…Больше одиннадцати лет прошло с той кошмарной ночи. Почти девять лет с того дня, когда я решилась на то, чтобы дополнить Колину книгу. Многое изменилось за это время, очень многое. Да, наш корабль плывет, и плывет он своим, проложенным самой жизнью, курсом. Рифы на этом пути тоже встречаются. Не всегда их удается обойти, далеко не всегда…

Четыре года назад, в 2012-м, с Колей внезапно случился нервный срыв. Судорожный приступ. Очень сильный. Мы так и не поняли из-за чего. Могли быть десятки причин, вплоть до грозы. Он две недели пролежал в Склифе. Врачи констатировали: погибли нервные окончания клеток мозга, отвечающих за координацию движений. Если раньше он мог играть в теннис, ходить по лесу, то теперь самостоятельно ничего этого делать не может. И я пришла к выводу, что должна стать медсестрой. Он ведь может встать и вдруг упасть. Нужно, чтобы кто-то всегда был рядом. Но сдаваться нельзя, надежда всегда умирает последней, и мы поехали в Китай, где нам пообещали, что, может быть, координацию восстановят. Провели там три месяца, но такого результата, чтобы утраченные функции полностью вернулись, не достигли. Организм китайским медикам удалось укрепить, но чуда не произошло. Этого не случилось, и мы решили: нет так нет. Мы, конечно, когда вернулись из Китая, дали запрос в Америку, Швейцарию, Германию, в самые лучшие клиники хирургические – что они могут нам предложить? Они ответили, что ничего не могут предложить, кроме реабилитации. То есть то, что мы делаем здесь.

Два года занимались у замечательного Дикуля в его реабилитационном центре физкультурой, чтобы поддерживать в тонусе мышцы. Эти два года прошли, мы с чувством искренней благодарности за оказанную помощь покинули стены дикулевского центра и окончательно переехали на дачу. Как сказал нейрохирург Владимир Викторович Крылов: «Сделано практически все, на что способна современная медицина, больше ничего сделать нельзя». Это ни в коем случае не приговор, а констатация факта. Значит, надо принять то, что есть, это осознать и с этим жить. Очень желательно не в Москве, где люди черт знает чем дышат, а там, где воздух свежий и чистый. Кроме этого, надо почаще ездить к морю, чтобы вдыхать целебный приморский озон. Необходимо и мозг постоянно тренировать, а для этого надо больше читать вслух, вспоминать стихи… Мы идем с Колей гулять и поем песни: я начинаю, он подпевает: память у него сохранилась замечательно, несмотря на все, что случилось с ним… Жизнь, иными словами, продолжается. Мы так же, как и прежде, ходим в цирк, в кино, в театр. Вот сейчас будет Пасха, к нему приедут друзья, вся его гримерка…

Мы ездим в Тунис, Египет, Дубай, так сказать, по «озоновой программе работы с мозгом». Он очень любит тепло, очень любит солнце, очень любит море. Там, опять же, читаем, поем; что только ни делаем, у нас свой театр на дому.

В этом году были зимой в Испании и там познакомились с женщиной с Украины. Ее зовут Валя, она полностью парализована. Мышцы атрофированы: редкая, неизлечимая болезнь. Человек не может ни голову повернуть, ни руку поднять. Она просто как мумия. Живет на кислороде. Ее муж сказал, что она большая поклонница Николая Петровича и очень просит прийти к ним. Я Коле стала объяснять, и он через минуту понял: человек болен тяжело, мы должны помочь человеку. Мы пришли. Он сразу сориентировался, сказал: «Здравствуйте, красавица! Как вы хорошо выглядите! Какая у вас стрижка!» Стал читать ей Есенина, Пастернака. Мы спели всю «“Юнону” и “Авось”», от первой арии до последней. Я за Кончиту, он за Резанова, я – все женские роли, он – все мужские. Мы стали ходить туда, чтобы создавать ей настроение. Рассказывали обо всех наших спектаклях, в каких странах с ними были, как нас там принимали. Обо всех постановках, которые видели в Лондоне, Нью-Йорке, Париже, Праге, Кракове. О Пьере Кардене и Мадам Мартини. О «Sorry» и «Чешском фото». О том, как чуть было не замерзли на вершине горы и как спасали нас наши друзья. О кинофильмах и книгах, о том, с чего начинали и какой триумф вызвал в Москве «Тиль». О том, как поклонницы крали из витрин Колины фотографии, а однажды прямо из гримерки увели обручальное кольцо… И она сказала: «Господи, в конце жизни Он подарил мне такое счастье увидеть вас и вас услышать…» Коля прекрасно все понимал. Понимал, что работает здесь актером, создает атмосферу радости жизни… Когда мы уезжали, она так плакала, спрашивала: «Вы приедете на следующий год? Вы приедете?» Она, кажется, из Харькова, бывшая спортсменка, и вот такое несчастье… Коля сам много отдал спорту, все понимает. Он ей говорил: «Приедем на следующую зиму! Жди!» Мы ей часто из Москвы звоним, чтобы как-то поддерживать.

Я знаю, что полного физического восстановления добиться невозможно. Мне невролог об этом сказал. Может быть, безжалостно, но честно: «Запомните: прежнего Николая Караченцова у вас никогда не будет. Не вернутся ни быстрота движений, ни прежняя острота мышления. Это теперь человек с физическими недостатками, но это ваш любимый человек». И уже после реабилитации, после всего почти невероятного, что сделали врачи, я свыклась с мыслью: «У меня теперь такой вот ребенок».

Долго не могла это принять, а потом мы с Колей это приняли. Нельзя же в конце концов прыгнуть выше Господа Бога, это никак не получится. Никому не под силу. Такие вершины ни одному смертному не дано преодолеть. И мы поменяли ритм нашей жизни.

Осенью и весной живем на даче, летом и зимой уезжаем на море. Ходим на все премьеры в наших любимых театрах. Были на выставке произведений Валентина Серова. Договорились с устроителями, и нам дали замечательного экскурсовода. Она два часа водила нас по этой выставке, потрясающе интересно рассказывала о жизни и творчестве выдающегося живописца – Коля очень любит Серова, и я тоже очень люблю. И что нас поразило. Мы знаем всех великих художников мира, а знают ли на Западе Валентина Серова? Экскурсовод говорит: «Нет». Я говорю: «Это что – наше любопытство? Нам хорошо знакомы и Шекспир, и Босх, и Рафаэль, и Эмиль Золя, и Бернард Шоу, и Кафка… Мы знаем западных художников, писателей, поэтов не только первого, но второго и даже третьего ряда, а наших самых уникальных, самых выдающихся живописцев почему-то не знают…» Она говорит: «Да, это так. Вот только сейчас мы будем пытаться устроить в Европе большую выставку Валентина Серова». Мы, конечно, за Серова порадовались, но ощущение горечи сохранилось. Мы можем говорить о Босхе, о Кранахе, о Рафаэле, о Гогене, подробно обсуждать эпоху Возрождения или Романтизма, говорить о творчестве многих западных гениев, а наших мало кто не знает. Коля сказал: «Меня это даже не поражает. А что тут может быть удивительного? Мы, когда приехали в Париж с «“Юноной” и “Авось”», в этом убедились». Он прав. Зрители парижские не верили, что в России может быть такой театр, могут быть такого масштаба актеры, такого эмоционального накала, с такой пластикой и такими вокальными данными. Не верили до тех пор, пока не увидели своими глазами…

Сейчас таких масштабных театральных выездов нет. Отсутствуют средства. Очередной кризис, пришедший следом за внеочередным. Кризис нравственный, культурный, финансовый. Нас ведь Пьер Карден, великий меценат, возил за свой счет. Это был его грандиозный подарок. Но мы и по России очень много ездили. Каждый год месяца два-три театр на гастролях. Все лето проводили в нашей стране. Играли на лучших площадках, при полных аншлагах в Риге, в Ереване, в Тбилиси, в Минске, в Баку… География такая обширная, а гастроли такие замечательные, насыщенные такой бездной впечатлений, что целую книгу можно об этом написать. Кстати, если бы не случилась с Колей эта катастрофа, он бы свою книгу продолжил и наверняка об этих наших поездках написал много замечательных страниц.

Он бы и в творчестве много нового достиг, если бы не погибла треть голосовых связок. Из некогда богатого голосового диапазона остались только самые низкие ноты. Голос поэтому у него такой низкий и хриплый. Тем не менее мы хотели сделать спектакль, где бы он читал Пастернака, точнее, фрагменты переписки Бориса Пастернака и Марины Цветаевой. Мы очень хотели сделать этот спектакль, потому что сохранились записи его прежнего голоса. Попробовали; потом поняли, что нет, лучше этого не делать, потому что все-таки сцена – слишком трудно для него. Это как в балете. Танцуют, пока есть прыжок, пока есть вращение. Сцена предполагает здорового человека… Стали размышлять, что бы еще придумать для Коли. И тут нам Минская киностудия предложила «Возвращение белых рос», продолжение известной кинокартины. Его попросили сыграть эпизод возвращения главного героя. Поехали в Минск сниматься.

Это, конечно, было волнительное событие. Перед съемками Коля не спал всю ночь. Приехали утром на съемки, и эпизод, в котором он говорил героине: «Я вернулся! Я вернулся! Родная, я вернулся!», сняли на таком эмоциональном подъеме, с таким чувством, что плакала вся съемочная группа. Группа вообще оказалась замечательной. Люди удивительной теплоты и доброты. Я им еще в Москве, когда они нам позвонили, сказала: «Он плохо говорит, он плохо ходит… Вы это понимаете?» «Мы все понимаем. Но эта картина о том, что человек, весь измученный, больной, преодолев невероятные муки и страдания, возвращается к своей жене, к своей дочке, ставшей уже взрослой…». Мы приехали на премьеру этого фильма. Зал в финале, где Коля играл возвращение, встал. Все аплодировали и плакали. Для нас же самое главное было то, что он сказал: «Смотри, прошло столько лет, а я творчество не забыл свое. Я смог это сделать». Я говорю: «Конечно, Коленька, ты смог это сделать. Ты ничего не забыл».

Были планы и по участию в совместной российско-американо-японской картине – продолжении «Электроника»: «Электроник-2». События разворачиваются 25 лет спустя. Колин герой – уже не лихой Урри с криминальным прошлым, а старый, утомленный человек, отсидевший в тюрьме, попавший в аварию… Он – на стороне Электроника. Он занимается главным для него делом: спасением мира от терроризма, чтобы в мире царили радость, покой, счастье, чтобы такие дети, как Электроник, находили свое место в жизни и были счастливы. Вот это такая главная задумка. Режиссер Броумберг прислал нам синопсис. Мы его прочли, и Коля готов был сниматься. Он готовился сыграть этого человека с очень сложной судьбой. Но как-то дело замялось, и съемки в «Электронике-2» не состоялись.

Недавно были в Санкт-Петербурге. Нас пригласили на вручение театральной премии «Фигаро». И, как всегда, за семь питерских дней посетили все самые любимые театры. Ходили и в Эрмитаж. Мы сначала туда позвонили. Нам дали гида. Эта очаровательная, молодая девушка спросила: «Что вы хотите увидеть?» Коля сказал: «Покажите нам самые выдающиеся полотна из вашей великой коллекции». И мы за два с половиной часа увидели все эти выдающиеся полотна, о которых эта очаровательная молодая девушка рассказывала с таким трепетом и таким потрясающим знанием предмета, что в конце Коля целовал ей руки и горячо благодарил за профессионализм: «Спасибо, спасибо вам большое».

Когда мы были в Санкт-Петербурге, нам позвонили: «Не согласится ли Николай Петрович сыграть роль старого Онегина в мюзикле по мотивам Пушкинского романа?» Онегин оказывается в Париже, в какой-то клинике при монастыре, очень старый, изможденный жизнью. И вспоминает, что непоправимой ошибкой было то, что он отказался от любви Татьяны… Спектакль необыкновенной красоты, декорации потрясающие, костюмы, музыка… ну все сделано талантливо в самом высоком смысле… После спектакля, который очень понравился и ему, и мне, я говорю: «Коля, смотри. Действие на три часа. Ты появляешься вначале: твоя сцена; следующий твой выход в конце, в финальной сцене, когда закончилась земная жизнь героев, и души их соединяются на небесах – Онегина и Татьяны. Она поет ему, что все равно это любовь, она непобедима, и там, на том свете, наши души будут вместе… Она обнимает его, и тут актер, который замечательно играл старого Онегина, поднимается с кресла… Ты, конечно, это тоже сыграешь, но силы для этого большие нужны». Продюсер, выслушав мои соображения, сказал: «Мы все придумаем для Николая Петровича, чтобы ему не надо было подниматься. Мы все запишем под его голос, найдем точный тембр, сделаем вообще все, что необходимо, выстроим всю сцену под него…» Потом, когда приехали в Москву, Коля мне говорит: «Ну я не знаю, смогу ли я украсить в своем физическом состоянии этот спектакль. Мне бы хотелось, чтобы я свой вклад внес, но боюсь, что буду для них слишком большой нагрузкой». Я говорю: «Ну что ты так переживаешь? Конечно, тебе хочется сыграть эту роль, но, если это не дается, то что же делать».

Я понимаю, что такое для него вот эта трагическая невозможность выйти на сцену и выложиться на ней так, как он умел это делать. Невозможно было представить, что никогда больше этого не будет, что началась совсем другая жизнь Николая Караченцова. Жизнь человека, который более тридцати лет пребывал в жесточайшем творческом цейтноте. Много снимался в кино, часто гастролировал, вел мастер-классы, не забывая ни на минуту о своей главной работе в театре «Ленком». За чем он гнался? Куда спешил? Эти вопросы Коля часто задавал себе, но не всегда находил на них ответы. Трудоголик? Да, конечно. Он говорил, что почти патологически любит то, что делает. Говорил: сам не знаю, сколько мне Господь отвел еще жизни, поэтому тороплюсь успеть как можно больше. Иногда вдруг спохватываюсь и думаю: «Надо же, еще один год без отпуска пролетел… Опять месяц без выходных… Жизнь проходит, а я все суечусь, суечусь…» Времени всегда не хватало. Такая сумасшедшая круговерть, что некогда покататься с сыном на лыжах, попариться в баньке, а после с кружечкой пива посмотреть всей семьей веселый фильм. Некогда собирать марки и коллекционировать бабочек. Возможно, из-за работы он что-то упустил в жизни, но всегда любил этот бешеный ритм, в котором жил, не обращая внимания на строгие предупреждения: «Нельзя вам столько играть, с такой силой перевоплощаться. Вы можете умереть».

У него еще не было такого опыта, который появился с годами, но при этом шло много спектаклей. Он просто кидался в работу, как в какую-то пропасть. Срывал голос, рвал связки на ногах. Тогда же понял: если спектакль прошел хорошо, получаешь эмоциональную подпитку такой мощности, что благодаря ей можно жить бесконечно. С другой стороны, работа актера в том и заключается, чтобы тратить нервы и отдавать всего себя зрителю… А уставал от чего? Сам говорил, что больше всего устаю от безделья.

Знаком ли он был с таким понятием, как творческий кризис… Якобы такой человек, живущий в таком ритме, у которого за плечами столько сыгранных ролей, сотни гастролей, невероятный успех «Тиля» и многолетний триумф главной роли в спектакле «“Юнона” и “Авось”», ни в каком творческом кризисе не может находиться «по определению». Это не так. Он и с творческим кризисом тоже был очень даже знаком. Точной формулировки, что это такое, у него не было. Он говорил так: «Бывает, хочется запереться на даче и просто смотреть в небо. Не знаю, с чего вдруг, но иногда меня начинают страшно мучить вопросы: «А не повторяю ли я себя старого в новых ролях? Не размениваюсь ли на мелочи?» Вопросы, сами понимаете, для любого художника сложные и мучительные. Силы какие нужны, чтобы еще и это преодолеть. Но преодолевал. Свои депрессии и кризисы старался никому не показывать, поскольку, по его словам, мама с детства учила не перекладывать боль на других. А когда выходил на сцену, то всегда с убеждением, что не имеет права играть хуже только потому, что донимают какие-то внутренние ужасы и кошмары.

Не избежал он и знаменитых вопросов о том, что вот, мол, талантливые люди нередко подвержены вредным привычкам. Не знаю, почему это так интересно, но в десятках интервью, которые он дал, был этот, видимо, неизбежный вопрос: «А вы им тоже подвержены? Вот вы, знаменитый Николай Караченцов. Вы курите сигареты «Прима» одну за другой, а ведь есть и такие, которые не только курят, а еще и водку глушат стаканами и даже бутылками. Можно все-таки пропить талант?» На это он отвечал: «Можно! Очень даже легко! Проще простого!» Он и в самом деле был неоднократно свидетелем этого печального процесса. Своими глазами видел, что, как только человек позволит себе выпить перед выходом на сцену, считайте, он сделал шаг в пропасть. Еще немного – и упал. И разбился. И уже ни за что не собрать. Поэтому надо сразу определить, что важнее: пить водку или выходить на сцену. Эти вещи несовместимые. Либо то, либо это. Не стану скрывать, что когда-то, очень давно, и в его жизни возникала подобная дилемма, но, слава богу, сделал правильный выбор. Именно потому, что репутацией актера всегда дорожил, ставил выше всего остального.

Он почти сорок лет выходил на сцену одного и того же театра. Ни разу за эти годы не думал о том, чтобы уйти из «Ленкома». Уволиться из театра на улице Чехова? Да вы что! Это – все равно что уехать в эмиграцию и там пропасть навсегда в чине «соискателя мелких ролей в незначительных эпизодах». Чтобы решиться на пожизненную эмиграцию, надо испытать какую-то сильную боль. Человек должен на что-то так сильно обидеться, чтобы нельзя было не уехать. Но никого и никогда, кто сделал этот шаг, Коля не осуждал. В конце концов, человек полагает, а Бог располагает.

Для него «Ленком», со всеми его проблемами и недостатками, представлялся целой страной, где много невероятно трудной, но потрясающе интересной работы. При том что нет такого коллектива, тем более творческого, который обходится без интриг. Пытались вовлечь и его. Например, Караченцов с Олегом Янковским тайно договариваются любыми путями «убрать со сцены» Марка Захарова, чтобы привести в театр другого режиссера. Такого не было. Никогда. Как не было никогда между актерами идеальных отношений. Люди талантливые, очень сложные, легко ранимые, амбициозные… Коля не скрывал, что «в театре, наверное, нет ни одного звездного актера, с кем бы я не ругался и не скандалил». Во время репетиций бывали такие моменты, когда у кого-то что-то не получалось, и актеры видели друг друга не в самом лучшем свете. На сцене звания и награды остаются за кулисами. Образуется некий цельный организм, в котором работа всех органов взаимосвязана. Однажды был такой случай, когда он хотел одному актеру дать, что называется, по голове за хулиганское поведение на сцене. Пока шел спектакль, умудрился вмазать ему втихаря, а уже после выхода на поклон разъяренным ворвался в его гримерку с криками «Убью!». До рукоприкладства, к счастью, не дошло, поскольку этот актер быстро все понял и поклялся больше так не делать.

О том, по каким законам он живет в профессии, Коля высказывался развернуто, с некоторым, так сказать, «философским достоинством»: «Единственным инструментом артиста является он сам». Не согласиться с этим невозможно. Нервная система артиста, его тело, его голос, лицо, его психические и физические данные – и есть этот инструмент, единственный и неповторимый. Артист работает на пределе сил и возможностей, добиваясь совершенства, «подстраиваясь» под каждую новую роль. Возраст, конечно, на месте не стоит, а значит, и к нему надо уметь подстраиваться, и к требованиям времени. Другого пути нет. Это – единственная возможность, став артистом, остаться им».

Вспоминаю опять наши гастроли во Франции: врезались в память навсегда. Коля об этих гастролях очень подробно написал. В своей книге «Контакты на разных уровнях» Марк Захаров тоже об этом рассказал. И признался, что… «мало написал о Николае Караченцове»… Он объяснил, почему не удалось ему больше: «Это не так просто сделать. Да и мнения, честно скажу, в иностранной прессе о нем резко разделились. Некоторые писали о Караченцове как о звезде, другие – как об очень большой звезде. Я, чтобы в корне отличаться от зарубежных авторов, хочу написать о нем как о редкой суперсверхсуперзвезде, медленно переходящей в стадию сверхсверхсуперсупер большой звезды…» При всей ироничности этих строк нет в них ни суперсверхзвездного, ни просто звездного преувеличения. Есть констатация факта в исполнении Марка Анатольевича Захарова.

Много свидетельств и о «парадоксе Караченцова». Помимо его собственных соображений об этом самом «парадоксе». У него, можно сказать, почти вся книга об этом, как он его всю жизнь преодолевал. И как, попав в труппу театра, выходил на сцену в ролях все более ярких и сложных. Его популярность росла и пика достигла, когда он вышел на сцену в образе графа Резанова. Кино, безусловно, эту его популярность преумножило многократно. Он замечательно описал, как начал сниматься в кино и, сыграв в «Старшем сыне», фильме телевизионном, прославился на всю страну как еще очень молодой, но очень талантливый актер.

О его работах на сцене верно писали, что его лучшие роли долго живут, но не теряют своей «многолетней популярности». А это ведь тоже огромная заслуга, особый талант, чтобы годами играть одно и то же, а зрителям не только не приедается, а совсем наоборот. Поэтому популярность его с годами не ослабевала, а набирала обороты. «Тиль» больше семнадцати лет шел с неизменным аншлагом, граф Резанов с еще большим аншлагом любил Кончиту на сцене «Ленкома» больше двадцати трех лет. Эти роли за все это время ни разу не изменили ему. Ни духовно, ни физически, ни нравственно. Жаль, что в родном нашем театре не у всех эти качества оказались на той же высоте.

Теперь, когда столько лет прошло и случилось с ним то, что случилось, мы стараемся связей с великим искусством театра не прерывать. Он ведь по-прежнему значительная часть нашей жизни, органика нашего существования на этом свете. Бываем и в МХТе, и в Большом театре, и в «Ленкоме», и во многих других. Иногда спектакли выдающиеся, а иногда такие, когда хочется уйти после первого действия. Мы оба убеждены, что спектакль должен переворачивать душу человеческую, а иначе он просто не нужен. Чтобы так же было, как тогда, когда у нас в «Ленкоме» Тевье-молочника играл Евгений Павлович Леонов. Именно за выдающуюся игру на сцене Колю в Кракове восторженные студенты на руках из театра выносили. А Татьяна Ивановна Пельтцер в пьесе «Три девушки в голубом»? Это была даже не актриса, а человек, который умел перевоплощаться, принимать разные образы… Инна Михайловна Чурикова, актриса выдающаяся в самых разных амплуа и в театре, и в кино; они гениально работали с Колей в «Sorry». А теперь иногда смотришь спектакль и думаешь: «А зачем быть артистом?» На сцене человек не играет, а просто повторяет заученный текст. Нет образов, живых людей нет. Ни переживаний, ни страстей. В зале сидят зрители и не понимают, зачем билеты купили, зачем пришли; кто-то смотрит в потолок, кто-то в свой мобильник… Но вот недавно были на спектакле Олега Павловича Табакова «Юбилей ювелира». Два актера – он и Наталья Тенякова. Смотреть это можно бесконечно, настолько высокий профессионализм и накал чувств. Гениально сыгранная пьеса об уходе человека из этой жизни, о потрясающей силе любви.

Видели мы и замечательные спектакли в Санкт-Петербурге, которые нас взволновали. Значит, по-прежнему есть выдающиеся постановки. Их хочется смотреть многократно. И от этого еще печальней, что формализм все глубже проникает в русский театр, когда никто уже не создает образов на сцене. Таких, которые создавали, например, Иннокентий Смоктуновский, Михаил Ульянов, Юрий Яковлев, Олег Янковский, Александр Абдулов, другие замечательные мастера.

Ушли навсегда многие наши друзья. Осталось всего пять человек из всего Колиного курса. Да, пять человек из двадцати, поступивших в школу-студию в 1963-м. Но что же делать. Появляются новые имена, новые люди приходят на сцену. Самые лучшие, самые талантливые что-то постоянно ищут и что-то находят. Так, как Марина Неёлова, актриса старшего поколения, о дружбе с которой писал Коля. Она виртуозно играет Башмачкина. Маленького, казалось бы, совсем ничтожного человека, но это он у всего мира спросил: «Зачем вы меня обижаете?» Один из самых потрясающих героев русской литературы.

И другие актеры очень талантливы. Они неповторимы в своей сценической индивидуальности. Коля тоже был этим интересен. Прежде всего своим «я». Своим взглядом художника. Недаром существует выражение «неповторимый рисунок роли». Вот у Коли в самых его значительных ролях есть этот рисунок, который невозможно повторить. И тут сравнение с художником – самое верное. Босх пишет одно, а Брейгель совсем другое. У одного на полотнах – ужас и безысходность, а у другого есть все-таки какая-то надежда, вера в то, что и самую мрачную безысходность можно преодолеть. Преодоление собственного, казалось бы, безвыходного положения в человеческих силах.

И в нашей жизни с Колей есть эта борьба. Борьба за то, чтобы выстоять, за то, чтобы эта жизнь была достойной. Это относится не только к нам. Я о том, чтобы инвалиды не были людьми какого-то иного сорта. Да, физически они отличаются, но разве это причина их как-то отделять? Они, как и все остальные, должны иметь такую же возможность ходить в театры, на любые концерты, в библиотеки, всюду и везде; чтобы повсюду были для них специальные лифты, спуски… А то у нас как. В одном месте что-то сделают для них, а в сотнях других и конь, как говорится, не валялся. Это же неправильно. Все должно быть сделано, чтобы создать людям с физическими недостатками нормальные условия жизни. Но такой повсеместной инфраструктуры пока нет. Нет и повсеместного уважения к инвалидам. Это недопустимо и ужасно. И эту печальную ситуацию очень трудно преодолеть.

Я имею право об этом говорить. Я знаю, что это такое, когда человек внезапно оказывается в таком положении, в каком оказался Коля. Бороться с этим невероятно трудно. Тем не менее куда бы я ни приезжала, повсюду люди, когда видят меня, благодарят: «Спасибо вам за Николая Петровича! Спасибо, что он живой! Спасибо, что выстояли, не сдались! Вы правильно делаете, что ходите с ним в театр!»

А есть и другие. Есть и такие, которые говорят, что я слишком зачастила на телевидение, что якобы мой больной муж – мой личный пиар. Тут я цензурного слова не подберу, чтобы это назвать. Какой личный пиар? Это, по меньшей мере, крайне несправедливо. Да, я участвую в телевизионных передачах, но не потому, что я – такая вот героиня, подвижница, великая русская актриса, это Коля – великий русский актер. Я это делаю только лишь потому, что выстояла рядом с ним, что отстаиваю его жизнь. Люди должны знать об этом. Я, может быть, повторяюсь, но обязана говорить постоянно о том, что инвалид имеет право на достойную жизнь. У людей лишь физическая неполноценность, но духовно они полноценны. Однажды Коля одному журналисту, который мне вдруг начал выговаривать: «Что это вы все таскаете его по театрам, по концертам. Сидели бы лучше дома», хорошо сказал: «Слушай, сынок! Я болен физически, а ты духовно. Я тоже хочу ходить в театр… И неизлечим ты, а не я. Убогий ты нравственный урод!»

Мы помогаем людям с физическими недостатками. Деньгами, достаем билеты в театры, договариваемся с врачами… Делаем все, что в наших силах, чтобы поддержать этих людей. Я убеждена, что в наше время милосердие – такое качество человеческой души, которое трудно переоценить. Качество, к сожалению, редкое.

Жизнь сейчас очень жестока. Люди безжалостно толкают друг друга, хотят прорваться к первой линии, добиться славы, наград, денег, положения, а милосердия все меньше и меньше. Я бы сказала, душевного благоденствия очень мало. И пусть сегодня меня нет на сцене, но всей своей жизнью хочу сказать: «Люди, будьте милосердны. Не проходите мимо. Мимо не только человека, с которым случилось несчастье, и он не такой, как вы, а мимо собаки, кошки. Постарайтесь помочь всякому живому существу, которое в этом нуждается».

О том, насколько это важно, опять же по себе знаю. Мы, когда в Испании жили, кормили двенадцать кошек бездомных. Потому что они просто пришли. Сели и сидят у крыльца. И я им стала давать еду, и они стали к нам каждый день приходить. И там же, в Испании, встретили эту женщину из Харькова. Мы ее тоже поддержали. Думаю, что, если бы так все поступали, было бы в мире меньше жестокости и равнодушия.

Люди очень спешат жить. Забывая о том, что вот придет жизнь к финалу и придется отвечать на главный вопрос: «А ты что сделал для других? Ты кому-нибудь протянул руку помощи? Или ты только сам бежал впереди, награды надевал на себя, деньжатами разживался, бился за квартиры, за виллы, за автомобили, за яхты… И куда ты с этим теперь?»

Однажды мы с Колей в Королеве, неподалеку от которого наша дача, подъехали к кинотеатру, и вдруг выезжают из его дверей колясочники – оказывается, у них поездка по области, и вот приехали в Королев. И они, как Колю увидели, подъехали к нему и стали его благодарить так, как будто он продлевает им жизнь: «Молодец, что ты нас отстаиваешь! Давай! Молодец! Колька, давай! Говори, что мы тоже люди! Давай! Давай!» Я потом ему говорю: «Коля, значит, должна была так сложиться твоя жизнь. Ты был знаменитый актер. Ты все умел: петь, танцевать; твои амплуа – комедия, трагедия, фарс, мюзикл – все, что угодно. А теперь ты совсем другой человек. И ты правильно говоришь: надо жить и таким. С правом не только на слезы, но и на улыбку».

Мы стараемся жить в том же ритме, что и раньше. Даже, может быть, еще насыщенней, чем раньше. Театр, кино, книги, занятия живописью, пруд на даче, восход, весенний прилет птиц, наша собака, скамейка у крыльца и множество всего самого разного – благотворная обстановка жизни. У нас две внучки и один внук. Ему уже четырнадцать. Он собирался стать дирижером, а теперь хочет быть кинорежиссером. Разбирается в живописи лучше меня, знает, что Рафаэль написал пятьдесят две «Мадонны с младенцем». Младшей внучке скоро год, старшей одиннадцать. Она занимается музыкой, много читает, знает огромное количество стихов. У нас четыре попугая, множество цветов. К нам приезжают наши друзья. Поем под гитару, читаем стихи. Вспоминаем о том, как работали вместе, ездили на гастроли… Один вспомнит какой-нибудь забавный случай на репетиции, а другой о том, что тех похитителей или похитительниц Колиных фотографий так и не нашли…

А еще, знаете, у нас чудный вид из окна, и есть в этом что-то волшебное. Однажды утром Коля говорит: «Знаешь, что я сейчас увидел?» «Что уж ты такого особенного увидел?» «А я увидел, как совершенно здоровый иду с нашей Эмми по берегу речки, и радостно на душе, и светит луна…» Я ему говорю: «Но что же в этом особенного? Это, Коля, твое творческое мышление. Ты – с детства художник, таким и остался…» А собака, которая при свете луны шла с Колей по берегу речки, у нас давно другая. Тоже лабрадор. Эмми мы взяли после того, как умерла Миля. Она прожила 16 лет и ушла еще в 2005-м, практически сразу после второй операции Коли. Эмми он сам выбирал. У него есть число «7», которое он любит больше всех других чисел. Она как раз седьмой родилась. Окрас шерсти палевый. По всему вылитая Миля. Нашей Эмми сейчас уже десять лет.

Я о многом рассказала, но готова рассказывать еще и еще. О том, например, что приезжал в Москву Жан-Поль Бельмондо, которого дублировал Коля. Я с великим французским актером встретилась в передаче Андрея Малахова. Ему уже за восемьдесят, пережил два инсульта. Он передал Коле самые теплые пожелания; он говорил, что именно в том и состоит огромное свершение, что Коля не сдается. Я потом приехала домой и рассказала ему об этой встрече; он мне сказал: «Ты с Бельмондо встретилась, а я вот так и не смог увидеть человека, голосом которого столько лет говорил для миллионов наших зрителей».

…Его сокурсник по школе-студии Юрий Рашкин живет и работает сейчас в Венгрии. Еще студентом играл на сцене МХАТа, и, по словам Коли, «очень мы все Юрке завидовали». Все эти годы Юра всем, чем мог, поддерживал Колю. Он, быть может, не специально для этой книги, но так замечательно написал, что я его словами заканчиваю эти свои далеко еще незаконченные размышления:

«Прошло уже пятьдесят лет после выпуска нашего курса в театральную жизнь. На мой взгляд, вся Колина жизнь в театре – это вопреки. В театральных вузах при приеме существует такое понятие – «кандидат», т. е. абитуриента принимают, но на испытательный срок. У приемной комиссии поступающий вызывает сомнения. Но остается право у мастера, набирающего курс, убедить комиссию «попробовать» абитуриента – а вдруг получится!.. Виктор Карлович Манюков (наш руководитель курса) убедил комиссию. За год Коля сумел доказать и себе, и приемной комиссии, и Виктору Карловичу, что не зря пробовали… Тут нужно сказать, что это не сваливается с неба, а дается невероятным трудом и усилием воли. Мы не знаем, может быть, приемная комиссия и была права, не увидев в Коле артиста. Но ему был дан шанс, и он сумел распорядиться этим шансом. Проницательность Манюкова и труд Караченцова дали феноменальный результат… Дальше Коля держал бразды правления жизни в своих руках. Много лет, уже будучи артистом театра им. Ленинского комсомола (тогда театр еще не назывался «Ленком»; кстати, это название придумал Коля), его судьба не баловала. Он играл небольшие роли. Наверное, так и продолжалось бы всю жизнь. Приходит в театр Марк Анатольевич Захаров. Собирается ставить спектакль «Тиль». На главную роль приглашает из театра Сатиры Андрея Миронова. Миронова не отпускает Плучек. Захаров видел и слышал, как Коля наигрывает на гитаре на лестничной площадке театра. Решает – а вдруг. Коля опять становится «кандидатом». Марк Анатольевич начинает пробовать работать с Караченцовым. Но за годы небольших ролей Коля, если можно так сказать, растренировался. Он срывает голос. Невероятные усилия воли. Голос восстановлен. Преодолел! Он играет премьеру! После премьеры все в один голос говорят – родился новый артист. Что это? Ну, в какой-то степени – удача. Марк Анатольевич рискнул. Шанс был дан. Коля победил. Но вы же понимаете, какой ценой далась эта победа… Неутолимая жажда победы сопровождает Колю всю жизнь. Вплоть до «“Юноны” и “Авось”». Вплоть до всех спектаклей. Вплоть до всего того, что за тридцать лет он сделал в искусстве… Сейчас Коля в беде. Но нейрохирург Владимир Викторович Крылов дал Коле шанс. Коля уже больше одиннадцати лет борется за жизнь. Ему помогает его жена Людмила Поргина. Что бы про нее ни говорили обывательские глупцы, помогает подвижнически. И он преодолеет».