лежало снежное марево, заполнившее всё пространство. Подумалось, что из-за жутких холодов, какие бывают в горах, внизу нет никакой жизни. Потом он представил себе снежных баранов и бурых медведей, о которых читал накануне. Вдруг из непроглядной мглы вынырнуло что-то чёрное. Он даже не успел осмыслить, что это, как последовал страшный удар. Самолёт замер и, словно скакун, подстреленный на ходу, пролетев по инерции, рухнул вниз.

Иван очнулся в снегу. Нестерпимо ныло всё тело, голова раскалывалась на части. Выбравшись из сугроба, он осмотрелся по сторонам. Бушевала метель. Впереди угадывались высокие горы, позади — стояла каменная гряда с причудливыми останцами, которые, по-видимому, протаранил их самолёт. Повсюду были разбросаны искорёженные обломки металла, какие-то вещи и человеческие тела. Одно крыло самолёта отбросило вниз по склону, остатки сплюснутой пилотской кабины и фюзеляж лежали вверху. Сбоку от него сугроб снега пришёл в движение, послышались человеческие стоны. Иван дотронулся до руки, боль парализовала сознание. Собрав все силы, он помог какому-то пассажиру выбраться из снега. Это оказался военный. Резко дёрнувшись, тот снова застонал и тут же упал. Кое-как Иван привёл его в чувство и побрёл к самолёту. Возле кабины он помог пилоту, придавленному крупными обломками. Как только тот пришёл в себя, потащил Ивана за собой.

— Я второй пилот Сенькин Николай Петрович, — услышал он его хриплый голос. — Ты поступаешь в моё распоряжение. Надо спасать людей…

Иван споткнулся и улетел в снег. Тысячи колючих иголок вонзились в лицо, тело прошило ознобом. Пилот подал руку.

— Давай быстрей, там экипаж. За мной! — крикнул он на ходу.

Вдвоём они залезли в фюзеляж. Их взорам предстала страшная картина. Впереди лежала мертвая женщина, которую провожала делегация и двое окровавленных пассажиров. В одном из них он узнал военного, которого привезли на машине. Под искорёженным металлом слышались стоны. Стоны доносились и из-под обломков пилотской кабины. С трудом они вытащили обмякшие тела командира и бортмеханика, живым оказался только бортрадист. Лицо и вся одежда у него была в крови.

— Вася, потерпи чуток, я сейчас, — сказал Сенькин. — Там пассажиры…

Он дал ему чего-то выпить и, когда увидел, что больше ничем не поможет, уложил на сломанные сидения, предусмотрительно укрыв какой-то серой тряпкой. Расчистив проход, Иван добрался до хвостовой части самолёта. Здесь было также всё переломано и обломки бесформенными грудами валялось на полу вперемежку с телами пассажиров. Устояла только какая-то бочка, прижатая раскрытым чемоданом из которого вывались разноцветные тряпки и тёмно-синяя кастрюля.

Из-под груды обломков доносились чьи-то крики. У одного пассажира была разбита голова, второй тоже был в крови, но, к его удивлению, быстро пришёл в себя и встал на ноги. На нём была собачья шапка-ушанка и длинная кухлянка из собачьего меха, а на ногах торбаса. Из-за такого основательного северного облачения он показался Ивану колобком, которому никто не страшен. Возможно, эта одежда спасла ему жизнь.

Шёл густой мокрый снег, дул пронизывающий ветер, завывавший в разбросанных обломках самолёта. Когда закончили спасательную операцию, на улице уже смеркалось. Собрались в развороченном фюзеляже.

— Товарищи пассажиры, прошу внимания, — сказал второй пилот. — Ввиду произошедшего чрезвычайного происшествия, как член экипажа самолёта, командование я беру на себя. Прошу безоговорочно выполнять мои команды. От этого будет зависеть наша жизнь.

Никто не проронил ни слова. В эту минуту каждый подумал, как ему выжить и вернуться домой. По сравнению с другими им повезло, но в том положении, в каком они оказались, не было малейших гарантий, что они не пополнят список погибших.

— Товарищи, докладываю обстановку, — продолжал пилот. — Из-за неблагоприятных погодных условий наш самолёт потерпел катастрофу и полностью разрушен. Первый удар пришёлся на левую плоскость, отломившуюся вместе с мотором. От второго удара развалилась пилотская кабина. В живых осталось восемь человек. Из них четверо тяжело ранены. Мы с вами, слава богу, пострадали меньше их, а кое-кто может даже нормально передвигаться, — он показал на Ивана, прижимавшего руку к груди. — Наши действия следующие: в первую очередь мы занимаемся своим жизнеобеспечением. Для этого нужно разжечь костёр. Вокруг нас, как вы видите, нет ни одного дерева, поэтому собирайте всё, что может гореть. Надо продержаться до утра, а там что-нибудь придумаем, — поёжился он от холода. –

А сейчас мы с Иваном приступаем к поиску энзэ — бортового пайка. Он должен быть где-то здесь, но для того, чтобы его найти, нужно будет перевернуть груду обломков. В энзэ есть также лекарства, которые необходимы раненым.

Только он закончил, послышались стоны. Раненые терпели, из последних сил, но, при упоминании о лекарствах, не выдержали. Надо было срочно оказывать им медицинскую помощь.

— А вы и вы, — Сенькин показал на мужчину в кухлянке и военного, которого Иван вытащил из сугроба, — поищите что-нибудь съедобное в вещах пассажиров. И тёплую одежду, — добавил он, посмотрев на Ивана. — Кстати, я должен знать списочный состав экипажа.

Видно, по привычке второй пилот назвал их членами экипажа. Знакомство со своей командой он начал с Ивана. Узнав, что тот молодой специалист-геолог, он подал ему руку и сказал, что сам когда-то хотел стать геологом.

А вы кто? — отойдя от Ивана, спросил он военного.

— Майор Синицын, начальник штаба воинской части, — представился военный. Майор назвал даже номер части, в которой служил. По тому, как он докладывал, было видно, что это военный до мозга костей. Майор ещё говорил, но Сенькин уже не слушал — он разговаривал с мужчиной в кухлянке.

— Подполковник Свиридов, старший оперуполномоченный Якутского управления Министерства госбезопасности, — чуть не шёпотом прохрипел чекист. Если бы Иван стоял дальше, он бы даже не услышал. — Я выполняю ответственное задание, поэтому прошу оказывать мне помощь.

— Какую помощь? Сейчас надо спасать раненых! — вспылил было Сенькин, но спохватившись, быстро перевёл разговор в мирное русло. — Товарищ подполковник, простите, вначале мы занимаемся решением жизненно необходимых задач, которые я назвал, а потом всем остальным. В том числе, и решением ваших проблем. Мы поговорим с вами позднее.

Всю ночь Иван не сомкнул глаз. Нужно было поддерживать огонь, дежурить возле раненых. Почти все они бредили во сне, а бортрадист громко кричал. В бреду он звал какую-то медсестру Раю, которую умолял, чтобы она его вынесла с поля боя. Иногда он приходил в себя и просил воды. На этот случай у Ивана стояло ведро кипятка на костре. Эту же воду он пил сам, утоляя жажду и согреваясь от холода. Ночью снег прекратился, резко похолодало. По словам Сенькина, было около 30 градусов мороза.

Утром пилот снова провёл собрание. По его сообщению о случившейся катастрофе должны были знать даже в Москве, поэтому их будут искать и непременно найдут. Только для этого надо находиться на месте катастрофы. Весь вопрос заключался во времени: продуктов при самой строгой экономии могло хватить всего на пять дней, топливо для костра могло закончиться уже на следующий день. По решению собрания, стали ждать помощь. В их положении трудно было принять какое-либо другое решение: за ранеными требовался постоянный уход. Но Ивана не покидала мысль о том, что надо спускаться вниз.

— Там теплее и, в конце концов, есть дрова, — говорил он пилоту, — а главное, — где-то должна быть река, по которой можно сплавиться вниз по течению. Там должны быть люди…

Он попросил у Сенькина карту, но тот отказал.

— Не могу, она секретная.

— Ну и что? — с вызовом ответил Иван. — Я только посмотрю, где мы находимся.

Будто извиняясь, пилот тихо произнёс:

— Пойми меня правильно, я дал подписку о неразглашении государственной тайны. Если узнают, меня лишат допуска к секретным материалам, а без допуска я никто — придётся уходить с работы.

— Да кто узнает? Здесь же все свои.

— Ты ошибаешься, первым меня заложит чекист. Сдаст с потрохами за милую душу — такая у него работа. Для этого он сюда и приставлен.

С трудом Иван его уговорил. На штурманской карте он увидел гриф «Секретно», подтверждавший слова пилота. В месте падения их самолёта, которое показал Сенькин, стояла абсолютная отметка 1997. Такова была высота горы, на склоне которой они находились. Вокруг стояли горы пониже, и только на севере и северо-западе вершины некоторых гор превышали две тысячи метров над уровнем моря. Внизу, примерно в восемнадцати километрах от них, как подсчитал Иван, петляла горная река со странным названием Бурхала, по которой можно было сплавиться. Но чтобы до неё дойти, надо было подняться на перевал и переправиться через небольшую речку. А до ближайшего населенного пункта напрямую было больше ста километров, по реке получалось в два раза больше. Преодолеть такой сложный путь могли только здоровые люди. Таковых среди них не было.

Вечером умер бортрадист. Весь день он стонал, но на помощь никого уже не звал. Да никто помочь ему и не мог. На следующее утро не стало пассажира Романова, потерявшего много крови. Теперь их осталось шесть человек, и двое из них не могли передвигаться. Судя по небу, затянутому плотными низко висящими облаками, улучшения погоды не предвиделось. Срочно надо было принимать какое-то решение. Увидев, что наступил критический момент, Иван предложил свой план.

Собрав все продукты и необходимое снаряжение, вышли, как только рассвело. Раненых погрузили на волокуши, которые смастерили из обшивки самолёта. Снега было почти по пояс, поэтому пришлось по очереди торить тропу. Потом по ней шли остальные и тащили тяжелые волокуши.

Было сырое утро, временам сыпал снег, закрывая ближайшие горы. Из-под снега кое-где торчали лохматые зелёные ветки, потом пошли редкие кусты кедрового стланика, а вскоре начались сплошные стланиковые заросли. Все пространство, насколько хватало взгляда, заросло высокими зелёными кустами. Первым остановился Сенькин, шедший впереди. Пробираться сквозь заросли стало невозможно, пришлось браться за топор и по очереди прорубать тропу.

Оказалось, что рубить могут только Свиридов и Иван. Майор и Сенькин от усталости и полученных ран еле держались на ногах. На каждом привале майор лежал пластом, и о том, чтобы он рубил ветки, не могло быть и речи. Зато Сенькин крепился, как мог, стараясь не показывать вида, как ему тяжело. При каждом взмахе топора пилот думал, что он последний.

Спуск забирал последние силы. Путники падали и подолгу лежали на снегу, но потом вставали и шли опять. Чем ниже спускались к долине реки, тем меньше становилось снега. Вскоре стланик сменили чахлые лиственницы, кое-где попадались ели. Неожиданно снег кончился, под ногами застучали камни, началась мокрая каменная осыпь. Камни сползали вниз, увлекая за собой людей. Только они приспособились, начались курумы с громадными валунами. Кое-где по ним пришлось ползти, пока не попали на очередную осыпь.

Из жердей Иван и Сенькин смастерили носилки, на них переложили раненых. У Лемковича были сломаны ребра и, по-видимому, пострадал позвоночник. Временами он терял сознание и постоянно бредил. Васильеву тряска тоже была противопоказана. Кроме перелома обеих ног и руки, он получил серьёзное сотрясение мозга. Не легче было и тем, кто их нёс. Больше всех досталось Ивану. Поначалу казалось немыслимым, чтобы нести носилки со сломанной рукой, но деваться было некуда, и он влез в упряжку. Правой рукой Иван держал одну ручку носилок, вторую — привязывал к висевшему на шее ремню. При каждом резком движении пронизывало всё тело, от нестерпимой боли бросало в жар. Через каждые 50 шагов все, как по команде, останавливались и, поставив носилки, от изнёможения падали на камни.

Вечерело, на горы опускалась ночь. Снизу потянуло холодом.

— Ещё чуть-чуть, и мы останавливаемся на ночёвку, — подбадривал всех пилот. — Потерпите, — говорил он обессиленным раненым.

В первый день прошли немного, зато спустились в крутой распадок, по которому протекал горный ручей. Измотанные, еле державшиеся на ногах все, как по команде, упали возле ключа и стали жадно пить. Вода казалась такой вкусной, какой они не пили никогда. Никакая ключевая или даже минеральная не шла в сравнение с этой, утолившей нестерпимую жажду. От холода у Ивана заныли зубы, но он всё набирал полные горсти и пил, а Свиридов окунул голову в ручей и, когда не хватало воздуха, с шумом выныривал. После «водопоя» сразу захотелось есть.

Первый раз за последние дни разожгли большой костёр. Пламя устремилось ввысь, освещая стоянку и притихших людей. Как только согрелись, Сенькин повесил над огнём котелок. В ожидании ужина стали сушить одежду, время от времени отодвигая её от лизавшего пламени. В просветах туч сияли звёзды, бесконечное множество ярких светящихся точек было разбросано по всему небосводу, создавая сказочную картину, глядя на которую мечталось о вечном.

Главной надеждой на спасение от голода были макароны, оказавшиеся в чьём-то багаже. Но они, как весенний снег, таяли прямо на глазах. Наломав лапника, легли под открытым небом. Ночью ветер сменил направление, пошёл моросящий дождь. Иван встал, раскочегарил костёр и до рассвета просидел возле огня.

На третий день пути подошли к крутому хребту. Впереди стояли горы, через которые предстояло перевалить. К перевалу вела звериная тропа, петлявшая вдоль шумного ручья, который скатывался сверху, куда они шли. Снизу было видно, что ручей раздваивается на два рукава. Иван повёл по перемычке, где был более пологий склон. С каждым шагом носилки с ранеными казались намного тяжелее, чем были вначале, а временами даже неподъёмными. У Лемковича поднялся жар, от боли он стонал и всё время бредил. Васильев, как мог, крепился, но чувствовалось, его покидают последние силы и вот-вот он потеряет сознание и провалится в бездну.

Шли тяжело и очень медленно. Теперь путники останавливались и отдыхали через каждые пятнадцать шагов. Внизу бежал ручей, вдали синели горы, а впереди стояла неприступная стена. Набегавший ветерок охлаждал разгорячённые тела, приносил терпкий запах багульника, зеленевшего в узких ложбинках. Вскоре лес стал редеть, впереди показалась вершина горы, между которой лежала перевальная седловина. Остановились передохнуть, и тут майор отказался вставать.

— Всё, я дальше не пойду, — запротестовал Синицын. — Сил моих больше нет.

Казалось, никто не заставит его подняться, но отлежавшись, он поборол себя и, встав на четвереньки, с трудом оторвался от земли. Шаг за шагом они продолжили подъём. Где ползком, где на корточках взяли крутой перевал, и оказались на седловине, заросшей кустами ерника и редкими лиственницы. Будто по чьей-то команде, погасло солнце, опустились тревожные сумерки. Сразу стало холодно. Из-за гор выплыл серебряный месяц, зажглись на небе звёзды.

На следующий день спустились в долину какого-то безымянного ручья, впадавшего в Бурхалу. Погода выправилась, на небе появились просветы, сквозь тёмные тучи выглянуло солнце. Впереди стоял могучий лес. Пожелтевшие лиственницы уже не казались такими мрачными и безликими, а лохматые ели, обвитые длинными космами, выглядели, как сказочные красавицы. Повсюду блестели разноцветные капли воды. Вместе с появлением солнца на душе полегчало.

— Товарищи, сегодня лётная погода, — сказал Сенькин. — Это значит, должен вылететь спасательный борт, и нас будут искать.

Слушая его, Иван думал, каким же образом их могут спасти.

«Самолёт приземлиться не сможет, парашютистов не сбросит. А если даже и получится, то какой от них толк. Значит, нам ничем не помогут. Хотя нет, — вдруг дошло до его сознания, — лётчики могут сбросить продукты и лекарства. Вот если бы был геликоптер, тогда бы нас точно спасли. Говорят, в Америке уже есть такие аппараты».

Несколько раз шум ручья и порывы ветра Иван принимал за гул самолёта, а когда тот показался, не поверил своим глазам и ушам. Самолёт летел в стороне от их маршрута и, не доходя высокой горы, развернулся и полетел в обратном направлении. Потом он снова прошёл в стороне от них. Долетев до места катастрофы, Ли-2 сделал два круга и, качнув крыльями, повернул назад.

— Ну, всё, товарищи, они нашли наш разбившийся самолёт и, по-видимому, посчитали, что все погибли, — расстроившись, сказал Сенькин. — С воздуха увидели только обломки, наши следы, конечно, занесло снегом. Обидно, что так получилось! — На его глазах выступили слёзы. — Могли бы ещё полетать, они же не прошли точку возврата: заправки хватило бы ещё, как минимум, на полчаса. Что же они так! Мы сами виноваты: надо было разжечь костёр.

— И что, нас больше не будут искать? — убитым голосом спросил майор. — Как же так! Даже во время войны спасали пилотов, оказавшихся на вражеской территории, а сейчас мирное время, есть возможности. Ну почему же они не сделали пару параллельных пролётов? Ну, хотя бы полетали для приличия, ведь горючее, говоришь, у них ещё оставалось. Ну, как же так — были рядом, а нас не заметили?

На нём не было лица. Уверенность Сенькина в благополучном исходе поисков сыграла с ним дурную шутку. Так бывает, когда, рассчитывая на помощь, надежды людей не оправдываются.

— Товарищ майор, не падайте духом, — подбодрил его пилот, — ещё не всё потеряно: есть надежда, что поиски продолжат. Место катастрофы наверняка засняли на фотоплёнку — такой порядок. Сейчас её проявят и после дешифрирования аэрофотоснимков наверняка увидят наш флаг.

Из-за потерянной надежды на спасение не хотелось даже двигаться. Все молча, сидели и тупо смотрел куда-то вдаль, будто ожидая там увидеть спасительный самолёт. Первым молчание нарушил Иван:

— Ну что, так и будем сидеть!? Надо идти дальше. Теперь если он прилетит, разожжём костёр. Ну, давайте, соберитесь, — подошёл он к майору, лежавшему ничком без признаков жизни. — Товарищ майор, поднимайтесь, так можно простудиться, поберегите себя. Нам надо идти.

— Да пошёл ты … пацан! — заругался тот в ответ. — Я никуда не пойду. С меня хватит! Я больше не хочу мучиться.

Он вытащил пистолет и снял с предохранителя. Через мгновение мог раздаться выстрел.

— Да ты что…! — бросился к нему Свиридов. — Ты что надумал? Сдай оружие, немедленно. Я приказываю, — протянул руку гэбист.

Майор молча отдал пистолет. На его лице Иван не увидел никаких эмоций. Можно было подумать, его поступками руководят неведомые силы.

— Вот так-то оно лучше. Нечего перед нами бряцать оружием. Мне надо было сразу всех разоружить, а то, видишь ли, нашёлся тут один герой. Пострелять он, видите ли, захотел. На фронте надо было проявлять свой героизм.

День догорал, но солнце ещё не спряталось. Где-то рядом шумела река, о которой они мечтали весь переход и стремились достичь её берегов. С ней были связаны надежду на спасение.

— Осталось совсем немного, потерпите, родные, — поддержал Сенькин бредивших раненых. Было видно, он сам идёт из последних сил, и эти слова относятся больше к нему самому.

Вокруг стояла тишина, иногда были слышны глухие всплески на реке, казалось, будто какой-то невидимка кидает камни в воду. Река открылась сразу за лесом. Она тихо текла одним мощным руслом по широкой долине. Русло прижималось к левому берегу, на котором они стояли. Кое-где виднелись косы, выложенные валунами и галькой, а впереди ревел перекат. За дальними сопками, идущими вдоль берега, стояла заснеженная вершина высокой горы, которую они увидели, когда спускались к реке.

— Это Бурхала, — сказал Иван на берегу. — Наконец мы дошли. По ней сплавимся до судоходного Алдана. Там есть люди.

Его радости никто не разделил. От усталости все повалились с ног. Последние силы покинули и Ивана.