Пыль и пепел
Ситуация сложилась не самая редкая: линии фронта не было, немец отходил быстро, мы чуток отставали, и в конце концов они от нас оторвались. Впереди теперь была совершеннейшая неизвестность. Значит, что? Значит, ноги в руки, разведка… Дело знакомое.
Конечно, послали самолеты, погода стояла не просто летная, отличная, небо чистое, на земле никакой слякоти. Ну а заодно пустили по разным направлениям и нас – взвод легких броневиков. «Шестьдесят четвертый» – хорошая машинка, лучше довоенных. Быстрая такая, верткая, проходимая. Никакого сравнения с «двадцаткой», на которой я начинал, небо и земля. Ладно, не будем отклоняться…
Ланцов, как ему и положено, крутил баранку, а я торчал в башенке гордым соколом, нимало не опасаясь обстрела – местность далеко и хорошо просматривалась, бескрайняя равнина, разве что кое-где небольшие березовые рощицы, как в наших местах говорят – колки, в основном реденькие, но и те, что погуще, плохо приспособлены для засады, в березняке что человека, что любую технику издали видно. Да и на кой черт быстро отходящим немцам устраивать засаду в глухомани, вдали от больших дорог? У них других забот хватало…
Одним словом, получить пулю я не боялся, и шли мы, можно сказать, с ветерком – коли уж местность благоприятствовала. Как я ни вертел башкой, как ни напрягал глаза, не мог высмотреть вокруг, на земле, ничего сделанного человеческой рукой. Проходящие войска оставляют за собой кучу всякого мусора – и, простите за подробность, следы оправки в превеликом множестве. Но мы проехали километров десять – и не увидели даже клочка газеты.
И не было следов ни гусениц, ни колес, ни ног. Целина, можно сказать. Ну как необитаемый остров, честное слово, и даже без Робинзона Крузо…
Ехали мы так, ехали, малость расслабившись…
И напоролись на них совершенно неожиданно. Проехали мимо густой рощицы, свернули вправо… Опаньки! Дальше такая же равнина, колки вовсе уж немногочисленные… а метрах в двухстах впереди носом к нам стоит лайба, которую мы, люди опытные, опознали моментально: немецкий вездеходик, забыл уж, как он называется, длинно как-то. Этакий утюжок на колесах, открытый, то есть со складным верхом. Капотом кургузеньким развернут аккурат в нашу сторону, и видно, что немцы там сидят.
Ланцов молодец, не первый год за баранкой, еще на гражданке шоферил, к тому же особенности нашего броневичка знает прекрасно. У «шестьдесят четвертого», понимаете, покрышки не воздухом были надуты, а наполнены губчатой резиной. Хорошая сторона – при попадании пули колесо не сдуется. Плохая – не любили такие колеса крутых поворотов, могло не просто занести, а и опрокинуть к чертовой матери. Потому Ланцов и не стал закладывать виражи, как птичка стриж, а начал активно сбрасывать скорость, явно ожидая моей команды – мне-то с башенки видно побольше, чем ему.
А я уже вижу, что, кроме этого вездеходика, в окрестностях, куда ни глянь, – все тот же необитаемый остров. Ни единого человека, мотоцикла, машины, танка. Ни одной живой души. Только мы и тот утюжок.
Я, конечно, на всякий пожарный ссыпался внутрь. И скомандовал Ланцову:
– Давай прямо к ним малым ходом. Метрах в полсотне тормознешь.
А сам устроился за пулеметом. Разведчик обязан соображать быстро и решения принимать моментально. А решение тут лежало на поверхности: это ж готовенькие «языки»! Ну прямо-таки с пылу с жару. У нас не было прямого приказа брать «языка», но на инструктаже прозвучало: если будет такая возможность, хорошо бы, конечно, еще и «языка». Но только при очень благоприятной обстановке. Потому что основная наша задача – установить местонахождение немцев.
В общем, в голове у меня все прокрутилось молниеносно, благо задача была не из трудных. Против нас эта таратайка не пляшет: у нас – противопульная броня и пулемет, пусть винтовочного калибра, зато с боезапасом в тысячу с лишним патронов. У них – никакой брони и наверняка только личное оружие при себе. Я уже могу рассмотреть, что там четверо, водитель в пилотке и трое в офицерских фуражках. Сидят истуканчиками, даже не пробуют с места сдвинуться – то ли малость ошалели, столкнувшись с нами нос к носу, то ли поломались. Если дернутся, я им мигом колеса излохмачу, дам пару очередей поверх голов, чтобы поняли, что тут не в бирюльки играют. А там уж хватит и моего куцего немецкого, чтобы растолковать насчет лапок кверху…
Остановился Ланцов, как и было приказано, метрах в пятидесяти. Так что разглядеть их можно прекрасно: водила молодой, пилотка набекрень, рядом с ним молодой офицер, и на заднем сиденье молодой, а четвертым – пожилой, с проседью, с первого взгляда видно, что лучшего «языка» и желать нельзя: погоны у него вроде бы полковничьи, наград изрядно, в общем, хорош бобер, лучшего и желать нечего. Вот только странно они как-то держатся: сидят, не шелохнувшись, ухом не поведут, таращатся перед собой. Ноль движения, ноль эмоций. Странно, очень странно.
Я, недолго думая, дал короткую очередь высоко поверх голов – хоть бы шелохнулись, хоть бы головы повернули. Как сидели истуканчиками, так и сидят. И стало понятно, что ни хрена мне не понятно.
– Вань, – говорю я. – Давай-ка поближе, малым ходом, до полного сближения…
Он мне:
– А вдруг ловушка какая?
– Оглянись, – говорю, – Ваня. Ни единой живой души на километр кругом. На кого бы в этой глуши ловушки ставить? И в чем тут ловушка?
– Ладно, – проворчал он. – Ты командуешь.
И начали мы к ним приближаться – медленно, медленно… В конце концов я то ли обнаглел, то ли рискнул: высунулся из башенки, благо открытая, с автоматом наизготовку. Пожалуй, и риска нет. У водилы руки на баранке, у остальных на коленях. Если кто вздумает свой пистолетик являть белу свету, я с такой дистанции вмиг в нем дырок наделаю качественно…
– Стоп! – скомандовал я, и броневик встал.
Теперь до них было всего-то метров десять, не больше. И рассмотрел я их прекрасно. В мундирах, знаках различия и прочих цацках мы к тому времени разбирались прекрасно, так что я с маху разложил по полочкам кто есть кто. Вермахтовцы, пехота, все четверо. Полковник, два обер-лейтенанта и водила-ефрейтор. Это-то просто. Гораздо труднее догадаться, что с ними, со всеми четырьмя, мать их, такое! Никакие это не куклы, не манекены, натуральнейшие люди, у водилы болячка на правой щеке, у одного офицера веснушки, у второго шрамик на подбородке. Морщины у полковника… Все прочее, все детали – ну не бывает так качественно выполненных кукол, подделок под человека. Только все четверо выглядят именно как куклы: не дышат, не моргают, не пошевельнутся.
– Ох, что-то тут не то, Серега… – говорит мне снизу Ланцов. – Может, мираж какой?
– Какие, на хрен, здесь миражи? – ответил я. – Миражи в пустыне… Ладно, прикрой.
Вылез я, спрыгнул на землю и медленно так, по шажочку, пошел к машине. Автомат, конечно, наизготовку. Вооруженного сопротивления не опасаюсь нисколечко – даже если кто-то из этих истуканчиков вдруг оживет и схватится за кобуру, я из него решето сделаю. Тут какое-то другое чувство, даже и не определишь толком какое. Как-то это… неправильно. Диковинно это. Всякое видывал, но таких вот…
Тишина, солнышко светит, ни души вокруг… Даже жутковато как-то от этаких непонятностей. Но подхожу. Нужно же разобраться окончательно, что за дела.
Захожу слева, со стороны водителя и полковника. Они все так же сидят, уставясь перед собой. У водилы под левым ухом маленькая царапинка – явно порезался, когда брился, уже засохла, не кровит. У полковника седые волосы из ушей торчат. Ну натуральнейшие люди! Только превратившиеся отчего-то в истуканов.
И что-то мне все жутчее от этой солнечной тишины… Совершенно непонятно, что делать и что говорить, когда перед тобой такие… Вот тут я, неожиданно для себя, взял да и наподдал сапогом по дверце, за которой сидел полковник.
Нога у меня ушла, как в песок…
А в следующий миг… не знаю до сих пор, как и описать… взметнулось, разбрызнулось, взлетело… Короче, и машина, и немцы вдруг начали рассыпаться, моментально потеряв вид людей и машины, как-то так взвихрился даже не песок, то ли мельчайшая пыль, то ли невесомый пепел…
Сам не помню, как меня отнесло метров на несколько. Кенгурячьими прыжками, должно быть, рванул. Услышал автоматную очередь, обернулся, остановился с колотящимся сердцем, на ватных ногах – это Ланцов, обормот, зачем-то по тому месту садит из своего распахнутого лючка. Я, едва опамятовавшись, заорал:
– Прекратить огонь!
Он прекратил. На том месте, где стояла машина с немцами, все еще кружит продолговатое облачко то ли пыли, то ли пепла – но оседает уже, опадает, осыпается в совершеннейшем безветрии…
Тут и Ланцов вылез. С автоматом, ага, бдительно нацеленным на то место. А там уже все и улеглось. Стоим мы с ним бок о бок, смотрим: все успокоилось, осталась невысоконькая, продолговатая кучка черно-сизого пепла, словно там сгорело дотла короткое бревно.
– Колдовство, – говорит вдруг Ланцов, запинаясь на каждой букве. – Когда я был маленький, бабка рассказывала…
– Дуру гонишь, друг ситный, – отвечаю я голосом немногим лучше. – В жизни колдовства не видел, вообще в него не верю, но даже если б обнаружилось, что оно есть… Как-то мне плохо верится, что оно бывает вот такое…
– Тогда место гиблое, – талдычит он упрямо. – Бабка и про такое говорила. Ехали они, ехали – и это… наткнулись…
– Место гиблое… – повторил я.
Переглянулись мы – и как чесанули к броневику! Понеслись оттуда со всей мочи – но, отмечу с гордостью, чести разведчика все же не уронили, поскольку драпали не в обратную сторону, не назад, а продолжали движение в сторону невесть где находящегося противника. Ладно… Может, это мы чисто случайно так…
Проехали пару километров, остановились, вылезли. Закурили – а пальчики-то трясутся… Друг на друга смотреть стыдно.
– Серега, что будем делать? – спрашивает Ланцов голосом, который мне очень и очень не понравился.
Течет мой боевой товарищ, паника в него заползает по капельке. Я уже не раз такое наблюдал с людьми прежде – но, конечно, не при таких диковинных, а можно сказать, обыденных военных пертурбациях. Начинает человек себя медленно терять, и если его вовремя не тормознуть, не вернуть в ясный ум…
Собрал я в кулак всю силу воли, весь здравый рассудок, выплюнул окурок и рявкнул:
– Как это – что, сержант Ланцов? Выполнять задание командования! Первый день на войне, мать твою? Выполнять задание, понятно?
Он чуток опамятовался и уже почти нормальным голосом отвечает:
– Есть…
– Вот так-то лучше, – напираю я, чтобы окончательно выгнать из него слабину. – Положил я с прибором на все чудеса, видения и гиблые места! У нас задание, Ланцов! По машинам!
Сейчас, конечно, даже вспомнить смешно, какую я подал командочку: «По машинам!» Как будто их у нас не одна-единственная. Ну, я ж не железный, я тоже еще не отошел…
Главное, Ланцов даже внимания не обратил на нелепость моей команды. Наоборот, она на него подействовала должным образом: полез в броневик как миленький.
И покатили мы тем же манером: Ланцов ведет, я гордым орлом торчу в башенке. И стараюсь выкинуть из головы к чертовой матери всю эту диковину, которую только что видел: нам от нее вреда вроде бы не произошло, но и пользы никакой, у нас четкое и недвусмысленное задание, и наш долг – его выполнять…
Что дальше? Ну, примерно километров через десять мы таки наткнулись на немцев. Издали увидели, а там и хорошо рассмотрели в бинокль: возле одного такого колка расположилось до двух десятков немецких танков – стояли не кучей, а линеечкой, дула повернуты в нашу сторону: значит, не просто привал, а заняли рубеж на случай возможного появления наших. Ну да, правее и пехота в хорошем темпе окапывалась, примерно до двух рот, и артиллерийскую батарею мы видели, и пушкарей, которые с грузовика снаряды разгружали. Стало ясно, что они тут закрепляются. Все, за чем нас посылали, мы узнали. А брать «языка» в таких условиях никто не рискнет, если у него в голове хоть капелька мозгов.
Мы развернулись и дали газу в сторону наших. Немцы нас не заметили, определенно – ни одного выстрела в нашу сторону не было, и никто за нами не гнался… а впрочем, даже если б и заметили, на чем бы гнались? Мотоциклов там мы не видели, а от танка мы ушли бы, как от стоячего, наш коробок и восемьдесят выжать мог…
Когда до наших оставалось всего ничего, приказал я Ване остановить броневик. Вылезли мы, сели-покурили и уже совершенно спокойно потолковали по душам. Касательно этой таратайки с немцами, истуканчиками этими, на наших глазах рассыпавшимися в пыль и пепел.
Нет, мы и не пытались понять, что там могло произойти. Вообще об этом не говорили. Вопрос, как говорится, на повестке дня стоял один-единственный: докладывать об этом или не докладывать? Единогласно, без всяких «против» и воздержавшихся, решили: не докладывать. Доказать нечем, а поверить нам вряд ли поверят. Я бы на месте начальства не поверил…
А что оно было такое, мне непонятно до сих пор. Может, действительно какое-нибудь гиблое место? Говорят, бывают такие…
