Глава 18
Нет времени на медленные танцы

Некоторое время я не видел ничего, кроме белого матового света, заполняющего собой все пространство. Через несколько минут сквозь молочную пелену света стали проступать образы, а затем тени, контуры и, наконец, лица. И только спустя минут десять я начал ощущать свое тело. Я увидел все того же лысеющего военного в белом халате, из-под которого виднелись лычки погон. Он постукивал и похлопывал меня по лицу двумя пальцами. Я слышал удары и, видимо, реагировал на них – врач, удовлетворенно хмыкнув, перестал меня бить. Вместе с чувствами возвращалось и понимание того, что со мной произошло и где я нахожусь. Рядом с кушеткой я заметил Москалева, за его спиной, нетерпеливо выглядывая из-за плеча, стояла Леля.

– Везите его в шестой кабинет, – коротко распорядился Москалев и ушел. Леля некоторое время смотрела на меня как-то очень уж серьезно, но потом тоже вышла.

Когда меня привезли в кабинет номер шесть и посадили в кресло, и Москалев, и Леля были уже там. На столе я заметил несколько видеокамер, направленных на меня. Леля включила свет маленького прожектора, который на мгновение ослепил мне глаза. В другой ситуации можно было бы почувствовать себя звездой, у которой собираются взять интервью. Вот только сейчас это интервью не сулило мне ничего хорошего.

– Стас! Ты должен все нам рассказать. Слышишь? Все в деталях!

Я смотрел на Москалева, как мне показалось, с глупым выражением лица. Ни сил, ни желания говорить о чем-либо у меня не было. Чтобы оттянуть момент истины, я попросил стакан воды, но, измученный волнениями, осушил его за один глоток. После этого мне велели выпить странного цвета жидкость. Отказов в этот день Москалев, видимо, не принимал и даже не ждал, пока я попробую это сделать, он быстро надавил на две точки у основания нижней челюсти, и мой рот покорно открылся. Еще несколько секунд, и я уже откашливался, проглатывая чуть сладковатую тягучую субстанцию. Сразу после этого Москалев включил камеры и повторил свой приказ:

– Говори, Стас! Не молчи!

Я смотрел на камеры в упор и молчал. Чем большее давление я ощущал, тем больше убеждался в том, что нужно держать язык за зубами.

– Говори, Стас! – истерично вскрикнул Москалев.

Я очнулся, но смог выжать из себя только:

– Ну, ребята! Да нигде я не был, ничего не видел. Что мне рассказывать-то?

– Это не правда! Говори! – заорал Москалев, да так, что задрожали стекла, а его большой лоб покрылся испариной. Вены у него на шее готовы были вот-вот порваться от напряжения. Он подскочил ко мне и наотмашь ударил по лицу. Обида заглушила боль, и я с укором посмотрел на Москалева.

– Извини, Стас. Слишком ставки высоки, – нервно прохаживаясь по комнате, сказал Москалев – И… Леля, вколи ему сыворотку.

– Да, вколи, Леля, – быстро повторил я, не отрывая взгляда от Москалева. Затем я повернулся к Леле и добавил: – У нас ведь нет времени на медленные танцы!

Леля вздрогнула и схватилась за свою правую руку. Она посмотрела мне в глаза, словно бы пыталась прочесть в них историю всей моей жизни или все то, что я то ли по глупости, то ли из упрямства скрывал теперь. Затем она отвернулась и пошла за шприцами.

Через минуту на все вопросы я отвечал только мычанием и дурацким смехом. В глазах все помутнело, кресло подо мной стало мягким и качалось из стороны в сторону. Мир поплыл, а голоса тянулись, как карамельный сироп. Я пытался отвечать на вопросы, но ответы получались непонятные, больше напоминающие какофонию джунглей перед закатом. Сквозь пелену я видел, как Леля подошла ко мне, подняла голову за подбородок и проверила зрачки.

– Он ничего не знает!

– Черт побери! – ворвался в сознание отчаянный возглас Москалева, который выбежал из комнаты, пнув на ходу стойку с пробирками. – Его в палату! Закрываем проект!

Эхо еще раз прогремело у меня в голове, и я провалился в беспамятство.