II
Понедельник, утро
Не помню, как мы уснули, но проснулся я весь разбитый. Очевидно, я стащил с кровати подушку и подложил себе под голову. Из одежды на мне были только джинсы. Босые ноги окоченели.
Мне потребовалось несколько секунд, чтобы припомнить вчерашние события. Заглянув под кровать, я заметил, что девочка придвинулась ближе к краю. Теперь она лежала на боку, подложив под голову полотенце, которое я ей дал.
Девочка казалась погруженной в глубокий сон.
Она всегда была беспокойна и пуглива, ни с кем не разговаривала и шарахалась, когда к ней кто-нибудь прикасался, – вот все, что я знал о ней. Сейчас она спала под моей кроватью, положив обе ладони на мою правую руку.
У нее были ссадины на указательном пальце правой руки и на двух костяшках, как будто она колотила в стену. А может, поранилась о дерево, когда бежала через лес? Я, конечно, не мог утверждать наверняка, что она пробиралась ко мне именно таким путем, но предположить такое было вполне логично.
Прошлым летом мне как-то стало любопытно, откуда девочка приходит, и я попытался углубиться в чащу позади дома. Мне это не удалось – настолько она оказалась непроходимой. Тем не менее я видел, как эта девочка исчезала между деревьями. Каждый раз она приходила из лесу и возвращалась в лес.
На этот раз я и не заметил, как она забрала мою ладонь в свои ручонки.
От долгого лежания на полу у меня ныла спина. Я понятия не имел, который час, но решил оставаться на месте до пробуждения девочки. Во-первых, поскольку видел, что ей необходимо выспаться. Во-вторых, поскольку не представлял себе, что делать дальше.
Снаружи, похоже, шел дождь.
Небо накануне вечером было чистым, но сейчас я отчетливо слышал, как тяжелые капли монотонно барабанили по крыше и в окна.
От кого бы она ни бежала, уже одно то, что она решила укрыться у меня, означало, что она мне доверяет. Меня никак нельзя было считать надежным человеком, но ведь она этого не знала. Я не имел опыта общения с детьми, своих у меня не было. Тем не менее одна знакомая женщина утверждала, что их тянет ко мне, как магнитом. Вполне возможно, она была права. Просто до сих пор я этого не замечал или, скорее, не придавал этому факту никакого значения. И теперь малышка не то чтобы вцепилась в мою руку, но держалась за нее, сознательно или неосознанно, в этом не оставалось никаких сомнений.
Я понятия не имел, что она такого натворила, если за ней погнались двое взрослых мужчин. И главное, совершенно не представлял, что мне теперь со всем этим делать. Взять ее с собой в ресторан было совершенно невозможно: я не смог бы там объяснить, кто она и как у меня оказалась. Но в основном я боялся, что те двое, которые ее разыскивали, вернутся.
Наше заведение называлось скромно: «Ресторан в Сольвикене», потому что других ресторанов в Сольвикене не было. Его владелец Симон Пендер был моим лучшим другом, еще со времен журналистской молодости. Тогда, по заданию газеты, я готовил скандальный материал о гольф-клубе, где он работал. Так мы и познакомились, а с той моей статьей ничего не вышло.
Потом я завязал с журналистикой и оказался на распутье. Я получил от газеты солидное выходное пособие, однако не представлял себе, что с ним делать дальше. Собственно, со мной так было всегда. Меняя одну профессию за другой, я не пытался толком освоить ни одну и никогда не задавался целью сделать карьеру. Я начинал новое дело, словно вламывался в чужой дом. Вот и прошлым летом, когда Симон пригласил меня поработать в его ресторане в Сольвикене, я с готовностью согласился.
Я снова заглянул под кровать. Она спала.
Тут мне пришло в голову задействовать компьютер: может, хоть с его помощью получится понять, что заставило двоих мужчин преследовать девочку, причем с таким упорством, что один даже пытался ворваться в мой дом. Если, конечно, все это мне не почудилось.
Лицо девочки оставалось спокойным. И вся она была такой домашней, уютной. Вполне возможно, что дети тянулись ко мне, однако я никогда не мечтал иметь ребенка. Меня привлекало совсем другое: дороги, путешествия, полеты, музыкальные группы, новые возможности, нескромные взгляды.
Я всегда был падок на такие вещи, даже слишком.
Таким людям не до детей.
Так мне кажется, во всяком случае.
Хотя что я, собственно, знаю?
И хотя девочка воспользовалась моим полотенцем, на ее лице оставались грязные разводы.
Она свистела во сне. Вздыхала. Сглатывала.
У меня на глаза навернулись слезы. Я редко плачу. И не потому, что это не мужественно – никогда не придавал значения такого рода болтовне, – просто до сих пор жизнь не предоставляла для этого серьезных поводов. Одна знакомая называла меня бесчувственным. Другая – реалистом. Третьей вообще нечего было сказать по этому поводу.
Последний раз я плакал прошлым летом, когда однажды ночью долго не мог заснуть в ожидании звонка от женщины по имени Бодиль. Я плакал, потому что она не звонила, потому что я был влюблен и одинок и мне страшно ее не хватало.
Но сейчас я сдерживал рыдания, потому что боялся разбудить девочку. Так мне казалось, по крайней мере.
Я не уверен, что ее разбудили мои всхлипывания, но она вдруг пискнула, отпустила мою руку и отодвинулась от меня к стенке.
Потом оглядела комнату, стараясь не встречаться со мной глазами.
– Эй, ты… – окликнул я ее таким задорным тоном, что не узнал собственного голоса. – Все трясешься? Трус не играет в хоккей.
Сам не знаю, с чего мне вдруг пришло в голову это выражение. Хоккеем я перестал интересоваться после распада Советского Союза. Кроме того, голос, которым я произнес эту фразу, напомнил мне самому медведя Балу из «Книги джунглей».
– Тебе нечего бояться, – пояснил я. – Здесь никого нет, кроме меня.
Теперь я говорил как обычно, тем не менее она не ответила.
Я попытался подняться, и суставы мои затрещали. Вероятно, все же не стоило так легкомысленно выбрасывать рекламную брошюру Шведской ассоциации по борьбе с ревматизмом.
– Ну вот, – сказал я. – Сейчас я выйду на кухню и опущу жалюзи. А потом приготовлю кофе. Ты ведь пила кофе прошлым летом, насколько я помню? Это Арне догадался тогда угостить тебя. Помнишь Арне Йонссона, моего приятеля из Андерслёва?
Вспомнила она Арне или нет, мне оставалось только догадываться. Девочка молчала.
Я едва различал ее лицо под кроватью.
Опуская жалюзи, я окончательно убедился, что на улице дождь, однако без ветра. Тяжелые капли падали строго вертикально. Ни в гавани, ни возле дома, ни у ресторана не было ни души. На часах только четверть шестого, но как раз в это время одна дама из местных имела обыкновение выгуливать собаку.
Я поставил кофе, включил компьютер, надел носки, рубашку, потом отфильтровал кофе по чашкам и объявил, что все готово.
Я просматривал сайты газет, но там о пропавшей девочке ничего не было. Хотя, наверное, и не могло быть. Если она пропала в ночь на понедельник, объявления в СМИ появятся не раньше чем через сутки.
Когда я оторвал глаза от монитора, она стояла в дверях. Я встал, она отступила в спальню.
– Я всего лишь хотел налить тебе кофе, – сказал я.
Она снова сделала шаг вперед.
– Если пройдешь на кухню, найдешь туалет, – как бы между прочим заметил я.
Она не ответила, только посмотрела в сторону, куда я показывал.
– В шкафчике под раковиной есть новые зубные щетки, там же в стаканчике тюбик с пастой.
Сделать несколько шагов в сторону туалета от дверного проема, разделяющего спальню и кухню, оказалось для нее так же сложно, как прыгнуть в воду с двенадцатиметровой вышки. Несколько минут девочка стояла, глядя попеременно то на пол, то на меня, то на дверь туалета, а потом глубоко вдохнула и решительно пересекла кухню. Я поставил кофе на стол, но и на обратном пути из туалета она не прикоснулась к чашке и снова остановилась в дверном проеме между кухней и спальней.
– Ты не хочешь кофе? – удивился я.
Она сделала два шага вперед, схватила чашку и вернулась на место.
– Иди и садись сюда, – ласково велел я. – Тебе нечего бояться.
Девочка послушалась. Осторожно села за стол и опустила глаза.
Она обхватила чашку обеими ладонями, словно хотела согреться.
– Ты ведь держала меня за руку ночью, так?
Она быстро подняла глаза, и я прочитал в них, что она ничего такого не помнит.
Я положил на стол правую руку:
– Она порядком поистрепалась, видишь? Указательный палец совсем скрюченный. И вообще, знаешь, кто перед тобой? Капитан Крюк собственной персоной!
Я пошевелил указательным пальцем. На ее лице мелькнуло подобие улыбки.
– Значит, так, – объявил я. – Я понятия не имею, кто ты и почему те двое господ разыскивали тебя в сконской ночи. И меня это совершенно не интересует, ясно? Кроме того, я не собираюсь никому выбалтывать, что ты здесь. Ты умеешь говорить, я знаю, я слышал это собственными ушами, но принуждать тебя к этому я не собираюсь. Если кто про тебя спросит – я слеп, нем и глух. И все-таки нам с тобой надо как-то выкручиваться, согласна? Давай оставим пока все как есть и посмотрим, что будет дальше. Договорились?
Прошла целая вечность, прежде чем она кивнула.
– И не забывай: что бы ни случилось, я всегда на твоей стороне.
Я протянул ей руку.
Она не дернулась, не убежала. Одно это можно было считать большим достижением.
– Давай пальчик, – велел я.
Она не двинулась с места.
Тогда я осторожно подцепил ее мизинец своим и легонько тряхнул им в воздухе:
– Ты и я. Теперь мы вместе.
Сам не понимаю, как мне пришло это в голову. Возможно, потому, что я просто не контролировал свои мысли и не представлял себе, что должен делать после этого ритуала.
– Нам нельзя здесь оставаться, – продолжал я. – Я видел тех двоих мужчин ночью, они не похожи на двух разбойников из города Кардамона.
Зачем я говорил ей все это?
– Ты ведь видела спектакль «Люди и разбойники города Кардамона»? Я-то был в театре всего один раз, еще со школой.
Похоже, она меня не понимала.
Или теперь не принято водить школьников в театр?
Я решил сменить тему:
– У меня есть знакомая женщина в полиции. Правда, она живет в Мальмё. Может, нам стоит ей позвонить, как думаешь?
Девочка покачала головой. На этот раз более уверенно.
– Ты не хочешь связываться с полицией?
Она пожала плечами.
– Схожу-ка я за газетами, – вспомнил я. – Посидишь без меня минутку?
Она кивнула.
Дождь оказался сильней, чем я думал. Я добежал до почтового ящика и в три прыжка вернулся обратно. В гавани мокли одинокие яхты, только в стороне шоссе мне померещилась женщина в плаще, с собакой на поводке. Я вошел на кухню. Девочка сидела в той же позе, обхватив ладонями чашку.
– Я только просмотрю прессу, – сказал я. – Вдруг там есть что-нибудь интересное.
Прошлым летом я подписался на все газеты, так обычно делают журналисты. Во всяком случае, тогда у меня была такая привычка. Но в этом году я ограничился местной периодикой, остальное читал в Сети.
Но и в бумажной версии я не нашел объявлений о пропаже девочки.
Зато, просматривая заголовки, я узнал, как трудно бывает приезжим в Сольвикене найти туристическое бюро. В газете было много фотографий с местного городского фестиваля, с огромными динозаврами, будто сделанными из бумаги. Вместо обычных для такого случая полуголых толп, танцующих самбу, я увидел только одну женщину с плюмажем на голове. В общем же народу на улицах было на удивление немного.
В другой заметке говорилось о двух соседях, поссорившихся из-за печной трубы. Один из них подал иск в Европейский суд. У какого-то фермера украли дизельное топливо, полиция подозревает организованную преступную группировку. В миле отсюда у наших конкурентов похитили пятьдесят килограммов свинины и двадцать – говядины. Бывших супругов пенсионного возраста избили бейсбольной битой и клюшкой для гольфа, в таунхаусе в Хёганесе. Женщина в парандже подверглась нападению банды подростков, которые кричали ей: «Убирайся в свою Аравию!» Неизвестная мне джазовая певица собиралась устроить концерт в церкви. Пьяный мужчина въехал на автомобиле в экскаваторный ковш и был арестован. В школе разбили шесть окон, а на дверях нарисовали свастику. По крайней мере три заметки рассказывали о женщинах, подвергшихся насилию со стороны собственных супругов.
Ничего, что могло бы иметь отношение к моей ночной гостье, я не обнаружил, как ни искал. Рубрика «Семейная хроника» представила фотографии новорожденных и тех, кто одной ногой стоял в могиле. Все связанное с Сольвикеном и прилегающими районами я просматривал особенно внимательно.
Зато я нашел статью о пропавшей лошади и множество мелких заметок о проделках местных алкоголиков. На одном из снимков я увидел человека в забавной шляпе и с бензопилой. Он называл себя Янне Соломенная Шляпа и собирался валить лес. В ресторане на этой неделе обещали вареную треску под укропным соусом и жареное мясо с луковой подливой. По летней поре, я бы сказал, тяжеловато.
Тут у меня возникло чувство, что я листаю прессу, пытаясь убить время, ибо не представляю пока, что должен делать. Сложив газету, я присовокупил ее к большой бумажной стопке. Можно подумать, только для этого сейчас их и печатают. Что газета – не более чем форма утилизации бумаги.
Я сел за стол напротив девочки:
– Есть план.
Она не отреагировала. Возможно, потому, что не особенно верила в мои планы.
– Я уже называл имя Арне. Он приезжал сюда прошлым летом, помнишь?
Девочка кивнула.
– Тебе он, кажется, нравился.
Опять кивок.
– Думаю, тебе лучше будет пожить у него, пока я тут разберусь, что к чему. Мне кажется, тебе опасно здесь оставаться, хотя, возможно, я и ошибаюсь. И потом, я доверяю Арне.
Она не отвечала.
– Я тебя не брошу, – повторил я. – Мы ведь теперь с тобой друзья, да?
Она кивнула.
– Тогда поехали прямо сейчас, пока все спят и нас никто не видит.
Несмотря на дождь, на улице было тепло. Я никого не заметил ни на мостках, ни в гавани, пока мы спускались по лестнице к моему автомобилю. Я велел девочке лечь на заднее сиденье и разрешил сесть не раньше, чем мы миновали повороты на Йонсторп, Фархюльт и Тонгу. Я вырулил на трасу 112, затем свернул на лесную дорогу и остановился. Именно так обычно поступали местные водители, когда хотели передохнуть.
Я долго вглядывался в зеркальце заднего вида, пока окончательно не убедился в том, что девочке можно пересесть на переднее сиденье. Дорога за нами была чистой. Автофургон с лестницей на крыше, трактор и два легковых автомобиля – вот все, что встретилось нам на трассе.
– Тебя не укачивает в транспорте?
Девочка отрицательно покачала головой.
– Тебе часто приходилось ездить в автомобиле?
Она пожала плечами.
Несмотря на раннее утро, движение на шоссе оказалось оживленным. На внутренних полосах длинными рядами выстроились похожие на слонов фуры, и все торопились, будто соревновались, кто быстрее поспеет на работу. Я подумал о том, как быстро иммигранты вживаются в шведское общество, несмотря на всю его ксенофобию. Я рассказал своей спутнице о маленьких польских автофургонах, которые появились на Е6, после того как открылись границы между Востоком и Западом, обратил ее внимание на польские номера на проезжавших мимо «БМВ» и «мерседесе». Нам попадались и более дешевые машины из Латвии, Литвы и даже таких экзотических стран, как Молдова, Румыния или Белоруссия.
Девочка сидела справа от меня, положив руки на колени, и смотрела прямо перед собой.
– Когда я был маленький, на наших дорогах совсем не было машин с русскими номерами, – заметил я. – И самих русских тоже не было. Но теперь, должно быть, в России настали лучшие времена. Смотри, это уже третий автомобиль с русским номером.
Я показал на черный «мерседес» с тонированными стеклами, который быстро удалялся по трассе Е160. Девочка проводила его взглядом. Не знаю, поняла ли она меня. Во всяком случае, ничего не ответила.
Собственно, к Арне я раньше ездил другой дорогой. Но там было слишком много деревушек, хуторов и разных проселков, от которых я теперь предпочитал держаться подальше. Уж слишком эти места напоминали о кошмарном убийстве, в которое мы с Арне оказались замешаны в прошлом году. Поэтому я предпочел объездную дорогу на Мальмё и был счастлив, что при мне GPS: хотя я родился и вырос в Мальмё, разобраться в хитросплетениях нового транспортного кольца было выше моих сил.
Ближе к Андерслёву дождь перестал. На темном небе показались облака. Белые, как сахар, и с темноватыми, словно подпеченными краями, они походили на воздушные пирожные.
Я вырулил на улицу, где жил Арне, и остановился возле его дома. Потом достал мобильник и позвонил.
– Да, это Арне, – глухо ответил он в трубку.
– Ты уже проснулся?
– Иначе как я бы разговаривал сейчас с тобой, Харри?
– Гостей принимаешь?
– Ясное дело. А когда ты ко мне собираешься?
– Я уже здесь.
– Здесь?
– Здесь.
– Где?
– Посмотри в окно.
В кухонном окне показалось его лицо, и он дал отбой.
Я помнил его очень толстым. Однако, получив диагноз «диабет», Арне сел на диету и теперь выглядел так, словно действительно сбросил несколько килограммов.
Девочка шла позади меня и не подала Арне руки, когда он пригласил нас в дом. Но Арне не отчаялся, ведь это ему прошлым летом удалось ее немного разговорить.
– Какая неожиданность, рад тебя видеть, – обратился он к девочке. – Похоже, у тебя все в порядке. А я вот заработал «стариковский сахар», и теперь приходится хорошенько подумать, прежде чем что-нибудь съесть. Вообще-то, это называется «диабет-два», но по сути – «стариковский сахар».
Когда-то я частенько бывал у Арне, даже жил иногда. Поэтому сейчас чувствовал себя вернувшимся домой. У Арне все было как тогда: множество разных безделушек, в комнатах прибрано и хорошо пахнет. Он так и не выбросил свой старый ламповый телевизор. И все-таки я усмотрел кое-какие новшества: в доме появился компьютер, а на кухонном буфете магнитофон, откуда доносились звуки старого шлягера. Что-то задушевное о жизни.
– Лилль-Бабс, – пояснил Арне. – На Spotify можно найти все.
У меня там был личный кабинет, но до сих пор я им не пользовался.
– Ты слушаешь Spotify? – удивился я.
– Помнишь Томаса Скарбалиуса, литовца? – в свою очередь спросил Арне.
– Да, прошлым летом он помог мне с машиной.
– Меня научила его одиннадцатилетняя дочь. Просто показала, как это работает, сама она слушает совсем другое.
Девочка сидела тут же, на кухне, и не сводила с меня глаз.
– Хочешь немного прогуляться? – обратился я к ней. – Тут так интересно! Ты видела, какие фотографии висят в кабинете Арне? А мы посидим здесь вместе, может, Арне приготовит для нас завтрак.
Не знаю, что девочка могла понять на старых фотографиях Арне, но из кухни она вышла. Пока Арне поджаривал яичницу с колбасками, я вкратце рассказал ему о событиях последней ночи.
– Ты ведь обещал держаться подальше от таких вещей, – мрачно напомнил он.
– От каких это таких? – не понял я.
– От таких, – повторил Арне. – Эта история не сулит ничего хорошего ни мне, ни тебе, так с какой стати нам в нее влезать?
– Я и не влезал. Девочка сама прибежала ко мне среди ночи. И что мне было делать? Оставить на улице, чтобы те двое ее схватили?
– Нет, но утром ты мог бы позвонить в полицию.
Арне был прав. Именно так поступил бы на моем месте любой нормальный человек. Но что-то мне подсказывало, что, вмешайся в это дело полиция, малышке пришлось бы еще хуже.
– Она не хотела, чтобы я впутывал полицию, – пояснил я.
Арне фыркнул:
– Тогда сядешь за похищение ребенка, об этом ты не думал?
В самом деле, неожиданный поворот.
– У меня такое чувство, что те, кто ее преследует, не очень-то заинтересованы в огласке, – возразил я. – Так что обвинение в киднеппинге беспокоит меня меньше всего.
И это было правдой.
Арне разложил по тарелкам колбаски с яйцами, достал корзинку с нарезанным хлебом из муки грубого помола и позвал девочку.
– Ты ведь не откажешься от чашки кофе? – спросил он.
Я не хотел обсуждать наши дела в ее присутствии, поэтому мы перевели разговор на компьютеры, Spotify и скайп. Скайп Арне видел в сериале «Семья Джетсон» и был поражен этой технической новинкой, которая будто совмещала в себе возможности телефона и телевизора. Тут, разумеется, встал вопрос о том, как современные средства коммуникации убивают бумажные газеты. Эту тему обсуждали тогда все журналисты, как действующие, так и бывшие, словно она была частью их профессиональных обязанностей.
– Как Йордис? – вдруг вспомнил я.
– Как всегда.
– Я хочу поговорить с ней, – сказал я и повернулся к девочке. – Посиди здесь с Арне, я сейчас.
Йордис звали соседку Арне. Тонкая, почти бесплотная, как осиновый лист, с белым как мел лицом, она отличалась наблюдательностью и подмечала много интересного. Она страдала от непереносимой, как выражаются все пожилые люди, боли, которая могла нахлынуть когда угодно. Особенно больно Йордис было сидеть. Поэтому бóльшую часть дня она стояла у окна за гардиной, такой же прозрачной и белоснежной, как и ее кожа.
Прошлым летом я уже имел дело с Йордис и сейчас был совсем не против с ней пообщаться. Старушка тоже очень обрадовалась встрече, даже легонько потрепала меня по щеке. Собственно, своим визитом я преследовал еще одну, тайную цель: хотел сделать от Йордис один звонок, не потревожив девочку.
– У Арне слишком громкая музыка, – объяснил я старушке.
– Он совсем с ума сошел, с тех пор как купил эту машину, – поддержала она, очевидно имея в виду магнитофон.
В доме Йордис и вправду стояла мертвая тишина.
Листая записную книжку, я размышлял о том, кто расчесывает на коврах Йордис кисточки.
Я искал номер Эвы Монссон.
Даже если моя подопечная и не хотела связываться с полицией, я должен был спросить у Эвы совета. Мне ведь не обязательно выкладывать ей всю правду. В прошлый раз, когда мы с Эвой вместе расследовали убийство, я тоже не делал этого. Я не обязан ни перед кем отчитываться, даже если не совершил ничего противоправного.
Но сейчас Эва не отвечала. Автоответчик предложил мне отправить эсэмэску.
Я отправил.
После этого я позвонил еще кое-кому из репортеров в надежде, что они наведут справки. Они спрашивали меня, что я могу им предложить. Не много, фактически ничего.
Потом я связался с Симоном Пендером. Я уже посылал ему сообщение, что срочно выехал к Арне Йонссону, поскольку тот вдруг почувствовал себя как никогда потерянным и одиноким. Теперь я хотел сказать Симону, что не знаю, когда вернусь.
Потом я позвонил в полицейский участок Мальмё и спросил инспектора Эву Монссон.
Мне ответили, что она в отъезде и будет только завтра.
– И где же она? – поинтересовался я.
– В Стокгольме.
Я задумался.
Потом поблагодарил Йордис за возможность воспользоваться ее телефонным аппаратом и пообещал отныне наведываться к ней чаще. Ее ладонь легла в мою, будто большая невесомая снежинка.
Она ненавидела Сконе.
Или нет, «ненавидела» – слишком сильное слово, она его просто не любила.
Возможно, это было связано с тем, что она бывала здесь недолго, но она никогда не чувствовала в себе ни малейшего желания наведаться в Эстерлен, Фальстербу, Бостад или Тореков, – те места, где так любят отдыхать стокгольмцы.
А сейчас она сидела в сконской гавани и с презрением косилась на туристов, которые с утра пораньше уже слонялись в дождевиках вдоль берега. Туристам так положено, и вообще, надо же что-то делать, потому что плохой погоды не бывает, а бывает плохая одежда.
Она ведь тоже путешествовала и прошла через все это.
И как же она все это ненавидела.
Ее родители любили кемпинг, и она с содроганием вспоминала дождливые летние ночи, сырую палатку и тучи комаров. Иногда заползали даже пауки, а в воде было полно медуз. Но все равно нужно было плавать и, как про́клятым, разъезжать по побережью.
Тогда она поклялась себе, что, когда вырастет, не будет заниматься ничем подобным. И никогда не подвергнет такому испытанию своих детей.
Ведь есть же отели, в конце концов.
Некоторые даже с бассейнами. Здесь, в Швеции.
Однажды летом ей посчастливилось пережить аллергический шок, и врач «скорой помощи» строго-настрого запретил ночевать в палатке. Тогда она целую неделю блаженствовала в отеле, ела на завтрак что хотела и нежилась в шезлонге. Но потом папа посчитал, что это слишком дорогое удовольствие, и они уехали домой.
Собственно, она ничего не имела против этого. Просто жить дома и ничего не делать, ощущая – как бы тяжело это ни было – свою принадлежность к клану так называемых детей предместья.
Тем не менее она была вынуждена признать: этот уголок Сконе, в котором она оказалась, был довольно красив, несмотря на дождь.
Она сидела на пирсе и смотрела на поселок, взбиравшийся по крутому прибрежному склону. С другой стороны было море. Когда над ним показывалось солнце, можно было увидеть Данию. По крайней мере, вообразить.
В гавани полно иностранных судов и суденышек. Большинство – датские, но матросов она не видела. В другие дни люди греются на палубах в шезлонгах, пьют, едят или просто загорают. Ведь датчане не более чем разновидность сконцев, или наоборот? Данию она тоже не любила, потому что плохо понимала датский на слух. И сама в Копенгагене говорила только по-английски.
Она встала и прогулялась вдоль пирса. В конце концов, от дождя ее защищали низкие резиновые сапоги модной модели и огромный зонт.
Она радовалась, что больше не нужно жить в палатке, и была просто счастлива, что не вышла замуж за моряка. Правда, она плавала на яхте во Флориде, но ведь это совсем иное дело. Другие везли ее, управлялись с парусом, а она только сидела, подставив лицо солнцу.
* * *
Возвращаясь в Сольвикен, я выбрал дорогу на Хёганес. Не то чтобы события последних дней нагнали на меня страха, но я сидел в машине с неприятным сосущим ощущением в желудке. Я и сам не понимал, почему поехал на Хёганес и зачем мне вообще понадобилось в Сольвикен. Чем больше видишь, тем меньше понимаешь – в этом одном я был убежден наверняка.
Яичница с колбасками у Арне – вот все, что я съел за весь день. Поэтому я остановился возле закусочной наискосок от старой аптеки, чтобы купить пару сосисок с картофельным пюре и хлебом.
Хёганес сильно изменился с тех пор, как я бывал здесь в детстве. Он переживал упадок, как и все промышленные городки, где производство пошло на убыль. На улицах стояла мертвая тишина, совсем как в редакции современной газеты.
И все же жизнь продолжалась.
В Хёганесе строились высотные здания и открывались сырные лавки. В книжных магазинах появлялись кафетерии и наконец-то начали продавать книги, а не только записные книжки и оберточную бумагу. Постепенно центр города со старой площади Бруксторгет сместился в квартал с множеством ресторанов, тайских и прочих, не уступающих подобным заведениям в любом большом городе. Здесь же появился крытый рынок и даже ресторан суши.
Последнее представлялось не менее немыслимым, чем подземный поезд в Мальмё.
К северу от города, справа от кольцевой дороги, открылась коптильня, и рыба в ней была не хуже, чем на стокгольмском рынке Эстермальмсхаллен. Сюда тянулись длинными вереницами туристические автобусы из разных стран, тысячи туристов с туго набитыми кошельками.
Насытившись, я сел за руль и, проезжая мимо площади, вдруг заметил знакомую фигуру. В тот раз на мужчине была бейсбольная кепка, тем не менее сомнений не оставалось: это был тот самый человек, который ночью бродил возле моего дома.
Его низенький толстый приятель выруливал из «Сюстембулагета» с тележкой, полной картонных коробок. Высокий решительно направился к белому джипу на стоянке, которую «Сюстембулагет» делил с хозяйственным магазином низких цен, и оба принялись загружать коробки в багажник.
Я хотел было притормозить и податься назад, но мне помешал фургон клининговой фирмы сзади, водитель которого никак не хотел подвинуться. Должно быть, лицо у меня было в тот момент совсем не такое радостное, как у намалеванного на фургоне старичка. Я попытался отъехать в сторону, но не попал на свободное место на парковке возле суши-бара и был вынужден въехать в так называемый Торговый переулок, настолько узкий, что двум машинам там не разойтись. Вместо того чтобы дать задний ход или припарковаться, я решил проехать вперед по переулку, обогнуть квартал и вернуться на площадь с другой стороны, если, конечно, такое возможно.
Все получилось, и спустя некоторое время я остановился на парковке перед тем же «Сюстембулагетом». Открыл дверь и выпрыгнул из машины. Оставив мотор работать на холостом ходу и не закрыв дверцу, я побежал вдоль рядов машин на стоянке. Их, собственно, оказалось не так много, и мне хватило тридцати секунд, чтобы понять: белого джипа среди них нет. Едва ли в Хёганесе очень много джипов, а если он к тому же и белый, его невозможно не заметить. Поэтому я подошел к пожилому мужчине, который стоял, опершись на роллатор, у входа в «Сюстембулагет», и спросил его, не видел ли он здесь большой белый автомобиль.
– Мобиль? – переспросил он.
Это оказался дряхлый старик, которому на вид перевалило за сотню, до того скрюченный, что мог смотреть только в землю.
– Машина! – повторил я. – Белая машина!
– Чего?..
Челюсти его ходили, будто он что-то жевал, что казалось сомнительным ввиду полного отсутствия зубов. Я тихо выругался. В этот момент мне попался на глаза другой мужчина, высокий и тощий. Он вел на поводке необыкновенно жирную собаку неопределенной породы.
– Вы что-то спрашивали насчет белой машины? – обратился он ко мне.
Мужчина говорил на сконском диалекте, так что создавалось впечатление, будто он импровизирует джаз, без музыки и в очень медленном темпе.
– Да, такая большая и белая. В ней двое мужчин.
– Все так, – кивнул он.
– Где они?
– Где ж им быть? Погрузились и уехали. Точнее, грузил один, маленький и толстый, другой командовал. Ничего не носил, только указывал.
– И куда они уехали?
– Туда. – Он показал направо.
Я прыгнул в автомобиль, дал задний ход, рывком завел мотор и помчался по улочке, которая вела к площадке возле транспортной развилки, с автозаправкой «Статойл», магазином здорового питания и салоном по продаже телевизоров.
Но белого внедорожника там не оказалось.
Я медленно обогнул площадь.
Неужели они поехали прямо? Едва ли, в той стороне – вымершая часть Хёганеса, а дальше – пригороды, где одни только промышленные предприятия.
Тогда куда направо? Очень вероятно – там Хельсингборг. Но в Хельсингборге есть свой «Сюстембулагет». Значит, скорее всего, они прибыли в Хёганес по трассе 111, со стороны Лербергета, Викена и Домстена.
Позади меня нетерпеливо сигналили водители. Поэтому я сделал еще один круг по площадке, а потом решил двигаться вдоль побережья на север, в направлении Страндбадена, Нюхамнслеге и Мёлле.
Между тем подул ветер, то там, то здесь рвались с флагштоков вымпелы и флаги Сконе. И чем дальше я ехал, тем больше убеждался в безнадежности своей затеи. Слишком много поворотов, проулков и вилл самой разнообразной архитектуры и размера попадало в поле моего зрения. Те, кого я преследовал, могли свернуть куда угодно. Что мне оставалось? Стучаться в каждые ворота и проверять, не стоит ли во дворе большой белый джип? Или приставать с расспросами к каждому встречному?
Я вернулся в Хёганес, оставил машину на парковке и зашел в «Сюстембулагет». Это был относительно новый магазин, с просторным, хорошо просматривающимся торговым залом – вполне в стиле нынешней открытой алкогольной политики. Молодой человек с короткой светлой бородкой вежливо осведомился, не нужна ли мне его помощь.
– Я разыскиваю двоих мужчин, которые заходили сюда около получаса назад. Они вышли из магазина с полной тележкой коробок, и меня интересует, кто они. Одного из них, высокого, в кепке, я как будто узнал, но не успел разглядеть как следует, был ли это тот, кто мне нужен.
Продавец посмотрел на меня внимательно:
– Да-да, они долго здесь закупались. Но ими занимался не я, а Йессика.
У Йессики были волосы цвета антрацита, черные ногти и тоненькое колечко в верхней губе. Под прозрачной блузой просматривалась татуировка на спине, которую – спину, равно как и татуировку, – я был бы не прочь разглядеть внимательнее.
– Шампанское, «Боллинген», «Лансон», «Вдова Клико»… в жизни не пробивала зараз столько, – схватилась за голову Йессика.
«Клико» на северо-западной разновидности сконского диалекта звучало до неузнаваемости странно.
– А раньше вы их здесь никогда не видели?
– Не-а. А зачем они вам?
– Кажется, одного из них я знаю, высокого, в кепке.
– Кажется… Вы в этом не уверены?
– Не успел его разглядеть.
– Боюсь, ничем не могу вам помочь.
– Очень жаль… – И тут меня осенила одна мысль. – Они ведь расплачивались банковской картой?
– Не-а… Наличными. Высокий дал двадцать семь тысяч девятьсот двадцать четыре кроны, под расчет.
– И не говорили, куда направляются?
– Не-а… Они вообще ничего не говорили. У маленького как будто шрам на щеке.
Я кивнул и напомнил, что меня больше интересует высокий.
Снаружи у дверей супермаркета на коленях стоял старичок. Он сложил ладони корытцем и шепелявил, щуря масляные глазки:
– Плисс… плисс…
Но тут опять возник худощавый мужчина с жирной собакой.
– Те, о ком вы спрашивали, очень спешили, – вспомнил он.
– Спешили?
– Да. Даже бросили здесь тележку из супермаркета. Вон она.
На парковке действительно стояла корзина на колесиках. Я бросился к ней, но чека там не оказалось. Зато я обнаружил застрявшую между спицами десятикроновую монету.
– Если вернете тележку в магазин, можете взять ее себе, – предложил я мужчине.
Тот покачал головой:
– Собаке трудно ходить.
Его питомец выглядел как насаженный на вертел поросенок.
– Они хорошо закупились, – продолжал высокий. – Неудивительно, что у них на машине был такой номер.
– А что за номер? – оживился я.
– Там стояло «RUS».
– «RUS»?
– Да, «RUS».
– О’кей, – кивнул я, хлопнул в ладоши и нырнул в машину.
Отъезжая от магазина, я увидел в зеркале заднего вида старичка с роллатором, с трудом пробиравшегося к брошенной тележке. Что ж, все на свете имеет свою цену.
Дождь стих уже на Е6, севернее Андерслёва и Мальмё. И в Сольвикене, безлюдном в шесть утра, когда мы выезжали оттуда с девочкой, теперь вовсю кипела жизнь. Взрослые выгуливали собак или занимались своими лодками. Мальчишки удили рыбу или ловили крабов, лежа на деревянных мостках или сидя на пирсе с пластмассовыми ведерками. Я поднялся к своему дому и вставил ключ в дверь.
Замок не поддавался.
Я дергал его туда-сюда, но язычок словно заело.
Наверное, глядя со стороны, не скажешь, но у меня до болезненности обостренная наблюдательность и цепкая память. По крайней мере, так утверждала одна моя знакомая. Сам я никогда к этому не стремился и нигде этому не учился. Это, можно сказать, у меня врожденное.
Так или иначе, проникнув в дом, я больше не думал о проблемах с замком. Потому что, бегло оглядев прихожую и кухню, сразу понял или, скорее, почувствовал: здесь кто-то был.
Не то чтобы все было перевернуто с ног на голову, но кое-что в доме изменилось со времени моего отъезда. Дверца кухонного шкафчика стояла приоткрытой, а я всегда закрывал все дверцы в шкафах. Два довольно уродливых фарфоровых гуся на подоконнике, обычно стоявшие клюв к клюву, были развернуты боком друг к другу и оба смотрели на меня. Не могу сказать, что заправляю постель безукоризненно аккуратно, но покрывало показалось мне подозрительно смятым, не таким, как я его оставлял. Зеркальная дверь в ванной тоже стояла приоткрытой. Наконец, стоило мне заглянуть в холодильник, как я утвердился в своих подозрениях до степени непоколебимой убежденности.
Кристер Юнсон оставил мне пакет с пятью марихуановыми самокрутками. Одну я выкурил, оставалось четыре.
Однако сколько я ни рылся в холодильнике, не обнаружил ни одной.
Понимали ли мои визитеры, как важно замести следы? Возможно. Но жадность, во всяком случае на этот раз, пересилила соображения безопасности. Сам не знаю, что я надеялся найти, но я не раз видел в криминальных фильмах, как полицейские обыскивают квартиры. В шкафу, за телевизором, за абажуром настольной лампы… Я словно пробегал глазами воображаемый список. Думаю, я искал что-то вроде микрофона. Посмотрел под кухонным столом, но и там ничего не обнаружил. Я понятия не имел ни зачем кому-то могло понадобиться меня прослушивать, ни что представляет собой такого рода аппаратура. Зато прекрасно отдавал себе отчет, каким дураком выгляжу со стороны.
Наконец я вышел на веранду и позвонил Арне.
– Как ты? – спросил я.
– Отлично, как мне кажется, – отозвался Арне.
– Кто-то побывал в моем доме.
– Что?
– Кто-то вломился ко мне, пока я был у тебя в Андерслёве. Как все-таки хорошо, что я оставил ее у тебя. – (Арне пробормотал что-то невнятное.) – Я, пожалуй, вернусь к тебе, ты не против?
– Пожалуй, – отозвался Арне. – Малышке спокойнее, когда ты рядом.
– Бедняжка, – вздохнул я.
Определенно я не тот человек, рядом с которым можно чувствовать себя в безопасности.
Положив трубку, я спустился в ресторан и спросил Симона, не видел ли он кого-нибудь возле моего дома.
– Ты ждешь гостей? – поинтересовался он.
– Нет, но… Я не знаю, – покачал я головой.
– Нет, я ничего такого не заметил, все было как обычно. Ко мне заходили два парня, похоже байкеры, взяли по большому темному и по бутерброду с креветками. Но это все.
– «Ангелы ада»? Разве мы обслуживаем таких?
– Это были не «Ангелы»… Подожди-ка… Эй! – крикнул Симон в сторону кухни. – Что было у тех байкеров на жилетках?
Я не разобрал, что Симону ответили из кухни, зато отчетливо услышал его слова:
– «Рыцари тьмы»… Да, именно так. В любом случае нам не повредит быть с ними повежливее.
– Вот как?
Симон сорвал со стола скатерть и одним движением застелил новую.
– С тех пор прошло уже несколько лет… – продолжил он, расставляя тарелки. – Два Рождества подряд я выставлял «Ангелам ада» остатки праздничного ужина. С тех пор они у нас не объявлялись… Я имею в виду, в других ресторанах не раз случались кражи и били стекла, но у нас до сих пор все тихо-мирно…
Я не находил, что ответить на это. То, что откровенно криминальная банда действует в Сольвикене в открытую и даже вызывает восхищение кое у кого из местных жителей, представлялось мне позором шведской правоохранительной системы.
– И ты это говоришь? – только и спросил я.
– Говорю как есть, – пожал плечами Симон.
– А откуда ты знаешь, что твой праздничный ужин съели байкеры, а не рождественский гном?
Тут Симон громко захохотал и понес посуду на кухню.
Трудно было усмотреть логику в моих действиях. Вероятно, когда год назад я оказался замешанным в одно мокрое дело, поначалу действовал слишком нерешительно, из лени, а может, и из трусости, пока не ухватился за нужную нить.
Но на этот раз я просто не представлял себе, за что хвататься.
Двое мужчин в белом джипе. Кто они? Где они?
Я решил пройтись по лесу и выбрал то направление, откуда девочка год назад выходила к моему дому. Дождь давно закончился, но с деревьев капало, поэтому совсем скоро я насквозь промочил и штаны, и куртку.
Я не мог взять в толк, как ей удавалось так быстро исчезать в лесу и выныривать снова, когда поблизости не просматривалось и намека на тропинку. Хотя, конечно, девочка была меньше и гибче меня. Намного гибче, мысленно добавил я.
Поэтому я поступил иначе. Вместо того чтобы углубиться в лес, я решил вернуться в гавань и выбрал тропинку, ведущую на запад, в сторону Кюллаберга, по левую руку от которой был лес, а по правую – море.
По этой самой тропинке год назад я гулял с женщиной по имени Бодиль. Я не сводил с нее глаз и, возможно, поэтому просмотрел маленькую калитку и густо заросшую разнообразной растительностью изгородь слева от дорожки, которую на этот раз обнаружил на тридцатой минуте прогулки. Я никогда не видел ее раньше, хотя прошлым летом проходил здесь раз двадцать, не меньше.
Я раздвинул ветки.
На калитке висел массивный замок, весь рыжий от ржавчины. Непохоже, чтобы его недавно открывали.
Я встал на цыпочки, пытаясь заглянуть во двор.
Собственно, увидел я немного: зеленую лужайку, которая, в отличие от изгороди, показалась мне ухоженной; несколько разнообразной формы камней, которыми была вымощена дорожка. Она поднималась вверх по холму… Больше я ничего не разглядел.
Перелезть через изгородь было мне не под силу. Я стал высматривать подходящего размера дырку и тут заметил за изгородью скрытую зарослями старую каменную стену. Поверх нее лежала колючая проволока – еще одно препятствие на пути к намеченной цели.
Да и зачем мне туда понадобилось? И к чему вообще все эти заграждения?
Меня раздирало любопытство, хотя я совершенно не представлял себе, каким образом то, что находится за этой изгородью, может быть связано с девочкой, оказавшейся в моем доме.
Но я ощущал эту связь, можно сказать, желудком.
Потому что, даже если на самом деле ее не было, я получил достаточно сигналов, чтобы заинтересоваться тем, что находилось за этим забором.
То, что я журналист, само по себе не давало мне права вторгаться на чужую территорию. Я не мог также утверждать, что именно сюда направлялась по лесной тропинке моя ночная гостья, но из всех дачных участков, с большими и маленькими виллами, наиболее подозрительным выглядел именно этот.
Я прошел вдоль изгороди сначала в одну, а потом в другую сторону.
С одного края земля была ровной, и на ней стояла желтая избушка с белыми углами и рамами. В противоположном конце участка, на скалистом возвышении, просматривалось что-то вроде дома из коричневого кирпича с большими окнами, в стиле функционализма, какие возводили в пятидесятые годы. Ограды вокруг него я не увидел, но проход к дому затрудняли окружавшие его скальные выступы. Должно быть, в свое время такая архитектура считалась революционной.
Я подошел к избушке, но там никого не оказалось. Такое впечатление, что хозяева даже заколотили ее и уехали. Что и говорить, странное решение накануне праздника летнего солнцестояния.
Если бы удалось обнаружить тропинку к большому дому, я обязательно бы ею воспользовался, однако таковой не просматривалось. Тогда я решил вернуться домой, сесть в машину и попытаться подъехать к вилле с другой стороны, где, как мне казалось, должен быть главный вход. До сих пор я считал, что изъездил все дороги и тропки в окрестностях Сольвикена, но среди них ни одна не вела к окруженному скальными выступами загадочному дому.
Я отошел метров на двадцать пять в сторону и остановился за кустарником, плохо соображая, зачем все это делаю. Что, собственно говоря, я надеялся таким образом уяснить? С другой стороны, многолетний опыт убеждал меня в том, что главное в журналистской профессии – терпение. Но сейчас, похоже, ждать было нечего, и, простояв с четверть часа, я ушел восвояси. Случайный прохожий мог бы, пожалуй, принять меня за вуайериста, но вокруг никого не было.
Сев в машину, я проехал по улочке два раза, прежде чем заметил узкую лесную дорожку, пересекавшую рощицу, на которой паслись две лошади. У одной была челка, делавшая ее похожей на певицу из старой группы тяжелого рока. Лошади не отреагировали на мое появление. Через несколько минут я вырулил к воротам и стене, которая в этом месте была вдвое выше и по крайней мере впятеро шире, чем с другого конца двора. Если, конечно, это была та же самая стена.
Я поставил машину на обочине дороги метрах в пятидесяти от стены, подошел к воротам и заглянул во двор. Зеленая лужайка – вот все, что удалось мне увидеть. Трава была недавно пострижена. Вдыхая восхитительный свежий запах, я невольно залюбовался безукоризненными линиями газона. Ворота с этой стороны держались на двух толстых бетонных столбах. На одном я заметил домофон. На стене, по обе стороны от ворот, были вмонтированы две камеры слежения. Одна смотрела прямо на меня. Трудно было сказать, поворачивалась ли она автоматически или кто-то управлял ею из дома, но она следовала каждому моему движению. Я хотел помахать рукой в глазок, но воздержался.
Что мне было делать? Звонить? А потом? Представиться курьером фирмы «С доставкой на дом»? Но где в таком случае мои товары? Глупая идея. Между тем дом не подавал никаких признаков жизни.
Я мог бы назваться журналистом и сказать, что готовлю репортаж о жизни людей в сконской глубинке. Я сам видел в газетах такие материалы прошлым летом. Но со мной не было фотографа. Кроме того, меня могли узнать, а если при этом они догадывались, что девочка у меня, я рисковал в том числе и ее безопасностью. Не говоря уже о своей.
Я поежился. Дрожать от страха средь бела дня – на меня это непохоже.
Я огляделся. Дорожка, на которой я стоял, была гравийной, но выглядела выровненной и ухоженной. Кроме того, у меня создалось впечатление, что ею регулярно пользуются. Я не видел за стеной никаких строений, но предполагал их наличие. Я не знал, что это могло быть: частный дом или какое-нибудь учреждение. Возможно, частная лечебница. Для них обычно выбирают такие уединенные места. С наслаждением вдыхая свежий воздух, я размышлял о том, почему трава так здорово пахнет. Потом начал накрапывать дождь. Я сел в машину, повернул ключ зажигания и тут же пожалел об этом.
Потому что в этот момент меня осенило.
Ведь если дорогой кто-то пользуется, значит дом не безлюден.
Он не подавал никаких признаков жизни, но кто-то ведь подстригал сегодня эту лужайку?
Сворачивая на шоссе, я был вынужден остановиться, чтобы пропустить двух байкеров. Я проследил за ними в зеркальце заднего вида: оба свернули в сторону ворот. На парковке я развернулся и поехал обратно, но не увидел возле стены ни байкеров, ни мотоциклов. Дорожка упиралась в лужайку посреди леса слева от ворот, то есть байкеры, очевидно, проникли во двор. В задумчивости я постукивал по рулю.
Или стоит все-таки воспользоваться домофоном?
Возможно, но что мне в таком случае им сказать?
Убедительного предлога никак не удавалось придумать. Но я ведь всегда мог соврать, что заблудился.
Подрулив к воротам, я вышел из машины, оставив мотор работать на холостом ходу, и нажал кнопку.
В микрофоне что-то щелкнуло, но только и всего.
Я повторил попытку и на этот раз услышал женский голос:
– Что вам угодно? Сейчас не приемные часы.
Голос звучал резко, почти пренебрежительно. Или мне так показалось?
– Я заблудился. Мне нужно в Сольвикен, вероятно, я не там повернул.
– Поезжайте до шоссе, там повернете налево, – объявила женщина и завершила разговор.
Вернувшись в машину, я закрыл дверцу и позвонил Арне. Тот отвечал, что все хорошо, малышка смотрит по телевизору какой-то старый фильм про дождь.
– Вот уж не думал, что сегодня показывают такое, – удивился я.
– Это еще что, до этого был Нильс Поппе, он же солдат Бом.
– Помнишь банду байкеров, которая квартировала прошлым летом у вас в Андерслёве? – спросил я.
– «Темных рыцарей»? Да, были такие.
– «Рыцарей тьмы», – поправил я. – Что с ними сталось? Я не видел их герба на автомастерской. Ведь там была их штаб-квартира, когда в прошлом году я приезжал в Андерслёв?
– Коммуна выкупила мастерские, и их оттуда попросили. Собственно, коммуна всегда владела этим помещением. Она подняла арендную плату, и «рыцари» не потянули.
– И куда они делись, не знаешь?
– Нет, но могу навести справки.
– Передавай привет малышке, – попрощался я.
Завершив разговор, я развернулся и направил машину в сторону шоссе.
Кое-что, во всяком случае, мне удалось выяснить. Строгая женщина в домофоне сказала, что сейчас не приемные часы, следовательно, за стеной находилось какое-то учреждение.
Зато по возвращении в Сольвикен мне не пришлось долго искать газонокосильщика. Андрюс Сискаускас что-то объяснял двум своим «мальчикам», время от времени показывая в сторону веранды, где стоял Симон Пендер.
Андрюс всегда был полон грандиозных планов. Быть может, на этот раз ему вздумалось выстроить мост через залив Шельдервикен. К началу этого лета, во всяком случае, он соорудил при ресторане Симона Пендера коптильню.
Андрюс приехал из Литвы, где, как он сам говорил, работал адвокатом. В Сконе он начинал как сборщик овощей, дослужился до бригадира и со временем стал инвестировать заработанные деньги в строительство и автомобильный бизнес. Сейчас у него были свои рабочие, около дюжины выходцев из Литвы. Он называл их «мальчиками».
Этим летом Андрюс носил характерную стрижку маллет, белокурую бородку и что-то вроде кольца в правом ухе. На шее у него на золотом обруче висел акулий зуб, что уже откровенно отдавало модой семидесятых.
Зато он сразу понял, о каком доме я говорил. Он даже стриг там траву. То есть не сам он, конечно, а его «мальчики». У Андрюса было три газонокосилки, и все три всегда на ходу. Его территория простиралась от пригородов до Хельсингборга, от Йонсторпа и до Энгельхольма.
– Те, кто живет там, неплохо пристроились, – заметил Андрюс, имея в виду дом за стеной. – В Литве они живут в старых зданиях, да и кормят там плохо.
На словах «те, кто живет там» Андрюс покрутил пальцем у виска.
– Девяностопятипроцентники, ты имеешь в виду? – спросил я.
– Никаких девяноста пяти, я всегда даю сто, – отчаянно затряс головой Андрюс. Похоже, я переоценил его познания в шведском. – Потому что должен. Шведы не хотят работать, хотят только отдыхать. Но нужно иметь сто двадцать пять и десять процентов…
Я не стал уточнять у него, что все это значит, и вместо этого спросил:
– А кто владеет этим учреждением? Это ведь что-то вроде психиатрической лечебницы? Кто там всем заправляет?
– Этого я не знаю. Я посылаю счет-фактуру по мейлу, деньги поступают на счет. Я вообще с ними не вижусь.
– Но в самый первый раз, когда они тебя нанимали, неужели вы не встречались?
– Меня разыскал человек из Польши, по рекомендации. Я послал ему мейл, мы не встречались.
– Из Польши? – удивился я. – Но если он здесь, на него можно как-то выйти?
– Я не знаю, – пожал плечами Андрюс. – Но наведу справки, если хочешь.
Я кивнул.
– А ты никого не видел там, пока вы стригли газон?
– Никого. Все они были внутри. Может, им надо спать.
– Дашь мне мейл?
– Позже пришлю на мобильный.
Я вернулся в свой дом и зашел на сайт местной газеты. Там не оказалось ничего интересного. За исключением того, что какого-то нищего у входа в «Сюстембулагет» облили горчицей. Не исключено, что это был тот самый старичок, которого я там видел.
Я набрал в «Гугле» «Рыцари тьмы», но и это мало что дало. В серии репортажей утренней газеты сообщалось, что «рыцари» воюют с двумя другими байкерскими группировками, названий которых я не нашел.
Тут мой мобильный издал звук, похожий на удар по клавишам старой печатной машинки, и это означало поступление эсэмэски.
Андрюс прислал мне адрес тех, кто, по его словам, заправлял в психиатрической лечебнице. Я не представлял себе, что мне с ним делать.
Написать им и спросить, сколько стоит у них подлечиться? Если они, конечно, вообще этим занимаются. Или поинтересоваться, зачем к ним ездят байкеры?
Хотя, возможно, байкеры понятия не имеют о том, что творится за стенами дома. С другой стороны, кто сказал, что у «рыцарей тьмы» не бывает душевнобольных мам?
* * *
Ей понадобилось еще несколько дней, чтобы изучить окрестности, прогуливаясь до гавани и обратно, вдоль побережья и по многочисленным улочкам.
Она привыкла к одиночеству и даже полюбила его. Во всяком случае, научилась извлекать из него пользу.
Ее муж изменился с тех пор, как начал зарабатывать большие деньги.
Вполне возможно, что удачливость не пошла ему на пользу.
Она не вникала в детали его нового – такого уж и нового? – проекта, в которые ее все равно никто не собирался посвящать.
Нет, она не была глупа, даже если в свое время не слишком усердствовала в школе и избегала умников, чтобы не выглядеть на их фоне дурой.
Но каждый раз, когда она пыталась о чем-нибудь расспросить или высказывала свою точку зрения, муж отвечал, что ей не следует так напрягать свои слабые мозги. А свекор со свекровью только смеялись:
– Иди лучше поговори с подругами о моде и косметике. Ты ведь всем им можешь накрасить ногти?
То, что она училась на маникюршу, когда познакомилась с их сыном, было вечной темой их шуток.
Они и не догадывались, что ей кое-что известно и что она продолжает копать дальше.
* * *
Инспектор криминальной полиции Эва Монссон, к моему удивлению, совсем не рассердилась на то, что я не обратился к ней сразу. Быть может, потому, что была по уши в работе и просто не могла думать ни о чем другом.
Эву включили в состав группы по борьбе с экономическими преступлениями. Я заехал за ней в Стуруп, и по дороге в Мальмё она взахлеб рассказывала о том, чем там занимается.
Собственно, аэропорт больше не называется Стуруп, теперь это просто аэропорт Мальмё. Вывеску сменили, но разбросанные по полю продолговатые здания рапсово-желтого оттенка остались те же. Хотя не совсем. Тоскливые строения восточноевропейского образца постепенно превратились в торговые центры – квинтэссенцию и венец западноевропейской цивилизации. Сам я давно не бывал здесь, так что этот процесс прошел мимо меня.
Эва Монссон прислала мне сообщение с указанием рейса, и я предложил подбросить ее до Мальмё. Ко всему прочему, мне надо было с ней поговорить.
Однако вышло так, что говорила только она. Хотя я ничего не имел против этого. Мне нравился ее голос и сконский выговор.
Мы были знакомы больше года. Когда-то Эва носила короткую стрижку, теперь ее темные волосы отросли почти до плеч.
Она хорошо смотрелась с короткими волосами, но и с длинными ничуть не хуже.
Она вообще здорово выглядела, я всегда так считал.
Эва хорошо разбиралась в рокабилли, и мы подолгу могли болтать о музыкальных группах и виниловых синглах.
Правда, сейчас, когда она рассказывала о курсах в Стокгольме, ее карие глаза горели от негодования. Но это не убавляло ей привлекательности.
– Представляешь, какая скука эти лекции об отмывании денег! Нас учили, как правильно читать выписки из банковских счетов и как можно проследить перемещение финансов из России в Швецию и дальше, в Швейцарию или страны Карибского бассейна…
– Но ведь это чертовски интересно, – не соглашался я.
– Чертовски… – передразнила она. – Вот только не для меня. Курс вела бывший криминальный инспектор. Сама она давно завязала с полицией и теперь занимается компьютерной безопасностью банков и всем таким… Ну и получает, конечно… – Эва вздохнула, – не то что мы, простые смертные.
Мы миновали автозаправочную станцию возле Сведалы, где в прошлом году так называемый экзекутор подцепил одну из своих жертв. Это была молодая женщина, которую он высек и задушил, а мне потом прислал в конверте ее сережку. Ее тело нашли в машине на долгосрочной парковке аэропорта Мальмё.
Когда Эва остановилась перевести дыхание, я воспользовался моментом и рассказал ей о девочке из леса.
– И где она сейчас? – спросила Эва, когда я закончил.
– У Арне в Андерслёве.
– Пусть пока там и остается, – кивнула она. – Я наведу справки у одной коллеги из Хельсингборга. Они мне там кое-чем обязаны… – Некоторое время Эва молчала, как будто о чем-то думала. – И ты не знаешь, кто эта девочка? – наконец спросила она.
– Я видел ее всего несколько раз в прошлом году. Она проявляла интерес к нашей компании, но как будто чего-то боялась. Один раз Арне даже удалось угостить ее чашкой кофе.
Эва рассмеялась:
– И ты не догадываешься, кто мог бы ее преследовать?
Я покачал головой:
– Один из них высокий, как каланча, другой низенький и толстый, как бочка.
– И ты видел их потом в городе?
– Да. Они накупили там спиртного и загрузили его в белый джип.
– Номера не знаешь?
– Нет. Но там стояло «RUS». Это все, что смог сказать мужчина, который видел их возле «Сюстембулагета».
– Значит, номер русский.
– Что?
– Они из России. «RUS» на номере означает «Россия».
Я никогда не краснею, так уж я устроен. Иначе залился бы краской, как рак.
Потому что иногда я бываю так недогадлив, что стыжусь самого себя.
И я еще втолковывал девочке по дороге про русские автомобили!
Я ничего не сказал в ответ на замечание Эвы, только кивнул:
– И его можно разыскать?
– Белый внедорожник из России? Не исключено. Я наведу справки.
– Ты голодна? – решил я сменить тему.
– Немного.
Мы наскоро перекусили в китайском ресторанчике «Кин-Лонг» в Мальмё, а потом я отвез Эву домой.
– Ну и что мне теперь делать? – спросил я ее, прощаясь.
– Подожди до утра. Завтра я делаю в группе доклад о том, что узнала на курсах. А потом свяжусь с Линн. Ее фамилия Сандберг, она работает в полиции Хельсингборга.
Когда я вернулся в Андерслёв, Арне и девочка уже поели. Пока они пили кофе на кухне, я листал газеты, которые купил в киоске в аэропорту Мальмё. Но там по-прежнему ничего не было о пропавшей девочке.
Местная пресса вот уже в который раз сообщала о краже дизельного топлива с фермы, свастике на дверях дома престарелых и случаях насилия над женщинами. Наверное, то, что насильники ставятся в один ряд с воришками, можно считать приметой нашего времени.
Покончив с кофе, девочка уселась было ко мне на колени, но мы с Арне отправили ее принимать душ. Я помню, что в ванной шумела вода, когда я открыл местное приложение к газете, в которой когда-то работал сам. И первое, что я увидел, был белый джип.
Тот самый, в этом у меня не возникло никаких сомнений.
В статье сообщалось о каком-то известном миллионере, который переехал жить в Мёлле, но он интересовал меня меньше всего. На фотографии спиной к поселку стоял мужчина, а чуть выше по улице, возле отеля «Кюллаберг», припарковался белый внедорожник с тонированными стеклами. Номера я не видел, его заслонял перегородивший дорогу мотоцикл. Но тип, который курил возле джипа, и был тот самый толстяк, который со своим долговязым напарником преследовал мою ночную гостью.
Некоторое время я безуспешно пытался разглядеть, сидел ли кто-нибудь в машине, а потом пробежал глазами статью. В скупых и довольно корявых фразах журналист сообщал, что переехавшего в Мёлле миллионера зовут Якоб Бьёркенстам, что он предпочитает держаться в тени и купил дом в глубинке, потому что там его корни.
О том, что это за корни, умалчивалось.
О джипе перед отелем с уличным ресторанчиком также не было сказано ни слова. Автор статьи Тим Янссон работал в газете еще при мне, коллеги называли его Щенок, и я считал его никуда не годным репортером. Имя фотокорреспондента, Бритт-Мари Линдстрём, тоже показалось мне знакомым. Тут же, в газете, я нашел их телефоны и мейлы.
Я показал газету Арне:
– Вот автомобиль, который я видел в Хёганесе, и парень, который преследовал девочку.
Арне пробежал глазами статью:
– Ну и что нам это дает?
– Не так уж и много, – согласился я.
Мы совсем упустили из виду стоявшего рядом с джипом главного героя материала. В отличие от девочки. Она только что вернулась из душа и взобралась ко мне на колени, когда вдруг в поле ее зрения попал снимок. Громко вскрикнув, девочка тут же убежала в гостиную, бросилась там на кровать и с головой накрылась одеялом. Я пошел за ней и попытался успокоить, что оказалось непросто, ведь я не имел почти никакого опыта общения с детьми.
– Пойдем на кухню, – утешал я ее. – Уж лучше сидеть там со мной и Арне, чем дрожать здесь одной под одеялом. Они сюда не придут, никто не знает, что ты здесь.
Арне достал из морозильника брикет мороженого и, пока малышка ела, внимательно перечитал статью несколько раз. Из динамиков лилась песня «Такова жизнь». Арне бурчал себе под нос и заметно нервничал. Статья и в самом деле мало что нам давала.
Итак, Якоб Бьёркенстам, «подпольнейший шведский миллионер сорока восьми лет». Именно так, «подпольнейший». Я невольно задался вопросом, куда смотрел редактор. Недавно Бьёркенстам купил летний дом в Мёлле. Здесь его корни, и он намеревается инвестировать немалые деньги в развитие коммуны, у которой, по его мнению, большое будущее. И никакой конкретики, ни о доме, ни об инвестициях. Зато сообщалось, что Бьёркенстам разбогател за счет каких-то махинаций на Востоке. Каких именно, не уточнялось. Вообще, складывалось впечатление, что журналист не вполне вник в суть дела, что меня, впрочем, нисколько не удивило. Вопрос о том, был ли Бьёркенстам женат или холост, опять же не затрагивался. Говорилось только, что при всем при том он остается стокгольмцем, решившим проводить летний отпуск на лоне прекрасной природы Северо-Западного Сконе.
Тем не менее на снимке Бьёркенстам выглядел даже очень неплохо. Широкая улыбка обнажала ровный ряд зубов. Густые волосы зачесаны набок, а в лице что-то неуловимо мальчишеское, что часто встречается у представителей высшего общества, независимо от их возраста. На миллионере были светлые брюки и легкий темный жакет. Ворот белой рубахи расстегнут. Выражение лица такое, будто он флиртует с фотографом.
Я отложил газету. Арне всплеснул руками, будто желая сказать: ну и что же нам теперь делать?
Я взял ладошки девочки и задумался, пытаясь сформулировать свою мысль.
– Ты его знаешь, Якоба Бьёркенстама?
Девочка глубоко вздохнула. Потом вырвала свои руки из моих и сложила на груди. Некоторое время она молча смотрела в сторону стола, где стоял компьютер Арне.
– Я искал тех, кто преследовал тебя, – сказал я. – Это их машина на фотографии.
Глаза ребенка наполнились слезами. Они катились по щекам крупными каплями, но девочка по-прежнему не издавала ни звука. Я протянул ей бумажные полотенца. Она утерла лицо, но соленый поток не иссякал.
– Что я могу для тебя сделать? – в отчаянии спросил я.
Она, конечно, не имела об этом ни малейшего понятия. Просто встала, обошла стол и снова взобралась ко мне на колени. Когда, содрогаясь от рыданий, девочка обняла меня за шею, я почувствовал, что у меня намок воротник.
– Успокойся, мы все уладим… – повторял я, поглаживая девочку по спине, – так или иначе… Мы с Арне всегда на твоей стороне… Ты и я… Мы не так много знаем друг о друге… но мы вместе, а это не так уж и мало…
Когда малышка наконец уснула на кровати в гостиной, а Арне пошел смотреть телевизор, я сделал два звонка: Щенку и его фотокорреспонденту. В обоих случаях включился автоответчик, на который я был вынужден надиктовать, кто я такой и что мне нужно. Судя по сигналам с телефона Щенка, тот находился за границей.
Потом я сел к компьютеру и набрал имя Бьёркенстама в «Гугле». Обнаружились две небольшие статьи в Википедии: одна по-шведски, другая по-английски. Не исключено, что именно они послужили для Щенка единственными источниками информации. Содержащиеся в них сведения были скупы и поверхностны и ничего не прибавляли к его заметке. Кроме разве того, что «подпольный миллионер» сколотил свое состояние на каких-то сделках в России и Украине. Об этом Щенок не упомянул. Быть может, просто потому, что понятия не имел, где находится эта самая Украина.
Там же я нашел четыре снимка Бьёркенстама. Два из них походили на фотографии в паспорте. Еще на одном он, совсем молодой, позировал в боксерских перчатках и белой майке. Наконец, на четвертом он был в смокинге, рядом с женщиной в длинном платье. Похоже, этот снимок сделали на торжественном приеме или церемонии вручения какой-нибудь премии. «Якоб Бьёркенстам с женой Агнетой» – гласила подпись внизу.
Супруга едва доставала ему до плеча. Темные волосы миллионера были взъерошены. Эта прическа в стиле ретро, отдававшая модой шестидесятых, наверняка обошлась в целое состояние.
Глаза женщины блестели. Оба победно улыбались в камеру.
Были и другие статьи, в «Дагенс индустрии» и «Афферсвельден», но и они мало что мне прибавили. Похоже, Бьёркенстамы несколько лет прожили за рубежом.
Я по-прежнему не понимал, какое отношение имеет ко всему этому белый внедорожник. Но одно то, что он зарегистрирован в России, где у Бьёркенстама был бизнес, подтверждало существование этой связи.
Около одиннадцати часов зазвонил мой мобильник. Приняв вызов с неопознанного номера, я услышал в трубке женский голос:
– Это Харри Свенссон?
– Точно.
– Простите, что отозвалась не сразу, я была на работе… Это Бритт-Мари, фотограф… Бритт-Мари Линдстрём…
Я объяснил ей, что меня интересует снимок, который она сделала в гавани в Мёлле: миллионер Якоб Бьёркенстам на фоне белого автомобиля. Скорее даже этот автомобиль.
– Вы ведь, наверное, сняли больше. Есть еще фотографии?
– Не так много. Меня торопили. Всего-то щелкнула раз семь или восемь, в лучшем случае.
– Я не знаю, каким образом… – смутился я, – но нельзя ли увеличить изображение автомобиля, по крайней мере, той его части, где номер?..
– Не совсем понимаю, о каком автомобиле вы говорите, – замялась Бритт-Мари.
– На снимке есть машина, приглядитесь… возле отеля. Рядом с ней курит какой-то толстяк…
– Хорошо, я попробую, – отозвалась женщина в трубке. – Картинки перешлю вам завтра утром, идет?
Я сообщил ей адрес электронной почты.
– И еще, мне нужно связаться с автором статьи, но он не отвечает…
– Его я совсем не знаю. Мы виделись в гавани, но только и успели, что сделать друг другу ручкой. Когда я подъехала, он уже закончил с интервью и садился в машину.
– О’кей, буду ловить его дальше, – отозвался я.
Сделав звонки, я отправился к Арне. На экране мелькали кадры новостей Си-эн-эн: бомбежки в Ираке, Сирии или секторе Газа… Женщины с воздетыми к небу руками, оборванные ребятишки среди опаленных руин… Дремавший в кресле старик не заметил, как я выключил телевизор.
Слушая громкий храп Арне, я невольно усомнился в том, что его дом – самое безопасное место для девочки. С моей стороны было, пожалуй, необдуманным и легкомысленным поступком обещать ей здесь надежное укрытие.
Чего я только ни боялся – леса, заброшенных кораблей и заводских корпусов, – но только не темноты. Да и кто станет утверждать, что шведская ночь накануне праздника летнего солнцестояния может быть темной и зловещей! Тем не менее в постели мне было не по себе, и это притом, что мне и раньше приходилось ночевать у Арне. Сквозь привычные ночные шумы прорывались странные, пугающие меня звуки.
Арне храпел.
Ветка царапала крышу.
Что-то упало с дерева и стукнулось о землю.
Потом в траве прошелестел ветер.
Ударился о стену ставень.
И при каждом шорохе у меня неприятно щекотало в желудке.
В оконные стекла стучали дождевые капли. Мне показалось, что ветер усилился.
При следующем порыве капли застучали в окно, как горошины.
На кухне затарахтел холодильник.
Потом мимо дома проехал автомобиль. Он как будто развернулся и встал.
Нервы мои натянулись еще сильнее.
Теперь мотор работал на холостом ходу.
Хлопнула дверца, послышались голоса.
Мотор смолк.
Снова хлопнула дверца, но шагов я не услышал.
«Должно быть, соседи», – подумал я.
Слева от Арне жила Йордис. Дальше стояли другие дома, с незнакомыми мне обителями.
Я попытался расслабиться и еще раз прокрутил в голове события последнего дня: появление девочки, мужчин, которые ее преследовали, вторжение в мой дом, загадочную виллу, байкеров, Якоба Бьёркенстама и снимок в газете, которого так испугалась девочка.
Все это меня нисколько не успокоило.
Тогда, вместо того чтобы считать овец, я принялся перечислять составы футбольных команд. Но запнулся на «Манчестер юнайтед», потому что никак не мог вспомнить, кто был центровым, кроме Стива Брюса, в их встрече с гётеборгской IFK в матче на Кубок Швеции в девяностые годы. Он был высокий, я буквально видел его перед собой. Конечно, я мог бы справиться в «Гугле», но в моем случае это было бы откровенное жульничество.
Тогда я прислушался, не отдавая себе отчета в том, что, собственно, хотел услышать. Потом решил посмотреть на девочку и поднялся с постели.
Она казалась погруженной в глубокий, спокойный сон.
Как и весь Андерслёв, кроме Харри Свенссона.
Я вернулся в постель.
* * *
На первых порах она не придавала этому большого значения, но со временем поняла, что ожесточенные дискуссии между сыном и родителями на повышенных тонах означали, что тот в чем-то потерпел неудачу. Такое случалось нередко. Очевидно, он был не таким успешным, каким хотел казаться.
Сама она, как и ее супруг, участвовала в том, что называлось их семейным бизнесом. Это ее изображение красовалось на упаковках всевозможных продуктов: булок и колбасы, пакетов с замороженной клубникой, птичьими тушками, котлетами, на лотках с нарезками и прочими вкусностями. Поначалу это казалось ей забавным, а потом порядком смущало, и она стала избегать магазинов, торгующих продукцией счастливого семейства. Кроме того, супруг вдруг решил, что ей пристало закупаться исключительно на Эстермальмском рынке.
Когда родился сын, появился новый рекламный снимок.
На нем была и любимая собачонка свекрови. Она сидела на коленях хозяйки и выглядела счастливее их всех.
Когда она умерла, сделали другой снимок, с новой собакой.
Эта реклама красовалась на магазинах низких цен, которыми владел ее свекор, по всей Швеции. В рекламном бюро снимок снабдили коротким текстом о том, как важна семья, особенно в наше время. В чем особенность именно нашего времени, не уточнялось. Вопрос о том, как именно влияет крепость семейных уз на толщину колбасной нарезки, также оставался открытым.
И только ей одной это казалось забавным, так что она смеялась каждый раз, вспоминая эту рекламу.
* * *
Когда ее родители развелись, дочь с матерью продолжали жить на отцовском подворье, в отдельном доме. Ей повезло: из всех возможных вариантов она предпочла бы этот. Некоторые из ее одноклассниц жили неделю с мамой, неделю с папой, другие проводили с отцами только воскресенья.
Здорово, что им с мамой не пришлось переезжать, и она в любое время могла выбирать между отцовской виллой и домом, где жила ее мама.
Отец с матерью оставались друзьями. Другие мальчики и девочки сильно страдали от постоянных ссор между родителями – из-за одежды, семейных обязанностей, из-за того, кому что делать, кому заезжать за ребенком и кому за ним присматривать, но прежде всего – из-за денег.
Ее мама занималась магазином при ферме: торговала картофелем, помидорами, луком, ревенем, яблоками, соками, огурцами, свеклой, цветной капустой, салатом и всем прочим, что только может производить крестьянское хозяйство.
В то утро мама сварила кашу и устроилась за столом с чашкой чая и утренней газетой. Дочь, в отличие от нее, пила только кофе, к этому ее приучил отец. Девочка наливала себе молоко и уже собиралась завтракать, когда во двор завернул автомобиль.
Поначалу они не отреагировали. И покупатели, и поставщики постоянно подъезжали к магазину на машинах. Иногда на велосипедах – такие звонили в подвешенный на крыльце колокольчик. Но на этот раз через открытую дверь послышались раздраженные мужские голоса. Мать с дочерью насторожились. Потом что-то громко щелкнуло, хлопнула автомобильная дверца. Судя по звуку, машина выехала со двора.
– Что за черт? – раздраженно спросила мать.
Она отставила чашку, бросила газету на пол и выбежала за дверь.
Девочка оставалась на месте, пока не услышала крик – пронзительный, душераздирающий. Тогда она тоже выскочила во двор и, обегая угол дома, столкнулась с матерью, которая пыталась ее остановить, но было поздно.
Девочка уже увидела отца, неподвижно лежавшего на дороге.
Лицом вверх, с приоткрытым в безмолвном крике ртом.
Она сразу поняла, что папа мертв.
Ей захотелось кричать, но что-то сдавило горло.