19

Стольников брел по темному коридору, изредка бросая взгляд на дисплей. Беспристрастный прибор вел его по лабиринту, а капитан чувствовал, как наливаются свинцом ноги. Сколько еще впереди? Да пока ведет прибор, столько и впереди.

«Я обещаю, что вернусь за вами», – сказал он на прощание Жулину.

Стольников не помнил, когда в последний раз обещал что-либо кому бы то ни было. Летом семьдесят седьмого года подарили его отцу за заслуги перед спортивной жизнью города золотые часы. Приехал какой-то человек из областного центра и вручил их отцу на праздновании годовщины города. Саша посмотрел – ничего особенного. Часы как часы. Желтые. Простые. Написано: «Слава». Ремешок – дрянь. Но на остальную часть присутствующих при вручении эти невзрачные обыкновенные часы произвели неизгладимое впечатление и вызвали разные чувства. Кто-то охал, как при зубной боли, кто-то с солнечной улыбкой поздравлял отца. Сам же обладатель золотых часов был, как всегда, спокоен и учтив.

– Юрка! – шипел дед Филька, которому не дали укусить часы. Он зачем-то хотел их укусить после вручения. – Сломаются – кучу денег на ремонт выложишь! Это ж как машину купить. Выложишь – это как пить дать.

– Пить Филимону не давать! – грозно предупредила всегда стоявшая вдали от всех событий, всегда в курсе всех дел Филькина жена. Она уже слабо слышала, но зрением обладала отменным. – У него каждый день повод!

– Замолчь, сорока! – не унимался старик. – Сломаются, что делать будешь?

– Выброшу! – ответил отец. – Надоел, дед.

– Выбросит он!.. Золотые!.. – послышалось в толпе.

– А вот Санька стоит, – хихикнул дед Филька. – Свидетелем будет!

Часами отец, конечно, гордился. Золотые часы в семьдесят седьмом году по ощущению жизни равнялись владению машиной. В том смысле, что человек, имеющий золотые часы, но не имеющий машины, – это человек странно выглядевший. Машина появилась только через месяц, для этого пришлось маме и отцу влезть в долги немалые, хотя покупка автомобиля никак не была связана с часами. Саша уже около года слышал о планах родителей иметь собственный автомобиль. Но пока были только часы, и это был повод гордиться.

Саша хотел бы сказать, что отец не замечал часы на руке, но тогда он солгал бы. Отец очень гордился наградой, и Саша никак не мог взять в толк, чем больше: самими часами или фактом их вручения. Вскоре ответ на вопрос нашелся. Часы забывались в лесу во время тренировки, на окне спортивной базы, во время переодевания. Значит, были у отца заботы большие, чем хлопоты о подарке. И всякий раз эти дорогостоящие часы возвращались владельцу через третьи руки. А в конце июля, то есть через месяц после награждения, Саша стал свидетелем случая, вызвавшего в нем неоднозначные чувства. Как бы то ни было, все они оформили такую мысль: лучше никогда ничего не обещать, но если пообещал – выполни.

Саша часто ходил с отцом на реку. Трудно вспомнить, когда он научился плавать, как трудно вспомнить, когда он научился говорить. Говорят, поплыл Саша сам, сразу, без всяких обучающих моментов.

Плавал как рыба, поэтому в тот день сразу добрался до мостков, находящихся в двух десятках метров от берега, и взгромоздился на них, поджидая дружка. На берегу, раскинув руки и поблескивая часами, загорал отец. Его словно из бронзы вылитая фигура с четко очерченными выпуклостями мышц вызывала в Саше, заморыше, столько гордости, словно это его выпуклости были, а не отца.

Рядом с дружком, имя которого Стольников вспомнить сейчас уже не мог, гребущим уверенно и упруго, ковылял ногами по дну, как жеребенок, Петька Китаец. До мостков можно было и дойти, глубина начиналась только после мостков, но что для Саши, что для дружка идти, а не плыть было позором. Было непонятно, на что рассчитывал Петька, добравшись до мостков. Скорее всего собирался отдышаться и двинуться в обратный путь, потому что плавал он, как мешок с овсом: погружался под воду, как только под ним исчезало дно. Однако он здорово удивил всех, взобравшись на мостки вместе с Сашкой.

– Что это ты надумал, придурок? – угрюмо рявкнул Саша, зная способности Петьки.

– Прыгать буду, – то ли от страха, то ли от долгого нахождения в воде прохрипел тот.

Заявление Сашке не понравилось. За мостками глубина достигала двух метров.

– И что потом? – осведомился Сашка.

– Вынырну. Бог научит.

– А если не успеет научить?

– Кощунствуй сколько тебе угодно, – стуча зубами, ответил Петька. – Но я нырну в воду, и Бог научит.

– Лучше бы он научил тебя по ней ходить, – сказал Сашка.

– А я все равно нырну, – упрямо произнес Петька. – Я дал обещание нырнуть и вынырнуть.

– Кому?!

– Себе.

– Ты больной, что ли? – осерчал вконец Сашка. – Ты же плавать не умеешь!

– Прыгаем! – озлобленно выдохнул Петька.

И они сиганули в воду.

Через четверть минуты Сашке стало ясно, что третья голова на поверхности так и не покажется.

Он лихорадочно осматривался. На том месте, куда прыгнул Петька, теперь кипели крупные пузыри.

– Папа!.. – заорал Сашка на весь пляж. – Петька!..

Отцу хватило мгновения, чтобы оценить случившееся. Сделав несколько гигантских шагов, настолько стремительных и напряженных, что на мышцах вздулись вены, он с разбега рухнул в воду, как спущенный с верфи крейсер.

Он был под водой так долго, что сердце Сашки забилось, отдавая в затылок и пятки одновременно. Или же ему просто показалось, что время бесконечно…

Первым появился недвижимый Петька. Он возник на поверхности как поплавок – лежа на спине, бледный и безжизненный. Не двигаясь, он плыл к берегу. Картина была настолько ирреальной, что Саша не сразу догадался о причине такой плавучести. И только когда появился отец, сразу и по пояс, уже вблизи берега, волоча за руку безжизненное тело Петьки, Саша стал приходить в себя.

Церковь находилась рядом с пляжем, и он видел, как с обрыва, путаясь в рясе и запинаясь, торопился, почти катился отец Евдоким. То ли весть, что сын его утоп, достигла священника быстрее, чем отец выволок утопленника на берег, то ли священник лично видел все с холма, да только никогда до и никогда впоследствии Сашка не видел, чтобы люди по пересеченной местности бегали так быстро.

Швырнув Петьку на спину, отец раскинул ему руки и пальцем выковырял из горла язык. Скрестил свои ладони на смуглой тощей груди и несколько раз надавил. Потом наклонился и выдохнул Петьке в рот весь воздух, что был в легких.

– Господи, помоги, Господи, помоги… – истово крестился, глядя не вниз, а на небо, отец Евдоким.

Отец между тем давил и давил, вдыхал и вдыхал.

– Господи, не оставь, Господи, воля твоя, спаси и сохрани… Херувимы многоочитые, херувимы, допустите дитя несмышленое к древу жизни…

Петька дернулся всем телом, срыгнул желтую с водорослями воду и стал, задыхаясь, кашлять, как туберкулезник.

Отец Евдоким пал рядом на колени и стал погружать лоб в песок.

– Спасибо, Господи, спасибо, Господи. – Каждый раз, когда он поднимался, чтобы послать в небо очередную благодарность, со лба его падало несколько маленьких камешков.

Усадив Петьку, отец растер ему ладонями уши. Кашель стал реже, но все равно казалось, что главная Петькина задача на сегодня – разорвать свои легкие.

– Разотрите его докрасна и дайте горячего чаю или глоток вина, – отдуваясь и ероша на голове мокрые волосы, отец постучал пальцем по спине отца Евдокима. – Алло, святая инквизиция, я с кем разговариваю? Кагор-то в храме имеется?

Счастье светилось на лице отца. Саша запомнил эту улыбку.

Вдоль берега, утопая в песке костылем, со скорбью на лице от того, что все случилось в его отсутствие, косолапил дед Филька.

И тут случилось страшное: Сашка увидел, что внутренность отцовских часов, между стеклом и циферблатом, полна воды.

– Папа, – беззвучным шепотом простонал Сашка, – часы…

Но этого хватило, чтобы рядом оказался дед Филька.

– Я что говорил?! – затрещал он, радуясь тому, что хоть что-то случилось при нем. – Нет, я что говорил? Теперь никаких денег тебе не хватит! Кранты котлам!

Отец поднес часы к уху. Никаких эмоций на лице его не было, но Сашка догадывался, что дела плохи.

Отец спокойно расстегнул ремешок и широко размахнулся. До того мгновения, пока часы не блеснули в воздухе над водой, Сашка считал это шуткой. По пляжу пронесся вдох изумления, а к месту падения «Славы» уже торопились несколько пловцов.

– Выбросил! – не веря глазам, выдохнул кто-то из свидетелей откачки Петьки.

– Это ж Юрка, – спокойно объяснил дед Филька, и столько отчаяния было на его лице, словно часы принадлежали ему. И столько гордости, словно это он, а не отец их выбросил. – Сказал – сделал.

Домой Саша шел как на эшафот, потому что понимал тяжесть предстоящего разговора.

– Нет, Юра, ты, в самом деле, маленький, что ли? – почти выкрикнула мама.

Отец молчал и развешивал в ванной полотенца.

– Можно было стекло снять, механизм высушить! – продолжала запоздало настаивать мама. – Юра, почему ты молчишь? Это же золотые часы!

Заплакав, она ушла в спальню.

– А Петька-то зачем прыгал? – выдержав паузу, чтобы мама закрыла дверь, спросил Сашку отец. – Он же плавает как лом. Столкнули? – Он хищно прищурился.

– Нет, – решительно запротестовал Саша против такой несправедливости. – Он обещал. Нырнуть и вынырнуть – обещал.

– Кому? – отец округлил глаза.

– Сказал, что себе.

Отец нежно потрепал сына за волосы.

– Нужно давать только те обещания, которые сможешь выполнить. Ладно, пойду, поболтаю с мамой. А то она, видишь, огорчилась. Было бы из-за чего…

Он встал и направился в спальню, а Сашка включил телевизор и стал смотреть передачу, в которой доярки показывали, как нужно мыть вымя коров перед дойкой…

И сейчас он шел и вспоминал, с какой сдержанной надеждой Жулин смотрел ему в глаза в ответ на шепот: «Я обещаю, что вернусь за вами». И стоял рядом отец, говоря: «Нужно давать только те обещания, которые сможешь выполнить».

– Я должен, – прошептал Стольников пересохшими губами. – Я пообещал, а значит, вернусь…

Когда силы оставили его, он прислонился к стене и сполз по ней, чувствуя рукой холодную неровность камня.

И последнее, что восстало перед ним, – это поднимающий над водой руку отец, пообещавший выбросить золотые часы, если те сломаются…