V
Четверг, утро
Меня разбудил взрыв.
В первое мгновение показалось, что мой дом, ресторан, весь Сольвикен взлетели на воздух. Потребовалось около минуты, чтобы осознать, что это был всего лишь раскат грома.
Похоже, молния ударила совсем близко, может, где-то в гавани, а может, в дерево за домом. Запах стоял, как будто неподалеку работали сварщики. Когда я открыл глаза, окончательно прогнав сон, небо над Сольвикеном, чуть прикрытое легкими облаками, играло всеми цветами радуги. Зрелище, безусловно, прекрасное, но одновременно пугающее.
Дождя не было, и жара не спадала. Я умудрился вспотеть, сидя на свежем воздухе на веранде. Над заливом блеснула зигзагообразная молния. Где-то в отдалении все еще грохотало, глухо и недовольно, но это не шло ни в какое сравнение с ударом, который меня разбудил.
Я захотел узнать, который час, и потянулся за мобильником, но тот оказался разряжен.
В детстве я слышал, как опасна «сухая» гроза. Чем именно, догадаться несложно: без дождя возрастает опасность пожара.
Увидев направляющегося в гавань Боссе-рыбака, я понял, что сейчас чуть больше шести утра. Я не раз слышал от Симона Пендера, что Боссе знает всех и вся в Сольвикене и его окрестностях. Поэтому, поставив мобильник на зарядку, я поспешил ему навстречу.
В то утро на Боссе была широкополая соломенная шляпа и выцветшая, застиранная футболка с непонятным рисунком.
– Разве ты не боишься грозы? – спросил я его.
– Не боюсь, раз уж рыба ее не боится, – отвечал он, выгружая из лодки улов. Боссе носил его в избушку, специально предназначенную для хранения рыбы, и помещал в пластиковые ящики, на лед.
– Как добыча? – поинтересовался я.
– Неважно, как и всегда при таком солнце. Ресторанам нужна моя рыба, но мне нечего им продать: в пятницу я поймал только три камбалы и одного палтуса. Уходить далеко в море я не хочу, да и нет у меня для этого подходящей лодки. Не уверен, что вообще выйду завтра утром: говорят, жара усилится.
Я присел на ступеньку трапа:
– Совсем забыл, ведь в пятницу в гавани намечается праздник. Я видел афиши. Мероприятие организуют «Друзья Сольвикена», так? Ты не знаешь, кто это?
Прошлым летом, когда мы с женщиной по имени Бодиль взяли в привычку по ночам купаться в заливе голыми, я обнаружил в своем почтовом ящике записку от «Друзей Сольвикена» с предупреждениями морального характера на наш счет. Тогда мне так и не удалось выяснить, кто они такие.
– Дачники, – отвечал Боссе. – Стокгольмцы, которые отдыхают здесь каждое лето. Стоит таким унаследовать домик от бабушки с дедушкой – и они уже мнят себя хранителями традиций. Ну или кем-нибудь в этом роде, уж я не знаю.
Среди жителей Сольвикена, как и других прибрежных городков и рыбацких деревушек, давно установилась строгая иерархия. Верхушку ее составляла финансовая и промышленная элита, которая жила в особняках, больших и не очень, унаследованных от местных предков или отвоеванных у родственников. Страсти в «лучших семьях» бушевали еще те. Случалось, супруги подавали друг на друга в суд, если не могли договориться, кому стричь траву на газонах. Ну а подобные тяжбы раскрывают человека не с лучшей стороны.
– Но кто они? – продолжал допытываться я.
– Ну… Квисты, Розенгрены, Бьёркенстамы… или сам не знаешь?
Я так и застыл с разинутым ртом.
– Бьёркенстамы, говоришь? Да разве они в Сольвикене? Я читал в газете про одного Бьёркенстама, так тот живет в Мёлле.
– Это их сын. А родители обосновались в Сольвикене. Разве ты никогда там не был? – Боссе показал в сторону холма за рестораном, густо поросшего лесом. Я покачал головой. – У них там настоящий замок, – шепотом добавил Боссе.
Как же так получилось, что, прожив в Сольвикене два лета, я ни разу не побывал в той стороне?
– Даже площадка для гольфа есть на участке, – продолжал Боссе. – В семь лунок, конечно, тем не менее… Ты не мог не видеть старика Эдварда Бьёркенстама, он частенько разъезжает здесь на своем спортивном автомобиле.
Тут я понял, кого имеет в виду Боссе. Квисты, Розенгрены, Бьёркенстамы – все они одним миром мазаны. И ни один из них ни разу со мной не поздоровался.
Стоило Боссе сказать про спортивный автомобиль, как я сразу вспомнил этого седого старца с крепкими белыми зубами. Он вышагивал по берегу, чинно переставляя длинные ноги и уставив взгляд в небо, как будто в рот ему оттуда должен был свалиться жареный воробей. При этом он постоянно что-то жевал, поэтому не исключено, что иногда воробьи все же падали. Свой автомобиль, маленький «MG» с тарахтящим мотором, он обычно ставил на парковке так, что никому потом было не въехать, не выехать, а сам как ни в чем не бывало шел плескаться. У него еще были белые плавки с таинственной монограммой.
Когда я однажды поздоровался с ним, он мне не ответил, даже не взглянул в мою сторону.
Такова была местная «элита», стоящая на верхней ступеньке иерархии. Далее шли коренные сольвикенцы вроде Боссе-рыбака. Ну а мы с Симоном Пендером и прочие рестораторы были чем-то вроде обслуживающего персонала, перед которыми даже местные кошки задирали нос.
– Фру Бьёркенстам главная в этой банде, – доверительно сообщил Боссе. – Это она организует все праздники в гавани.
– Ее я тоже мог видеть?
Боссе кивнул:
– Она часто здесь гуляет со своим джек-расселом.
– Ну, таких здесь много… – разочарованно протянул я.
Боссе пожал плечами.
– Вивека, – вспомнил он. – Кажется, ее зовут Вивека.
По дороге домой я вспомнил эту женщину с джек-рассел-терьером.
Вернувшись, я устроился на веранде с чашкой кофе и развернул газету.
Первым, что я увидел, была фотография Эммы Дальстрём. Вероятно, вчера ее не успели выложить в Сеть, потому что я не видел ее на сайте газеты вечером. Однако сегодня она красовалась на нижней половине первой полосы.
«Мать и дочь пропали из дому».
На второй странице была фотография незнакомой мне женщины. Но девочка, Эмма Дальстрём, была та самая моя ночная гостья, которая сейчас пряталась у Арне в Андерслёве. Мать и дочь, Оса и Эмма Дальстрём, несколько дней не появлялись дома, после чего их сосед поднял тревогу.
Убедившись, что статья есть и в Сети, я отправил ссылку Арне и Эве Монссон.
– Девочку зовут Эмма, и она вот уже четыре дня как считается пропавшей, – сказал я Арне по телефону. – О ней есть статья в сегодняшней газете. Включи компьютер и кликни на ссылку в моем письме.
В верхней же части первой полосы речь шла об Оскаре Хеландере, имени которого, впрочем, по-прежнему не упоминалось. В номере я обнаружил целых три статьи, посвященные этому делу. В одной речь шла о том, что произошло в квартире Хеландера. В другой – о районе, где он жил, печально известном благодаря вечным перестрелкам и байкерским разборкам. В третьей же высказывалось предположение, что смерть Хеландера явилась логическим завершением его бизнеса: по непроверенным данным, покойный торговал спиртным, сигаретами и наркотиками из-под полы.
Наконец, в нескольких строчках в самом низу последней страницы сообщалось, что в Хёганесе у входа в «Сюстембулагет» на нищего вылили ведро воды.
На одной из вкладок я наткнулся на три собственноручно сделанных снимка под заголовком: «Тайник, скрытый в северо-западном Сконе. Здесь хранятся миллионы». Ни в каком состоянии я не мог написать такого. Во-первых, если «тайник», то понятно, что «скрытый», и во-вторых, уж слишком резали глаза эти дурацкие прописные буквы. Ни под фотографиями, ни под нижеследующей заметкой подписей не было, притом что, вне всякого сомнения, автором снимков был я.
Я тут же связался с Эвой Монссон и рассказал ей обо всем. Теперь мы знали, как зовут нашу таинственную незнакомку, и это должно было облегчить работу полиции.
Сам я уже несколько дней только и занимался тем, что пытался выяснить, что с ней случилось. Не зная даже того, что мама девочки… мама Эммы тоже пропала.
Потом я снова связался с Арне и посоветовал ему показать статью Эмме и послушать, что она на это скажет.
И лишь спустя час, после долгих колебаний и размышлений, я решился наконец позвонить Юнне Муберг. Собственно, после замужества она звалась Бертильссон, но для меня по-прежнему оставалась Муберг.
Мы давно не виделись, но я все так же тосковал о ней и чувствовал себя перед ней виноватым. И все так же любил ее.
Мы расстались несколько лет назад. Точнее, никакого расставания не было, я просто оставил ее, как оставлял других.
Все началось с того, что Юнна устроилась в газету стажером на лето и часто обращалась ко мне за советом или просила оценить очередной ее шедевр. Писала она неважно, зато за километр чуяла сенсацию, ничего не боялась и с ходу брала быка за рога. Я охотно помогал ей, и со стороны могло показаться, что между нами действительно что-то есть.
Потом мы вместе оказались в Копенгагене. Она готовила репортаж о развлечениях королевской семьи, я о Паркене – стадионе, на котором с равным успехом устраивали концерты и играли в футбол и который стал образцом для подобных стадионов по всей Скандинавии.
Юнну определили в самую паршивую гостиницу на Ратушной площади. Я же бронировал себе сам, поэтому и оказался в современном дизайн-отеле. А там уж само собой вышло так, что она пришла ко мне, и я выпорол ее, перегнув через колено, а потом мы вместе оказались в постели.
Юнна была любознательной и нетерпеливой, ласковой и непослушной, игривой и жесткой, ненасытной и благодарной и как никто умела создавать ситуации с неожиданной развязкой. Это у нее было врожденное, она не планировала их заранее.
После трех месяцев стажировки она объявила мне, что хочет ребенка.
Юнне было двадцать три года, мне сорок четыре.
Собственно, разница в возрасте никогда не составляла для меня проблемы, но однажды, когда она спала, положив голову на мою руку, я вдруг сообразил, что всего на год старше ее отца. Рано или поздно нам предстоит встретиться, и что я ему скажу?
После той ночи я стал избегать Юнну, и в конце концов мы расстались.
Я повел себя как трус и до сих пор стыдился этого.
Юнна же со временем подружилась с Мартином Бертильссоном, ведущим рубрики о путешествиях, и они быстро сделали двоих ребятишек.
Не одаренная литературным талантом, Юнна зато блестяще общалась с Интернетом. Она могла что угодно выудить из Сети, причем из таких ее мест и такими способами, что коллеги только диву давались. Она ушла из газеты, пополнив ряды внештатных сотрудников, и вскоре получила премию за лучшее журналистское расследование, разделив ее с двумя товарищами.
Я никогда не имел проблем с Интернетом. Знал все мели и подводные камни в этом море информации. Но Юнна подходила к делу иначе, с фантазией и изобретательностью, какие свойственны настоящим профессионалам. Умела извлекать сведения из книгохранилищ и муниципальных архивов, с сайтов кредитных организаций и налоговых органов. Для таких, как она, никаких ограничений не существовало: одна база данных выводила на сотни других, каждая поисковая система открывала доступ к тысяче новых, тропинки ветвились, множились, сходились и расходились и вливались во все новые и новые.
Для большинства пользователей Сеть – место обитания очаровательных котиков, иные из которых умеют стоять на задних лапах и даже играть на трубе. Юнна же отыскивала в ней расистов, нацистов и прочий тому подобный сброд, по роду своей деятельности сторонящийся публичности и предпочитающий держаться в тени.
Ответивший по ее номеру Мартин Бертильссон сообщил, что Юнна гуляет с детьми, но обещал попросить ее мне перезвонить. Не знаю, что там Юнна рассказывала ему обо мне или о нас, но голос его звучал настороженно.
Я спустился к морю, присел на скамейку возле пирса и стал ждать. Боссе-рыбак уже покончил с сортировкой улова и тоже устроился неподалеку на ступеньках трапа. В гавани было необыкновенно безлюдно и тихо.
– Привет, – сказал я, приняв входящий вызов.
– Давненько ты не объявлялся.
– Да.
Повисла долгая пауза, а потом снова послышался голос Юнны:
– И это все, что ты можешь мне сказать?
– Да, – повторил я и рассмеялся.
– Не смешно, – холодно заметила Юнна.
– Да, – повторил я еще раз. – Как поживаешь?
– Спасибо за вопрос, но думаю, ты звонишь мне не потому, что тебя это волнует.
– Да.
– Ты повторяешься.
– Знаю, – вздохнул я. – Мне нужна твоя помощь.
– Правда?
– Мне нужна информация об одном человеке, точнее, об одном происшествии… Дело давнее, и самому мне не справиться. Вот я и вспомнил о тебе. Я не знаю никого, кто смог бы сделать это лучше тебя.
– И ты вспомнил обо мне впервые за все эти годы?
– Нет.
– Правда?
Я молчал. Возможно, с моей стороны было глупостью звонить ей.
– Почему я должна помогать тебе?
– У меня нет ответа на этот вопрос, – признался я.
– Харри, как с тобой тяжело!
– Я думал, ты заинтересуешься, ты ведь такая любопытная… Думал обрадовать тебя…
– А если я откажусь? Придешь и выпорешь меня?
– Юнна, это в прошлом…
Мы замолчали.
В этот момент на самом верху, возле отеля, мне померещилась женщина с джек-рассел-терьером на поводке.
– Мне так много хотелось тебе сказать, но все перегорело, – снова раздался в трубке голос Юнны.
– Правда, Юнна, я не знаю, чем тебя утешить. Попросить у тебя прощения?
Она глубоко вздохнула:
– Ладно, что у тебя?
Мне потребовалось двадцать минут, чтобы изложить ей суть дела. Юнна записала нужные имена и пообещала перезвонить, как только что-нибудь прояснится. У нее двое малышей, а тот, кто считает декретный отпуск чем-то вроде затянувшихся каникул, – идиот. Она не могла обещать мне точно, когда объявится.
Я ответил, что буду благодарен за все, что бы она ни сделала. А потом сидел на пирсе и думал о Юнне Муберг, ее супруге и детях, которых никогда не видел, и о том, чем не стала, но могла бы стать моя жизнь.
Я прекрасно понимал, что она катится к черту.
Я не просто полагал так, я знал это наверняка.
Так стоит ли лить слезы о пролитом когда-то молоке?
Много думать вообще вредно, мысли нагоняют страх. Не об этом ли известная песня Рода Стюарта?
Она не слышала, как муж и Лади вернулись из Копенгагена, а когда проснулась, его уже не было в постели. Похоже, она больше не интересовала его как женщина. С каких же пор так пошло?
Что, если он удовлетворял потребность в сексе на стороне? Или теперь он реже нуждался в близости? Последнее естественно, ведь время не щадит никого.
С другой стороны, он никогда не отличался особой горячностью, всего лишь выполнял супружеский долг.
Только один-единственный раз все было иначе.
В тот день, о котором она никогда никому не рассказывала. Есть воспоминания, которые лучше держать в себе.
Тогда они развлекались в Бостаде, он со своей компанией, она со своей. Она спала в отеле, когда он вернулся домой, навалился на нее всем своим весом и сорвал с нее трусы. Она не была готова, но он взял ее за руки и прижал к кровати. Она извивалась от боли, задыхалась от запаха пота, спирта и еще чего-то едкого. На костяшках пальцев его правой руки выступила кровь. Она вырывалась, он встал на ее ноги коленями. Она всячески давала понять, как ей больно, но до него будто не доходило. Потом она вскочила, он догнал ее и повалил на стол, так что светильник, стаканы, лампа и телефон полетели на пол. Он схватил ее за шею левой рукой, а правой зажал ей рот.
Сделав свое дело, он улегся в постель, а она едва доковыляла до туалета.
Кровь и сперма стекали у нее между ног.
Так он ее изнасиловал.
Мужчина, который громко храпел в кровати и за которого через пару недель она должна была выйти замуж.
Она легла на диване в гостиной, рыдала во сне и очнулась оттого, что он гладил ее по щеке.
– Прости, дорогая, сам не знаю, что на меня нашло. – Он поцеловал ее в лоб. – Ты была такой сексуальной, и я не смог сдержаться… понимаешь?
Он успел переодеться и сжимал в руке теннисную ракетку. Собирался играть с Георгом Грипом.
Ей нравился Георг Грип.
Может, стоило хотя бы ему обо всем рассказать?
Нет.
Есть вещи, которые лучше носить в себе.
Есть тайны, которым лучше не покидать пределов семейного круга.
Он выпрямился и рассыпал на ее животе пачку купюр:
– Купи себе что-нибудь, а вечером после игры мы организуем ужин с шампанским.
Пять тысяч крон – столько стоило ее изнасиловать.
После обеда она спросила, откуда на его руке кровь.
– Напился вчера и ударился о стену, – улыбнулся он.
Потом до нее дошел слух, будто вчера вечером в ресторане была драка и кого-то убили. Но и на эту тему ей ничего не удалось вытянуть из мужа.
– Понятия не имею, что там произошло. Мы пили и веселились, только и всего.
Больше она никогда его об этом не спрашивала.
И никогда больше у них не было такого секса, как в ту ночь.
Время течет неумолимо. Лечит ли оно, этого она не знала, но боль забывается.
Постепенно пережитое унижение отложилось в каком-то дальнем уголке ее мозга, очевидно специально предназначенном для самых темных тайн, называемых еще семейными.
Теперь она помнила только этот чудовищный звериный рев.
И потом, когда они были на каком-нибудь светском приеме или, окруженные ликующей толпой, шли по красной ковровой дорожке, она то и дело скашивала на него глаза. Она недоумевала, каким образом мог вырваться из него этот страшный звук? Как сочетался он с безупречными манерами, смехом, обворожительной внешностью?
Она так и не потратила те купюры, а он даже не поинтересовался их судьбой.
Пять тысяч крон остались лежать на дне шкатулки для украшений, которую ей подарила мать. Быть может, они давно уже ничего не стоили. Время от времени правительство изымает купюры из оборота.
Для нее они в любом случае давно утратили всякую ценность.
Она пыталась поделиться этой тайной со своей матерью, но рассказывала, будто все случилось не с ней, а с одной ее подругой. «Не стоит раскачивать лодку, в которой сидишь», – заметила мать, которая, конечно, обо всем догадалась.
Позже она решилась открыть душу Мюффан.
– Милая Аггис, – улыбнулась та, – нам, женщинам, не стоит разочаровывать мужчин. Пусть они считают себя хозяевами жизни. Нам-то известно, кто на самом деле всем заправляет.
Пусть так.
Она тряхнула головой, прогоняя мысли, отбросила одеяло и вышла на веранду. Небо над морем застилали тучи, у горизонта блеснула молния. Неужели эта жара все-таки спадет?
В этот момент она услышала разгоряченные голоса.
Они раздавались не со стороны кухни и не со двора.
Она спустилась на первый этаж: на кухне никого не было. Из окна она увидела Лади за рулем джипа и Кочку на заднем сиденье возле открытого окна.
Рядом стоял маленький спортивный автомобиль ее свекра.
Он-то зачем здесь?
Разговаривали на террасе, которая стояла открытой. Этой террасой вообще редко пользовались. Тогда она прошла в гостиную, откуда, спрятавшись за гардиной, могла хорошо видеть происходящее.
Муж сидел на стуле, над ним стоял свекор. В стороне в кресле расположилась свекровь с собачонкой на коленях. Свекор чем-то возмущался, отчаянно жестикулируя. Потом ткнул пальцем в газету, которая лежала на столике. И тут муж закричал на весь дом:
– Я ни черта не понимаю!
Она не помнила, чтобы он когда-нибудь раньше вот так кричал на своего отца.
Свекор поджал губы, покачал головой и огляделся.
Ей показалось, он смотрит прямо на нее, через гардину, за которой она спряталась.
Когда она взглянула в следующий раз, свекор что-то сказал мужу. Тот поднял глаза в сторону ее окна, а потом родители мужа сели в машину и уехали.
Некоторое время Якоб сидел и листал газету, потом вдруг скомкал ее, выбросил в кусты и направился к дому. Она пошла ему навстречу, зевая, будто только поднялась с постели.
– Что там случилось? – спросила она.
– Ничего.
Он был мрачен и как будто с трудом сдерживал гнев.
– Хочешь кофе?
Он покачал головой и встал у окна, всматриваясь в даль.
– Я как будто слышала Эдварда и Вивеку. Что они здесь делали?
– Ну и что же ты слышала? – усмехнулся он. – Ты подслушивала?
– Я ничего не разобрала, – ответила она как ни в чем не бывало. – Только голоса. Что произошло?
– Ничего.
– Но ты неважно выглядишь.
– Спал плохо.
– Как в Копенгагене?
Муж не ответил.
Он вышел из кухни, потом из дома и направился к Лади и Кочке. Минуту спустя зажужжал мотор, и белый джип с русским номером выехал со двора.
Она налила себе кофе и вышла на террасу, где недавно сидели свекор со свекровью и собака.
Смятая газета так и валялась в кустах.
Она расправила ее, положила на стол и сразу наткнулась на большую статью об убийстве наркоторговца. В другой заметке сообщалось о том, что пропали мать и девочка. Далее шел совсем маленький репортаж о найденных неподалеку в лесу плантациях марихуаны.
Она все еще не понимала, чем вызвано всеобщее возбуждение.
Харри Свенссон говорил ей о чем-то подобном, но почему так разволновались свекор со свекровью?
* * *
От Сольвикена до Йонсторпа не так далеко, поэтому я решил рискнуть и завел машину. Мне без труда удалось отыскать дом, где жили Эмма и ее мама, он стоял на самом краю деревни.
Я припарковался возле площадки, отдаленно напоминающей теннисный корт. Все еще моросило. Ох уж этот предательский дождь, незаметный, пока сидишь в машине!
На табличке в подъезде значилось четыре фамилии, Дальстрём в числе прочих. Я поднялся по лестнице и, не обнаружив звонка, постучал в дверь.
Тишина. И на лестнице, и в квартире.
Я заглянул в вентиляционное окошко. То, что я там увидел, в анонсах агентств недвижимости именуется квартирой с видом на море. Привстав на цыпочки, я наверняка смог бы разобрать сквозь туман очертания Кюллаберга в окне напротив.
Я спустился к квартире под номером один и постучался в дверь, на которой висела табличка «Г. Нюгрен». Это был тот самый сосед, который сообщил об исчезновении Дальстрёмов в газету.
Но как я ни стучал, ответа не дождался.
Тогда я вышел на улицу и встал возле почтовых ящиков. Один был массивный, литой и открывался не иначе как специальным ключом. Остальные три выглядели как самые обычные. На ящике Дальстрёмов был нарисован Нильс Хольгерссон верхом на гусе. Заглянув в щель, я не нашел ничего, кроме кипы рекламных листовок.
Вдруг за гардиной в окне первого этажа что-то зашевелилось. Я вернулся к дому и постучал в окно.
Мужчина за шестьдесят долго возился со шпингалетом, прежде чем потянуло сигаретным дымом, смешанным с затхлыми кухонными запахами, и окно на несколько сантиметров приоткрылось.
– Ну и что вам нужно? – неприветливо спросил хозяин.
– Можно мне войти к вам на минутку?
Он покачал головой и поджал губы:
– Нежелательно.
– Но почему?
– У меня неприбрано.
– Это не страшно, – успокоил его я.
– Сын дома, – продолжал обороняться старик.
– Это он так накурил?
У старика были тяжелые веки, обвисшие щеки покрывала щетина. Рука дрожала, когда он приоткрыл окно еще на несколько сантиметров.
– Собственно, меня интересует женщина, которая живет этажом выше.
– Оса?
– Да, Оса Дальстрём. И ее дочь.
– Эмма, – кивнул старик. – Хорошая девочка. Так вы знаете, где они?
– Нет, но я видел объявление в газете, и… я сам ищу их. – (Старик посмотрел на меня удивленно.) – Можно, я все-таки войду? Здесь дождь. – Я сделал умоляющие глаза.
Еще вопрос, можно ли было считать дождем эту холодную, моросящую взвесь.
– Но у меня неприбрано и накурено, – повторил старик.
– Меня это не пугает.
Наконец он отпер дверь, и я назвал себя.
– Гуннар. Гуннар Нюгрен, – представился старик, пожимая мне руку.
На полу кучами лежало тряпье. Вонь стояла, как в копенгагенских наркопритонах часа в четыре утра. По углам валялись пивные банки.
– Пройдемте на кухню, – пригласил хозяин.
Тут мне пришло в голову, что Гуннару Нюгрену, пожалуй, нет и шестидесяти. Обвисшие щеки и тусклый взгляд алкоголика делали его старше, чем он был на самом деле. Коротко стриженные седые волосы топорщились. Редкую поросль под носом можно было назвать усами лишь с большой натяжкой.
– Сын дома, – повторил он. – Его зовут Петер. Вчера мы позволили себе небольшой праздник.
Он показал на молодого человека, который сидел за кухонным столом, уронив голову на руки. Повсюду валялись пивные банки. В центре крытого замызганной скатертью кухонного стола виднелась погребенная под кучей окурков пепельница. Парень тяжело поднял голову, посмотрел сначала на меня, а потом на папу:
– Черт подери, отец, меня зовут Буги!
– Ты слишком много болтаешь, Петер.
– Бу-у-ги, – упрямо протянул парень.
– Но тебя крестили Петером.
Парень снова уронил голову на руки. Похоже, он засыпал.
– Хочешь пива? – предложил мне Гуннар.
– Рановато для меня.
Гуннар открыл холодильник и тут же снова захлопнул дверцу. По комнате распространился запах тухлятины, хотя холодильник, вероятно, поспешили закрыть по другой причине.
– Я думал, у нас есть, но… – Гуннар оборвал фразу на полуслове и принялся что-то искать среди пивных банок на посудном столике. – Вот оно… – Старик с довольным видом взял одну из банок, но, приглядевшись к ней, нахмурился. – Светлое, черт!.. Петер, неужели мы выпили все крепкое пиво?
– Бу-у-ги, – угрюмо поправил его сын, не поднимая головы.
– Можем поделиться, – повернулся ко мне Гуннар. – Правда, оно теплое.
– Спасибо, обойдусь, – махнул я рукой, подсаживаясь к столу. – Расскажите мне лучше об Осе и Эмме.
Старик открыл банку и с жадностью припал к отверстию. Потом громко рыгнул и вытер рот.
– Черт его знает, что у них там случилось.
– Вы часто виделись с ними?
– Каждый день. Почти.
– Ну а потом… она просто пропала?
Глаза старика снова беспокойно забегали, и он принялся рыться в пепельнице, пока не выудил подходящий окурок.
– Думаю, они ее забрали.
– Кто?
– Ты ни черта не знаешь, па… – подал вдруг голос Буги.
– Нет, но я имею право говорить, что думаю.
– Кто? Кто ее забрал? – Я схватил старика за рукав. – И девочку тоже?
Гуннар кивнул:
– Да, и девочка была тоже. Она как будто не хотела, но они силой увезли ее на «скорой помощи».
– «Скорой помощи»? – переспросил я. – Гуннар, о чем вы?
Но тут Буги снова поднял голову:
– Что ты несешь, па? Не было никакой «скорой помощи».
– Но она выглядела как «скорая помощь».
– Это была просто большая белая машина. Ни черта ты не видишь, па, как наклюкаешься.
На Буги ничего не было, кроме тонкого черного жилета. Выше пояса, по крайней мере. Узкая грудь и тощие руки сплошь покрывали татуировки – розы, сердца, змеи, мечи и все мыслимые в таких случаях рисунки. Нечесаные черные волосы едва достигали плеч. В нижней губе блестело тоненькое колечко, а на шее болтались три или четыре цепочки – с крестом, звездой и каким-то камнем. Пальцы были унизаны перстнями в виде черепов, а глаза, как мне показалось, обведены черными тенями, что делало парня похожим на енота. При этом он был бледен как смерть.
– С какой стати они должны были везти больную на обыкновенной машине? – обратился Гуннар к сыну.
– Больную? – сощурил глаза Буги. – Ты в этом уверен?
– Тогда зачем они вообще за ней приехали?
– Вы как будто сказали, что они запихнули ее в машину силой? – прервал я их спор.
– Разве? – удивился Гуннар.
Как выяснилось в ходе дальнейшей беседы, Буги жил в Клиппане и увлекался хард-роком. Оба они, и отец и сын, любили Осу и отзывались о ней как об очень приятной и доброй женщине. Эмма, впрочем, нравилась им не меньше.
– Она хорошо заботилась о своей маме, – сказал Гуннар.
Ни тот ни другой точно не знали, где именно работала мама Эммы, но предполагали, что она занималась сбором овощей и ягод.
– Очень симпатичная дама, – восхитился Гуннар.
– Не в моем вкусе, – пробурчал Буги.
– Ну да, у нее же нет татуировок, – язвительно заметил отец.
Сын уставился на него с недоумением.
Затхлый, прокуренный воздух и количество пустых банок из-под пива повергали меня в уныние, но я не терял надежды. В результате спустя час мне все-таки удалось вытянуть из них, когда именно увезли Эмму. Все произошло в полночь или чуть позже. К такому выводу пришли отец и сын после недолгих препирательств.
– И она шла сама?
– Они вели ее, – ответил на мой вопрос Гуннар.
– И сколько их было?
– Трое.
– Трое мужчин? – (Оба кивнули.) – И вы с ними разговаривали?
– Не успел выйти из квартиры, как они скрылись, – ответил Гуннар.
– Потому что был пьян в стельку, – мрачно добавил Буги.
– Я зацепился ногой за ковер и споткнулся, – оправдывался Гуннар.
Я оглядел пол: в пределах видимости никаких ковров не наблюдалось.
– Ты вообще кто? – вдруг спросил меня старик.
– Харри Свенссон, – представился я.
– И зачем тебе нужна Оса?
– Так тебе все и скажи, – захохотал Буги.
Он успокоился, только когда отец врезал ему кулаком промеж глаз.
– В чем дело? – обиделся Буги.
– Оса – порядочная женщина, – возмущенно отозвался отец. – Я не позволю тебе так шутить на ее счет.
– Я просто хотел навести кое-какие справки, – попытался объяснить я.
– Ты коп? – Буги повернулся к отцу. – Какого черта ты впустил копа в квартиру?
Гуннар виновато опустил глаза.
– Я журналист, – возразил я. – И расследую одно дело, в котором, как мне кажется, Оса могла бы мне помочь.
– То есть? – не понял Гуннар.
– Большего, извините, сказать не могу.
Буги выпучил на меня глаза:
– Ты, конечно, в курсе, что ее мужа застрелили?
Я слышал об этом впервые, однако хорошенько подумал, прежде чем ему ответить.
– Нет. А как это было?
– Какой-то черт вогнал ему пулю промеж глаз. Оса говорила, будто знает кто, и просила помочь ей. Я знаком кое с кем из мотоциклистов, которые в любом деле наведут ясность.
– Чертовы бандиты, – вставил отец.
Мысленно я с ним согласился, но промолчал. В конце концов, я пришел сюда не затем, чтобы пенять Буги на плохую компанию, а чтобы выудить из них обоих хоть какую-нибудь полезную информацию.
– И вы помогли ей? – обратился я к Буги.
– Дал ей номер, чтобы она позвонила.
– Кому?
Буги посмотрел на меня как на идиота:
– Хочешь, чтобы и мне вогнали в лоб пулю?
– Но что у тебя общего с этой компанией?
Буги молчал, загадочно улыбаясь.
– Курево у них покупает, – ответил за сына отец.
– А ты покупаешь эту дрянь, – огрызнулся Буги, показывая на пивные банки.
– Это зелье у тебя последние мозги забирает, – наставительно заметил отец.
– Как будто твое не забирает, – глядя в стол, пробурчал сын.
Я вздохнул. Пожалуй, я получил от семейства Нюгрен все, что было возможно.
– Дождь не кончился? – робко спросил Гуннар.
– Похоже, да, – ответил я.
– И все-таки лето выдалось хорошее, – заметил он.
Буги вскочил из-за стола, и я вместе с ним. Он вышел в соседнюю комнату, и минуту спустя квартиру огласила музыка. Как и следовало ожидать, это был тяжелый рок. Гуннар проводил меня на лестничную площадку.
– Они не такие уж дураки, эти «Ай-Си/Ди-Си». – Он указал в сторону квартиры. – Мы с Петером видели их в Копенгагене, в Паркене. Такие песни объединяют поколения.
Выйдя на относительно свежий воздух, я вздохнул с облегчением. Музыка сопровождала меня до самой машины.
Отъезжая, я видел, как Нюгрен-старший помахал мне рукой из окна квартиры. Я помахал ему в ответ.
Тут я вспомнил убитого фермера, о котором говорила Ингер Юханссон. Газеты сводили все к краже дизельного топлива, но Андрюс Сискаускас, похоже, знал больше. Он утверждал, что покойник торговал спиртным и куревом из-под полы.
– Фермеры нипочем его не выдадут, – говорил Андрюс. – У них один за всех и все за одного.
Я хорошо запомнил эти его слова.
Мне показалось, что Ларс Берглунд, бывший редактор отдела новостей местной газеты, тоже не забыл этот случай. Поэтому от Нюгренов я сразу направился в Лербергет.
Несмотря на морось, Берглунд как ни в чем не бывало продолжал покраску забора, однако не отказался сделать перерыв на кофе.
Ему и в самом деле было что рассказать о том фермере.
– Его звали Дальстрём, это так, – начал бывший редактор, набивая трубку. – Много было разговоров, как и всегда в таких случаях, но нам так ничего и не удалось выведать толком. Полиция все сводила к краже топлива, здесь вы правы. Тогда у нас прокатилась целая волна таких краж. И все же в случае с Дальстрёмом многое настораживало.
– Что именно? – не выдержал я. – Один мой приятель из Литвы утверждает, что тот фермер торговал куревом из-под полы.
– Понятия не имею, чем он там торговал, но о нем говорили как о человеке честном. И будто убили его за то, что слишком много знал.
– О чем же?
– Я слышал, он арендовал землю у Якоба Бьёркенстама и… – Тут Берглунд взмахнул своей трубкой и замолчал, как будто об остальном я должен был догадаться сам.
– И… – не понял я.
– Бьёркенстам не любит, когда ему наступают на пятки. Я перестал звонить в редакцию, когда понял, что это бесполезно. Или их действительно не интересовала эта тема, или в руководстве газеты оказался хороший друг Бьёркенстама. Лично я склонен подозревать рекламного директора. Он никогда не давал ходу проблемным статьям. Нет, если, к примеру, об уличной торговле в Хельсингборге – пожалуйста. Там ведь заправляют одни иммигранты. Но что касается Бьёркенстама, здесь разрешалось писать только о его моделях железных дорог. Он их конструирует, и, как я слышал, весьма удачно.
– А что именно хотелось бы вам написать о Бьёркенстаме?
Ларс Берглунд пожал плечами:
– Один мой информатор утверждал, будто Дальстрёма застрелил наемник-киллер. Что это заказное убийство, здесь работал профи.
– И что полиция не поняла этого?
Берглунд снова махнул своей трубкой.
Мы замолчали. В задумчивости я постукивал пальцами по столу.
– Я немедленно должен съездить к Бьёркенстаму, – наконец решил я. – Хотя бы для того, чтобы увидеть площадку для гольфа на его участке.
– С нею тоже не все ладно. Он разбил ее на охраняемой территории, и это сошло ему с рук.
– Займетесь этим делом, если я раздобуду материалы?
– Что вы имеете в виду? – не понял Берглунд.
– Ну, сопоставите, разберетесь, что к чему, и, может… напишете?
– И дальше что?
– Если мне удастся раздобыть то, что я хочу, проблем с публикацией, думаю, не будет.
– Тогда конечно.
Время приближалось к обеду, и я с трудом переборол желание отправиться в Мёлле – перекусить в компании Агнеты. Вместо этого, в очередной раз отчитавшись перед Эвой Монссон, я развернулся в сторону Сольвикена, к дому папаши Бьёркенстама.
Чтобы попасть туда, мне следовало неподалеку от гавани свернуть на небольшую боковую дорогу. Она быстро сузилась до едва различимой тропинки, о чем заблаговременно предупреждали два дорожных знака. Тропинка заканчивалась площадкой для гольфа, о которой я впервые узнал от Боссе-рыбака. Точнее, тропинка пересекала площадку, продолжаясь по другую ее сторону, и дальше уходила в рощу. Следуя по ней прямиком, я через открытые ворота въехал во двор, где уже стояли два автомобиля. Один из них был спортивный «MG» Эдварда Бьёркенстама, другой – черный «мерседес».
Я остановился перед домом.
Хотя какой там дом – это был настоящий замок.
Ну, не аббатство Даунтон, конечно. Хотя саму идею Эдвард Бьёркенстам, несомненно, позаимствовал на сельских задворках какого-нибудь английского графства. Быть может, он уже украсил подобным строением одну из своих железнодорожных моделей.
Вокруг не было ни души. Никто не встречал меня у огромной парадной двери.
Я поднялся еще на две ступеньки. Ни звонка, ни кольца, которым можно было бы постучать, заявив о своем прибытии, не просматривалось. Потом где-то рядом затарахтел мотор. Я спустился с лестницы. И в самом деле, со стороны леса во двор въезжал трактор. Я поднял руку, приветствуя мужчину за рулем. Он остановился, открыл дверку и вопросительно уставился на меня.
– Мне нужен Бьёркенстам, – объяснил я. – Он дома?
– Shwedisch no… English? German? – растерянно пожал плечами мужчина.
– Björkenstam, ist er hier? – повторил я.
– Boss da drüben. – Мужчина показал в направлении заднего двора.
Туда вела тропинка, до того ухоженная и выметенная, что мне стало не по себе. По ее сторонам росли деревья. Через сотню метров начинался сад, где я и увидел Эдварда Бьёркенстама. Он стоял возле огромной кучи сучьев и хвороста, рядом с двумя другими мужчинами в темно-зеленых комбинезонах.
На Бьёркенстаме была белая рубаха и брюки цвета хаки. Из-под широкополой коричневой шляпы выбивались седые волосы. Приблизившись, я разглядел на его ногах массивные ботинки. Бьёркенстам держал в руках канистру и, похоже, намеревался устроить большой костер.
Один из мужчин прокричал что-то, показывая в мою сторону, но Бьёркенстам даже не повернулся. Он либо не слышал мужчину, либо считал ниже своего достоинства расточать на меня свое драгоценное внимание. Я подозреваю второе. Люди такого сорта всегда относились ко мне предвзято.
– Я слышал, костры этим летом разводить запретили, – неуверенно заметил я.
Я выбрал не самое удачное приветствие – неудивительно, что Бьёркенстам на него не отреагировал.
Он передал канистру мужчине, который только что показывал на меня, достал из кармана коробок и чиркнул спичкой.
Хворост моментально вспыхнул, сучья весело затрещали, и фигуру хозяина заволокло дымом. Отсвет пламени играл на его лице, и мне показалось, что Бьёркенстам улыбается. Стало жарко, и я отступил на несколько шагов от костра, но Бьёркенстам остался на месте.
Наконец он повернулся ко мне:
– Ну и какого черта тебе от меня нужно?
– Меня зовут Харри Свенссон, – представился я. – Я журналист.
– Я не вожусь с газетчиками. – Бьёркенстам ухмыльнулся в сторону своих помощников, и один из них захохотал, хотя, по-видимому, не понял шутки хозяина.
– Я и не предлагаю вам со мной водиться, – отозвался я. – Просто прошу вас ответить на несколько вопросов.
– С какой стати я должен на них отвечать?
– Видите ли, как мне кажется…
– Тебе вообще слишком много кажется, как я погляжу.
Тут я почувствовал, что теряю самообладание: он действительно вывел меня из себя. Бьёркенстам же, что-то крикнув по-немецки своему окружению, развернулся в сторону дома. Он шагал широко, как и тогда, на пляже, задрав подбородок к небу и приоткрыв рот. Я вприпрыжку побежал за ним. Мужчины в комбинезонах остались у костра.
– Видите ли, я расследую одно дело…
– Мне это неинтересно.
– Речь идет о плантациях марихуаны в лесу…
Бьёркенстам остановился и посмотрел мне в глаза. Он был почти одного роста со мной. Сын унаследовал его стать и черты, хотя и проявлял бóльшую склонность к полноте.
– Я слышал, вам есть что рассказать об этом.
Я лебезил перед ним и ненавидел себя за это. Но мне нужно было разговорить его, по крайней мере удержать здесь любой ценой. Хозяин развернулся и, не говоря ни слова, продолжил путь к дому. У подъезда он ткнул пальцем в мой автомобиль:
– Это твой?
– Да.
– Тогда садись, и чтоб духу твоего здесь не было! Или я позову полицию.
– Возможно, это следовало бы сделать мне. Я имею в виду костер на участке.
– Это тебя не касается. Я занимаюсь чем хочу в своих собственных владениях.
Я удивился, как естественно и в то же время весомо прозвучало у него слово «владения». Как будто он один понимал, что это такое.
– Известно, чем вы занимаетесь. Выращиваете травку, не так ли? Все видели фотографии в сегодняшней газете.
– Убирайся ко всем чертям! – Он еще раз показал в сторону машины.
В этот момент парадная дверь распахнулась, и на пороге появилась Вивека Бьёркенстам. Когда же из-за ее спины выскочил джек-расселл-терьер и с радостным лаем устремился ко мне, я окончательно признал в этой женщине ту, что имела обыкновение прогуливаться по утрам в окрестностях Сольвикена. Год назад она застала нас с Бодиль на пляже голыми. Вероятно, поэтому песик так разволновался. Воспоминания о голой Бодиль кого угодно заставят залаять от счастья.
Я присел на корточки.
Собака завиляла хвостом, понюхала и лизнула мою руку.
– Оставь пса в покое! – приказал мне Бьёркенстам.
– Но он сам прибежал ко мне, – оправдывался я, поднимаясь.
– Кто это? – Вивека кивнула на меня.
– Журналист, – пробурчал Бьёркенстам. – Сейчас он уберется отсюда, не волнуйся.
– Отто, ко мне! – позвала фру Бьёркенстам и хлопнула в ладоши.
Мне потребовалось несколько секунд, чтобы понять, что это относилось к собаке. Никогда не понимал привычки давать животным человеческие имена.
Но Отто ее не слышал.
Он продолжал крутиться у меня под ногами в таком радостном возбуждении, будто хотел со мной поиграть.
– Отто! – попытался образумить его Бьёркенстам.
Грозный окрик подействовал, и пес, поджав хвост, поковылял к лестнице.
Я повернулся к Вивеке Бьёркенстам:
– У меня есть несколько вопросов, но ваш муж не желает со мной разговаривать. Между тем речь пойдет о плантациях марихуаны в лесу…
– Заткнись и исчезни! – перебил меня Эдвард Бьёркенстам.
Я сел в машину и повернул ключ зажигания. Проезжая мимо Эдварда Бьёркенстама, я остановился и опустил стекло:
– Что ж, железнодорожные модели посмотрим в следующий раз.
Бьёркенстам покраснел и выпучил глаза. Рот его приоткрылся сам собой, будто в неосознанной попытке мне ответить, но я уже опустил стекло и выезжал со двора.
Мне показалось, в зеркальце заднего вида гневно сверкнули его глаза.
Фру Бьёркенстам все еще стояла на лестнице и растерянно глядела мне вслед.
Если кто в этом доме и жалел о моем отъезде, то это был Отто. Но что делал он, я не видел.
* * *
Обедать в такую жару не хотелось, поэтому она решила ограничиться мороженым.
Но оно потекло сразу же, как только она взяла стаканчик. Не меньше половины порции, как она ни старалась, уже успело пролиться на землю. Или дело было не в жаре, а в самом мороженом?
Харри Свенссон вышел из машины и, не заметив ее, медленно зашагал в сторону ресторана, где они встречались вот уже несколько раз. На полдороге он остановился и поприветствовал мужчину, которого она видела здесь почти каждый день. Этот точно следил за ней, хотя и старался не подавать виду. На нем были штаны чуть ниже колен, какие обычно носят мастеровые, и майка. И как обычно, он гулял по берегу босиком.
Распрощавшись с мужчиной, Харри окинул взглядом ресторан, потом посмотрел в сторону пирса, пока наконец не встретился с ней глазами:
– Можно к вам?
Она кивнула:
– Только не берите мороженое – оно течет.
На этот раз Харри выглядел взволнованным, совсем не таким, каким она привыкла его видеть. Он уселся, ухватившись руками за скамейку, и вытянул ноги.
– Что-нибудь случилось? – поинтересовалась она.
И тут же вспомнила, что тот же вопрос, слово в слово, сегодня утром задавала мужу.
– Слишком много всего случилось, – ответил Харри. – Куда катится Сольвикен, подумать только…
– Новые времена, – меланхолично заметила она.
– Может быть, – вздохнул Харри, – но черти старые. Только раньше они сидели каждый в своем углу и не высовывались. Выкручивались, кто как мог. Если были богаты – платили…
Она не понимала, что он имеет в виду. Но что-то подсказывало ей: то, о чем говорит Харри, имеет к ней самое непосредственное отношение. Что это ее жизнь в ближайшее время должна круто измениться.
– Мы только что говорили с Данне, директором порта, то есть он слышал, в Мёлле ожидают русское судно. Должно быть, какой-нибудь русский олигарх решил навестить местного компаньона.
Она чуть не выронила стаканчик с мороженым. Почему было просто не сказать Харри, что она знает, о каком судне говорил капитан? И ей точно известно, что этого русского олигарха зовут Дмитрий Головин, а его шведский компаньон не кто иной, как ее муж.
– У вас мороженое на шортах, – заметил Харри.
– Боже, какая я неуклюжая…
В задумчивости она действительно не заметила, как испачкала мороженым шорты. Она подтерла пятно салфеткой и выбросила и ее, и мороженое в мусорную корзину.
– И уж наверняка он навестит того, кто ездит здесь в джипе с русским номером, – продолжал рассуждать Харри.
Она как раз наклонилась, чтобы вытереть руки о траву под скамейкой, да так и застыла в полусогнутом положении.
– Кого вы имеете в виду?
– Ну, того русского, которому принадлежит это судно.
Она выпрямилась:
– И?
– И машину с русским номером, что вовсю разъезжает сейчас по Сольвикену и его окрестностям. Разве вы ее не встречали? – (Она покачала головой.) – Люди только о ней и говорят. Белый джип с тонированными стеклами. Сам я его не видел, но людей очень интересует, с какой это стати на нем русский номер.
* * *
Если газетную статью можно считать приманкой, то Агнета Бьёркенстам заглотила ее, пожалуй, даже слишком много, едва не подавилась.
Впрочем, она, похоже, прекрасно все понимала, только не знала, что мне отвечать и как вообще реагировать на мои слова. Я же делал вид, будто понятия не имею, кто она такая.
Каждый играл свою партию, и у меня в запасе еще оставалось несколько фишек.
Сколько их было у нее и собиралась ли она вообще их выкладывать?
Мы распрощались, и тут пришла эсэмэска от Юнны.
Она спрашивала, есть ли у меня скайп, и мне пришлось остановиться на парковке близ кемпинга на выезде из Мёлле. Я включил компьютер, отправил ей свой номер и через несколько минут услышал голос, словно доносящийся из-под воды.
– Привет.
Она почти не изменилась.
Короткие светлые волосы, озорные глаза, лукавая улыбка.
– Включи камеру.
– Я не люблю с камерой.
– Включи камеру.
– Я не успел побриться.
– Включи или я исчезаю.
Мне пришлось подчиниться.
– Ты побрился, – укоризненно заметила она.
Потом покачала головой и поджала губы – как это было узнаваемо!
Юнна сидела на кухне перед открытым окном, за которым щебетали птички. Краем глаза я успел увидеть холодильник, морозильную камеру и мойку. А вот присутствия детей я не заметил. Похоже, Юнна была в доме одна. Я воздержался от ненужных вопросов.
– Твое дело требует времени, – сказала Юнна.
– О’кей.
– Но ключик я уже подобрала и вот что тебе скажу. Публичная жизнь Бьёркенстама – верхушка айсберга. Под водой скрыта целая вселенная…
– О’кей, – как дурак, повторял я.
– Он сын Эдварда и Вивеки Бьёркенстамов. Ты знаешь, кто они?
– Знаю, – кивнул я.
– Ты не можешь не знать, потому что они живут в Сольвикене, по крайней мере летом. Это ведь там ты работаешь в ресторане?
– Там.
– Ну, тогда так, – продолжала Юнна. – Дальше не телефонный разговор. Я перешлю тебе все, что нарыла. Распечатаю, отсканирую, а ты почитаешь в спокойной обстановке, идет?
– Идет.
– Что касается драки в Бостаде, об этом в свое время писали местные газеты. Но без имен.
– Да, сейчас это не редкость, – заметил я.
– Обыкновенный пьяный мордобой, с той только разницей, что на этот раз все зашло слишком далеко. Сам кабак – что-то вроде «Пепес будега», каким он был в те времена. Ну, ты знаешь, этот дорогой ресторан в Бостаде. Но об убийстве речи не было.
– Понимаю.
Сам я имел немалый опыт написания репортажей о том, как развлекаются «звезды».
– Драка перешла на улицу. Один человек был убит ударом ноги в голову. Полиция никого так и не арестовала. О детских годах Бьёркенстама тоже есть много интересного. Судя по всему, склонность к насилию он проявлял еще в школе, издевался над одноклассниками. Журналисты и до этого докопались, но тему быстро закрыли.
– Вот как? – От изумления я не знал, что сказать.
– Это только самая малость, здесь уйма всего…
– Юнна, я страшно тебе благодарен. Есть там что-нибудь о его жене, Агнете?
– Да. Похоже, эта птичка залетела в золотую клетку случайно. Дочь сантехника из Худдинге, уж больно она не вписывается в окружение Бьёркенстама. Отца звали… подожди… Лундгрен, Ян-Оке Лундгрен. Его жену – Гун. Агнета их единственный ребенок.
– А у Агнеты и Якоба есть дети?
– Сын Карл, семнадцати лет. Увлекается теннисом.
– Вот как? – повторил я, опешив от неожиданности.
– Вообще они производят впечатление идеальной пары, Бьёркенстам и Агнета.
О своем знакомстве с фру Бьёркенстам и на этот раз я счел благоразумным умолчать.
– А зачем тебе все это надо? – поинтересовалась Юнна.
– Честно говоря, и сам пока не понял.
– В общем, все как обычно. Берешься за дело и ни о чем не подозреваешь, а потом неожиданно всплывает такое… Это все равно что споткнуться о камень на гладкой дороге. И вот уже – бац! – ты выдающийся журналист и увенчан всевозможными лаврами.
– Но мне ни за что не докопаться до такого! – восхищенно заметил я.
– Собственно, ничего сложного в этом нет, – скромно ответила Юнна. – Тоже мне, нейрохирургия…
– Во всяком случае, работа не менее кропотливая.
Я хотел сказать ей, что с этого начинается любой более-менее стоящий журналистский материал. Он словно камень на дороге, о который ты вдруг спотыкаешься. Но вместо этого задал ей следующий вопрос:
– А чем вообще занимается Бьёркенстам? Откуда у него такие деньги? Неужели от родителей?
– Отчасти да, хотя этим вопросом я пока вплотную не занималась. Стартовый капитал, похоже, заработал Эдвард Бьёркенстам. «Заработал» – громко сказано, тем не менее. И Якоб до определенного времени жил на его деньги.
– А потом?
– К этому я еще вернусь. Дальше, похоже, начинается что-то связанное с Россией.
– Спасибо, Юнна.
– Мне самой страшно интересно. Рада хоть на какое-то время оторваться от домашних дел… Проверяй почту, я буду посылать тебе материалы.
Помахав ей рукой, я отключил скайп.
Потом еще немного посидел в машине, размышляя над тем, что мне сейчас сказала Юнна, и обдумывая планы на сегодняшний день.
Я совсем забыл, как сладко она улыбается.
Наконец я позвонил Арне, но тот не отвечал. Тогда я решил в очередной раз осмотреть плантацию в лесу и заехал в продовольственный магазин в Бруннбю, где купил несколько бутылок воды, ведерко, щетку и кое-что из моющих средств. Нужно было хорошенько отмыть каменную плиту, которую я обнаружил в теплице.
Никогда еще я не заходил так далеко.
Проехав по шоссе несколько километров, я засек в зеркале заднего вида двух мотоциклистов. Я не заметил, откуда они появились, но они приближались довольно быстро, и непохоже, чтобы шли на обгон.
Некоторое время спустя они отстали и исчезли из зеркала заднего вида. Но потом появились снова, теперь уже совсем близко. Я слегка ослабил педаль, чтобы пропустить их вперед, но они упорно держались позади меня. Было трудно смотреть за ними и одновременно следить за дорогой, но я успел разглядеть их круглые шлемы, похожие на те, что носили немецкие солдаты времен Второй мировой войны. Длинные черные волосы одного развевались на ветру. На обоих были кожаные жилеты, перчатки на голых руках. Оба, как литые, восседали на своих мотоциклах, слегка откинувшись назад, и, похоже, катили с комфортом.
Завидев боковую дорогу, я решил свернуть влево, к морю, сбавил скорость и подал соответствующий световой сигнал. Мотоциклисты также замедлили ход. Один замигал левой фарой.
Я свернул, они последовали за мной.
Через сотню метров длинноволосый вырвался вперед и поравнялся с машиной. Потом скосил на меня глаза и левой рукой сделал знак остановиться.
Второй продолжал держаться позади автомобиля.
Я поднажал на газ. Длинноволосый отстал и поравнялся со своим приятелем.
Один что-то прокричал другому, тот кивнул, а потом длинноволосый снова догнал меня. Он был в джинсах и массивных ботинках. На бензобаке его черного мотоцикла было написано «Харли-Дэвидсон».
Длинноволосый снова подал мне знак остановиться. Заметив краем глаза небольшую боковую дорогу справа, я так резко крутанул руль, что машина жалобно завизжала.
Мотоциклисты продолжали двигаться по прямой.
Я нажал на педаль и вскоре выехал в поле, где паслось несколько коров. Здесь я остановился, открыл дверцу и прислушался. Звук моторов слышался в отдалении, но не исчезал, а, наоборот, усиливался. Этого следовало ожидать.
Я огляделся. Справа паслись коровы, слева начинался виноградник. Увидев поодаль открытые ворота, я снова сел в машину, закрыл дверцу и скоро оказался на колее между рядами виноградных лоз.
Этот край славился виноделием, но до сих пор мне не доводилось бывать в таких хозяйствах. Гравийная дорожка между рядами оказалась достаточно широкой, чтобы по ней можно было проехать на машине.
Я включил первую скорость и двинулся вперед.
Автомобиль подпрыгивал на неровной земле, ветки царапали стекла. Через несколько минут я остановился, упершись капотом в живую изгородь.
Впереди не просматривалось ни калитки, ни просвета. За изгородью тянулась дорога. Вдоль нее по другую сторону стояли дома, за которыми мерцала голубым гладь Шельдервикена. Дождь, похоже, все еще моросил, но земля оставалась сухой. Поэтому за автомобилем тянулось облако пыли, по которому мотоциклистам, прояви они хоть немного сообразительности, не составило бы труда выйти на мой след.
Я снова включил первую скорость.
Изгородь накренилась, но выстояла.
– Проклятье! – выругался я.
Впору было пожалеть, что при мне нет секатора. Я, конечно, предусмотрителен, но не настолько.
Я дал задний ход, взяв немного вбок, остановился, а потом рванул так, что машину занесло.
На этот раз изгородь поддалась. Я выехал к дороге и даже успел свернуть перед щитом с изображением детской коляски. «Осторожно, дети!» – гласила предупреждающая надпись. Зато я опрокинул четыре почтовых ящика, прежде чем вырулил на проезжую часть.
В конечном итоге я оказался в переулке, который заканчивался глухой стеной, то есть в тупике, и, развернувшись, выехал на ту же самую дорогу, которая меня сюда привела. Детей я так и не встретил, на мое и на их счастье.
Проезжая мимо дыры, которую моя машина оставила в изгороди, я увидел мотоциклистов, пыливших между рядами виноградных лоз.
Я прибавил скорость, больше чувствуя преследователей, чем наблюдая за ними в зеркале заднего вида. Слева тянулся виноградник. Справа были все те же коровы. Мотоциклисты, притом что я летел на ста двадцати километрах в час, наседали сзади.
Наконец длинноволосый меня нагнал. Он как раз собирался обойти меня, чтобы принудить остановиться, когда я крутанул руль влево и резко затормозил. Раздался оглушительный скрежет. Длинноволосый опрокинулся набок, в то время как тот, что ехал за мной, врезался в автомобиль. У меня на глазах второй мой преследователь, выбитый из седла, перелетел через крышу и капот и рухнул передо мной на дорогу. Его машина осталась лежать сзади. Второй мотоцикл, пролетев полсотни метров, врезался в проволочную изгородь и теперь торчал там, вращая задними колесами, как одноколка без седока.
Коровы с ревом бросились врассыпную.
Мне потребовалось время собраться с силами, прежде чем я открыл дверцу машины. Над дорогой нависла мертвая тишина. Даже гудение мотора, биение моего пульса и легкое жужжание колеса застрявшего мотоцикла, казалось, ее не нарушали. Коровы остановились метрах в пятидесяти, возле корыта с водой, и смотрели на меня выпученными от ужаса глазами.
Длинноволосый лежал на боку, спиной ко мне. Похоже, он был без сознания. Вдоль левого предплечья тянулась кровоточащая царапина.
«Рыцари тьмы» было написано на его жилетке.
Его товарищ распластался поодаль, на животе. Судя по неестественному развороту головы, он был мертв.
«Рыцари тьмы» – его жилетку украшала та же надпись.
Левое крыло моего автомобиля сместилось от удара о мотоцикл. Мне пришлось вправлять его голыми руками, чтобы оно не царапало переднюю покрышку. На бампере была вмятина. Капот оцарапан не то проволокой от изгороди, не то гвоздем. В остальном же машина не пострадала. Похоже, самые значительные повреждения остались от виноградных лоз: длинные полосы содранной краски по обе стороны.
Прикоснуться к раскаленному капоту я так и не решился.
Меня трясло, на лбу выступил холодный пот.
Я глубоко вдохнул и выдохнул, чтобы хоть немного успокоиться, потом сел в машину и пустился в обратный путь. Дорога в обоих направлениях была пуста.
Подъехав к трассе, я уже собирался повернуть в сторону Сольвикена, когда мне вдруг пришла мысль, что поврежденная машина может навлечь на меня ненужные подозрения. Ее лучше оставить у кого-нибудь, кто не станет задавать слишком много вопросов.
Я позвонил Андрюсу Сискаускасу и через полчаса уже въезжал к нему во двор.
Прежде мне не доводилось бывать у него в гостях.
Андрюс жил неподалеку от моря, в большом, несколько старомодном кирпичном доме. В его просторном гараже уже стояло два автомобиля. Во дворе я увидел трейлер с прицепным вагончиком и бак из-под бензина. Между ними лежал батут. С торцовых сторон дома были вмонтированы камеры слежения.
Андрюс предстал передо мной в застиранной футболке и велосипедных шортах.
– Что с твоей машиной? – спросил он, почесывая подбородок.
– Я переехал собаку.
– Очень большую, наверное, – покачал головой Андрюс.
– Во-от такую, – кивнул я и развел руки в стороны.
Тут из гаража показались двое его «мальчиков» и вместе с хозяином подвергли мой автомобиль самому тщательному обследованию: ходили вокруг друг за дружкой, тыкали в него пальцами, присаживаясь на корточки, царапали лак, хлопали по переднему крылу и стучали по бамперу. «Консилиум» проходил по-литовски. Наконец Андрюс объявил, что проблемы устранимы, и предложил мне на время взять другую машину.
Я спросил Андрюса, когда его «мальчики» собираются стричь газон в психдиспансере в следующий раз.
– Думаю, завтра утром.
– Не мог бы ты на этот раз поехать с ними?
– Это еще зачем? – удивился Андрюс.
– Дело в том, что меня они уже знают.
– Кто? – не понял Андрюс.
– Те, кто это сделал. – Я показал на разбитую машину. – Ну а ты можешь попросить у них кружку воды или придумать что-нибудь другое, чтобы к ним проникнуть. Только гляди в оба!
– Я гляжу в оба, – возмутился Андрюс. – Это шведы спят, мы работаем.
Я кивнул. Шведский Андрюса все еще оставлял желать много лучшего.
– Гляди, – предупредил я. – А заметишь что подозрительное – сразу звони мне.
– Опять гоняешься за убийцей? – поинтересовался Андрюс.
– Сам пока не знаю, за кем гоняюсь.
– Хорошо, я туда поеду.
В Сольвикен я возвращался на темно-синем внедорожнике марки «БМВ».
Вот только освоить эту высокотехнологичную модель мне оказалось не по силам. Я мог завести мотор, повернуть руль и более-менее управлялся с сигналами поворота – я последний человек в Швеции, который их использует. А вот система GPS представляла для меня сплошную непостижимую загадку. И я не мог просто так дать задний ход. Сначала приходилось останавливаться, выключать мотор, потом переключать коробку передач в обратном направлении и только потом заводить мотор снова.
И еще у моей новой машины был литовский номер, и теперь я всеми правдами и неправдами изображал из себя уроженца Вильнюса.
Мне даже удалось развернуться на площадке в гавани, без того чтобы дать задний ход, и вкатиться вверх, к нашему ресторану, где я немедленно налил себе кальвадоса.
Руки мои дрожали, так что я пролил больше половины, прежде чем донес бокал до рта. Следующий осушил уже спокойнее. Потом, захватив бутылку, вышел на террасу и снова позвонил Арне.
Телефон не отвечал.
Где пропадает Арне? Что делает Эмма?
Я решил справиться у их соседки Йордис и набрал ее номер.
Прошло несколько минут, прежде чем в трубке послышался ее голос:
– Кто это?
– Харри, приятель Арне.
– Здравствуй, дорогой… Что ты хотел?
– Вы не видели Арне?
– Видела, но это было несколько часов назад.
– И что он делал?
– Куда-то уехал на своей машине.
– Один?
– Нет, с девочкой, которая у него живет.
Черт!.. Я же предупреждал его.
– И с ними никого больше не было?
– Я больше никого не видела. Летом у нас в поселке безлюдно.
– Может, была еще одна машина?
– Нет, только Арне и девочка. У нас все пусто.
– Хорошо, – ответил я. – Если заметите что-нибудь подозрительное, звоните мне, ладно?
Хорошо? Что же в этом хорошего? Это, можно сказать, очень даже скверно.
Где только черти носят этого Арне…
Если бы Эмма осталась дома, я мог бы связаться с Эвой Монссон, попросить ее наведаться в Андерслёв и выяснить, в чем там дело. Но при таком раскладе это было бесполезно.
Я просмотрел сайты газет: нет ли где сообщений о ДТП с мотоциклистами, а потом снова набрал номер Арне.
Ответа не было.
Арне и девочка все еще не вернулись домой.
* * *
В доме не было ни души, когда она вошла в комнату, устало опустилась за туалетный столик и включила компьютер.
Щеки горели.
Первым, что она увидела, войдя в почту, было письмо от русского отправителя.
Она глубоко вздохнула, прежде чем решилась открыть его.
Письмо оказалось длинным, и она невольно задалась вопросом, писал ли Головин его сам или доверил это кому-нибудь из своих многочисленных ассистентов. Вероятней представлялось первое, особенно учитывая, как ловко управлялся олигарх своей искусственной рукой. Письмо было написано по-английски, но, мысленно озвучивая его, она слышала русский акцент.
Она перечитала два раза, а потом без сил опустилась на кровать.
Сердце колотилось. Щеки горели.
Что же она наделала?
* * *
– Какого черта ты не дома? – набросился я на Арне, услышав наконец его голос.
– Что с тобой? – удивился старик.
– Или ты не понимаешь, что я беспокоюсь? Я звонил Йордис, и она сказала, что ты уехал с Эммой, ты в своем уме?
– Успокойся, Харри, что с тобой?
– Ты меня пугаешь.
– Так ведь ничего ж не случилось. И что, собственно, должно было случиться?
– Этого я не знаю, но я звонил тебе, наверное, не меньше сотни раз, а тебя не было.
– Я что, давал подписку о невыезде?
– Разве ты не понимаешь, что это опасно?
– Слава богу, я пока в порядке и могу за себя постоять, – с гордостью возразил Арне.
Я глубоко вздохнул:
– Ну хорошо. Как Эмма?
– Все отлично.
– И чем вы с ней сегодня занимались?
– Расскажу, когда поостынешь немного.
– Прости, Арне. День был тяжелый.
Я рассказал ему о происшествии с мотоциклистами. Арне долго молчал, потом в трубке раздался его тяжелый вздох.
– Ну, мы с Эммой люди мирные. Куда мне до такого вояки, как ты!
– Рассказывай, – потребовал я.
– Для начала мы навестили одного старого редактора, моего бывшего коллегу, который якобы когда-то занимался твоей подругой, я имею в виду Вивеку Бьёркенстам. Голова уже не та, но я действительно что-то такое помню. Ты знаешь, что у Эдварда Бьёркенстама еще несколько лет назад был сахарный завод, и даже не один?
– Нет, впервые слышу.
Старик замолчал, потом опять вздохнул.
«Ну же, Арне, переходи к делу», – мысленно торопил его я.
– Он ведь одно время здесь жил, точнее, наезжал в Сольвикен из Стокгольма. Сейчас все сахарные предприятия продали датчанам.
– Ну и? – не выдержал я.
– Но Вивека появилась в наших краях задолго до сахарных заводов…
– И?
– Мы встречались с Хильдингом Круной, ему девяносто два года. Мне интересны старики, которые помнят что-то такое, чего не найдешь ни в каких документах, и вот один знакомый редактор дал мне адрес Хильдинга Круны. Я знал его раньше, но думал, он давно умер. А он, оказывается, живет и здравствует в доме престарелых в Эстра-Греви. Ну, мы, значит, и отправились навестить его…
«Ну давай же, Арне. Не мямли», – подбадривал я его про себя, хотя прекрасно знал, что, когда Арне начинает рассказывать, самое правильное не перебивать его и дать выговориться.
– А потом мы сидели в старом архиве «Треллеборгс аллеханды» и просматривали номера за шестьдесят третий и шестьдесят четвертый годы. Пыль там стоит столбом, а помещение не проветривается, так что я начал даже кашлять. Не знаю, что это было, простуда или аллергия… С летней простудой шутить нельзя…
– Что вы там нашли? – перебил его я.
– Тогда у Вивеки была другая фамилия, Йурт, и она возглавляла местных прозелитов.
– Прозелиты – кто это? – удивился я. – По-моему, какая-то секта.
– Можно сказать и так, хотя это больше по части политики.
– Продолжай.
– Одна милая девушка из редакции помогла нам сфотографировать статью. Она сняла копию и… как это… сканировала и выслала все на твой адрес.
Я тут же включил компьютер: действительно, в почте висело письмо из «Треллеборгс аллеханды».
– Да, сейчас посмотрю.
– В статье о Вивеке не так много, но она есть на фото. Конечно, тогда она была моложе, но, думаю, ты ее узнаешь.
На снимке, который прилагался к тексту, было пять человек: трое молодых людей и две девушки. Судя по подписи, все происходило на площади в Треллеборге. Очевидно, поздно вечером, потому что было темно. Двое молодых людей держали в руках факелы, третий – бумагу, он как будто выступал с речью. Все пятеро носили браслеты с изображением свастики.
– Ну что, узнал? – услышал я голос Арне.
– Узнал. – Фотограф снимал со вспышкой, и Вивека выглядела на снимке бледнее остальных. – Ну и что они там делают?
Я пробежал глазами короткий текст. Хильдинг Круна сообщал, что нацистская партия из Лунда вербует сторонников в Сконе. Все сухо и по делу, никаких эмоций. Современный журналист, конечно же, написал бы об этом с бóльшим чувством.
Но почему именно Сконе? Или им было на что здесь рассчитывать?
– Что ты там бормочешь? – снова раздался голос Арне.
– Так, говорю сам с собой.
– О… у этого собеседника ты получишь ответ на любой вопрос.
Очевидно, все происходило еще до знакомства Вивеки с Бьёркенстамом, потому что его на снимке не было.
– Видишь другую девушку? – спросил Арне.
– Мм…
Вивека была крайней справа, с другого конца стояла некая Анна Хэрд. Все пятеро выглядели уж очень серьезными, даже насупленными. Задание партии, это вам не в игрушки играть! Пусть даже такое незначительное, как вербовка сторонников на площади в Треллеборге. Очевидно, Хильдинг Круна услышал от них гораздо больше, чем написал.
– Она пропала, – продолжал Арне.
– Кто? – не понял я.
– Та, другая, Анна… нашел?
– Да.
– Вивека, как мы знаем, уехала в Стокгольм. В том же году, чуть позже, Анна вышла замуж за одного сконского графа… ну… из тех, кого у нас как собак нерезаных. Так говорил Хильдинг, по крайней мере. С тех пор она зовется Анна Хэрд аф Крунсиё. Граф давно умер, земля сдана арендаторам, а в графской усадьбе, поскольку Анна там не живет, устраивают конференции, свадьбы и тому подобные мероприятия… ну, ты знаешь.
– Так она, говоришь, пропала?
– Так, по крайней мере, утверждает Хильдинг.
Я терялся в догадках.
– Но зачем нам все это?
– Я не знаю, увлекался ли сам Хильдинг нацизмом, но он имеет представление о том, чем занимались в этой партии. Лунд, конечно, университетский город, и молодежь там образованная, но нацистский душок чувствовался там всегда.
– Я слышал об этом, – перебил его я.
– После этого Хильдинг много раз видел Вивеку и Бьёркенстама по телевизору, читал о них в газетах. Он думал, это осталось в прошлом. Но потом Анну Хэрд аф Крунсиё поместили в психиатрическую лечебницу где-то в наших краях, а не так давно ее оттуда забрали… и здесь начинается самое интересное…
– Кто забрал? – не выдержал я.
– А ты как думаешь?
Арне сделал ударение на слове «ты».
– А ты? – парировал я. – У меня такое чувство, что тебе это известно.
– Только между нами. Вивека Бьёркенстам.
Я так и застыл с разинутым ртом.
Я смотрел на фотографии из «Треллеборгс аллеханды» с ужасом и не без некоторого восхищения. Снова и снова вглядывался в эти лица. Сколько в них решимости, воодушевления и… злобы…
Тысяча девятьсот шестьдесят третий год. Эпоха молодежных бунтов, взлет поп-музыки. Что заставило этих молодых шведов примкнуть к отжившему свой век человеконенавистническому движению? И разве такой уж подвиг выкрикивать нацистские лозунги на площади, не встречая никакого сопротивления?
Их просто не воспринимали всерьез. Слишком свежа была память о Второй мировой, чтобы люди могли поверить в такое.
Должно быть, именно в этом все дело. Кто бы мог подумать, что нацисты будут иметь политическое влияние в Швеции полвека спустя? Какая наивность…
– Для фру Бьёркенстам Анна оставалась живым напоминанием, вероятно последним, о нацистском прошлом. Быть может, Вивека стыдилась, но, так или иначе, не хотела иметь ее перед глазами. Всем понятно, чего стоят увлечения молодости, но кому нужны такие скелеты в шкафу.
Я перечитывал текст, беззвучно шевеля губами.
– Ты еще здесь? – снова раздался голос Арне.
– Да… Ну и что она с ней сделала? Вивека с Анной, я имею в виду.
– Разумеется, я звонил в диспансер в Тегельберге, где она жила…
– Было бы удивительно, если бы ты не позвонил туда, – заметил я.
– Но они ничего мне не ответили. Думаю, пришло время вмешаться полиции. Ты уже связался с Эвой?
Год назад Арне отлично сработался с Эвой Монссон, инспектором криминальной полиции из Мальмё.
– Заведующая сказала, что они не предоставляют сведений о своих пациентах, – продолжал Арне, – тем более в случаях, когда на их документах стоит штемпель «секретно». При этом она заверила меня, что фру Хэрд аф Крунсиё находится в надежных руках.
– И?
– Помнится, ты рассказывал о каком-то таинственном лечебном заведении неподалеку от Сольвикена… Не заправляют ли там Бьёркенстамы, а? Что говорит народ?
– Народ говорит только о плантациях марихуаны в лесу.
– Ну, одно не исключает другого, – рассудил Арне. – Разве Гитлер не употреблял наркотики?
– Не слышал об этом. Кажется, это делал Шерлок Холмс.
Я и сам толком не понимал, что плету. Мысли жужжали, пестрые, как колибри. Я пробормотал слова благодарности и что-то про хорошую работу и завершил разговор.
Теперь нужно было снова связаться с Юнной Муберг.
Я переслал ей статью из «Треллеборгс аллеханды» и попросил навести справки о молодых людях на снимке. Она, в свою очередь, передала мне то, что успела нарыть за время после нашей последней встречи, и я уединился на веранде с бумагами и бутылкой кальвадоса.
Юнна прислала газетную вырезку о школьных проделках Якоба Бьёркенстама. Не то чтобы газеты оставили эту тему, это невозможно себе представить: именно такие скандальные материалы из жизни «лучших семей» и позволяют им существовать. «Старики» заставляли новичков бегать голыми вокруг школы, принимать ледяной душ, хлестали их полотенцами. Бедняги руками собирали крапиву, устилали ею скамьи и садились на них, сняв штаны. У одного старшеклассника, предводителя банды истязателей (в этом месте Юнна поставила «звездочку» и сделала примечание: «Бьёркенстам?»), был свой коронный трюк: засунуть новичку морковку в задний проход, а потом заставить ее съесть.
В подборке Юнны оказалась и статья о теннисном турнире, который выиграли Якоб Бьёркенстам и молодой человек по имени Георг Грип. На снимке они стояли обнявшись, с ракетками в руках. Бьёркенстам уже тогда излучал свойственное ему обаяние. К этому Юнна приложила записку.
Тебе повезло, Харри. Георг Грип живет совсем недалеко от тебя, и ты можешь переговорить с ним о том, чем занимался в школе Якоб. Они с ним еще те были шалуны! Таким образом ты получишь хоть что-то конкретное против Бьёркенстама.
Она оставила адрес и телефон. Я посмотрел карту – до дома Грипа было не более часа езды. Звонить ему я не собирался: гораздо действеннее заявиться в гости неожиданно. И это первое, что я собирался сделать на следующее утро.
Кроме того, Юнна переслала мне документ, который составила из афиш, рекламных проспектов, плакатов и вывесок, представлявших продукцию принадлежавших Бьёркенстамам магазинов и предприятий. В какие только отрасли не протянуло свои щупальца предприимчивое семейство! Их логотип показался мне знакомым. Без сомнения, я видел его раньше, хотя и не обращал внимания. С другой стороны, не в этом ли главное достоинство рекламы: воздействовать на покупателя незаметно.
На первом рекламном снимке мамаша сидела на стуле с мальчиком на руках, папа стоял за ее спиной, положив руки ей на плечи. Я сразу узнал молодого Эдварда и Вивеку. Их сын Якоб выглядел уменьшенной копией отца.
Он рос от снимка к снимку, и вот уже стоял рядом с матерью. Папа все также возвышался над ними сзади. Теперь на коленях Вивеки сидела собака, джек-рассел-терьер, но совершенно непохожий на Отто, который лизал мне руки.
Потом на фотографиях появилась Агнета. Теперь она занимала стул, над которым стояли Эдвард, Якоб и Вивека, с собакой на руках. На коленях Агнета держала малыша.
В то время она еще носила длинные волосы.
Снимки сопровождались короткими текстами о важности семьи и приоритете традиционных ценностей. Сразу бросалось в глаза, что теперь лицом рекламной кампании сделалась Агнета – с ее впечатляющим декольте, приоткрытыми губами и страстным взглядом сквозь камеру.
Наконец, на последней фотографии сидела Вивека Бьёркенстам, с терьером на коленях, в центре полукруга, который образовывали сын, муж, внук и невестка. Все улыбались, но как-то безрадостно. Теперь у Агнеты была короткая стрижка. Вероятно, это фотограф попросил ее расстегнуть на блузке еще одну пуговицу.
Сын Карл скорее походил на мать, чем на отца. Мальчик был одет в белые шорты и курточку с короткими рукавами. В руке он держал ракетку.
Самым счастливым на снимке казался пес. Теперь, похоже, тот самый Отто.
Репортер деловой газеты утверждал, что состояние Бьёркенстамов оценивается в тринадцать миллиардов и что им принадлежит три четверти всех магазинов низких цен по стране. Статья была написана несколько лет назад, и о русских аферах Бьёркенстама в ней не упоминалось.
Обозреватель отдела экономики утренней газеты писал о Якобе Бьёркенстаме как о звездном везунчике, который добывает инвестиции исключительно благодаря личному обаянию и ни черта не смыслит в бизнесе. Будто бы папе неоднократно приходилось выручать его из разных передряг, и это обошлось ему недешево.
Этой статье тоже было уже много лет.
Наконец, автор совсем свежего репортажа сообщал о регистрации Бьёркенстама в Монако и намекал о его связях с русскими олигархами.
Как будто одно объясняло другое.
Я уже вовсю ощущал действие кальвадоса и не мог вспомнить, когда ел в последний раз. Похоже, пришло время спуститься в ресторан и поискать в холодильнике чего-нибудь съестного.
Арне говорил, что в состоянии защитить себя сам, однако он мог стать легкой добычей тех, кто устроил нам такую жизнь в последние несколько дней.
Или это я сам ее устроил?
Или скорее Эмма – в ту ночь, когда прибежала к моему дому искать защиты?
Я принес из ресторана бутерброды с курятиной и крепкого пива.
Письма Юнны я переслал Арне, Эве Монссон и бывшему редактору отдела новостей Ларсу Берглунду. Потом обыскал холодильник в надежде, что там завалялась хотя бы одна из самокруток Кристера Юнсона. Но лоток, где когда-то хранился его пластиковый пакет, был пуст, как и несколько дней назад.
В этот момент зазвонил телефон.
– Кое-кто хочет поговорить с тобой, – сказал Арне и передал трубку.
– Привет, – послышался детский голос. – Это я, Эмма.
Я вздрогнул от неожиданности.
– Привет, Эмма, рад тебя слышать.
– Я только хотела пожелать тебе спокойной ночи, – сказала Эмма. – А теперь я передаю трубку Арне.
– Вот все, чего мне пока удалось добиться, – скромно подвел итог Арне.
– Я бы назвал это большим прогрессом, – возразил я.
Но Арне тут же перевел разговор на другую тему:
– Ты уверен, что мотоциклист разбился насмерть?
– Абсолютно.
– И тебя точно никто не видел?
– Как будто так, – вздохнул я. – Я ехал через поселок, они за мной. Когда случилась авария, на дороге я никого не видел. Но это ведь вовсе не означает, что никто не видел меня, так?
Эммино пожелание спокойной ночи согрело мне сердце, но в голове все еще отдавался визг автомобильных шин и рев мотора, страшный скрежещущий звук и глухой удар об асфальт тела мотоциклиста. Оно стояло у меня перед глазами – с неестественно вывернутой шеей, и я просыпался среди ночи от собственного крика.
Я и сам был как безмолвный крик.
Маме было все тяжелее и тяжелее сводить концы с концами. Случайные подработки не приносили достаточно денег, и она все чаще засиживалась с добряком-соседом. Дочери говорила, что они просто беседовали, но возвращалась от него пьяная в дым.
И только сыну добряка-соседа удалось однажды поднять ей настроение.
– Он поможет нам восстановить справедливость, – сказала она дочери.
А потом опять говорила что-то о «темных ночах» и что сосед знает надежных людей, которые помогут им востребовать с преступников деньги.
– Эмма, мы будет богаты.
Но однажды вечером за ними приехал автомобиль. Мама накрасилась и, улыбаясь, вышла из дому. Эта была большая белая машина, каких Эмме никогда еще не доводилось видеть, не говоря уже чтобы ездить в них. За рулем сидел высокий крепкий мужчина. Другой, низенький и круглый, стоял у раскрытой дверцы.
Улыбка тут же сошла с лица мамы.
– Что-то здесь не так, – прошептала она Эмме.
Та заметила двух мотоциклистов позади автомобиля.
– Но… я ждала его самого… – испуганно пролепетала мама.
– Именно к нему я вас и отвезу, – отвечал шофер.
Они направились в сторону Сольвикена, потом свернули на какую-то маленькую дорогу, пересекли площадку для гольфа и наконец остановились возле дома, который больше походил на дворец.
Когда молодой человек открыл дверцу со стороны Эммы, мама шепнула, наклонившись к дочери:
– Беги, Эмма, беги изо всех сил.
И Эмма побежала.