Вторник, 24 сентября

Впервые за несколько последних дней выглянуло солнце. И, несмотря на то что заснул я довольно поздно, разбудил меня не будильник, а солнечные лучи, ворвавшиеся в спальню сквозь занавешенное окно. Открыв глаза, я первым делом взглянул на часы: двадцать минут восьмого. Мысль о том, что я мог не услышать сигнал будильника, окончательно разбудила меня, но увидев, что в запасе еще целых десять минут, рухнул обратно на подушку. Совсем как воскресным утром, я понежился в постели, протирая глаза, встал и лениво направился в ванную, затем на кухню, затем к шкафу с одеждой, и автоматически, не замечая ничего вокруг, вышел из подъезда.

Утренний чистый воздух, шум просыпающегося города и солнечные лучи, то и дело прорывающиеся сквозь хлопья облаков, улучшили мое настроение, и я подошел к автобусной остановке, улыбаясь новому дню.

Насколько все-таки мы зависим от погоды! Достаточно выглянуть солнышку и подуть теплому ветерку, как на лице расцветает улыбка, и все вчерашние хлопоты кажутся не такими уж важными.

Люди на остановке не замечали погожего дня. Подъезжали автобусы и сигналили машины, а я чувствовал, что кто-то свыше подарил нам утро, наполненное красками и солнечным светом. В такие моменты хочется поделиться радостью с окружающими, обратив их внимание на то, что происходит вокруг – такое обыденное и одновременно такое чудесное.

Я огляделся, выискивая хоть одно лицо, не исковерканное гримасой повседневности и печали. Увы, но даже женщины, с их чувственностью и неистребимой верой в романтику, похоже, сдались в борьбе с серостью и позабыли, что такое свет в глазах. Наверное, снова и снова встречая прекрасного принца на белом коне, который на глазах превращается в пузатый мякиш на грязном осле, поневоле разочарованно склонишь голову. Может быть, вера в сказки не так полезна для восприятия мира таким, какой он есть. Да и какой он есть, этот мир, со всеми его горестями и скитаниями, радостью и успехом? Сразу и не разберешь.

До прибытия автобуса остались считаные минуты, а я, думая о своем, разглядывал обложки журналов на витрине киоска.

– Удивительно – солнце! – произнес сиплый голос за спиной.

Обернувшись, я увидел сидящего на краю скамейки старика. Того бездомного, который всегда здесь. Впервые услышав его голос, я улыбнулся:

– И правда, удивительно. Учитывая ночной ливень, и вовсе чудо! Надо же, куда подевались все тучи?

Старик еле заметно прищурился:

– Все в этом мире появляется из ниоткуда и уходит в никуда.

– Да, – подхватил я. – Можно рыться в научных работах и искать объяснения, но, находя их, только лишаешь себя веры в чудеса.

Он улыбнулся.

– Моего внука никакими объяснениями не убедишь в том, что подарки под елкой оставляет не Дед Мороз. Если сам не захочешь, никто не лишит тебя веры: ни доводы ученых, ни факты материалистов.

Я немного удивился тому, как этот человек строил свои фразы: его внешний вид говорил о простоте и не намекал на образованность. Понятно, что люди могут выглядеть по-разному, и не надо встречать по одежке, – бла-бла-бла! – но я действительно был удивлен. Все мы порой забываем взглянуть в глаза собеседнику и увидеть там мысли, прежде чем услышать эти мысли в его словах.

– У вас есть внук? Сколько ему?

Старик продолжал улыбаться и смотреть прямо перед собой.

– Ему уже десять лет, смышленый мальчик. Говорят, главный заводила в классе. При этом пишет всем контрольные, помогает.

– И все еще верит в Деда Мороза? – улыбнулся я.

– Он верит в чудеса. А Дед Мороз – это ведь не чудо, он и правда есть. В то, что он существует, не нужно верить, это достаточно знать.

Я смотрел на пожилого человека, и улыбка не сходила с моих уст. Он как будто и сам верил в Деда Мороза.

– Вынужден с вами согласиться, – сказал я. – Иногда сам гляжу под елку и ловлю себя на надежде увидеть там подарок. Не купленный, а самый настоящий волшебный подарок!

Старик улыбался, и я улыбался. Внутри все цвело и искрилось. Я почти ощутил аромат мандаринов, снега и тайн, – аромат Рождества. Вдохнув полной грудью свежий осенний воздух, я закрыл глаза. И лишь резкий сигнал клаксона вернул меня на землю.

– Вот и мой автобус, – с сожалением произнес я.

Он медленно поднял глаза, и мы встретились взглядом.

– Торопитесь, а то затолкают, да еще и настроение испортят, – тихо произнес он, бросив добрый взгляд на толпу, спешащую в открытые двери автобуса, словно в райские врата.

Мне стало стыдно за суетливых невежд перед этим спокойным и умным мужчиной, который казался не от мира сего. Я повернулся и шагнул в сторону автобуса, но снова услышал сиплый голос бездомного.

– Когда вы вернетесь, я еще буду здесь.

Я едва успел запрыгнуть в автобус. Издав шипящий звук, похожий на выдох, консервная банка на колесах медленно тронулась с места, а пассажиры – кильки с каменными лицами – уставились кто куда. Сквозь заляпанное стекло я видел, как мой собеседник провожает меня взглядом. В его глазах читались и грусть и радость одновременно. Мудрость, уверенность и в то же время растерянность и беззащитность. Глаза несчастного человека, который в глубине души своей, возможно, счастливее многих. Взгляд отца и деда, взгляд старости, принимающей свою безысходность достойно. И я вдруг почувствовал умиротворенность, увидев в отражении его души правильное отношение к финалу: спокойствие. Когда остановка исчезла из виду, я развернулся, оперся о двери и подумал: «Надо позвонить папе».

Я на работе.

Зайдя в офис и снимая пальто, как всегда поздоровался с секретаршей. Сегодня придраться к моей пунктуальности ни у кого не получится.

– Доброе утро.

– Здрасте, исправившийся работник.

– Солнышко на улице, так хорошо! – произнес я, поправляя вешалку и не обращая внимания на колкости.

– Ага, только толку с того? Один хрен, тебе здесь торчать до вечера, – ответила она, жуя жвачку с открытым ртом.

– Солнце в любом случае приятнее, чем тучи и дождь.

– Да ну? В дождь хоть сидеть и тупить можно, а когда солнце – жалко.

– Тупить?

– Нет, дождь! – она презрительно прищурилась. – Конечно, тупить!

– Тогда представь, что за окном пасмурно.

– Ага, непременно, только вот с воображением плохо, – съязвила секретарша.

– Ну, тогда остается тебе тупить в солнечный день! – парировал я и направился в сторону своего рабочего стола, заметив ее ухмылку мне вслед и вытянутую руку с торчащим средним пальцем.

Я громко поздоровался с коллегами и включил компьютер. На удивление, в офисе было спокойно, словно перед выходными. Всматриваясь в лица сотрудников, я попытался разгадать причину их умиротворенности – то, что мне еще неизвестно. Оставив это, открыл последние документы и, всматриваясь в свои работы, попытался найти ляпы, которые, возможно, не смог разглядеть замыленным взглядом вчера.

«Вроде все в порядке. Почти гениально». Я откинулся на спинку кресла.

И все-таки мне не давал покоя тот факт, что от меня что-то скрывают. Учитывая настроение, царящее в стенах офиса, похоже, я один был не в курсе событий. И я решил отправиться к месту для разговоров – к кофеварке, неторопливо выпить кофе и, по возможности, разузнать обо всем.

Там я встретил лишь нашего прыщавого системного администратора, который, как всегда, что-то жевал. Печенье – судя по крошкам в уголках его губ.

– Привет! – я начал разговор.

– Здорово! – ответил прыщавый парень.

– Приятного аппетита!

– Спасибо, чувак.

– Как тебе денек?

– Охереть – солнце! – воскликнул он.

– Да… Солнце – как весной, но пахнет все равно осенью.

– Не знаю. Когда я ехал на работу, вокруг меня пахло только дерьмом – и на улице, и в автобусе. Когда уже и в офисе завоняло, я, типа, понял – что-то не то. Вот. Прикинь, у меня кошак насрал на кресло, а я сел на его дерьмо! – он искренне засмеялся, выплевывая остатки пищи при каждом выдохе. – Охренеть, я-то думал, вокруг воняет, а это я вляпался, прикинь!

– Да уж, прости, что я тут тебе про аромат осени… – я улыбнулся в ответ.

Тот не унимался:

– Домой приеду – оторву ему яйца и сделаю из них пирожки!

– Пирожки? Хм. Из кошачьих яиц? Креативно, – я брезгливо фыркнул, всячески отгоняя мысль о том, что пирожки из кошек – это слишком яркое и актуальное для меня впечатление.

– Ты так скривился, будто ел такую херь! – парень захохотал, явно чувствуя себя королем юмора.

Я улыбнулся в ответ и, чтобы не выдать то, что меня задело его случайное попадание, отшутился:

– Да я последние лет пять, кроме кошачьих яиц, вообще ничего не ем.

– И что, помогает?

– От прыщей разве что.

Он замолк.

– Котам не нужны яйца, а людям – прыщи! Так почему бы не воспользоваться этим круговоротом яиц в природе? – я хихикал над противником, поверженным в этой словесной дуэли тупого юмора.

– Ладно, не парься, – я по-дружески хлопнул его по плечу и подошел к шкафу с чистыми чашками. – Информирован – защищен! Теперь ты знаешь, что делать.

Паренек зашагал по коридору, сверкая мокрым пятном на джинсах. Видимо, оттирал-таки то, на что сел. А я сделал себе кофе. Нотки горьковатого и вязкого, но в то же время нежного и очень ароматного кофе впились мне в язык, звуча, словно бразильские конго в долине безлюдных плантаций. Я почувствовал прилив сил и получил эстетическое удовольствие от того, что держу маленькую чашечку двумя пальцами одной руки, придерживая крошечное блюдце другой. Прямо как эстет в шикарном ресторане на дегустации. Мне нравилось сидеть на барном стуле, наблюдая начало дня, окаймленного солнечными лучами. Правда, я так и не узнал, почему сегодня все ведут себя слишком спокойно и нарочито отрешенно. Чувствовал, что что-то не так, но человека, который мог бы удовлетворить мое любопытство, я только что ткнул носом в его собственные прыщи.

Допив кофе и сложив грязную посуду в раковину, я вернулся к своему компьютеру, наслаждаясь по пути солнечными бликами на гладких поверхностях офисной мебели.

– Ты доделал «Чашу Ггааля»? – вдруг раздался голос коллеги, симпатичной девушки, не выговаривающей букву «р».

– Да вроде, – я сел за компьютер. – Сделал несколько вариантов, шефу понравился один. Его сейчас добью – и вроде как все с ним. А что?

– Да ничего, пгосто поинтегесовалась. Ты вчега показывал?

– Да, вчера.

– А я только что показала свою габоту, так он сказал все пегеделать. Видимо, надо было вчега показывать.

– А он у себя? В такое время?

– Ага.

– А что вдруг случилось?

Она уткнулась в монитор, давая понять, что большего мне от нее не узнать, во всяком случае здесь и сейчас. И через пару минут спросила:

– Ты кугить пойдешь?

– Я не курю, но составлю тебе компанию.

Мы вышли на лестничную площадку и спустились вниз на один пролет. Окно было чуть приоткрыто, а в углу на подоконнике стояла полная пепельница.

– Вчега он был в хогошем настгоении, – сказала она, прикуривая сигарету.

– А сегодня в плохом?

– Злой, как чегт. Уже тгоих вызывал к себе и, видимо, жестко «пгополоскал». Во всяком случае, все выходят от него, как кголики зашуганные.

– Так что случилось?

– Когда я пгишла, он был уже здесь, а я пгишла пегвая сегодня, – она выпустила густой дым из легких. – Он гасстгоен. Я была у него недолго, но по его телефонному газговогу с кем-то поняла, что кто-то умег. Годственник вгоде.

– Ого… – я приподнял бровь. – Плачет?

– Ага, гыдает!

– Серьезно?

– Да нет, там, видимо, какие-то пгоблемы. Пгосто непохоже, что его беспокоит именно годственник, точнее, теперь уже отсутствие его.

– Хм… Значит, лучше к нему сегодня не соваться, – констатировал я.

– Да уж. Он и так не особо любезен, а сегодня вообще как с цепи согвался. Только жаль, что вся моя габота насмагку.

– Ну, почему же насмарку? Не уверен, что он тщательно запоминает все, что ему показывают, тем более сейчас. Думаю, тебе нужно подождать денек-другой и снова прийти «на ковер», мол, «вот, исправила».

Она несколько раз подряд затянулась и, удерживая дым, кивнула.

– Попгобую. Но все гавно надо чуть изменить дизайн, вдгуг попгосит показать, как было до этого…

Я невольно улыбнулся, так как фраза «все гавно» звучит специфически из уст человека, не выговаривающего «р».

– Что повеселел? – поинтересовалась она.

– Да так, – замялся я. – Представил, как ты обводишь его вокруг пальца и утверждаешь-таки свою работу.

Она потушила сигарету и, понюхав пальцы, скривилась.

– Надо бгосать кугить. Волосы, одежда, гуки – все воняет!

– Твой бойфренд не против того, что ты куришь?

– Он сам дымит так, что уже и не замечает запаха. Но вот мой бывший не кугил и всегда повтогял, что «целоваться с кугящей девушкой – то же самое, что лизать пепельницу».

Мы поднялись к двери в офис. Я пропустил ее вперед:

– Я никогда не курил и уж тем более не лизал пепельницы. Так что не могу ни возразить, ни согласиться.

Мы зашли внутрь. Услышав мою реплику, секретарша оживилась.

– Что ты там и кому не лизал?

– Ух, как хорошо мы слышим, – с улыбкой произнес я.

– Да вроде бананов в ушах не имеем! – последовал ответ. – Так что ты там не лизал?

– Много чего, даже не задумывайся!

– Мне-то что задумываться? Мне все равно.

– Вижу, насколько тебе все равно!

– Что, даже лизнуть никто не дает? – уколола она.

– Не то чтобы не дают, но в количестве предметов, когда-либо прикасавшихся к моему рту, я, безусловно, проигрываю тебе. – И вновь ехидная ухмылка и выставленный кулак с торчащим средним пальцем мне вслед.

«Так. Шеф не в духе. Сегодня нужно постараться быть стойким, если он решит сорвать свою злость на мне. Да, нужно быть стойким».

Я начал рыться в компьютере. Фото, старые работы, наброски, какие-то договоры и куча присланных идей от заказчиков… О да, «шедевры» глав компаний, бездарно нарисованные от руки в качестве некоего ориентира для дизайнера, – это нечто! Смесь сюрреализма с патологической безвкусицей, которую они называют «идеей» логотипа. Вы не представляете, насколько сложно сделать продукт, который устроит всех! Люди, не имеющие ни малейшего представления о вкусе в дизайнерском деле, рисуют карандашом непропорциональные буквы, странные зигзаги, какие-то палочки и затем обращаются к нам: «Высылаем вам набросок нашего заместителя генерального. Мы бы хотели что-нибудь в этом стиле – креативно и неожиданно».

В такие моменты я задаю себе два вопроса: «Где тут, на хрен, креатив?» и «Почему я все-таки не стал космонавтом?»

Размышляя об этом, я и не заметил, что кто-то стоит за моей спиной. Я вздрогнул и, развернувшись, уткнулся в живот секретарши.

– Что?

– Смотрю, как ты тут мечтаешь.

– Мм… Ну и как?

– Да никак.

– Ну, прости.

– Прощаю! – выпалила она, глядя на мой монитор.

– Чем-то могу помочь?

– Думаю, скоро тебе нужна будет помощь, – ухмыльнулась секретарша.

– Ну, если просить о помощи тебя, то это верный провал.

– Да я палец о палец не ударю!

– Хм, если так, то лучшей помощи от тебя и не придумаешь.

– Тебя вызывают в кабинет, умник. Иди и не обосрись.

– Ну, зачем же так, – я улыбнулся. – Не все же делают это в кабинете. Кто-то ведь приучен к унитазу.

– Я рада, что ты к нему приучен. Иди уже.

– В твоем голосе я слышу нотки зависти. Тебя так и не приучили?

– Приучают животных, – возразила она.

– Ты права. Их легче приучить к чему-либо, нежели тебя.

– Ммм, что еще скажешь, неудачник? – скривив лицо в псевдоулыбке, поинтересовалась она.

– А что тут скажешь? К горшку ты не приучена… Надеюсь, умеешь хотя бы протягивать лапу. Вот только подавать голос зря тебя научили.

Я встал из-за стола, кивнул ей в знак того, что перепалка окончена, и не спеша направился к кабинету шефа.

Меня одолевали смешанные чувства. С одной стороны, я винил себя за то, что откровенно хамлю женщине. Вроде бы иначе воспитан, да и окунаться в такую грязь – признак глупости. Но эта представительница слабого пола настолько раздражает всех своей «короной» и шваброй наперевес, что иногда даже приятно ответить ей хамством, да еще на глазах у всех. В конце концов, я долго терпел ее оскорбления, стукачество и сегодня, в силу своего солнечного настроения, решил рискнуть и не подставлять другую щеку для удара.

В кабинете было очень прохладно. Несмотря на яркое солнце, воздух, свободно проникавший в настежь открытое окно, был холодным и благоухал снегом. Именно в этот момент я почувствовал, что совсем скоро, может быть, через пару недель выпадет первый снег.

Шеф сидел в кресле в полной тишине, повернувшись спиной к письменному столу. Даже из окон не доносились голоса и брань рабочих. Я подошел ближе и кашлянул, сообщая о своем присутствии, но он остался неподвижным. Постояв у края стола, я понял, что ожидание может затянуться, и присел на стул. Минуты через три, когда я уже решил, что толстяк заснул, кресло качнулось и медленно повернулось.

– Денек, да? – спокойно произнес босс.

Я кивнул в ответ, понимая, что через несколько секунд от его любезности не останется и следа.

– Чай? Кофе? – предложил он.

– Спасибо, я только что выпил кофе, спасибо, – ответил я, предвкушая бурю.

Начальник молчал и сопел, тяжело выдыхая воздух из ноздрей, почти потерявшихся на фоне выпирающих щек.

– Конфеты? – пробубнил он.

– Нет, спасибо… Я как-то не очень люблю сладкое, – глупо улыбнулся я.

– А вот я люблю, – тихо произнес он. – Сладкое и мучное. Думаешь, я от воздуха пухну? Нееет! Это я ем столько. Потому и такой жирный.

Я растерянно молчал. Вот тебе раз! За все то время, что я работаю в компании, ни разу не слышал даже подобия самокритики от этого человека.

– Шоколад, эклеры, торты, молоко, варенье, мороженое – все это просто обожаю, – продолжал босс. – Особенно люблю кисель! Ты любишь?

Я неуверенно посмотрел ему в глаза:

– Кисель? Ну, так… Не могу сказать, что очень.

– Воот! – не унимался тот. – А я люблю. Пирожки с капустой люблю, глазунью с беконом, мммм… – Он прикрыл глаза и приподнял подбородок, слегка улыбнувшись, словно вдохнул аромат всего перечисленного. – Ну, что смотришь на меня? Я знаю, что ты думаешь: «Жирная свинья, или нет, скорее слон. Огромная, потная тварь с амбициями Наполеона и мозгом насекомого», правильно?

Он не повышал голоса и, казалось, не злился. Скорее, ему даже было интересно.

– Ты, наверное, думаешь: «Как этот комбайн по переработке еды еще дышит? Видимо, он жрет больше, чем гадит, потому и жирный, потому и воняет, и говнит всем подряд», правильно? – босс спокойно и пристально смотрел на меня.

– Ты еще ума не можешь приложить: «Как этот боров находит свое достоинство в складках живота?» Впрочем, слово «достоинство» не имеет отношения к тому, о чем мы. Слишком громко сказано, да? Прости, малость запутался в твоих мыслях… Так на чем я остановился? Ах да, «достоинство»: «Когда он видел его в последний раз?» Это тебя интересует? Или нет… Подожди-ка, – он закрыл глаза и выставил открытую ладонь вперед.

– Подожди-ка… Ага, поймал: «Как этот мутант занимается сексом?» Воооо!!! – он открыл глаза и растянул губы в подобии улыбки.

Его глаза блестели, а кисть сжалась в кулак, дескать, есть, попал в точку!

– «И как только его терпит эта сучка, что приносит ему кофе в рабочее время? Это же как нужно любить деньги, мать ее?» Да? Ну, скажи, я правильно прочитал твои мысли? – шеф сиял от восторга.

По его щекам лился пот, а по моей коже гулял холод. Я был шокирован таким поворотом. Неожиданно толстяк поднял трубку и нажал кнопку вызова секретаря. Из динамика послышался игривый женский голос:

– Да?

– Эй, сучка, принеси мне кофе! – выпалил шеф и отключил связь. – «И, самое главное, зачинался этот кабан без прогнозов на жирдяйство. Вроде родился когда-то мальчик в порядочной семье, улыбался в люльке, ел пюре из яблок и бренчал погремушками. Кто знал, что этот ребенок превратится в мешок говна, жира и отрыжки? Кто же знал?» – он засопел и вытер ладонью мокрый лоб. Затем снова вызвал секретаршу. Четыре зуммера и менее игривое «да» в ответ.

– Эй, сучка, и моему другу принеси кофе, – кратко и жестко. – Представляешь изумление родителей, когда их маленький ребенок с каждым годом все быстрее и быстрее превращается в большую, жирную свинью? Сначала сжирает весь запас хлопьев для завтрака, потом все варенье. Карлсон, мать его, только живет не на крыше и без пропеллера над жопой… Так вот, сжирает все варенье и принимается за булочки для ужина. Представляешь, какой аппетит у этого урода?! Ууу… А родители смотрят на эту мерзость и пожимают плечами: вроде как любить надо это создание, свое же, как-никак.

Он снова позвонил секретарше.

– Эй, сучка, не надо никакого кофе. Меня не беспокоить. Я занят, – конец связи. – Совсем забыл, ты же не хотел кофе, а я просто за компанию выпил бы. Но раз ты не хочешь, то и я не буду… Так на чем я остановился? – Он уставился на меня.

Я молчал, не понимая, что ответить, даже не пытаясь скрыть свою ошарашенность неожиданным монологом.

– Ах да, вспомнил! – он взмахнул руками. – «Так кто же еще, кроме нас, может любить эту мерзость?» – думали родители, глядя, как их чадо заглатывает очередной шоколадный батончик. «Вот еще сынок, вот еще! На, возьми и эту баночку и эту!» И чем больше он ел, тем сильнее становилась их любовь! А все почему? Да потому, что хорошего человека должно быть много! Видишь, сколько меня? – он замычал. – «Вот еще, сынок, вот еще! Может, скорее сдохнешь от обжорства, и холодильник, наконец, будет полным!» Но нееет, он любит еду, а еда любит его! Фиг вам, а не смерть Дюймовочки! И пусть сердце похоже на курдюк, а кишки – словно канализационная труба в лохмотьях из ваты, ну и пусть! Пусть потеет и воняет, как сырный завод, пусть! Главное ведь не это, а то, что эта гадкая и толстая скотина – начальник! Главный! Король говна и пыли! Потому и спят с этим ублюдком, и улыбаются ему при встрече! И вроде как не зря родители выкармливали эту прорву. Зато есть на кого оставить папин бизнес! Да, жадный и злой, ну и что? Ммм? – босс медленно и тяжело встал со своего кресла и подошел ко мне.

От него пахло табаком и чем-то кислым. Он стоял и сопел, уставившись на меня, а я с непониманием смотрел то в его глаза, то на огромный живот, который почти касался моего лица. Вдруг босс взял меня за подбородок своей пухлой рукой, похожей на огромный пончик с пятью сосисками, и медленно наклонился, впиваясь в мои зрачки своими мелкими поросячьими глазками. Наши носы коснулись друг друга, рука сильнее стиснула мою нижнюю челюсть. Воздух из его ноздрей касался моей верхней губы, а пальцы, как тиски, все крепче сдавливали лицо. Я не понимал, как мне быть. Несколько секунд спустя босс открыл свой смрадный рот и прошипел:

– Если вы, твари лицемерные, думаете, что я настолько слепой и тупой, что ничего не понимаю, то вы очень, очень ошибаетесь. Я вижу ваши ненавидящие взгляды, слышу ваши колкие фразы и грязные сплетни. Я знаю наизусть каждую вашу мысль, сволочи. Я знаю, что бы вы сделали со мной, будь ваша воля. Я чувствую ваше отвращение. Оно воняет сильнее, чем дерьмо. Я чувствую это. И все вы, худые и стройные поцы, заслуживаете медленной и болезненной смерти, каждый из вас… Но вы ждете, когда подохну я, чтобы все раздербанить по кусочкам. Шакалы, падальщики! – Пот лился градом, слюна брызгала во все стороны. Он трясся и смотрел на меня не мигая.

– И ты, жалкая гиена, расскажи всей своей вонючей стае, что лев не повержен и все останется при нем! Пусть заткнут свои гнилые пасти и высматривают себе другую добычу. Ничего вы от меня не получите! Ничего, ровным счетом ничего! Я внятно объяснил свою позицию, тварь? – Он скривил рот.

Я мог лишь догадываться, насколько я сейчас смешон, со сжатыми губами и широко раскрытыми глазами.

– Повторяй за мной, говнюк: «Я все понял, мой король». Повторяй! – Он начал двигать моей челюстью вверх и вниз. – Повторяй: «Я все понял, мой король», ну же!

– Я фсе фонял, фой король… – неразборчиво произнес я, даже не задумываясь, насколько это безумно и унизительно.

– Громче, шакал!!!

– Я фсе фонял, фой король.

– Ммм… – Он улыбнулся во весь рот и медленно ослабил хватку. – Так-то лучше.

Затем он выпрямился и, разминая только что сжатую кисть, хрустнул пальцами. Я молчал и смотрел на него, в надежде хоть как-то оправдать такое поведение. Всматривался в его черты, пытаясь уловить малейший оттенок шутки, пусть и идиотской. Но, кроме удовлетворенного, надменного взгляда и маниакальной ухмылки, ничего не видел. Лишь теперь я начал осознавать, что этот жирный урод был совершенно серьезен. Он сорвал на мне всю накопившуюся злость, ненависть к другим и к самому себе и, пользуясь своим положением, унизил меня, понимая, что я не отвечу.

«Хотя – почему не отвечу? Почему за заработную плату я должен терпеть такие выходки?» Видимо, эти мысли тут же отразились в моих глазах отблеском решительности и наступающей агрессии. Он явно прочитал это. И в момент, когда я встал с кресла и сделал вдох для начала своего ответного монолога, я успел лишь увидеть кулак, услышать шлепок и почувствовать резкую боль в районе переносицы. Доля секунды – брызги ярких точек, похожих на бенгальские огни, и темнота.

– Может, ему воды принести? – где-то далеко послышался женский голос.

– Да, солнышко, наверное, вода все-таки нужна, – последовал ответ.

Я приоткрыл глаза и увидел две мутные фигуры. Моргнул несколько раз, зажмурился и снова открыл глаза. Надо мной склонились шеф и секретарша.

«Симпатичный плафон, но слишком громоздкие карнизы. Надо же, с такого ракурса я еще не рассматривал этот кабинет».

У меня ныли виски, не дышал нос, раскалывался лоб и слезились глаза. Несколько секунд я не понимал, что делаю здесь и почему рядом со мной эти люди. Но с каждым мгновением все яснее вспоминал случившееся. Единственное, чего я не знал наверняка, так это сколько времени валяюсь на холодном паркете.

– Вот, принесла воды, – приближающиеся шаги, и снова надо мной лицо молодой женщины, которой я хамил совсем недавно.

– Ну что, пришел в себя немного? – Шеф поднял меня за шею и поднес стакан с водой к моим губам.

Я сделал глоток и медленно сел, облокотившись о край дивана.

– Ну, ты даешь! Что с тобой случилось?

Я внимательно посмотрел ему в глаза. В них читались недоумение и любопытство.

– У тебя такое часто? – снова спросил он.

– «Такое»? – уточнил я.

– Ну, такое… Когда ты заходишь в кабинет и, не сказав ни слова, падаешь навзничь, снося носом все, что стоит на столе!

– Хм, – я попытался улыбнуться, – прямо-таки зашел и упал ни с того ни с сего?

– Не знаю, с чего ты рухнул, я сидел спиной к столу, когда ты вошел. Но грохот, я тебе скажу, стоял такой, что я чуть не обкакался от неожиданности.

Я все еще пытался улыбаться, с укором глядя на человека, который так умело лжет и не краснеет.

– Солнышко, – обратился он к секретарше, – закрой, пожалуйста, окна, а то он на полу, его может еще и продуть вдобавок.

Девушка отошла, а тот наклонился ко мне:

– Ты болен? – спросил он негромко. – Что случилось? У тебя такое не в первый раз?

Я смотрел на него, не зная, что и сказать. Видимо, я совсем отвык от такой наглости.

– Ты слышишь меня? – не отставал босс.

– Слышу.

– А чего не отвечаешь?

– А что мне ответить? Кажется, мы оба знаем, как все было на самом деле, – прошептал я.

– В каком смысле «на самом деле»?

– В прямом. В самом прямом.

– М-да… Ты меня пугаешь. – Он отклонился.

– Думаю, это взаимно.

– Ну, я, во всяком случае, не падал на твой письменный стол.

– Зато помогли мне упасть на свой.

Он никак не отреагировал на мои слова.

– Ты пойми, если у тебя такое бывает, нужно провериться на всякий случай. Это еще хорошо, что у меня в кабинете. Бог с ним, со столом. А если бы на проезжей части или на лестнице? Кто тебя знает, где ты еще шандарахнешься?

– Думаю, если меня не бить в нос, то я не шандарахнусь.

– Ну, если бить в нос, любой упадет. При чем тут это? – Он непонимающе взглянул на меня. – Тебя и бить-то не надо, сам падаешь как подкошенный.

– Издеваетесь? – уточнил я.

– Почему издеваюсь?

– Стукнули меня в нос, после чего я и оказался на полу, а сейчас полны сочувствия и изображаете из себя спасателя Малибу.

Шеф поднял глаза на секретаршу, которая расставляла по местам снесенные мною письменные принадлежности и рамки с фотографиями.

– Солнышко, ты слышишь? Теперь я бью своих подчиненных, – произнес он серьезно и вновь посмотрел на меня. – Если бы ты не так сильно долбанулся лицом об стол и об пол затылком, то я бы подумал, что ты все это инсценировал, чтобы подать на меня в суд за избиение.

– По-вашему, это бред? – Я был возмущен.

– Я не знаю, какое замыкание произошло у тебя в голове, но то, что ты несешь чушь, очевидно. Во всяком случае, для меня очевидно. У нас не крепостное право, чтобы я лупил своих работников. Что за ерунда? Меня пугает то, что ты и правда в это веришь. Послушай, если тебя начнет тошнить, то это…

– Сотрясение, я знаю.

– Да… Так что ты прислушайся к своим ощущениям и, если хочешь, возьми больничный. Мне не нужно, чтобы ты потом обвинил меня еще и в жестоком обращении с людьми, в злоупотреблении должностным положением и в неоказании помощи, ко всему прочему. – Тут он с отцовской заботой помог мне встать с пола и поправил воротник моей рубашки.

Если бы не сегодняшняя история, можно было бы с полной уверенностью сказать, что этот человек доброжелателен и заботлив по отношению к своим работникам и к людям в целом.

Ничего не понимая, я вышел из кабинета и направился в туалет, чтобы умыться и окончательно прийти в себя. К тому же это единственное место в офисе, где можно побыть в одиночестве. Я заперся, включил воду, подставил ледяные руки под струю горячей воды, почувствовав, как озноб, словно одиночный разряд, прокатился по всему телу. Затем умылся и, не вытирая лица, уставился на свое отражение.

Переносица раздулась и покраснела. Щека и бровь слева были поцарапаны, несильно, но достаточно заметно, чтобы вызвать у коллег нездоровый интерес. Поскольку до визита к боссу я был гладенький и совершенно не помятый, сплетен не избежать. Крови и синяков не было, кожа не слишком пострадала, но ноющая боль в районе скул, бровей и переносицы, а также нарастающий гул в голове, похоже, нескоро дадут забыть о случившемся. Видимо, я действительно ударился лицом об стол, ведь невозможно задеть кулаком сразу пол-лица взрослого человека. Нос или часть челюсти – понятно, но уж точно не половину лица.

Я смотрел на себя, прислушивался к шуму в голове и пытался понять, почему начальник так повел себя после того, как я пришел в сознание.

«Испугался, что отвечу тем же? Хм, не думаю, что представляю для него серьезную угрозу. Сыграл перед секретаршей, чтобы не раскрыть правду? А зачем? Она была бы только рада, если бы мне кто-нибудь заехал в челюсть. Да он бы мог и вовсе не звать ее к себе, а просто дождаться, пока я приду в сознание, оставаясь со мной один на один… Не понимаю. Учитывая его недавнюю агрессию, он мог скорее вышвырнуть меня из кабинета, чем поить водой, придерживая голову. А уж разговоры о том, чтоб подать на него в суд, и вовсе смешны. Совершенно провальное дело, даже если просто сравнить количество купюр в его кармане и в моем. Доказывать правду абсолютно бесперспективно, и он это понимает лучше, чем я. Тогда зачем? Может, ему стало стыдно? Прекрасная идея, но лучше не надо».

Аккуратно промокнув ссадины, я вытер лицо, заправил рубашку и вышел из уборной.

Кто пил кофе, кто рассуждал на тему новых тенденций в цветокоррекции, кто молча сидел за компьютером. Я незаметно проскользнул на свое место и тоже уткнулся в монитор.

– Ну что, покугим? – снова напомнила о себе симпатичная коллега, с которой мы так мило сегодня беседовали.

– Так я же не курю, – ответил я, не поворачиваясь в ее сторону разбитой стороной лица.

– Жаль. Хотя молодец! Я тоже собигаюсь бгосать. Ну, пойдем за компанию! – настаивала она.

– Ну, пойдем. – Я неохотно встал из-за стола.

Она взяла пачку сигарет, зажигалку и вышла на лестничную площадку. Следом и я вышел в курилку, пройдя мимо секретарши, которая не обратила на меня никакого внимания.

Девушка затянулась.

– Ну что? Как сходил к шефу? – спросила она, чуть прикрывая левый глаз от дыма.

– Да ничего, пообщались по работе. Как всегда, немного претензий и критики, чуточку хамства. Но, в целом, позитивно.

– Позитивно? Хм… Я у него до тебя была, так он на когню загубил всю мою габоту. Блин. Надо было завтга ему показать, может, настгоение у него было бы получше.

Я улыбнулся.

– Он сегодня какой-то уж очень аггессивный, – продолжила она. – Я, когда у него была, слышала его газговог с кем-то по телефону. Поняла, что у шефа умег какой-то годственник. – Она вновь затянулась. – Пгичем, как я поняла, босс гасстгоился не из-за смегти, а из-за каких-то пгоблем, котогые обгазовались. Видимо, что-то будут делить… А ты ему показывал свои габоты по «Чаше Ггааля»? – Она резко сменила тему.

– Да, вчера. Я же говорил уже…

– И что, утвегдил что-нибудь?

– Утвердил один вариант.

– Блин, зачем я ему сегодня все отнесла? Сказал, что надо все пегеделать. Пгедставляешь?

– Думаешь, он запомнил все, что ты ему показывала?

– А какая газница?

– Ну как, какая? Завтра покажешь ему на свежую голову, скажешь, что переделала. – Второй раз за сегодняшний день предложил я.

– Да нет, – она покачала головой. – Надо все гавно пегеделать немного. Вдгуг попгосит показать, как было? Тут-то я и спалюсь. Ладно, пгидется еще попотеть, – резюмировала девушка и, затянувшись в последний раз, потушила сигарету; затем, понюхав свои руки, произнесла:

– Надо бгосать кугить, а то гуки воняют. И не только гуки – волосы, одежда. Мой бывший не кугил и говогил, что целовать кугящую женщину – это как пепельницу лизать. – Она засмеялась и шагнула к двери в офис.

Я нахмурился. Все, что она мне сейчас говорила, почти слово в слово я уже слышал от нее утром здесь же.

– Ну, чего, пойдем обгатно? – обернувшись, спросила она.

– Да-да, сейчас пойдем, – ответил я, чувствуя себя персонажем «Дня сурка».

– Послушай, а зачем ты мне все это сейчас рассказала? – Вопрос сам сорвался с моих губ.

Она продолжала улыбаться:

– В смысле, зачем?

– Я неправильно сформулировал: зачем ты мне все это рассказала еще раз? – Мне было неловко, но не спросить я не мог, поскольку не был готов к такому реалистичному дежавю.

Девушка прищурилась:

– Я что-то не совсем понимаю, о чем ты? Что именно я тебе уже гассказывала?

– Ну как же, все! Про агрессию шефа, про то, что слышала его разговор по телефону, и что он не принял твою работу. И что ты жалеешь о том, что показала ему свою работу сегодня. И ты уже спрашивала меня о «Чаше Грааля». Даже про лизание пепельницы ты мне уже сегодня рассказывала! И сейчас, позвав меня покурить за компанию, все эти минуты ты повторяла все, что говорила буквально час назад!

Девушка смотрела на меня неподдельно растерянно, и мне стало еще более неловко.

– Ну, ты уж пгости, что позвала тебя покугить! Пгосто захотелось с кем-нибудь поболтать, скучно ведь одной. Тем более ты от босса только что вышел, вот я и подумала, что газговог будет интегесный. Я что-то не так сказала?

– Нет, – я вытер лоб. – Ты меня не так поняла. Разговор, безусловно, интересный, и я с удовольствием составил тебе компанию, просто мы могли бы поговорить о чем-нибудь другом или развить эту же тему, но с какими-нибудь новыми фактами. Понимаешь?

– Не совсем, – тихо сказала она. В ее голове происходила серьезная работа. Было видно, что она изо всех сил пытается понять, чего я от нее хочу. – Згя я тебе все это гассказала, да?

– Нееет! – Мой мозг закипал. – Но я хочу уточнить: ты забыла, о чем мы говорили сегодня утром или просто решила повторить для верности?

– Я ничего не забывала! – возмутилась она. – Утгом мы говогили совсем не об этом. Я тебе гассказывала пго свои габоты и пго то, что хочу уволиться, потому что собигаюсь замуж. Что буду заниматься фотоггафией для собственного удовольствия. Вот что я тебе гассказывала! Я пгавда не понимаю тебя. Что значит – я повтогяюсь? Сегодня мы впегвые за все вгемя, что габотаем вместе, вышли покугить, а до этого толком и не общались. Как, по-твоему, я могу что-то забыть? Я же не идиотка, чтобы говогить одно и то же газ за газом.

Я стоял на лестнице, совершенно не понимая, что происходит. В моей голове, и без того тяжелой, творилось что-то необъяснимо-сумбурное. Я словно не мог собрать пазл, чтобы увидеть картинку целиком. Было ясно одно: девушка не обманывала, и, похоже, я обидел ее, выставив идиоткой. Но как же быть мне, если за секунду до нее я мог рассказать то, о чем она лишь собиралась мне сообщить? Как быть мне, если я отчетливо помню всю нашу утреннюю беседу, перетекшую в словесную перепалку с секретаршей? И о какой такой «ее работе» идет речь? Я впервые услышал, что она собирается выйти замуж и посвятить себя фотографии!

Видимо, в этот момент мое лицо окончательно сникло, и моя собеседница наконец-то заметила побои.

– Ого, а что с твоей щекой? Вгоде час назад был целенький. Где это ты так?

– А?.. – встрепенулся я.

– Что с щекой? – повторила она.

– Это я упал у шефа в кабинете, представляешь? Зашел к нему и подвернул ногу, прямо возле письменного стола. Шлепнулся знатно! Чуть не сломал фоторамку и подставку для ручек. Он оценил кульбит и обещал повысить зарплату. – Я улыбнулся в надежде, что моя ложь прозвучала достаточно убедительно.

– Уу… Ты давай поаккугатнее, а то так можно и шею сломать и калекой остаться навсегда, – она открыла дверь. – Кстати, напомни, это я тоже уже говорила? – Получив удовольствие от собственной иронии и не дождавшись ответа, она исчезла в коридоре офиса.

Я стоял на месте и чувствовал, что мой мозг загнан в угол: ни вперед, ни назад, ни в стороны. Единственный выход из подобной ситуации – нападение, но так как я был в полном одиночестве, то напасть мог только на самого себя. Я не злился оттого, что не нахожу всему объяснения, а просто понимал, что не понимаю ровным счетом ничего. Моя операционная система дала серьезный сбой, зависла и требовала перезагрузки. Со мной такое происходило впервые. Это было очень ново и крайне неприятно.

«Сначала шеф со своим бешенством, переходящим в благотворительность. Потом девушка, не выговаривающая букву «р»… Либо они ведут себя странно, либо это злая шутка, либо я тронулся головой…»

Прошло пара часов. Я уже почти окунулся в работу, как меня снова вызвали к шефу. Опустошенный и уже не обращающий внимания на солнечный день, я снова вошел в кабинет. Босс щелкал по клавишам ноутбука и сопел.

– О, привет еще раз, – он откинулся на спинку кресла и зевнул. – Ну что, как чувствуешь себя?

– Вроде ничего.

– Голова как?

– Гудит, но пока не тошнит.

– Ну, хорошо, но ты это не запускай, сходи проверься, – он был серьезен. – В общем, так. Я, собственно, позвал тебя вот для чего. – Шеф перелистал несколько бумаг, лежащих на столе, и нашел стопку с моими работами. – Хотел сказать, когда позвал тебя в первый раз, но мы отвлеклись. А сейчас вспомнил, для чего, собственно, приглашал. Я тут пересмотрел твои работы и понял, что доволен почти всем, что ты делаешь. Нет, есть, конечно, и откровенный шлак, но в целом очень даже интересно и талантливо. Думаю, будешь креативным директором всей дизайнерской группы. Нужно ведь людям расти… Ну что, справишься?

Я не был готов услышать комплименты и уж тем более предложение о повышении, поэтому просто молча смотрел на него.

– Ну что же, я так понимаю, молчание – знак согласия? Приступаешь со следующей недели, так что пока принимай дела, уточняй детали. Я всех предупрежу. По поводу заработной платы – мы с бухгалтерией сформулируем ее к следующему вторнику. – С этими словами он снова уставился в монитор, а я, так и не сказав ни слова, вышел из кабинета.

Вот и закончился рабочий день. Долгий, несуразный и удивительно солнечный. На улице похолодало, но на небе было ясно, и вечер был светлее обычного. Впервые за долгие недели высоко над городом виднелись звезды. Выйдя на улицу, я вдохнул полной грудью и остановился посмотреть на сверкающие огоньки соседних галактик. Бездна. Огромный недосягаемый мир с невероятно интересными прошлым, настоящим и будущим. Ужасающе безгранично, слишком далеко и нераздельно близко. Бесконечность, являющая начало начал. Парадокс, умещающийся в рамках логики и выходящий далеко за пределы разума.

«Кто все это придумал? Как? Почему? Для чего?»

Я на остановке. Жду автобуса.

Сигналы машин и лай собак, карканье ворон и треск ветвей… Осень. Звуки нашей жизни, необходимые для того, чтобы не думать о большем и не сойти с ума. Я ждал и слушал. Слушал звуки, которые являются нашим ориентиром в жизни. Слушал музыку железа, стекла и бетона, написанную композиторами из плоти и крови. Я слушал вечер вторника, такой же, как и все остальные, но по-своему неповторимый.

Через некоторое время подъехал автобус. Он был полупустой, что для этого времени суток довольно странно. Зашипели закрывающиеся двери – и вот я уже на пути к дому. Сев на свободное сиденье и уставившись в окно, я зарылся в собственные мысли, как и остальные немногочисленные пассажиры. Мне думалось обо всем и ни о чем одновременно. В голове крутилось все, что случилось за сегодняшний день, вперемешку с какими-то подушками и картинками с едой. Не вникая в подробности, я словно рылся в мусоре из впечатлений. Голова заболела сильнее.

«Возможно, устал, а может, все-таки получил небольшое сотрясение. Плюс ко всему голод. Потому и картинки с едой».

Шум двигателя заглушили звуки расстроенной гитары. Я обернулся. В задней части автобуса сидели два парня, решившие вдруг спеть в общественном транспорте. Остальные пассажиры быстро поняли, что ничего интересного не произойдет, и снова вернулись к своим мыслям.

«И зачем петь такие песни?»

Для меня всегда было загадкой, почему люди тянутся к депрессии. Почему из миллиона чувств и привкусов жизни мы выбираем грусть? Почему мы любим душераздирающие песни и фильмы? Почему мы измеряем жизненный опыт не победами и счастливыми моментами, а несчастьями и страданиями? И даже кичимся этим перед другими, выдавая себе медали за беды, которые на самом деле заслужили! Почему счастливые люди не в счет, а те, кто «поел дерьма», возводятся в ранг гуру? Почему нам легче выслушать страдальцев, а не тех, кто за свою жизнь больше улыбался, чем плакал? Возможно, мудрец – не тот, кто прочувствовал все тяготы мира, а тот, кто сумел избежать их?

«Несчастье – главный путь к Господу», – говорят многие. Но почему тогда так мало веры в подавляющей массе несчастных и так много любви в большинстве счастливых? Быть может, Бог наказывает нас именно за то, что мы не замечаем счастье под носом? Тогда зачем мы посвящаем жизнь поиску причин своих бед, когда можно просто радоваться ей? Я не знаю почему, но дерьмо ближе и роднее. И пусть мы научились вытирать зад, но обмануть природу все равно не получается. И, как бы тщательно ты ни подтирался, никуда не денешься от собственных испражнений, оставшихся внутри. Эдакое напоминание свыше о том, что даже при наличии духовного начала не нужно забывать о своей человеческой сущности. А то надели «короны», провозгласили себя богами, забыв о маленькой детали: ангелы не какают.

Я слушал поющих подростков и думал о нашей неблагодарности. О том, что сегодня был солнечный день, который мало кто заметил. О том, что в пролетающих секундах нечасто звучит простое «спасибо». О том, что, упиваясь собственной болью, привыкая, мы кутаемся в нее, словно в одеяло, и засыпаем, поджав ноги, чувствуя себя детьми, которые так нуждаются в жалости. И не выдавая свою уязвимость, прячем ее под маской агрессии и невежества и нападаем на таких же беззащитных, как мы. День за днем мы бегаем по кругу и ничего не прощаем, сами нуждаясь в прощении, как никто другой.

…Ох уж эта долбаная философия, не дающая мне смотреть на жизнь чуть проще. Прости, уважаемый читатель, постараюсь отвлечься.

Шумно раскрылись двери, и я вышел на остановку. Застегнул пальто на все пуговицы и проводил взглядом уезжающий полупустой автобус.

«Кажется, еще больше похолодало. Или ветер усилился. В любом случае, сейчас лучше всего теплый чай и уютное кресло. Ничего, несколько минут – и я дома».

Загорелся зеленый сигнал светофора, и я шагнул на проезжую часть. Но не успел сделать и пару шагов, как услышал за спиной знакомый голос.

– Простите, пожалуйста, вы можете уделить мне несколько минут?

Я обернулся и увидел старика. Того самого, с которым беседовал сегодня утром. Я улыбнулся и подошел к нему.

– Добрый вечер!

– Здравствуйте. – Он улыбнулся в ответ.

Я вспомнил его слова о том, что он будет здесь, когда я вернусь с работы.

– Надо же, вы сдержали слово! – пошутил я. – И давно вы здесь?

– Я был здесь весь день.

– Весь день? – Улыбка сошла с моих губ. – Так ведь на улице не лето! Вы же можете простыть!

– Ну что вы, я тепло одет. К тому же мне не привыкать, не волнуйтесь.

– И зачем вы здесь столько времени? Я часто вижу вас по утрам, но вечером – впервые. Даже как-то непривычно, я бы сказал.

Мужчина продолжал улыбаться, глядя на меня добрыми глазами.

– Я не знал, во сколько вы вернетесь.

– В каком смысле? – переспросил я.

– Утром мы с вами не договорили.

Я опешил.

– Вы хотите сказать, что весь день просидели здесь, чтобы не пропустить меня, выходящего из автобуса? Но зачем?

– Прошу, не пугайтесь, – ответил бездомный. – Я ни в коем случае не хочу вам зла. Мне ничего от вас не нужно. Просто сегодня утром вы сказали фразу, которая очень запомнилась мне.

Я внимательно слушал его, испытывая при этом странные чувства вины, удивления и интереса.

– Сегодня утром, – продолжил он, – вы сказали, что на Рождество смотрите под елку и ожидаете увидеть там подарок. Не купленный, а настоящий волшебный подарок. Я смотрел на вас и видел, насколько вы были искренны в этот момент! И вдруг понял, что у меня есть то, что, возможно, порадует вас! Пусть это совсем не волшебный и не дорогой в денежном эквиваленте подарок, но это от чистого сердца. До Рождества еще далеко, а жизнь настолько непредсказуема, что я не рискнул ждать несколько месяцев, ведь завтра может и не быть. – Старик наклонился и достал из-под скамейки, на которой сидел, картонную коробку средних размеров. Аккуратно, не поднимая, он подвинул ее ко мне.

– Это вам, – он сиял. – Берите!

Я непонимающе смотрел на него, глупо разводя руками.

– Это вам! – повторил он. – Там нет ничего страшного, посмотрите!

Я присел на корточки и чуть приоткрыл подарок.

– Что там? – растерянно спросил я.

– Там то, что сейчас вам нужно. Пожалуйста, берите! – С его уст не сходила улыбка.

Я открыл коробку, и мое недоумение сменилось удивлением. Внутри, свернувшись калачиком, лежала небольшая, но коренастая собака. На ее светлой шерсти было несколько темных пятен. Нос-пуговка забавно подергивался, втягивая незнакомый запах. Живое и сонное существо смотрело на меня, раскрыв глаза и растопырив огромные уши, и неуверенно било хвостом о картон, не понимая, кто этот человек, так беспардонно заглянувший в его маленький мирок.

– Кто это? – расплываясь в улыбке, воскликнул я.

– Это Пес, – гордо произнес старик.

– А как зовут его? Или это она?

– Нет, это парень. Это Пес. – Мужчина погладил собаку.

– Пес? – засмеялся я. – Пса зовут Пес?

– Да, – смеялся и мой собеседник. – Вроде имя, а вроде и нет.

– Он не кусается?

– Нет, что вы! Это самое миролюбивое создание, которое я когда-либо встречал.

Я протянул руку к аккуратной мордочке.

– И сколько ему?

– Нам уже два года. – Мужчина не сводил с собаки взгляда, полного любви и гордости. Я видел, что их связывает целая история, известная только им.

– Два года? Взрослый парень. – Я почесал собаку за ухом.

Та прикрыла глаза от удовольствия.

– А как же вы? Вы ведь привыкли к нему! Да и Пес наверняка будет скучать…

– Конечно, будет, но это пройдет… Пройдет. – Глаза старика еще больше наполнились грустью.

– Почему вы решили подарить его мне?

– Потому что он спасет вас от одиночества.

Мы встретились взглядом.

– А как же вы?

– Я? – Он махнул рукой. – Меня он уже спас. Вот настало время и мне помочь ему, а он поможет вам. Думаю, вы поладите и станете друзьями. И уж будьте уверены, этот парень умеет ценить дружбу.

Я смотрел на них, и комок сам подступил к горлу. Может, от ветра или холода, но мои глаза заслезились.

– Не думаю, что смогу его взять, простите, – произнес я, вставая с корточек.

– Почему? – спокойно спросил бездомный.

– Потому что вы связаны. Я вижу, как сложно вам расставаться.

– Он вам не нравится?

– Нет, что вы! – почти закричал я, словно боясь обидеть собаку. – Нет, конечно! Он очень милый и дружелюбный, но я не могу забрать у вас родное существо. Пожалуйста, поймите меня правильно!

Старик снова улыбнулся и, глядя мне в глаза, негромко сказал:

– В этой жизни я сделал много разных дел, иногда добрых, иногда не очень. Но сейчас я понимаю: все, что я делал, было только во имя себя. Я любил и расставался во имя себя. И пройдя долгий путь, потеряв счет дням и растеряв все, что у меня было, я пришел к выводу, что и это я сделал во имя себя и из-за себя. В этой коробке лежит существо, которое спасло меня. Существо, с которым расстаться мне сложнее всего, ибо в этой жизни так или иначе я растерял всех, кого знал, желал я того или нет. Но теперь я хочу сделать доброе дело хотя бы этому животному, хотя, прощаясь с ним, я словно расстаюсь навсегда с родным человеком. Я хочу сделать что-то ради него. Что-то правильное. Встретив вас, почувствовав ваше одиночество, я понял, что и вам будет лучше с ним. Я исчерпан. Меня почти не осталось. Пожалуйста, примите его. Поверьте, это искренне.

Я стоял перед коробкой с живым подарком и смотрел в глаза бродяге. Он молчал и так же пристально смотрел на меня. Утопая в его пронзительном взгляде и почти слыша биение сердца небольшой дворняги в картонной коробке, я чувствовал, что обратного пути нет и отказаться будет неправильно.

– Ну, хорошо, – выдохнул я. – Придется принять ваш подарок. Но только с одним условием…

Мужчина иронично прищурился:

– С каким?

– Вы отведаете мой фирменный чай с сухариками!

Еле заметная шутливость медленно сошла с лица бездомного.

– Ну что вы! Нет, мы ведь с вами совершенно незнакомы. С вашей стороны опрометчиво приводить в дом персонажа вроде меня… Я к тому же не совсем в том виде, мягко говоря, чтобы идти в гости…

– Стоп, стоп, стоп, – запротестовал я. – Это же мое условие! К тому же я взрослый человек и отдаю себе отчет в том, что посторонних в дом пускать нельзя. Но с вами мы уже знакомы, пусть и не очень хорошо, но знакомы. Вы целый день ждали меня, чтобы вручить подарок, и теперь я просто обязан напоить вас чаем!

– Нет, я не могу. Пожалуйста, возьмите Пса и идите домой греться! А мне нужно сделать еще парочку дел, которые я отложил на более позднее время. Поверьте, я с удовольствием, но никак не могу принять ваше предложение.

Я достал из коробки собаку и с третьей попытки упрятал ее за полы своего плаща, обхватив рукой и крепко прижав к груди. Пес сначала сопротивлялся, но быстро затих, сообразив, что так теплее и удобнее.

– Ого, тяжелый парень. Килограммов пять-шесть?

Мужчина медленно убрал пустую коробку в сторону, встал со скамейки и поднял воротник старого пальто.

Я не отставал:

– Мы оба знаем, что никаких важных дел у вас нет, простите за прямоту, но я уверен в этом на все сто! Мне просто хочется в знак благодарности угостить вас горячим чаем. Плюс ко всему, вы должны знать, как и где теперь будет жить Пес. Вы просто обязаны увидеть его новый дом, чтобы иногда проведывать своего друга. – Я погладил мордочку, выглядывающую из-под моего воротника. – Ты же со мной согласен, Пес? Друзья ведь не должны терять друг друга?

Мужчина молчал и растерянно смотрел то на меня, то на Пса.

– Идемте, – твердо произнес я и, развернувшись, не спеша направился в сторону дома. Через несколько секунд я все-таки услышал шаркающие шаги за спиной.

– Идти недолго, минут через семь будем около подъезда. Признаюсь, живу я не очень организованно, – подкидывая дров в угасающий огонь беседы, оправдывался я. – Работа, дом… Потому и нет времени набить холодильник едой. Вы уж простите, угощу вас тем, что обнаружу в своих закромах. Вы любите чай и сухарики с маком?

– Конечно, – неуверенно произнес мой собеседник.

– Я тоже люблю сладкий горячий чай с сухарями! Ух, сейчас как придем, как поедим! – не унимался я.

– Да уж, – последовал ответ. – Надо признать, это и правда не помешает сейчас.

– Ну, вот видите, а вы не хотели идти! Мы с вами порядком замерзли, особенно вы, так что это просто необходимо!

Мы шли не очень быстро, так как старик не успевал за мной. Ветер резко бил в лицо, кожа чуть обветрилась, в уголках глаз и губ пощипывало. Зато в районе груди было жарко. Пес уткнулся мне в подмышку и, полностью доверившись, мирно засопел.

– Вы, наверное, голодны? – поинтересовался я.

– Не особо. Ел буквально за час до того, как вы приехали, – ответил старик.

– Если не секрет, что вы ели?

– Не секрет. Сытную и здоровую пищу – хлеб с кефиром.

– Только это? – удивился я.

– Да. Вы зря недооцениваете такую еду. Очень сытно, правда.

– Хм… Мужчина должен есть мясо.

– Ну, – старик чуть запыхался. – В любой еде есть свои плюсы и минусы. В конце концов, это дело вкуса. Любой вегетарианец скривился бы сейчас, представив котлеты из индейки. И я бы не рискнул с уверенностью сказать, что он не прав и что вы питаетесь вкуснее и полезнее, чем он. Хотя я не вегетарианец, но уже отвык от мяса и спокойно отношусь к простой растительной пище.

– И давно вы отвыкли от мяса?

– Ммм… – замялся тот. – В жизни бывают разные ситуации… Можно сказать, что достаточно давно, хотя все в этом мире относительно. В любом случае, никакого стресса я не испытываю.

– Ну что вы, я не про стресс. Просто интересуюсь вашей позицией на этот счет. Я, например, как мне кажется, мясо захочу не скоро.

– Отчего же? – последовал логичный вопрос.

– Да так, была недавно одна история, заставившая меня по-иному взглянуть на пироги с мясом. Неважно… Кстати, любите пироги? Например, с яблоками?

– Люблю.

– Особенно домашние, ммм… – Я закрыл глаза и втянул ноздрями воздух, почти улавливая запах печеного теста. – Аромат домашних пирогов совсем иной. Я уж молчу про вкус. Вот даже если полностью соблюсти рецепт и подобрать одинаковые ингредиенты, взять ту же муку и ту же начинку, но один пирог испечет родной человек, а другой – профессиональный повар, разница будет колоссальная! Домашний будет вкуснее и ароматнее!

– Согласен с вами, – подхватил мой попутчик. – По всей видимости, это одно из доказательств того, что любовь имеет вкус и запах.

Я оглянулся.

– Да уж. Мне кажется, что любовь имеет и цвет, и форму. Во всяком случае, если подходить к этому философски, то это можно и доказать.

– Философски можно доказать все, что угодно. А если объединить философию с логикой, то можно выиграть почти в любой битве мировоззрений. Мало что может потягаться с лабиринтами образного мышления и хитросплетенными выводами, основанными на фактах и гипотетике.

– Ого! – засмеялся я. – Ну, вы и завернули, надо признать! Нам с вами впору собирать консилиум любителей философии. Откроем кружок «образных мыслителей»!

Мужчина смеялся в ответ.

– И все-таки, – я вернулся к обсуждению. – Вы сказали, мало что может тягаться со столь сильными соперниками, как философия и логика. Но что-то, по-вашему, все-таки может?

– Конечно. Есть еще более крепкая и губительная сила, которая мгновенно уничтожит все на своем пути.

– Даже так? И что это за сила?

– Сила искренней глупости.

Я скривил рот и завис со смешным выражением лица, которое отражало быструю работу мозга вперемешку с сомнением.

Мой собеседник продолжил:

– Любые доводы и суждения, на чем бы ни были они основаны, разбиваются о тупость вдребезги, словно бутылка шампанского о борт судна, уходящего в первое плавание. И в глазах зевак эта бутылка – лишь повод для веселья. Разобьется сразу – похлопают в ладоши, лопнет с пятого раза – вдоволь посмеются. В любом случае исход один – осколки одного и большой путь другого, на радость окружающим.

– Неужели все так печально? – произнес я.

– На то и дана каждому своя «бутылка», чтобы и на это взглянуть философски! В конечном итоге, скорее всего, мы все равно разобьем ее о борт чьей-то непотопляемой глупости. Уж слишком неравные силы.

– А зачем тогда бороться, если все заведомо ясно? Если победить не получится, зачем тогда пытаться?

– Глупость, злость, зависть победить невозможно, ибо и они носят божественное начало. Так что суть не в победе, а в самой борьбе. Не сдаваясь, не подчиняясь и не следуя за этими пороками, ты сам становишься лучше. И не нужно искоренять глупость вокруг, ибо это и есть наивысшая глупость. Попробуй справиться с ней хотя бы в самом себе, это и будет твоя победа.

– Кто из классиков это сказал? – Я ухмыльнулся, услышав слова, похожие на цитату.

– Я приму это как комплимент, – ответил бродяга, добив меня окончательно. – Я верю в то, что все создал Бог, – прощая мне мое молчание, сказал он. – А коль и глупость – Его рук дело, то я спокоен. Уж Он-то знает, что делает.

– Ну, тут я поспорю, – возразил я. – Так можно все в жизни списать на Его рук дело и успокоиться, говоря себе: «Бог знает, что делает, ведь все создал Он!» Насилие, предательство и ту же глупость, как вы говорите…

Старец спокойно парировал:

– Главное – не выбирать все это самому! Быть спокойным не значит быть равнодушным. Вы поймите, можно всю жизнь потратить на борьбу с ветряными мельницами и не заметить, как она пролетела. А потом, оглядываясь назад, вдруг понять, что прожил впустую. Самая долгая война – это война за мир с самим собой. И поверьте, спокойствие – главное оружие в том, чтобы не сделать этот мир еще страшнее, внеся свою лепту во всеобщий хаос. Так что все это – Его рук дело, и я спокоен, потому что уж Он-то знает, что делает.

Гул проезжающих мимо машин и чавканье ботинок, утопающих в лужах, были фоном нашей беседы. Я слышал сбивчивое дыхание старика чуть позади и шум нападающего на деревья ветра над нашими головами.

– Вы философ, – минуту спустя произнес я.

– Не в большей степени, чем вы, – последовал ответ. – С вами очень приятно говорить. Нечасто встретишь молодых людей, столь искренне задумывающихся о большом. Мудрость – это печаль. А философия без мудрости – неверный путь к познанию мира. Так что вы когда-нибудь привыкнете к постоянному взвешиванию себя.

– А к этому можно привыкнуть?

– Не знаю. Я не настолько мудр, чтобы это принять. Хотя смирение – часто признак безысходности. Так что, возможно, я просто еще не дошел до края.

– До края? – переспросил я.

– До края, – повторил он.

Я оглянулся.

– Хочу задать вам один нескромный вопрос.

– Задавайте.

Я протер глаза и поправил воротник:

– Где вы живете?

Мужчина все так же шел за мной и сопел, шумно вдыхая холодный воздух.

– Я живу недалеко отсюда в маленькой котельной, которая обслуживает несколько домов. Ко мне неплохо относятся жильцы, поэтому они и позволяют мне ночевать там. Дали ключ от двери и разрешили пользоваться светом по вечерам.

– В котельной, – зачем-то констатировал я.

– Да, а что? Летом прохладно, зимой бывает даже жарко. Отличные условия, учитывая то, что мог бы спать в подворотнях. Надо признать, жильцы поселили меня там на свой страх и риск, потому что в таких местах не должно быть никого, кроме людей, отвечающих за отопление. Представьте, что будет, если нарушить работу пары труб! Сколько домов останется без тепла! Так что со стороны жильцов это огромное доверие ко мне.

– Хм…

– Котельную я держу в чистоте, ближе к лету крашу детскую площадку и ограду. Убираю листья осенью, а зимой разгребаю снег, если намело за ночь. Мне даже иногда платят, собирают деньги с желающих, если работы было действительно много. Так что я в полном порядке, – он улыбался. – Жаловаться не приходится! Спасибо Богу за доброе отношение людей к такому, как я.

– А какой вы?

– Я? – он усмехнулся. – Я – человек, который должен говорить «спасибо», поскольку волею судеб и по собственной глупости лишился веры в себя. А тут совершенно посторонние люди поверили – разве не чудо? Мы каждый день платим чем-то за что-то, вот и я пытаюсь погашать данный кредит доверия редкой небесполезностью и частым «спасибо».

– Пути Господни неисповедимы… – пробормотал я.

– Да, это точно.

– Главное – не обозлиться на весь мир. Мне кажется, такое состояние быстро наступает.

– Вы знаете, самое простое – это возненавидеть, – ответил бездомный. – Только для этого вовсе необязательно касаться дна. Можно быть богатым и ненавидеть всех вокруг, или быть нищим и любить окружающих. Все слишком по-разному в этом мире. О себе могу лишь сказать, что ненависть и правда плотно сидела в моем сердце, но презирал я только себя. Возможно, из-за конкретных обстоятельств, возможно, из-за наличия мозгов в моей седой голове, не знаю. Но я понял, что агрессия – одна из самых примитивных эмоций, потому что позволяет немного обмануться и оттого почувствовать себя защищенным.

– Но так ли это на самом деле?

– Нет. Конечно, нет. Закрывая глаза и не видя ничего вокруг, ты не становишься невидимым для других.

– Вы правы.

Мы не спеша шли по осенним улицам, говоря о серьезном, но не погружаясь в драму. Быть может, потому наш разговор и был комфортным для нас обоих.

– Вы так просто говорите об этом… Привычка?

– Человек – та еще скотина: привыкает ко всему.

– Привыкли?

– Привык, но, как уже сказал, не могу смириться.

– Значит, не все потеряно?

– Не знаю, возможно, не все… Но пугает не то, что можно потерять, а то, что многого уже никогда не вернуть. Осмысление приходит позже.

– Грустно.

– Да уж, невесело.

– Очень любопытно, что произошло в вашей жизни? Мне неловко спрашивать об этом, так что можете не отвечать.

Мужчина молчал. Я, не оглядываясь, шел вперед, слушая звуки улицы и шаркающие шаги за спиной. Мы прошли уже полпути и немного привыкли к промозглому ветру, который время от времени нападал на нас, как хищник на свою жертву, а затем исчезал. То ли мы ему были не по зубам, то ли не представляли большого интереса.

– Прямо играет! – словно прочитав мои мысли, воскликнул старик.

– Ветер?

– Ветер.

Я поправил ворот.

– Только что подумал об этом.

– Да, прожигает насквозь.

– Замерзли?

– Немного, но это ничего.

– А меня напрягает холод, – сквозь зубы промычал я.

– Почему вы один?

Я засопел носом.

– Как говорит один мой хороший знакомый, «карма». – Я улыбнулся без причины и без веселья – просто растянул губы.

– Фатализм – выгодная позиция, а вы со мной спорили, – вздохнул он.

– Вовсе не фатализм. Просто попытка посмотреть на все с этой точки зрения. Почему бы и нет?

– Почему бы и нет? – повторил собеседник.

– Может, мы себе придумываем одиночество? Мы ведь не изолированы от других, но видим все через решетку, которую сами и соорудили… Я работаю, дышу, у меня прекрасные родители, есть много знакомых, не друзья, конечно, но хорошие знакомые! Вроде все в порядке.

– Но?

– Но есть то, что выбило меня из колеи. То, что не дает мне улыбаться чаще, чем мог бы. У каждого своя беда, и моя заключается в том, что я потерял любимого человека чуть больше года назад. Вот и не могу вернуться на те же рельсы. Вроде вижу пути, и поезд на полных парах, да вот только не узнаю местность и не понимаю время. Все настолько изменилось, что иногда я чувствую себя слепым котенком, попавшим на темную автостраду. Вперед? Назад? Налево? Направо? Может, сзади большая машина? А может, я иду по встречке? Или здесь никто уже не ездит, и дорога ведет к обрыву? Хотя не исключено, что именно по этой трассе я выйду в большой город. Заблудился немного.

– Вы выберетесь, – уверенно сказал мужчина. – У вас есть время. У вас есть завтра.

– Спасибо. У всех есть завтра.

– Не у всех.

– Почему?

– Карма, – сказал тот с откровенным безразличием.

– Моим же оружием?

– Увы, не вашим. Хотя и на этой «дуэли» с судьбой оружие выбираете вы сами. Все по правилам.

Мы были уже недалеко от цели. В окнах домов горел свет, читались силуэты людей и плафоны люстр, освещающих их комнатную жизнь. Пес крепко спал у меня на руках, а я, хотя и немного устал нести его, все же старался не тормошить животное: «Пусть хотя бы одному из нас будет уютно сейчас».

– И какое оружие выбрали вы? – спросил я.

– Я? Я выбрал оружие, бьющее прямо в сердце. Очень тонкое и острое – скальпель. – Старик чуть замедлил шаг, ему было сложно идти и говорить одновременно. – Дело в том, что я по профессии врач. В прошлом – кардиохирург.

– Ого!

– Сейчас, конечно, по мне не скажешь, что я прооперировал не одну тысячу людей, но когда-то это было делом всей моей жизни. Сначала работал в государственных больницах, а позже, когда набрал вес, делал операции и в частных клиниках.

Мы еще немного сбавили скорость, чтобы дать старику отдышаться.

– Странная работа: ты лазаешь внутри человека, как в автомобиле, и чинишь его мотор, поскольку дальше «машина» так ехать не может. Талант, техника и опыт, помноженный на решительность. И все бы ничего, вот только привыкнуть к горю родных пациента невозможно. Это колоссальная энергия, которая проникает в тебя, хочешь ты или нет. Я всячески избегал посещения морга, даже при больнице. Вы скажете: «Так вы же хирург! Чем вас удивишь?» Конечно, удивить вряд ли получится, но я привык бороться за жизнь, а не наблюдать смерть.

Вокруг стало заметно тише, словно город засыпал на наших глазах. Машины и люди разбегались по своим норам, а пустеющие улицы все больше поглощала темнота.

– Но, несмотря ни на что, это благодарная работа. Люди смотрят на тебя, как на спасителя, как на последнюю надежду. Отчасти так и есть, ведь мы, врачи, – инструмент в руках Божьих. В прямом смысле слова, Господь прикасается к вашим сердцам нашими руками. После нескольких часов в операционной выходишь в прохладный коридор, идешь к себе в кабинет, закуриваешь сигарету и в очередной раз понимаешь: это, конечно, дерьмовая работа, но только что ты спас человека. И ради этого можно вытерпеть многое. А потом приезжаешь домой, утыкаешься в телевизор и на диване засыпаешь, поскольку выжат как лимон.

– А где ваша семья?

– Моя семья в этом городе. Они живут неподалеку отсюда. Вижу я их нечасто, но знаю, что у них все хорошо.

– Я задаю слишком много вопросов? – прямо спросил я.

– Вовсе нет, – он успокоил меня. – Вовсе нет. Если вы сами не устали от моих историй, я расскажу.

– Что вы! Не устал нисколько.

Он, почти не моргая, смотрел вперед:

– Если вкратце, то у меня были причины на то, чтобы бросить свою профессию. Я не брал скальпель уже много лет.

Все шло хорошо, мы с супругой воспитали прекрасную дочь, выдали ее замуж. Она стала настоящей женщиной и потрясающей мамой. Но потом началась полоса неудач… У меня начала проявляться болезнь Паркинсона. Это когда бесконтрольно трясутся руки – ну, вы видите… Поначалу это было еле заметно. Я надеялся, что все пройдет, стоит лишь подлечить нервы – и дальше смогу полноценно работать. Но, увы, болезнь только усилилась, – он тяжело вздохнул. – Какое-то время я еще был действующим врачом, поскольку руки дрожали несильно, но с каждым месяцем я все меньше мог это контролировать. На операциях приходилось быть более напряженным и сконцентрированным. Если нужны были мельчайшие надрезы, приходилось передавать скальпель коллегам. Все, кто работал со мной, все чаще смотрели на меня с сожалением, понимая, что совсем скоро я уже не смогу оперировать. Главному врачу было труднее закрывать на это глаза. А я, понимая, что это конец моей профессиональной деятельности, реже стал подходить к операционному столу, – он вновь тяжело вздохнул. – В одну из ночей моей супруге стало плохо, по всему это было похоже на сердечный приступ. Я не стал ждать и повез ее в больницу, в которой тогда еще работал. В машине ей стало хуже, и сперва мы повезли ее в диагностическое отделение, а затем сразу в операционную: острый аневризм аорты. В считаные минуты она оказалась на столе. Вариантов не было, нужно было оперировать. Все сработали быстро, и я с двумя ассистентами начал операцию по ушиванию аорты. Основную работу проделал я при помощи прекрасных врачей, оказавшихся тогда рядом, но спасти ее нам не удалось. Мне не удалось… Разрыв сосуда вызвал колоссальное кровотечение, и в эту ночь я потерял человека, с которым прожил большую часть своей жизни, – старик замолчал и ускорил шаг.

Я шел, все так же не оглядываясь, чувствуя его спокойный взгляд, зная, что в его глазах нет слез. Все было выплакано давным-давно.

– Не буду вам рассказывать о том, как это – терять. Вы и так знаете. Но еще ужаснее было то, что именно я не смог ее спасти. Конечно, многое решают обстоятельства и конкретный случай, есть множество вещей, которые неподвластны хирургам в момент операции, но это я не смог спасти ее. Я не успел сделать то, что было необходимо. Я оказался один на один с ее сердцем в момент, когда оно нуждалось в моей помощи. Это все сделал я своими трясущимися руками… И в тот же миг, когда я потерял ее, я потерял и дочь.

– В каком смысле?

– Нет, она жива и здорова, слава богу, но, узнав о случившемся, она обвинила меня в убийстве. Бедная моя девочка, как ей было плохо! Если бы вы знали, как ей было плохо… Я старался быть с ней и всячески помочь, но доченька так и не смогла смириться, – он откашлялся. – Дальше была медицинская экспертиза, и консилиум решил, что врачебной ошибки не было. Просто спасти человека иногда не удается – судьба пишет свой сценарий. Но от практики, конечно, отстранили. А доченька моя так и не смогла простить. Так и не смогла пустить к себе… Я видел ее истерику, чувствовал, как ей плохо, просыпался по ночам оттого, что плачу сам. Я будто забыл о собственных ощущениях и, как на радиоволну, настроился на ее чувства. И мне становилось только хуже оттого, что к этой боли причастен именно я.

Сразу после похорон она с семьей уехала из города на два месяца. Ей это действительно было нужно. А в день их возвращения я набрался смелости и приехал повидаться с ней в небольшую квартирку, которую они с мужем тогда снимали. Очень надеялся на то, что боль хоть немного стихла и мы сможем поговорить, попытаться восстановить отношения. Но… – мужчина перевел дыхание. – Но, увидев меня на пороге, она лишь расплакалась и захлопнула дверь, попросив никогда больше не приезжать. Это был последний наш разговор. С тех пор прошло почти семь лет… Странная и непредсказуемая жизнь со всей своей жестокостью и огромной любовью. Можно смело писать сценарий и снимать неплохое кино.

– Простите, я не знаю, что вам ответить, – замешкался я. – Это трагедия.

Он не слушал меня.

– Но иногда, по правде говоря, я наблюдаю за внуком. Приезжаю к нему в школу, смотрю на него. Естественно, со стороны, – последние слова он выпалил быстро, словно оправдываясь. – Радуюсь, угадывая в его чертах супругу, доченьку и себя. В нем словно воедино собран образ нас троих – когда-то существовавшей и счастливой семьи. Он – живое доказательство моего счастья, даже если сгинут все воспоминания. Ко всему прочему, мне очень повезло: я знаком с его классной руководительницей, оперировал ее отца в свое время. Она рассказывает мне, какой он, как учится, как смешит всех на уроке и как хулиганит. Надо же, я готов слушать эти истории бесконечно и порой надоедаю ей, переспрашивая по нескольку раз. Благо внешность позволяет прикинуться глуховатым, – он рассмеялся. – Он потрясающий и очень талантливый. Даже не знаю, откуда у него такие способности к рисованию и к изложению своих мыслей в сочинениях.

– А он знает, что вы его дедушка?

– Нет, он не помнит меня, а я и не травмирую парня своей персоной. Это же сколько потом будет вопросов! Нет, пусть не мучает мать. И сам пусть не мучается размышлениями.

– А дочь в курсе, что вы бываете около школы?

– Несколько раз видела меня. Мы встречались взглядом, и я лишь успевал улыбнуться… Она у меня красавица! Вы даже себе не представляете, какая она яркая, всем вокруг на зависть! – Старик воодушевленно ускорил шаг. – А внуку я даже умудряюсь подарки передавать в день рождения. Учительница – свой человек, говорит ему, мол, это сюрприз от школьных друзей. А дочери объясняет, что одноклассники скинулись и купили. Глобальные вещи я дарить не могу, конечно, денег не хватает на то, что может по-настоящему его порадовать, – только приятные мелочи. А может, оно и к лучшему, что подарки недорогие, иначе доченька начнет уточнять, кто именно их дарит, чтобы ответить тем же. Она у меня воспитанная и очень чуткая девочка. – Он расплылся в улыбке, словно лежал с прохладным мохито на одном из Мальдивских островов на берегу Индийского океана. Его лицо приобретало блаженное выражение от одного лишь упоминания о ней.

«Хм, счастье – в нашем сердце, а не вокруг нас. Наверное, в эти моменты он и вовсе забывает о том, насколько несчастен сейчас».

– Да уж… – пробормотал я. – Что тут скажешь?

– Что тут скажешь? – повторил старик. – Это моя история, во всем виноват сам, и говорить ничего не надо.

– А что потом?

– Потом? Три года я страшно пил. Тысячу девяносто пять дней был в совершенно неадекватном состоянии. И, кто знает, может, в то время у меня и был шанс найти общий язык с дочерью, но я исчез из жизни семьи, окончательно уничтожив все, что, возможно, еще теплилось в ее сердце. В первый год, поскольку я не работал, а накопленных денег было немного, мне пришлось продать нашу с супругой двухкомнатную квартиру. Купил комнату в пансионате, а оставшиеся деньги успешно пропил. Через два года меня выселили из этого пансионата, так как он пошел под снос. Всем жильцам пообещали предоставить жилье в пригороде – в какой-то новостройке. И все бы ничего, но вот уже четыре года я так и не могу никуда въехать: по каким-то причинам заморожено строительство, – он равнодушно пожал плечами. – В общем, уже три с половиной года я не пью. Хотя лицо все еще носит отпечаток глубоких запоев и посаженной печени. Стал похож на помятого викинга, особенно с этими кудрями и бородой! – он от души засмеялся. – Ну вот, теперь, уважаемый, вы знаете обо мне все. Теперь, можно сказать, ведете в дом не совсем незнакомого человека. Да и мне как-то спокойнее оттого, что поделился с вами.

Я улыбнулся в ответ.

– Да, теперь мы в курсе проблем друг друга. Не то чтобы стало легче, но и хуже не стало.

Мы смеялись.

– Как там Пес? Он вам еще не отлежал руку? Тяжело?

– Пес в норме. – Я поправил живой комок у себя под мышкой. – Рука чуть затекла, но зато тепло. А вы не устали идти?

– Нет, не беспокойтесь.

– Мы уже пришли, за разговором и не заметили как. За этим домом – моя обитель. – Я показал взглядом на многоэтажное здание прямо перед нами.

Мужчина замолчал.

– Сейчас хоть согреемся чайком. Лишь бы было электричество, а то с ним последние дни какие-то перебои. Вчера только лег в ванну и сладко задремал – как выключили свет. На тебе! Чайник не вскипятить, телевизор не посмотреть, кошмар! У меня плита электрическая… – Я поймал себя на мысли, что рассуждаю, как озлобленный пенсионер. – Впрочем, раньше люди жили вообще без каких-либо удобств, и ничего, несчастнее не были.

Мы обошли высотку и вышли на короткую аллею, освещенную фонарями, в глубине которой виднелся мой дом. Подъездами он смотрел на нас, а фасадом был обращен к проезжей части.

– Ну все, пришли. – Я указал на слабо освещенное здание меж двух рядов полуголых деревьев.

Мой собеседник оказался не так близко, как я ожидал его увидеть. Он немного отстал и заметно замедлил шаг, а секунду спустя и вовсе остановился.

– Все хорошо? – спросил я.

– Да, все в норме. – Он рассеянно смотрел то под ноги, то на дом за моей спиной, метрах в пятидесяти от нас.

– Так давайте уже дойдем до квартиры и согреемся наконец!

Старик с трудом сделал шаг. От его недавней улыбчивости не осталось и следа.

– С вами точно все в порядке?

– Да-да, все в порядке. Немного устал, видимо. – Он говорил медленно и отрешенно.

– Вы меня простите, пожалуйста, но вы изменились за мгновение, во всяком случае мне так показалось. Вам плохо? Минуту назад мы с вами смеялись, а сейчас на вас лица нет…

Мужчина смотрел в сторону дома, и даже при тусклом свете фонарей было заметно, что он побледнел. Медленно он последовал за мной, и, не говоря ни слова, мы прошли еще метров тридцать.

– Вы живете здесь? – раздался сиплый голос бездомного.

Я обернулся.

– Да, я же говорю, мы уже пришли. Сейчас отдохнете и отдышитесь. Я понимаю, вы очень устали.

– Вы действительно живете недалеко от остановки. Сколько мы шли?

– Минут десять, я думаю, а что?

– Но все-таки шли… – последовал еще более невнятный ответ.

– Я не совсем понимаю, о чем мы сейчас говорим.

– Мы шли сюда к вам в гости, и я говорю о том, что пусть недолго, но мы шли. Вы подстраивались под мой темп ходьбы и останавливались порой, чтобы я отдышался…

– Так. И?

– И сейчас, когда мы пришли, я хочу вас спросить…

– Я весь внимание.

Мужчина отвел взгляд.

– Вы простите меня, если я не пойду дальше?

Я опешил.

– В каком смысле?

– Позвольте, я пойду обратно?

– Но мы же пришли! Через несколько метров мой подъезд, вот он, второй слева.

Он стоял как вкопанный и смотрел в сторону дома.

– Я не зайду в этот подъезд, простите меня, пожалуйста.

– Почему?

– Потому что это плохое место.

– Чем оно плохое?

– Плохое. Очень плохое, – повторил бездомный.

– Ничего плохого там нет. Подъезд как подъезд. Просто не на всех этажах есть свет, но вы же не один, нас двое, чего тут бояться?

Мужчина стоял, уставившись в темноту, в которой угадывались очертания ступенек и железной двери.

– На каком этаже вы живете?

– На пятом, а что?

– Это страшное место. Я чувствую присутствие чего-то или кого-то, не совсем нормального, не совсем обычного. Здесь воняет смертью.

Я был обескуражен его словами и столь резкой переменой в нем.

– Везде умирают люди, это естественно, – попытался возразить я. – Не думаю, что в любом городе найдется хоть клочок земли, где бы не лежал труп.

– Я не о трупах, а о том, что пугает намного сильнее.

– И что же это?

– Неизвестное, неестественное и ужасающее. Я знаю, что в этом подъезде это есть. Думаю, сейчас на нас смотрят, и не хочу приближаться туда. Мы и так слишком близко.

– Ну, а как же я? Я вообще живу здесь и каждый день нахожусь в этом доме, вхожу в эту дверь, поднимаюсь по этим ступенькам. И как, по-вашему, мне это удается?

Старик перевел взгляд на меня.

– Скажите честно, вы в корне не согласны со мной?

– В отношении чего-то ненормального в этом подъезде? – уточнил я.

– Да.

Я смотрел ему в глаза, понимая, что вынужден либо соврать, либо признать, что он совершенно прав.

– Считаю, что… – медленно произнес я, – ничего такого, о чем вы говорите, здесь нет.

Он улыбнулся, давая понять, что с легкостью читает меня и видит ложь. Мы смотрели друг на друга. О чем он думал, я не знаю, но взгляд у него был испуганный и немного разочарованный.

– Еще раз спасибо вам за приглашение! – негромко сказал он. – Вы очень приятный и искренний человек. Спасибо за долгое и интересное общение. Я соскучился по такому.

– Вы точно не подниметесь?

Он еле заметно, но уверенно покачал головой.

– Ну что ж, настаивать нет смысла, как я вижу. Тогда еще раз спасибо за Пса! Очень неожиданный подарок.

– Простите меня, бога ради, простите, но я не могу туда зайти, правда…

– Ну что вы, не переживайте, все в порядке, – я махнул рукой. – Вы найдете дорогу обратно?

– Да, конечно, не заблужусь.

– Ну что же… – я огляделся по сторонам. – Тогда до утренних встреч на остановке! Еще раз спасибо за подарок!

– Еще раз простите.

Я кивнул головой и направился в сторону подъезда, не дожидаясь его ухода, как бы давая понять, что такое неадекватное поведение оскорбительно.

Пес заворочался, пытаясь высунуть нос из-под плаща. Словно почувствовал, что настало время попрощаться с хозяином. Я не стал сопротивляться и расстегнул пуговицы, не спеша поднимаясь на крыльцо. Смешная мордочка высунулась на улицу и с любопытством посмотрела по сторонам, выискивая старика. Как только я шагнул на первую ступеньку, ведущую к двери, сзади послышался голос:

– Простите, пожалуйста…

Я обернулся.

Мужчина стоял в нескольких метрах от меня. Он казался жалким и еще более сутулым в полумраке уличного освещения.

– Простите, пожалуйста, перед тем, как мы направимся каждый в свою сторону, я рискну попросить вас еще кое о чем. – Он нетвердым шагом направился ко мне.

– Чем могу помочь?

– Я хочу попросить вас об одолжении. – Старик подошел ближе и трясущимися руками достал из внутреннего кармана плаща целлофановый сверток. – Пожалуйста, передайте это моей дочери. – Он отвел глаза. – Адрес внутри.

– А что в пакете?

– В пакете деньги. Это все, что я накопил за эти годы. Там не очень много, конечно, но в любом случае лишними они не будут.

– А почему вы сами не попытаетесь отдать их?

– Потому что она не возьмет. А из ваших рук будет вынуждена принять, и слава богу!

– Почему?

– Ей придется. Вы просто объясните ей, что мы незнакомы и что не знаете, как меня найти. Объясните, что не сможете вернуть.

– Думаете, поверит?

– Не знаю, но мы ведь ее не обманем, сказав это?

Я задумчиво смотрел ему в глаза.

– Пожалуйста, отдайте ей этот пакет в любой день, когда вам будет удобно. Простите меня еще раз за такую наглость, но у меня нет иной возможности передать ей деньги.

– Вот именно – деньги! А я, как вы сами понимаете, совершенно незнакомый вам человек!

– В жизни всегда наступает момент, когда ты вынужден доверять посторонним больше, чем своим.

– И я – тот самый посторонний? Удивительно. А если я аферист какой-нибудь?

Он улыбнулся:

– Вы сами, как никто другой, знаете, что это не так. Я благодарю Бога за то, что это именно вы! Пожалуйста…

– Вы ставите меня в неловкое положение. Впервые встречаю человека, который отдает все деньги первому встречному. Получается, что вы просто перекладываете на меня свою ответственность, простите, конечно, за прямоту. Возьму я их или нет, в любом случае буду нести ответственность либо за деньги, либо за то, что не помог человеку в сложный момент.

– Вы правы отчасти. Это выглядит эгоистично и совсем неуместно по отношению к вашим планам. Но это лишь просьба о помощи. Я не пытаюсь как-то использовать вас, а просто прошу помочь мне. Вы можете расценить и мой подарок как то, что я просто избавился от собаки, но поверьте, я искренне хотел поделиться с вами тем, что поможет вам сейчас.

Он опустил голову и, подождав немного, убрал сверток обратно во внутренний карман.

– Извините меня за назойливость. – Он честно посмотрел мне в глаза и, развернувшись, пошел обратно.

Я стоял перед подъездом и смотрел ему вслед. Меня терзали сомнения. С одной стороны, я понимал, что это риск, и такая резкая перемена в настроении лишь подчеркивает неадекватность собеседника, с другой стороны, его искренность и правдивая история действительно напоминали крик души. И если я сейчас развернусь и уйду, это будет не лучше, чем запереть двери на все замки, когда на улице кричат «помогите». Так в нас умирает человек. Так мы становимся черствыми куклами с инстинктом самосохранения.

– Подождите! – крикнул я неожиданно для самого себя. – Подождите.

Мужчина остановился, и я сделал несколько шагов к нему навстречу.

– Давайте мне деньги, я отвезу их на днях. Потом расскажу, как все прошло.

Он отдал мне сверток и пожал руку.

– Спасибо вам за все! – сипло, но громко произнес бродяга. – Я уверен, все пройдет успешно.

– Я вам все расскажу в подробностях при следующей встрече, – ответил я.

Бездомный не отпускал мою ладонь.

– Весь ужас над вами, – прошептал он.

– О чем вы?

– Весь ужас над вами, – повторил старик. – Вы так близко к нему. Вас это не пугает?

– А чего я должен бояться?

– Не смог бы я спокойно разделять такое соседство, простите. Я не могу даже зайти в подъезд, а вы спокойно живете всего лишь этажом ниже. Простите меня еще раз, мне нужно идти.

Он поспешил прочь.

– Что вы имеете в виду? – но в ответ я ничего не услышал.

Шумно открылась железная дверь, и в нос ударил влажный кисловатый воздух. Полутемный подъезд был не особо приветлив. Я закрыл за собой дверь, топнул пару раз, избавляясь от уличной грязи, и устало зашагал по лестнице. Я пребывал под впечатлением от услышанного. Мне было очень неуютно от слов бродяги.

«Ужас над вами», «неприятное соседство» – все это странно, ведь именно надо мной и была та самая квартира.

«Откуда он знает о ней? Или старик болен и просто случайно попал в точку? Или он провидец какой-нибудь?» Я был в замешательстве, и пустой подъезд не добавлял в мои ощущения комфорта.

«И все-таки каких-то пять этажей – и я окажусь на месте! Покажу Псу его новый дом и наконец-то попью чай с сухариками».

Дом, милый дом, где тепло и уютно! После промозглого ветра особое удовольствие – закрыть дверь изнутри. Я включил свет и бережно опустил собаку на пол.

– Ну что, добро пожаловать, Пес!

Он стоял как вкопанный и смотрел по сторонам. Уши были прижаты, а взгляд спросонья выдавал полную растерянность.

Я снял пальто, затем ботинки и прошел в зал. Только теперь, в теплой квартире, я понял, насколько продрог за время пешей прогулки.

– Ну что, красавец, давай знакомься с территорией! Как тебе здесь? – я последовал на кухню, поставил чайник и помыл руки.

– Ты, наверное, хочешь есть? – крикнул я Псу, словно он мог понять меня. – Хочешь – посмотри телевизор. – Вытирая руки, я вернулся в зал, а он все так же стоял в коридоре и оглядывался по сторонам. Ему нужно было привыкнуть к новому жилью. Ведь это уже взрослая собака, ей понадобится время, чтобы освоиться. Но через час он уже отбивал ритм хвостом, стуча им об пол.

Я накормил животное и сам напился чаю с сухарями. Затем пощелкал пультом и, не найдя ничего стоящего в эфире, решил искупать Пса.

Он стойко выдержал напор воды. Не сопротивляясь, позволил мне вытереть себя, и после, стряхнув остатки влаги, чинно подошел к дивану и улегся у моих ног.

Пес оказался очень воспитанным и чрезмерно спокойным, словно был не дворнягой, а настоящим породистым кобелем с безупречной родословной. Каждое его движение говорило о том, что это очень неглупое животное.

– Ты, оказывается, умный парень? – Я погладил его. – Надо же, когда это тебя так воспитали? Или ты сам по себе такой?

Он, не отрываясь, смотрел мне в глаза, иногда приподнимая уши и чуть шевеля кончиком хвоста. Словно вслушивался в мои слова и понимал их. А я, глядя на это существо, вдруг почувствовал, что мой дом, похоже, покидает одиночество. Старик был прав.

Во взгляде – интеллект, в поведении – осознанность почти человеческая. Умиротворенность, заражающая спокойствием, и радость, которая струилась из Пса, обволакивали все вокруг.

– Эй, да ты словно не от мира сего! – Я внимательно смотрел на собаку. – Или я уже схожу с ума, видя в дворняге человеческие черты?

Пес опустил голову и прижал уши.

– Не обижайся! – Я откинулся на спинку дивана. – Это вечерний бред человека, которого сегодня крепко ударили в нос. Ну, или не ударили, я уже не уверен. В любом случае, досталось. Сейчас мутит, но терпимо. Надеюсь, тошнить сильнее не будет. Видимо, мозг встряхнули как следует. Я тебе еще не рассказал о своем приключении. О, да… Похоже, я основательно тупил сегодня, даже забыл, о чем говорил со смешной девушкой, с моей коллегой. Со мной такое в первый раз. – Я посмотрел на Пса. – В общем, денек тот еще.

День закончен по всем подсчетам – личным, общепринятым, календарным. Еще каких-то сорок минут – и канул в Лету очередной вторник.

Мы с Псом посмотрели ерунду по телевизору и начали задумываться о сне. Как-никак завтра рабочий день, и нужно выспаться.

Единственное, что мешало мне зарыться под одеяло и уснуть, – это головная боль: виски пульсировали, затылок раскалывался… Ближе к ночи начало ломить все тело, знаете, как при противной температуре тридцать восемь? Я лежал на диване и смотрел в одну точку. Слабость, вялые ноги и словно вывернутые суставы – мерзкое состояние.

– Да, Пес, похоже, ночка нас ждет бессонная. Видимо, все-таки сотрясение. И это только начало.

В доме не было градусника, но я чувствовал, что горю. Я заставил себя встать с дивана и почистить зубы. Потом поставил на кухонный пол блюдца с водой и с размоченным хлебом для Пса и направился в спальню. Добравшись до кровати, рухнул в нее как подкошенный и укутался в теплое одеяло, но озноб не прекращался. Странное ощущение: укрывшись, изнемогаешь от жары, а высунув из-под одеяла хотя бы ногу, замерзаешь вмиг. Все кости словно сходят со своих мест, суставы выскакивают из пазов, кровь закипает. В организме начинается воспалительный процесс, и, естественно, начинается все это ночью, когда тело расслабляется и прислушивается к собственным проблемам. И уж если оно к ним прислушалось, то мало не покажется. Болезнь – это претензия организма к человеку из-за отсутствия должной заботы. Вот и я немного забыл о себе – и пожалуйста!..

Я лежал и думал: «Что же произошло сегодня? Что все-таки случилось в кабинете у этого жирдяя – моего шефа? Неужели я на самом деле упал, ударившись лицом об стол, а этот монолог босса с последовавшим ударом – лишь бред? Как же я не отличил правду от фантазии? Или это они все подстроили?»

В сотый раз я задавал вопросы, которые лишь усиливали головную боль и без того мерзкое общее состояние: «И надо же, этот смешной паренек, сисадмин, из всех «деликатесов» назвал именно пирожки с кошатиной! Совпадение, но почему все сразу?»

Я перевернулся на бок – на ту часть постели, что была еще не согрета моим телом. Озноб пронесся от кончиков пальцев рук до пяток.

«Ого, вот это меня скашивает по-серьезному! – Я зажмурился и глубоко вдохнул. – И старик бездомный тоже странный. Приятный человек, конечно, но очень странный. Весь день прождать меня на остановке в дождь для того, чтобы подарить собаку, рассказать о своей жизни и отдать мне все свои деньги! Мне, незнакомому человеку! Как это? И почему он так отреагировал на мой подъезд? Чего он испугался? Или здесь действительно пахнет смертью?»

Мысли с щелчками взрывались в голове, словно попкорн в микроволновке. И каждый микровзрыв отдавал резкой пульсацией.

Какие-то лица, вспышки света, размазанные пятна… Все это всплывало перед моими глазами. Обрывки событий, реальных и сюрреалистичных, достойных кисти Дали или Магритта. Размытые силуэты и жуткие темные впадины вместо глаз на лицах непонятных людей. Ржавый фон и вдали снова люди. Затем красные брызги, растекающиеся на заднем плане, и пальцы, оставляющие зеленые отпечатки. Потом старик с собакой на остановке… И вдруг лицо шефа – очень близко. Его голос, но издалека, словно заглушаемый ветром в лощине. Повторяющиеся фразы с долгим эхом – то еле слышно, то слишком громко, почти рядом… Какой-то миг – и гул, словно слышу свое дыхание изнутри. Нет высоких частот, лишь мутный, очень низкий звук. Слышу свое сердцебиение, оно размеренное и тоже приглушенное.

Я считаю удары: раз – два, три – четыре, пять – шесть, семь – восемь, девять – десять… Интересно, сколько ударов делает сердце за всю жизнь? Возможно ли это узнать? Наверное, да. Нужно подсчитать, сколько происходит ударов в минуту, вычислить количество стрессов и, как следствие, учащений сердцебиения. Конечно же, нужно учесть и замедление во время сна. И помножить полученное на среднюю человеческую жизнь.

…Пятнадцать – шестнадцать, семнадцать – восемнадцать…

Вижу дверь, она раздувается в ритм сердца, словно дышит. Темно. Я не вижу своих рук и ног, но все-таки приближаюсь к ней. Или она ко мне – не могу понять.

…Двадцать три – двадцать четыре…

Теперь это не стук сердца, это кто-то стучит в дверь. Вокруг мгла и ничего нет. На многие миллионы километров ничего нет. Пустота со всех сторон и нет даже меня, только дверь, освещенная лучом света из ниоткуда.

Как я оказался здесь? Нет ни стен, ни потолка, ни пола. Но и тот, кто с другой стороны двери, тоже как-то пришел сюда. И теперь мне нужно открыть дверь.

– Это ты? – мысленно задаю вопрос.

– Это я, – слышу ответ глубоко внутри себя.

Я не узнаю этот голос. Он не мужской и не женский. В нем все обертона, включая мой собственный.

– Это я… – повторяет голос.

Я все равно не узнаю его, но чувствую огромную любовь, сильнейшее притяжение.

– Входи, – произношу я и вдруг начинаю чувствовать страх, словно сделал что-то окончательное, бесповоротное. Будто, сказав это, ключом открыл замок.

Стук прекращается, и на секунду все замолкает. Затем ручка двери опускается. Медленно, очень медленно, и в полной тишине – биение сердца. Дверь с щелчком приоткрывается, за ней видна лишь тонкая темная полоска. Я чувствую, что кто-то стоит за ней.

…Тридцать шесть – тридцать семь, тридцать восемь – тридцать девять…

Медленно, еле слышно скрипя, дверь открывается. Я ощущаю нарастающий страх и хочу закрыть глаза, боясь того, что могу увидеть. Но, как бы я ни старался, мне не удается зажмуриться, поскольку у меня нет век. Нет тела. Я отворачиваюсь, но снова вижу дверь. Опускаю голову – вновь она перед глазами. Значит, мне нужно видеть. Но я не хочу! Я уже готов сорваться и закричать, но ничего не получится, меня попросту нет!

Сорок два – сорок три, сорок четыре – сорок пять…

Дверь почти открыта, и кто-то играет со мной, прячась за створкой. Еще немного – и проем откроется настежь. И тогда я увижу то, чего очень боюсь…

Мыслей нет, есть лишь гнетущее чувство панического страха.

Сорок шесть – сорок семь…

Дверь резко открывается.

Я увидел серое полотно, на котором слоями двигались тени квадратной формы. И мне понадобилось несколько долгих секунд, чтобы понять, что смотрю я на потолок собственной спальни. Как-то незаметно для себя я оказался в постели. Даже не понял, когда начался сон и когда он закончился. Сердце колотилось, вызвав тем самым тяжелую одышку. На лбу выступила холодная испарина, а с тела ручьем стекал липкий пот. Вся постель была мокрой.

«Господи, что со мной происходит?» – Я сел на кровати.

Чувство страха все еще плескалось внутри. Я зажмурил глаза и потряс головой, пытаясь прийти в себя, но резкая боль в переносице заставила пожалеть об этом. Я замычал, сжал скулы и застыл на мгновение, считая до пяти, пока отступит спазм. Меня все так же знобило, а тошнота сильнее сдавила грудь.

Часы на дисплее телефона показывали 03:04. Самая середина ночи. Я просидел долгое время на кровати, пытаясь побороть слабость, и даже не заметил, как уснул.