Сначала случилась вычислительная эпидемия. Почти никто этого не заметил. Для того чтобы ее заметили, потребовалось немало времени. Ни у кого не было причин говорить о своих туманных воспоминаниях о школьной учительнице математики, чье лицо не кажется знакомым… а как же ее звали? Или его? Да какая разница?

И только когда доктор Лесли Бакстер, университетский преподаватель экономики, услышала, как ее четырехлетний сын спрашивает: «А что такое метод Ньютона, мама?», она начала замечать – что-то неладно. Вначале Лесли решила, что последний приходящий нянь разговаривал по телефону о своих заданиях по математике, когда пас Николаса, но, когда она спросила молодого человека, тот признался, что принимает участие в эксперименте по обучению математике путем вирусной передачи воспоминаний.

Маленький Николас Бакстер стал живым доказательством того, что воспоминания о том, чего вы не можете понять, не дадут ничего хорошего. Лесли заверила Николаса, что объяснит ему математику, когда он станет старше. Потом связалась с юристами университета, чтобы создать комитет, который установил бы этические нормы для участия факультета в исследованиях вирусной передачи памяти.

Они все еще обсуждали, кто должен войти в комитет – от каких факультетов, в какой пропорции, и не будет ли доктор такой-то слишком молод для подобной ответственности, а профессор такой-то слишком стар, чтобы согласиться на его участие? – когда нагрянула вторая волна.

– Я знаю, что никогда не посещала семинар Джорджа по Фолкнеру, – яростно сказала Лесли. – Никогда! Терпеть не могу Фолкнера, а когда я училась, Джорджа не было на факультете.

– Но плохо ли, что ты помнишь, как несколько молодых людей обсуждают «Шум и ярость», Лес? – спросила ее подруга и коллега Эми.

Прадхана.

– Тебе легко говорить. Ты его не подхватила.

Эми пожала плечами.

– Не думаю, что стала бы поднимать шум, если бы подхватила.

Лесли покачала головой.

– Не пойми меня превратно, но ты недовольна, даже когда к тебе без предупреждения приходят гости. Разве тебя обрадовало бы, если бы такое произошло в твоей голове?

– Но ведь они не могут читать твои мысли, Лес.

– Да, но могут их создавать. Еще хуже!

– Но это не заставляет тебя любить Фолкнера, – сказала Эми. – Я знаю одну женщину, которая любит Фолкнера. Она подхватила вирус, но Фолкнера не разлюбила. Ты по-прежнему отвечаешь за себя.

– Очень великодушно с их стороны – позволить мне отвечать за себя.

Эми скорчила гримасу.

– Нельзя ли поговорить о чем-нибудь другом?

– Хорошо, хорошо. Как Молли? Ты все еще с ней встречаешься?

Эми покраснела, и разговор перешел на друзей и семьи, на книги и кино, на сплетни кампуса и другие темы, которые не имели никакого отношения к Лесли, возвращающейся домой с насморком и воспоминаниями о Фолкнере.

Все прежние люди писали редакционные статьи и письма в редакции, но большинство нисколько не обеспокоилось из-за того, что кто-то вирусным путем передал воспоминания о лекции о Фолкнере. Даже ненавистники Фолкнера на кафедре англоязычной литературы пожимали плечами и занимались другими делами. Лесли оказалась одинока в своем противостоянии с главой проекта доктором Саладой Шрисаи. Шрисаи относилась к тем женщинам, которым приходилось очень жестко и в то же время не поднимая шума бороться за то, что у них есть. Теплый красный цвет ее костюма прекрасно гармонировал с теплой смуглой кожей. Лесли рядом с ней чувствовала себя долговязой, холодной и нелепой.

– Не думаю, чтобы кому-нибудь повредило знание математики, – сказала Салада, когда Лесли объяснила, зачем пришла.

– Вы биолог, – ответила Лесли. – Вы знаете, сколько бумаг нужно заполнить, чтобы получить разрешение на эксперимент с людьми. Если я захочу опросить первокурсников, готовы ли они купить булочку за доллар, мне придется заполнить все эти формы.

– Наши подопытные субъекты заполнили все необходимые документы, – сказала Салада. – Вирус слегка вышел за пределы предсказанных параметров и передался нескольким людям, близким к исходным субъектам экспериментов, а от них к нескольким близким им людям. Уверяю вас, в будущем мы найдем решение этой проблемы.

В дверь просунул голову аспирант в очках в стальной оправе.

– Салада, у нас здесь люди из «Пустой Луны».

– Начните замерять их параметры, – ответила Салада. – Я буду через минуту.

– «Пустая Луна»? – спросила Лесли.

– Это новое кафе, – пояснила Салада. – Мы заключили с ними соглашение в области маркетинга. Добровольцы – которые заполнят все необходимые формы, доктор Бакстер, – будут инфицированы положительными воспоминаниями о еде в кафе «Пустая Луна», а мы проследим за отчетами о том, как часто они будут посещать кафе и что закажут по сравнению с тем, что заказывали раньше.

– У вас нет с этим никаких этических проблем? – спросила Лесли.

Салада пожала плечами.

– Не все любят одну и ту же еду. Если они отправятся в «Пустую Луну» и им подадут ужасный сэндвич или медленно обслужат, они решат, что их первое воспоминание было случайным. И пойдут куда-нибудь в другое место. Или, если они любят мексиканскую кухню, пойдут в мексиканский ресторан. Мы убедимся, что этот вирус не так склонен к мутациям и не так заразен, как остальные, что на самом деле совсем неплохо, если учесть, как обычно в кампусах распространяется ОРВИ. Мы ожидаем результаты в пределах допустимой погрешности.

– Далеко за этими пределами, – сказала Лесли. – Я собираюсь поднять этот вопрос на комитете по этике, доктор Шрисаи.

Салада пожала плечами и пренебрежительно улыбнулась.

– Конечно. Поступайте, как того требует ваша совесть.

Кафе «Пустая Луна» процветало. Лесли твердо сказала себе, что воспоминание об ужасном салате из эндивия – ловушка и обман, и отказалась, когда Эми предложила встретиться в этом кафе. Казалось, больше никому нет дела до этого новейшего заговора в области маркетинга.

Несколько недель спустя Лесли мыла посуду, а муж укладывал спать Николаса. Трижды быстро прозвенел дверной звонок, потом кто-то застучал в дверь. Вытерев руки посудным полотенцем, Лесли пошла открывать. На пороге стояла Эми, ее смуглая кожа посерела.

– Произошло… – Эми с трудом сглотнула и выдавила: – О боже!

– Заходи. Садись. Я налью тебе чая. Что случилось?

– Том Баррас… он…

– Дыши глубже, – сказала Лесли, ставя чайник на огонь.

– Ты знаешь, в кампусе я была советником от кафедры в группе ЛГБТ, – сказала Эми. – На них напали. Один из членов группы – Том Баррас – хороший парень, старшекурсник, отделение гражданского строительства, сейчас в больнице.

– Что случилось?

– Мы не знаем. Я думала, что мы… Да, я знаю, ненавистники геев существуют, но я считала, что здесь мы лучше.

Лесли удержалась от замечания об иллюзиях башни из слоновой кости. Ее подруга нуждалась в том, чтобы ее выслушали, а не в нотации. Постепенно Эми успокоилась, и Лесли легла, чувствуя легкую дурноту. Она и ее муж настояли на том, чтобы положить велосипед Эми в багажник, и отвезли Эми домой… просто на всякий случай.

История нападения постепенно разъяснилась. Нападавший на Тома Энтони Дорланд рассказал, что на него самого за Хогарт-Хиллом напала группа мужчин. Один из них лапал его и делал неприличные предложения, а остальные смотрели и ржали.

– Я ничего не мог сделать, – сдавленным голосом рассказывал Энтони работникам службы безопасности кампуса. – Я был один. Но вчера я вышел и услышал этот голос. Это был тот самый голос. Я знаю. Я бы везде его узнал. Он шел с собрания своей группы, и я подождал, пока он останется один. Мне все равно, что он делает с теми, кому он нравится, но я ведь не такой! Он не должен заставлять других! Это неправильно! Ну, и я подумал, ладно, а как тебе понравится, когда ты будешь один и кто-нибудь набросится на тебя?

Когда Дорланда спросили, почему он не стал действовать немедленно после того случая или не сообщил о случившемся, он смутился.

– Он был намного больше меня, и с ним были друзья… не знаю… просто я подумал, что не могу. Я думал, мне никто не поверит.

Когда его спросили, когда на него напали, он ответил:

– Не знаю. Давно. Может, несколько недель назад. Не знаю.

Полицейский переводил взгляд с одного молодого человека на другого. Том был на несколько дюймов ниже Энтони и хрупкого сложения.

Том пришел в себя на следующий день, к большому облегчению своих друзей и Эми.

Несколько дней спустя по факультету пошли слухи, что несколько студентов пережили то же самое, но не могут сказать когда. У некоторых соседи по комнате рассказывали, что не помнят, чтобы те приходили избитыми или расстроенными; в других случаях у соседей по комнате появились такие же воспоминания – и такой же насморк.

Успешные сдачи экзаменов по математике выросли на пятнадцать процентов.

Однажды утром Лесли заметила, что некоторые студенты носят в кампусе хирургические маски. На следующий день их стало больше. Она вела Николаса в книжный магазин кампуса и столкнулась с Саладой Шрисаи; та шла с сумкой. Не раздумывая, Лесли прижала к себе Николаса.

– Мама! – запротестовал он.

– Ложные воспоминания о приставаниях, – прошипела Лесли. – Мой сын заразился математикой. А что, если бы он заразился опасностью и страхом? Как бы вы избавили его от кошмаров, в которых компания взрослых мужчин… – Она посмотрела на Николаса и стала осторожно подбирать слова. – Обижают его. Лично. Что бы вы сделали?

– Это не мой вирус, – сказала Салада.

– Они все ваши, – возразила Лесли. – В ту минуту, когда вы сказали своим студентам, что можно выпускать этот вирус без проверки, без контроля, без испытаний – в ту минуту, когда вы сказали, что все это можно пропустить, поскольку это сдерживает прогресс, вы это заслужили. Все это.

– Мама, – сказал Николас, и Лесли поняла, что у нее дрожат руки.

– Позвольте объяснить вам, какова альтернатива, – сказала Салада, отводя Лесли и Николаса к скамье. – Хотите знать, какова была моя альтернатива?

– Совершенно другой проект?

– Да. Конечно. Совершенно другой проект. – Салада смотрела на нее. – Вы понимаете, что это значит? Это значит, что человек, который открыл вирусный способ переноса воспоминаний, не делал бы это в открытую. Вы бы никогда ничего об этом не услышали. Ваш сын не рисковал бы подцепить воспоминания о математике – или, ладно, воспоминания о приставаниях, потому что не в меру усердный аспирант не решил бы, что потенциальному насильнику неплохо бы на себе испытать, каково это.

Нет. Ваш сын подцепил бы воспоминания, которые говорили бы ему, что Республиканская партия – единственная, которой можно верить. Или, если он по-настоящему вас любит, он всегда будет верить тому, что говорит Демократическая партия. Или что наше правительство никогда не вступит в войну без весьма основательных на то причин. Или что он должен покупать эту колу, водить эту машину, носить именно эти кеды. Вы понимаете, о чем я говорю?

– И это вас оправдывает? – спросила Лесли. – То, что могло бы быть хуже?

Салада наклонилась к ней на скамье; Лесли настолько успокоилась, что не стала оттаскивать Николаса.

– Если я все расскажу о своем проекте, это будет выглядеть так, словно я ищу известности; никто не обратит внимания. Но вы! Что делаете вы? Я рассчитывала, что кто-нибудь вроде вас поднимет шум в прессе. Факультетский комитет советников? Официальное осуждение университетом? Да что это с вами? Кричите об этом в блоге! Созовите репортеров! Предложите вашим студентам рассказать родителям! Студенческой газеты недостаточно. Слухов недостаточно.

– То есть вы хотите, чтобы я…

– Вы или кто-то вроде вас. Ради бога, да. Рассказывайте об этом. Постарайтесь, чтобы все знали, что мы можем сделать. Постарайтесь, чтобы мне задавали вопросы о том, как это делается. – Салада покачала головой. – Я удивлена, что это до сих пор не произошло. Я была уверена, что «Пустая Луна» станет для вас последней соломинкой. Или для кого-то вроде вас. И не думала, что один из моих студентов использует это в политических целях, как, казалось мне, могут делать большие партии.

Так что действуйте быстро, доктор Бакстер. Кричите как можно громче. Я хочу стать здесь злой королевой. Лучше злая королева, чем высокопоставленное ничтожество.

И с этими словами она ушла, оставив потрясенную Лесли цепляться за сына. Ее контакты с прессой ограничивались специальными экономическими изданиями. Может, лучше позвонить в национальные новостные журналы? В местную газету или в газету соседнего большого города? Раньше она никогда не пыталась распространять информацию. Это никогда не было важно.

– Мама, ты поведешь меня туда снова? – спросил Николас.

Сердце Лесли застряло в горле.

– Папа там тоже был, и ты купила мне горячий шоколад, – с надеждой продолжал Николас.

Лесли расслабилась. Это настоящее воспоминание, они перед Рождеством ходили в студенческий союз.

– Я снова куплю тебе горячий шоколад, – заверила она сына, – а потом мы пойдем в мой кабинет, и ты сможешь рисовать картинки. А сейчас мама должна кое-куда позвонить.