Глава 6
Марото уселся на краю каньона, прислонил булаву к камню и застегнул ремешки сандалий. Песчаник под его босыми ногами был уже теплым, а ведь проклятое солнце едва показалось над растрескавшимся плато; через пару часов камень, к которому он прислоняется, станет раскаленным. Даже окрашенные рассветом в цвета розы, гиацинта и сирени, Пантеранские пустоши отсюда, сверху, выглядели еще неприятнее, чем со дна лабиринта прорезавших пустыню ущелий и оврагов. Внизу, на затененных дорогах, встречались кактусы и корявые кедры, вокруг редких источников кучковались камыши и чахлые низкорослые ивы, но на верхних, открытых солнцу равнинах и хребтах не было ничего, кроме бурых пучков травы, лишайников цвета слоновой кости и причудливо выветренных черных камней. Марото знал, что мог бы завести свою компанию в местечко и похуже, но это потребовало бы больше труда, чем он намеревался вкладывать без дополнительной оплаты.
Внизу было еще слишком темно, чтобы что-то разглядеть. Там уже развели костер для готовки, и он поэтому предположил, что караван закончил выстраивать круг из фургонов, насколько это было возможно в узком каньоне, – пестрая колонна напоминала ему императорскую сколопендру, которая петляет по знойной пустыне ночью и сворачивается кольцом в какой-нибудь норе, как только забрезжит рассвет. Костер для готовки, это в пустошах-то! Марото не мог определиться с выбором главного признака, свидетельствующего о несметном богатстве его подопечных: то, что они каждую ночь требовали и съедали полдюжины горячих блюд, или то, что в промежутках перекусывали сорбетом и другими замороженными лакомствами. Колдовство там или нет, но содержимое холодильного фургона наверняка сто́ит, как неплохое княжество. Пожалуй, почти столько же, сколько фургон-аквариум.
Однако плата была хороша, и он повел их сюда. Нет, не так: деньги обещали огромные, княжеские, а иначе он ни за что бы не согласился. Угу, повторяй как мантру. Как будто деньги могут быть какими-то другими, кроме демонских…
На самом деле пора было спускаться, пока не стало слишком жарко, раз уж он убедился, что горизонт свободен от пылевых бурь, а небо – от грозовых туч, но ему отчаянно не хотелось вот так сразу возвращаться. Марото мог проспать битву и коронацию, оргию и осаду (и делал это), но пронзительное хихиканье его подопечных не позволяло ему спать по утрам, и так каждый день. Кроме того, от карабканья по стене ущелья, когда опоры то и дело осыпались под его весом, у Марото пересохло в горле, пальцы рук и ног были ободраны, а спуск всегда бывает намного хуже подъема.
Большинство людей, включая его группу, разбавляли кугуарово молоко, но ведь большинство людей, и особенно его подопечные, были абсолютными, безнадежными слабаками. Он отхлебнул из меха настойки, обжигающей, как и до́лжно, – мало что очищает взор лучше, чем глоток лакрично-сладкой лавы, приготовленной пертнессианскими алхимиками. Марото с теплотой вспомнил драку в кабаке Старого Слэйра, когда какой-то отморозок бросился на него с горящим факелом, а он хлебнул из фляги и выдохнул огонь тому в лицо. То, что он по ходу поджег собственные дреды, только придавало истории пикантности – будь прокляты все забытые боги варварских предков; о чем он только думал, скручивая свои волосы в эти веревки? Почему просто не приделать к шлему ручку, чтоб любой мог тебя за нее схватить и приподнять…
Перестук камней, скачущих вниз по ущелью, и кряхтение – прямо под пятками. Кто-то взбирался вслед за ним на скалу и уже почти дополз до вершины. Из всех дурацких игр, которые затевали пустоголовые лордики, эта едва ли не самая худшая. В первое утро путешествия Марото позволил сэру Кукси пойти с ним, и щеголь прополз каких-то двадцать футов вверх по песчаниковому склону, ободрав ладони и вывихнув лодыжку, а потом под насмешки товарищей скатился на дно ущелья кучей рваного атласа и шелков. После этого Марото многократно и велеречиво убеждал подопечных: оставьте разведку разведчику. До какого-то момента избалованные сопляки слушались его, но от ночи к ночи становились все недовольнее: переход через пустоши оказывался именно таким ужасным испытанием, как следовало ожидать из названия места. Эти пижоны заявляли, что желают приключений – леди Опет даже требовала сражения с гигантским скорпионом, – но они же визжали как дети, обнаруживая самых обычных скорпионов у себя в туфлях после целого дня пьянства, приема дурманящих веществ и азартных игр вокруг костра. Самому Марото потребовалась вся сила воли, чтобы не схватить такого туфельного скорпиона голой рукой и не дать себя ужалить, дабы уйти в блаженное забытье.
Нетвердая окровавленная ладонь выметнулась из-за края скалы, наманикюренные пальчики впились в песчаник, и Марото ринулся вперед. Он схватил идиота за руку и держал, пока тот не перенес больше веса на опасную зацепку; он даже не успел подумать, не лучше ли позволить этому придурку разбиться насмерть и послужить примером остальным. Дворянчик завопил, когда Марото дернул его вверх и на себя, подальше от края. Хлипкий лорденыш, болтавшийся в спасительной ручище, оказался тапаи Пурной – ну конечно, кто же еще, если не Пурна.
Даже после недели в пустошах Марото понятия не имел, кто такой этот конкретный хлыщ: мужчина, женщина или ни то ни другое. Бо́льшая часть компании была родом из Змеиного Кольца, а там, в старой-потом-новой-потом-снова-старой столице Багряной империи, все еще пользовались понятными титулами вроде «герцог» или «герцогиня», «зир» и «сэр», а потому не составляло особого труда примерно определить, как обращаться к человеку. А вот угракарское почтительное «тапаи» относилось к кому угодно, и Марото не мог припомнить из своих путешествий по той стороне Звезды, как склоняется имя Пурна и склоняется ли вообще. У большинства пижонов некие несомненные внешние признаки помогали прояснить дело, но благородное существо Пурна Антимгран, Тридцать девятое тапаи Угракара, лет тридцати на вид, никогда не открывало столько груди или плеч, зада или бедер, чтобы Марото удалось укрепиться в какой-либо из версий. Змеинокольцевой стиль остальных дворян явно пришелся тапаи Пурне по вкусу – и без того андрогинное, вроде бы красивое лицо было похоронено под свинцовыми белилами и лазурной помадой, а напудренный парик только больше все запутывал. Наряды Пурны, как и прочих франтов, тоже не добавляли определенности: даже в здешнем климате самое популярное одеяние состояло из пышных кружевных воротничков, огромных бантов, а также многих слоев вышитых рубашек, нижних сорочек и жилеток, заправленных в оборчатые кремовые панталоны. Эти панталоны неважно смотрелись бы и в качестве исподнего, но еще хуже – поверх всей одежды; примечательно стройные ноги Пурны, обтянутые пестрыми чулками и увенчанные изящными туфлями с черными пряжками, совершенно терялись в рюшах.
И все это оказалось протерто и порвано, покрыто пятнами и насквозь мокро, когда Марото поставил Пурну на щербатый край скалы. Пот проточил в пижонском макияже овраги и канавы и теперь капал разноцветными слезами на камень. Кричащая раскраска лица Пурны напомнила Марото актрису, с которой он выступал пару раз еще тогда, в стародавние черные годы, вот только тот скабрезный трансвеститский номер Карлы Росси был куда интереснее, чем все, что он до сих пор видел у аристократишек.
– Быстро получилось, – подумал вслух Марото почти уважительно. – Вы куда-то спешите?
– Я… – задыхаясь, начало неопределенное тапаи Пурна, потом покачало головой и поправило сырой парик, сползший на сторону. – Демон подери!
– Да, – согласился Марото, наблюдая, как тяжело дышащее благородное создание обозревает обратный путь вниз по скале, и решая пока для удобства думать об этом организме в мужском роде. – Еще кто-нибудь из вас поднимается?
– Нет, – ответил Пурна. – Воды.
– Это у вас называется просьбой? – осведомился Марото, протягивая кугуарово молоко и ухмыляясь, когда Пурна поперхнулся и закашлялся.
Варвар тут же пожалел об этом, потому что тапаи все выплюнул, – нет, не стоит тратить даже каплю доброго пойла на этих хлыщей.
– О, я дал вам не тот мех – вот, тапаи. Простите за ошибку.
– Спасибо, варвар, – сказал Пурна, продышавшись. – Мне надо было взять свой. Твое первое правило.
– Это как?
– Ты сказал нам, что первое правило пустошей – никогда не уходить из лагеря без воды.
– Наполовину верно. – Теперь Марото вспомнил. – Я сказал, что первое правило – никогда не уходить из лагеря, точка, но если уж собрался, то никогда не уходи без воды. Хороший совет. Я знаю, о чем говорю.
– Не сомневаюсь. – Пурна отстегнул съемную бархатную вставку и принялся вытирать потеки грима и туши вокруг глаз – янтарных, как сонный мед. У этих пижонов всегда имелось что-нибудь в запасе, хотя бы носовой платок. – Ты даже лучше, чем мы ожидали.
Марото вздохнул: значит, опять начинается. С первой же ночи гадкие лорденыши пытались его соблазнить, что поначалу даже льстило. Но только до тех пор, пока Марото не отклонил вежливо приглашение проехаться в фургоне люкс с герцогом Рэкклеффом, после чего отвергнутый дурачок сообщил, что предложение сделано единственно из-за пари с высокими ставками: кто из компании первым трахнет варвара. Среди подопечных дворянчиков Пурна был с виду далеко не худшим экземпляром, но, даже отбросив гордость, Марото бы все равно дважды подумал, прежде чем валяться в песке с этим хлыщом: по его опыту, сливки общества одаривали дурной болезнью вдвое чаще, чем проститутки, и вдвое реже помогали кончить, если сами уже получили удовольствие.
– Вот, значит, какое я произвожу впечатление? – спросил он, взирая на ободранного угракарийца сверху вниз. – И под этим впечатлением вы даже забрались сюда – не знаю, чтобы размять мне плечи или одарить меня знаком вашей благосклонности?
– Прошу прощения?
А этот дворянчик – знатный лжец, спору нет: выглядит прямо-таки искренне смущенным.
– Я знаю про пари и боюсь, что никому из вас не удастся отведать моего стручка. Марото не шлюха и не игрушка для богатенького лорда, – заявил он, усердно гоня мысли о тех давних темных ночах, когда его так уносило, что невозможно было даже вспомнить, что он сделал ради нового укуса.
– Ой, какая мерзость! – вскричал Пурна. – Я в этом не участвую, мне нет дела, какой куш у них там на кону. Это отвратительно!
– Да уж, – отозвался Марото. Мысль, что Пурна, возможно, имеет в виду не только этичность такого пари, немного его покоробила. – Тогда зачем вы последовали за мной сюда? Такой склон не место для… гм… высокородного молодого человека.
– А! – оживился Пурна, мгновенно переходя от отвращения к воодушевлению. – Дигглби дал мне попользоваться своим ястроглазом, и вон там… к югу от нас… на этом вот хребте сидел такой огромный ящер, грелся на камнях. Мне пришло в голову, что можно на него поохотиться!
– Огромный ящер? – Потная кожа Марото похолодела. – На этом хребте?
– С того места, откуда ты полез наверх, казалось, что он прямо за этим – как ты это называешь… уступом? Я имею в виду вон те скалы, чуть подальше… Ай! – Пурна взвизгнул, заметив, что указывает прямо на богуану, ящерицу величиной с лошадь, наблюдающую за ними с каменной полки в каких-то двадцати ярдах.
Тварь могла оказаться рядом в три прыжка огромных полосатых ног.
– Вот он!
– Я вижу, – прошипел Марото, вперяя взор в черные буркалы хищной погибели и даже не оглядываясь на место, где осталась его булава, прислоненная к камню.
Он знал, где оружие, мог схватить его не глядя, но отдал бы оба мизинца за то, чтобы делать этого не пришлось. Богуаны-самки вырастали больше самцов, они могли вспороть человеку брюхо когтями-крючьями, отравить ядовитыми зубами, но были менее территориальны, так что, может быть, эта зверюга просто изучает чужаков, а когда увидит, что они не…
– Бе-е-ей! – взвыл Пурна, бросаясь мимо него на богуану.
Марото не стал тратить дыхание на брань и только отступил вбок, к своему оружию. Как раз когда рука обнаружила отсутствие булавы, глаза ее нашли. Пурна. Дворянчик бежал, держа булаву высоко над головой и пугая существо, напасть на которое не вдруг решились бы и полдюжины опытных охотников. Без умолку он вопил:
– Ву-у-у!
Разумнее было бы рвануть со скалы – предоставить животному лакомиться Пурной, а самому сбежать. Но эта булава много значила для Марото. Пурна сокращал дистанцию, изысканные туфли мелькали над камнями с восхитительной скоростью. Богуана зашипела, поднялась на задние ноги, и даже на таком расстоянии от вони из ее пасти у Марото заслезились глаза, пока он подхватывал кусок песчаника размером с дыню.
Чудище прыгнуло с уступа прямо на несущегося пижона. Марото швырнул камень. Пурна был сбит с ног богуановым когтем, а затем снаряд Марото вонзился в левый глаз хищника с такой силой, что песчаник взорвался тучей рыжей пыли. Голова богуаны поникла от удара, но только на миг; длинная, покрытая черной чешуей морда снова вздернулась, и тварь уставилась на Марото: один глаз блестящий, как прежде, а другой – открытая кровоточащая рана. Сжались когти, и Пурна застонал, когда лапа ящерицы с одинаковой легкостью разодрала и одежду, и кожу. Марото понадеялся, что идиот-дворянчик проживет достаточно долго, чтобы сам он успел убить чудовище, а после насладился сбрасыванием Пурны с обрыва.
Камень явно привлек внимание хищницы: она бросилась к Марото. У более мелких богуан почти дурацкая походка, их бег с широко расставленными лапами какой угодно, но только не грациозный. Однако в атаке взрослой самки не было ничего дурацкого или забавного, и каждый шаг покрывал полдюжины футов. Марото выхватил из-за пояса кинжал и приготовился; ящерица неслась прямо на него. Когда она бросилась, он уклонился от ее пасти и прыгнул к шипастой шее. Неуклюже обхватил ее свободной рукой, и его проволокло по земле, когда тварь отпрянула.
Она попыталась сбросить помеху, когтями чуть не задевая его поджатые ноги, но Марото держался, прижимаясь головой к черепу адской ящерицы. Мотая башкой, богуана зацепила клацающими челюстями небольшой участок его стриженой головы и принялась жевать волосы – скальп дергало, а гнилостная вонь из пасти стала почти невыносимой. Марото тем временем проталкивал кинжал через плотные пластины чешуи между плечами твари, все глубже и глубже; по руке, которой он держался за ее шею, обдираясь о шипы на хребте и колючую шкуру, струилась кровь.
Это была проверенная и эффективная тактика, и она бы даже сработала, если бы боги удачи не подгадили Марото. Самка с размаху шандарахнула его о подвернувшийся валун. Захват ослаб, человека тут же сбросило с ящерицы, и он распростерся на камне, как приготовленная человеческая жертва, а окровавленный разъяренный монстр снова встал на задние лапы… и обрушился на него, словно молот на неподатливый орех. Марото попытался откатиться, понимая, что двигается чересчур медленно, что слишком долго переводит дух, а теперь… Ящерица всем весом ударила по нему, уже наполовину сползшему с камня, и чешуйчатая грудь прижала его обратно. Фффух! Прощай, Марото: сейчас кишки полезут с обоих концов, и…
Она вдруг соскочила с него, зашипев даже громче, чем раньше, и хлестнув хвостом по камню в волоске от его подбородка. Песчаник раскрошился от удара, и Марото упал с камня на корточки, готовясь к неизбежному удару когтей или рывку зубами. Кинжал он в какой-то момент выронил, в глазах двоилось – впервые за годы… Вот и все, сейчас его и кончат.
Но две ящерицы, блестящие в лучах рассвета, повернулись к нему спиной, и, когда зрение снова пришло в фокус, Марото увидел, что в задней лапе чудовища зияет огромная рана и из покалеченной конечности – месива переплетенных мышц и разбитых чешуй – хлещет кровь. Хромающий Пурна отходил чуть ли не из-под самых клацающих челюстей раненой богуаны, больше грозя булавой, чем выгадывая момент для хорошего удара. Видок у дворянина был почти такой же потрепанный, как у ящерицы: левая сторона от головы, с которой слетел парик, до порванных панталон заляпана красным, бесценный наряд продран когтями до самой кожи и глубже, и – погодите-ка! – да, под кровью и лохмотьями видна маленькая, но явно женская грудь.
Марото одновременно отмечал это все и нагибался за новым камнем; тот оглушил богуану, разлетевшись на затылочном гребне. Пурна не добила зверюгу, как надо было, а воспользовалась возможностью увеличить расстояние между собой и ящерицей, и Марото потянулся за следующим снарядом. Едва он поднял отличный камень, богуана отказалась от дальнейшего боя и быстро поползла прочь по узкому выступу, оставляя кровавый след, но укрыться выше в скалах не успела, потому что третий камень ударил ей в спину аккурат над хвостом и чудище, запнувшись, соскользнуло и перевалилось через дальний край обрыва.
– Фффух, – выдохнул Марото, ссутуливаясь и прислоняясь к камню, едва не ставшему для него могильным. Вот неприятность-то. – Вы как, тапаи?
Пурна помахала булавой, потом вся сникла и поплелась к нему. Туфли не хватало, чулки испачкались и пошли стрелками. Марото все еще хотелось швырнуть девицу в пропасть, но это было бы не слишком хорошим тоном, ибо она только что спасла ему жизнь, и он лишь приготовился выложить ей некоторое количество неприятной правды.
– Это была самая тупая шутка, хуже всех, что вы, расфуфыренные болваны, отмачивали до сих пор, – прорычал он. – Включая гребаный рыбный садок, который вы приволокли в пустыню.
На самом деле Марото был весьма впечатлен, впервые увидев фургон-аквариум принцессы Вон Юнг, но, когда узнал, что ни одно из ярко окрашенных морских существ не съедобно, его восхищение заметно увяло.
– Это было… – Пурна помотала головой, явно готовая расплакаться. Видя, как глубоко уходят борозды на ее груди, как наливается синяк на ободранной щеке, Марото начал смягчаться, но тут она продолжила: – Это было обалденно. Прямо демонски круто! Я спасла твою задницу, варвар! Ву-у-у!
– Ты спасла мою задницу? – Мать твою, Марото своим гребаным ушам не мог поверить. – Девочка, когда ты в следующий раз засунешь голову в печь, чтобы посмотреть, как пляшут демоны, я позволю тебе пялиться, сколько влезет, но не вытащу. Ты чуть не угробила нас обоих!
– Ты испугался? – спросила Пурна. – Это нормально, если да. Я тоже испугалась. Немножко.
– Испугался? – Марото почувствовал, как щеки заливает краска, а потом – как в крови закипает ярость, которая вырывалась из оков его воли в редчайших случаях. Но прежде чем он успел швырнуть эту пижонку с обрыва, Пурна плюхнулась на камень, уронила булаву и обхватила голову руками. Марото достаточно долго смотрел, как она содрогается от внутренней бури, чтобы увериться, что она не смеется над ним. Потом, бросив взгляд за дальний край обрыва и убедившись, что чудище действительно сдохло, пошел за кугуаровым молоком для обработки ран. Укусов не было у обоих, но и когти богуаны были весьма коварны и могли подарить девять видов заразы.
Когда он вернулся, Пурна уже выпрямилась и сидела, прислонив булаву к колену. Промывая ей раны настойкой, Марото изо всех сил старался не слишком явно на нее пялиться. Без макияжа, сошедшего от положенной тройки: крови, пота и слез, – без глупого парика, со стрижеными черными волосами, торчащими дыбом и слипшимися от богуановой крови и слизи, девица выглядела гораздо лучше. Не то чтобы он ощущал что-то, кроме презрения, к высокомерной мелкой щеголихе, но мало кто выглядит плохо с кровью на титьках и оружием наготове.
А вот это была мысль, приятная демонам, и Марото внес поправку в свои рассуждения: не то чтобы ему нравились покоцанные женщины, боги знают, нет, просто воины всегда лучше выглядят в крови, чем чистые, а воины всегда выглядят лучше не воинов. Нет ничего плохого в том, чтобы думать правду.
– Мне кажется, ты уже все хорошо промыл, – сказала Пурна, вставая, и Марото осознал, что, наверное, чересчур усердно прикладывал смоченную кугуаровым молоком тряпку к ее груди. – Давай-ка обработаем тебя и потом можем двигать за ней.
– За ней? – Марото поморщился, приложив тряпку к собственному запястью. Он разодрал руку почти до вен, катаясь на колючей чешуйчатой шее этой ящерицы. – Я проверил: тварь валяется расшибленная на выступе внизу, футах в пятидесяти. Но если бы и не валялась, не стоит без необходимости преследовать раненое животное. Эта зверюга и так устроила знатную драку, а представь, что было бы, если бы ее загнали в угол.
– Конечно-конечно, – сказала Пурна, возясь со своим изодранным нарядом и умудрившись в итоге привязать лоскут к воротнику, что придало одеянию подобие благопристойности. – Я просто хочу ее голову. Ну, чтобы повесить на стену. Разве мы не за этим сюда заявились? Какой смысл сражаться с чудовищем, если не получаешь трофей?
– Да брось, – возразил Марото, вставая. – Лучше вернуться, пока не нагрянуло еще одно.
– Я не уйду без трофея, – заявила Пурна. – Если ты не полезешь ее доставать, то полезу я.
– Прекрасно, – отозвался Марото. – Удачи. Я бы сказал «до встречи в лагере», но, пожалуй, не скажу, потому что ты соскользнешь и сломаешь лодыжку, и будешь лежать на каком-нибудь выступе и орать, пока кто-нибудь не придет тебя сожрать.
– Твоя цена, варвар? – спросила Пурна. Ее голос звучал одновременно скучающе и раздраженно, как у аристократа, вызволяющего своего дерзкого отпрыска из неприятной ситуации. – Сколько ты с меня возьмешь, чтобы принести мне эту голову?
– Больше, чем стоишь ты, – ответил Марото, но не мог не ощутить некоторого зуда в своем наименее достойном органе – кошельке. Вроде бы спуститься к адской ящерице не так уж и сложно… – Десять тысяч рупий.
– Пусть будет двенадцать, – улыбнулась Пурна, и вот так получилось, что Марото, почистив булаву, которую чуть не потерял вместе с жизнью, принялся спускаться к упавшей богуане. Она уже начала подтухать на утренней жаре, и его чуть не рвало от вони, пока он проламывался сквозь ее шипастый гребень и нижележащие кости, размалывая плечи чудища в рептильное пюре. Было бы куда проще орудовать топором, а не сомнительным дуэтом булавы и кинжала, но опять же было бы еще проще сказать Пурне, куда ей лучше засунуть свои двенадцать тысяч рупий. Марото уже и сам наполовину спекся к тому времени, как вскарабкался обратно к Пурне, где обнаружил, что она выпила всю его воду, пока он делал за нее грязную работу. Но даже понимание того, что для спуска целыми и невредимыми придется нести ее на спине, не вызвало у него такого раздражения, как ее слова, когда они наконец оказались внизу на дороге и пошли к каравану.
– С двенадцатью тысячами рупий есть некоторые сложности, но, пока мы слезали, я нашла идеальное решение.
– Пока мы слезали? – Марото постарался выдержать ровный тон: деньги еще не в руках у него, поэтому не стоит ее нервировать. – Ты обещала мне сумму, которую не можешь заплатить, тапаи Пурна? Я думал, что вы, аристократы, надежны в смысле выплаты долгов.
– Будь это так, нас бы было куда меньше, – ответила Пурна. – У меня страшно болит плечо. Ты уверен, что с ним все хорошо?
– Я зашью тебя в лагере. Но только после того, как мне будет заплачено.
– Ах да. Но понимаешь, у меня пока нет этих денег.
– А когда будут? Лично я бы с этим поторопился. Раны лучше зашивать сразу.
– Это зависит от тебя, – заметила Пурна. – Мы могли бы получить их уже завтра.
– Зависит от меня, – повторил Марото, ощущая, как на душе образуется камень весом с пушечное ядро.
– Как я уже говорила, я не желала принимать участия в этом гнусном маленьком пари. Никакого участия. Гадость, бе-е. – Пурна высунула язык. – Но я могу вернуться к дружкам и вступить в игру: скажу, что после сегодняшнего приключения потеплела к нашему животному и решила соблазнить эту скотинку сама.
– Животное? Соблазнить эту скотинку?
– Да, так они тебя называют. Но только не я. Я-то всегда зову тебя варваром.
М-да, заметно лучше.
– Значит, ты сделаешь ставку, что сегодня попозже или завтра мы куда-нибудь пойдем и трахнемся, и…
– Нет, нет, нет! – перебила Пурна. – Кем ты меня считаешь? Я сделаю ставку, а потом мы ускользнем и притворимся, что трахаемся, спрятавшись в ущелье, откуда эхо долетит до остальных, и места для сомнений не останется. Потом мне заплатят, и я отдам тебе деньги.
– Ни за что, – отрезал Марото. – Ни при каких обстоятельствах. У меня есть гордость, девочка, – слово, незнакомое вам, так называемым цивилизованным людям, но дорогое мне, как дорого истинное имя всякому демону.
– Будь по-твоему, – сказала Пурна. – Думаю, банк близок к двадцати, и я, пожалуй, даже зашла бы так далеко, что отдала тебе пятнадцать и удержала скромные пять за ущерб моей репутации, но если ты предпочитаешь остаться без серебра, зато с гордостью, тогда что ж…
– Все двадцать, – заявил Марото, бросая рептильный трофей Пурны на песок: до фургонов было уже рукой подать. – Все двадцать, и ты должна им рассказать, что убедила меня, будто на самом деле не участвуешь в пари, и потому я согласился с тобой трахаться. Я не потерплю, чтобы меня считали шлюхой или игрушкой богатенькой девчонки.
– Семнадцать, и согласна на твои условия, – сказала Пурна, нагибаясь и поднимая голову ящерицы. Ее руки дрожали от напряжения, но трофей она удержала. – Окончательное предложение.
– Восемнадцать.
– Семнадцать с половиной, и ты не шлюха и не игрушка богатенькой девчонки.
– Заметано, – сказал Марото, хотя уже был не так уверен в последнем.
Они вернулись к лагерному костру, и богатая кодла принялась визжать и улюлюкать, впечатленная их растерзанным видом и трофеем Пурны. Сцена была отвратительна, зато у камеристки косяку Кеза нашлась цирюльничья сумка и обнаружился опыт ее применения. Пурну, естественно, обслужили первую, пока Марото отбивался от остальных, требовавших повести их охотиться на дракона сегодня же в сумерках. Позже, пока обрабатывали его куда более серьезные раны, он подслушал версию событий, изложенную Пурной за бренди и сигарами. Марото сказал себе, что отвергнуть многоножку, предложенную камеристкой перед зашиванием ран, было победой, пусть даже маленькой, но каждый укол иглы и протягивание нити напоминали ему о собственной слабости, о недостатках и ошибках: вот человек, который не может даже позволить себе обезболивающее перед операцией, иначе рискует скатиться к прежней жизни. И после такого дня все, на что он может надеяться, – фиктивное свидание завтрашним утром.
Было время, когда Марото и на более выгодных условиях не пошел бы в Пантеранские пустоши проводником компании богатых дурачков, – время, когда он рассмеялся бы в лицо любому, кто предположил бы, что он дойдет до кривляния в образе Великого Варвара-Охотника перед кучкой второсортных пижонов. Было время, когда Марото указал бы на свои бесценные доспехи, на усиленное колдовством оружие, на свои земли, титулы, имущество, не говоря уже о гребаном демоне, покорном его воле, – то был человек, имеющий все, что только можно купить за серебро, и много того, чего не купишь.
Когда он прищуривался и заглядывал в прошлое, ему почти удавалось различить того человека сквозь туманы отфильтрованных насекотиками и выпивкой воспоминаний и все более глупых и неудачных решений. Жеманный хор дворянчиков зудел до первых часов ночи, и сон был таким же зыбким и ускользающим, как достоинство: Марото лежал на слишком мягкой койке в чересчур красивом крытом фургоне и страшился будущего ровно настолько, насколько презирал прошлое. Он пообещал себе, что выведет группу из пустошей и больше никогда, ни за что не унизится до такого… но он уже нарушал данное слово много, очень много раз и, как ни прискорбно, нарушит его снова.