Глава 8

Уилл Парр рвал и метал; его разные глаза сверкали. Он расхаживал туда-сюда по дубовому полу, необычно растрепанный; его чулки в грязи, ворот льняной рубахи развязался и сбился на сторону. Кроме того, он прибежал к Катерине без головного убора – за такой промах, не будь он братом королевы и не кипи так от ярости, его бы попросили удалиться.

– Братец, – воскликнула Катерина, – успокойся! – На время они вернулись в детство, и она стала старшей сестрой, ей часто приходилось успокаивать сердитого мальчика, которого выпороли за какую-то шалость. Сейчас они уже не дети, и речь явно идет не о мелком проступке. – Остановись!

Уилл замер, расставив ноги и скрестив руки на груди. Лицо его побагровело, на лбу выступили капли пота. Катерина взяла его за руку.

– Пойдем, – ласково сказала она, – пойдем сядем у окна. – Она подвела его к скамье, и они сели; она положила руку ему на плечи. Уилл съежился. – Рассказывай, Уилл. Рассказывай, в чем дело.

– Гардинер! – рявкнул он, глубоко вздохнул и ударил кулаком по колену.

Катерина схватила его за руку.

– Объясни, в чем дело, Уилл. Что с Анной Аскью? Я знаю, что ее снова арестовали, на сей раз посадили в Тауэр. Ее обвиняют в ереси.

Прошел целый год после того, как Анну Аскью освободили из тюрьмы; тогда Катерина решила, что проповеднице больше ничто не угрожает. Год прошел тихо; она начала писать новую книгу, «Стенания грешницы». Она не рассказывала о ней Генриху, ведь в книге много крамольных мыслей. Вдохновленная примером Анны Аскью, Катерина писала ее с радостью.

– Не волнуйся, Анна умеет за себя постоять, – сказала Катерина, а сама вспоминала тайный приезд проповедницы в Элтем. Интересно, как о нем пронюхала Стэнхоуп и кому она еще проболталась?

– Кит, все гораздо хуже, чем ты думаешь. Мне велели допрашивать ее, – шепотом проговорил Уилл. – Представь себе – мне! Знаешь, что это значит? Они пытаются уличить меня! Они знают, что я сторонник реформ. Возможно, они подозревают, что Анна Аскью – мой друг, только доказать не могут.

– Знаю, знаю. – Катерина пыталась утешить брата, но ее передернуло. Ей стало страшно не по себе. – Уилл, они охотятся за мной. Им не терпится избавиться от королевы-протестантки, которая за три года брака не родила королю наследника. А ты – брат этой королевы. Мы все падем вместе. – Ей казалось, будто ее с корнем вырывают из земли. – Что говорит Анна Аскью?

– Кит! – Уилл схватил сестру за плечи и развернул к себе. Он смотрел на нее в упор. Глаза у него были дикие, как у необъезженного коня. – Ее пытали на дыбе!

Катерина пошатнулась, еще миг – и она упадет.

– Пытали… на дыбе? Женщину? – Немыслимо! – Кто приказал пытать ее? Райзли? Рич?

– Там были и Райзли, и Рич, но можешь не сомневаться, за всем стоит Гардинер… И Пейджет тоже, я уверен. – Уилл нервно качал ногой; Катерина положила на нее руку, стараясь успокоить его.

– Женщину благородного происхождения пытали на дыбе? И комендант Тауэра не воспротивился?

– Кинстон ничего не мог поделать. Он с отвращением вышел.

– Уилл… это возмутительно… – Катерина подыскивала слова, не в силах собраться с мыслями. Тысяча вопросов теснилась в голове. – Уилл, а ты… тоже там был?

– Райзли – настоящий извращенец. Допрашивать ее он послал меня и Джона Дадли. Не знаю, что, по его мнению, мы должны были из нее вытянуть. Наверное, он хотел создать видимость, будто… Ах, я не знаю! Кит… Он маньяк… впал в ярость и выгнал нас, когда мы ничего у нее не узнали. Мы стояли за дверью и… – Он с трудом продолжал: – Слышали ее крики, Кит…

– Бедняжка, бедняжка… – Катерина закрыла голову руками и словно погрузилась во мрак, куда никому нет доступа. Опомнившись, она задала вопрос, который давно мучил ее: – Она сломалась?

На самом деле она имела в виду другое. Уилл понимал: Катерину волнует, указала ли Анна Аскью на нее. Если так, их сожгут на одном костре… Катерина видела перед собой открытое лицо Анны Аскью, ее широко расставленные светло-карие глаза, в которых горел огонь, видела, как ее привязывают к деревянному столбу, слышала скрип и скрежет металлических частей, хруст костей во время пытки… В глазах Анны Аскью горела решимость, которая не снилась ни одному мужчине. Если кто и подходит на роль мученицы, думала она, то это Анна Аскью; Катерина отдала бы что угодно за малую толику ее храбрости.

– Кит, более отважной женщины я не знаю, – признался Уилл, словно прочитав ее мысли. Он встал и снова стал ходить туда-сюда. – Что бы с ней ни делали, она оставалась тверда… и они ничего не добились.

Похоже, она получила отсрочку, но отныне на нее объявлена охота. Анна Аскью ее не выдала, но кто поручится, что другие окажутся такими же храбрыми?

Катерине хотелось убраться подальше от высоких каменных стен Уайтхолла, найти место, где можно свободно дышать.

– Вели седлать лошадей, – сказала она брату. – Давай ускачем куда-нибудь и закончим разговор подальше отсюда. Я позову с нами и сестрицу Анну. Мы будем в своем семейном кругу.

Уилл успокоился; он рад, что старшая сестра обо всем позаботилась – как было всегда в детстве. И чего бы они оба ни отдали в тот миг, чтобы повернуть время вспять и вернуться в Рай-Хаус, где они так увлеченно играли в короля и королеву! Катерина закутывалась в покрывало, а Уилл надевал красный мамин халат и подсовывал подушку на живот, изображая кардинала. На пса Лео надевали корону. За ними ковыляла маленькая Анна, которой тоже хотелось поиграть.

– Выше нос, Уилл, – приказала Катерина. – Пусть никто не подумает, что мы тревожимся. Трое Парров решили прогуляться верхом, только и всего.

– Ты не можешь поговорить с королем? – спросила сестрица Анна.

Они спешились на поляне в лесу в Челси. Здесь волшебное место, почти идеальный круг. Над ними нависали деревья, слегка колышимые легким ветерком; на ковре из пышной травы пляшут солнечные зайчики. Рядом пасутся их лошади; время от времени звенит сбруя. Щебечут зяблики, жужжат мухи. Маленький рай.

– Анна, – удивилась Катерина, – о чем ты только думаешь? Вспомни моих предшественниц! Ведь ты служила им всем! Ты ведь понимаешь, больше всего на свете ему нужен наследник… Возможно, сейчас он меня обожает. Он осыпает меня подарками, но он… он не…

– Непостоянен, – подсказала сестрица Анна, которая подумала о Екатерине Говард. Она прекрасно помнила крики молодой королевы, пронзительные и тоскливые, как у лисы, попавшей в капкан. Катерина знала о произошедшем только по слухам; она никогда в жизни не видела Екатерину Говард, но трепетала не меньше сестры. И Анна Болейн… Уилл машинально поднес руку к шее. Парры думают об одном и том же.

– У меня было три года на то, чтобы родить герцога Йоркского, но ничего не получилось. И потом, король – не такой, как мы с вами. Он в самом деле другой.

– Но он порвал с самим папой римским, разорил крупные монастыри!

– Анна, не будь наивной, – поморщился Уилл. – Его поступки не имеют никакого отношения к вере!

– Да, наверное. – Анну покинуло всегдашнее жизнелюбие. Катерина разжала кулак, растопырила пальцы. На одном из них ее обручальное кольцо с огромным рубином. От жары пальцы отекли, и кольцо больно врезалось в кожу.

– Я попробую мягко уговорить его вновь обратиться к новой вере, – сказала она. – Докажу, что он станет великим реформатором. Я знаю его, знаю, что ему нравится; ему по душе наши богословские разговоры. Чем больше он интересуется Реформацией, тем лучше для всех.

– Тем лучше для нас, – уточнил Уилл. – Кит, будь ты мужчиной, ты стала бы великим государственным деятелем. Ты гораздо способнее нас. Ты вернешь короля к истинной вере и победишь Гардинера и его обожаемых католиков.

– Но как же Анна Аскью? – встревожилась сестрица Анна.

Черный дрозд слетел на траву, долбил землю желтым клювом, ярким, как яичный желток. По рукаву Анны ползла божья коровка, едва заметная – красное на красном. Острые глаза Катерины заметили ее, и она вспомнила стишок: «Божья коровка, улети на небо…» Такие стишки любит блаженная Джейн.

– Нам не удастся ее спасти, – ответил Уилл.

– Ты хочешь сказать, что ее отправят на костер? Неужели мы ничем не можем ей помочь?

– Нет, сестра, машина запущена, и ее уже не остановить, – говорит Катерина.

– Но… – Анна была в ужасе, ее глаза наполнились слезами.

– Анна, она отказалась публично отречься от своей веры. В некотором смысле мучители исполнят ее желание: как можно скорее прийти к Богу. Я передам ей со служанкой теплую одежду и еду, чтобы она не страдала в последние часы жизни.

– Кит, ты с ума сошла! – ужаснулся Уилл.

– Не беспокойся, Дот умеет притворяться невидимкой. Она передаст все, что нужно, служанке Анны Аскью, не говоря, от кого она.

Молчание, холодное и тяжелое, как ком мокрой глины, окутало их, но мысли Катерины крутились, метались между кольями: вот жар огня лижет ей ноги, она слышит треск и шипение… Король, который так ценит ее ум, даже не поймет, что новые мысли ему внушила она. Она вспомнила его слова: «Кит, я так ценю твой ум»… Она представила, как он размягчается в ее объятиях и постепенно начинает смотреть на мир ее глазами. В будущем все они окажутся в безопасности… Но сейчас безопасность – редкая роскошь.

– Я вложила в посылку мешочек с селитрой.

Мысль о селитре пришла ей в голову неожиданно; она вспомнила искусные фейерверки, которые устраивал Юдолл на одном из представлений, когда придворные дамы визжали от страха. Он научил ее делать фейерверки; показал, как взрывается порох, когда попадает в огонь. Он бросил щепотку черного порошка на пол и поднес к нему свечу. Порох зашипел, занялся и взорвался с оглушительным хлопком; в комнате запахло серой. Что же тогда говорил Юдолл? Катерина пыталась вспомнить. Что-то о Люцифере. Тогда, услышав его слова, она даже испугалась. Юдолл обожает ходить по краю пропасти.

До того как отправиться на верховую прогулку, Катерина и Дот спустились в кладовые. Катерина отсыпала пороха в мешочек, который спрятала в корзине, между одеялами и провизией. Потом она объяснила Дот, что нужно сделать.

– Пусть наденет мешочек на пояс. По крайней мере, это сократит ее мучения, – добавила она.

– Скоро она окажется на небесах, – вздохнула сестрица Анна, которая всегда хотела верить в счастливый конец.

– Если кто и заслуживает того, чтобы оказаться в раю, то это Анна Аскью, – подхватил Уилл, но все они представляли себе костер, его жар, ужас.

– Уилл, пожалуйста, сделай кое-что для меня, – попросила Катерина. – Нужно спрятать кое-какие бумаги… надежно спрятать.

– Что за бумаги?

– Рукопись моей новой книги. Боюсь, в ней есть такое…

– Все сделаю, сестра. Скажи, где найти бумаги, и я их унесу. Даже ты не будешь знать куда.

Катерина мысленно ругала себя за то, что ей не хватает смелости защитить свою книгу. Она слишком боялась за свою жизнь, она – не Анна Аскью. Она надеялась, что ее вторая книга многое изменит, станет провозвестницей новой жизни – как солнечное затмение. Книга должна была стать ее вкладом в историю, которую будут читать несколько поколений верующих. «Стенаниям грешницы» суждено прозябать в темноте. Никто не прочтет ее мысли, и ничего уже не изменишь.

Дот выскользнула из дворца через кухонную дверь. По пути прошла мимо Уильяма Сэвиджа, который попытался ее остановить. Хотя ее сердце при виде него замерло, она сделала вид, будто не замечает его. С их встречи в галерее прошло уже несколько месяцев; он снова уезжал. Он изменился, она сразу заметила, что он осунулся и под глазами появились черные круги.

– Дот! – позвал он ее. – Моя милая, любимая! Поговори со мной… пожалуйста!

Сердце у нее часто билось, в голове невольно всплывали знакомые картины: как у него вьются волосы на затылке, его чернильно-кожаный запах. Дот прогнала от себя непрошеные мысли, как делала уже несколько месяцев. Он – просто точка, пятно на ее горизонте. Она прошла мимо, как будто он ничего для нее не значит.

И потом, сегодня у нее дела поважнее. Королева дала ей тайное задание. В руке у нее была корзина, накрытая чистым полотенцем; в корзине одеяла, еда, в том числе и пирог, но не совсем обычный. В нем запечен мешочек с порохом. Задача Дот – избавить Анну Аскью от лишних мучений. Маленький мешочек во мгновение ока перенесет ее в лучший мир. Катерина предупредила, чтобы Дот не называла себя; она сказала, что Дот должна передать корзину «инкогнито», и объяснила значение этого слова. Она не должна раскрывать свое имя, и главное – нельзя, чтобы кто-то понял, что она имеет отношение к королеве. Дот заранее придумала, каким именем назовется, если ее спросят.

– Меня зовут Нелли Дент, – громко произносила она, репетируя, обкатывая на языке выдуманное имя. – Я от христианского благотворительного общества.

Катерина сказала, что многие жалеют узников и передают им еду и теплые вещи. Такие передачи – явление вполне обычное. Возможно, стража не спросит, кто она такая.

Уильям снова окликнул ее. Дот повернулась к нему лицом:

– Уильям, я не твоя милая. Пусть я и не из благородной семьи, но я – не ничтожество.

Почему сердце у нее болит и оплывает, как огарок свечи?

– Дот! – Он схватил ее свободную руку, которую она тут же выдернула. – Позволь мне все объяснить!

– Нет, Уильям, у меня важные дела. – Она прошла мимо, направляясь к воротам. Лицо у него было такое несчастное, что она с трудом, но все же нашла в себе силы пройти мимо со словами: – Прощай, Уильям. – Хотя прошло много времени, сердце у нее еще болело. Потом боль притупилась. Дот казалось, что постепенно она совсем пройдет.

Она поспешила вниз, к реке, и окликнула лодочника. Тот подал ей руку и помог сесть в лодку; лодка покачивалась на волнах. Она неловко завалилась на скамью, едва не перевернувшись.

– Осторожно, мисс! – с ухмылкой предостерег ее лодочник.

Дот расправила юбки и поставила корзину у ног, по-прежнему крепко держа ручку – так, что костяшки пальцев побелели.

– Куда вам? – спросил лодочник.

– В Тауэр, – ответила Дот.

Лодочник тихо свистит.

– Там сейчас мучают ту бедную женщину, – сказал он, и Дот подумала: наверное, всем лондонцам известно о храброй Анне Аскью, которую пытали на дыбе. Она никого не выдала и отказалась отречься от своих убеждений. Дот не представляла, чтобы ей самой хватило мужества на такое.

– Да, наверное, – отозвалась она.

– Вы-то что там забыли? – Все лодочники любят поговорить, даже если пассажиры отвечают им нехотя.

– Я везу сладости для жены коменданта. – Так ей велела отвечать королева.

– А как вас зовут, позвольте спросить?

– Нелли Дент. – Дот постепенно входила во вкус. Ей показалось, что ложь слетает с ее губ легко и непринужденно. Ей случалось и раньше умолчать о чем-то неблаговидном или солгать во спасение, но настоящая ложь… в ней есть что-то радостное. Дот было приятно на время стать другим человеком. Примерить новое имя, как новое платье.

– Вы, случайно, не родня Дентам, у которых ферма в Хайгейте?

– Дальняя, – ответила она, снова радуясь легкости, с какой ложь слетает с ее губ. Однако она сразу вспомнила поговорку: коготок увяз – всей птичке пропасть. Как говорится, единожды солгав… И тут же утешила себя тем, что лжет ради Катерины. Она делает благое дело и надеется, что Бог простит ее.

Она окунула руку в воду, наслаждаясь прохладой: солнце печет, а на реке нет тени. Кто-то бросил в воду цветы, бархатцы, и они плывут по поверхности. За цветами плывут утки. Лодочник болтал не умолкая; Дот время от времени кивала, не слушая его. Похоже, кивки его вполне устраивают. Он жаловался то на одно, то на другое: на Темзе стало слишком много неумех, которые не отличают нос от кормы. Теперь, когда монастырей больше нет, никто не заботится о бедняках, и на улицах полно нищих и воров; Тайный совет должен что-то с этим сделать.

Он все говорил и говорил, но начинался отлив, который, к счастью, ускорял их путь. Скоро они подплыли воротам шлюза, и лодочник крикнул. Стражник повернул огромное деревянное колесо, ворота медленно распахнулись, и лодка стала подниматься. Вода плескалась в борта; Дот встала, чтобы выйти. Подошел еще один стражник, в алой с золотом ливрее, с алебардой. На поясе у него висела связка ключей.

– По какому вы делу? – спросил он.

Внутри у Дот все сжалось от страха, но она вспомнила Катерину и велела себе успокоиться. Кроме того, присмотревшись, она заметила, что стражник уже немолод и выглядит совсем не угрожающе.

– Я должна доставить вот это, сэр.

Стражник протянул руку, помогая ей выйти из лодки. Он был доволен, заметив, что нечасто в Тауэр заходят такие хорошенькие девушки.

– Я принесла продукты и одеяла для миссис Аскью, – сообщает Дот, убедившись, что лодочник уже не может их слышать. Стражник хотел забрать у нее корзину, но она потянула ее к себе со словами: – Мне приказано, сэр, передать ее лично в руки служанке миссис Аскью.

Стражник недовольно закряхтел и отрывисто велел ей подождать. Потом враскачку подошел к маленькой деревянной дверце. Он не спеша, долго перебирал ключи, осматривая каждый. Наконец нашел нужный.

Дот еще ни разу не доводилось бывать в Тауэре. Это не обычный королевский дворец, хотя где-то здесь хранятся некоторые платья королевы. Раньше Дот думала, что Тауэр – огромная темница, где творятся ужасные дела, но перед ней – зеленый луг с домиками. Внутри все похоже скорее на деревню, чем на тюрьму. На фоне неба белеет знаменитая башня; на ее зубцах реют флаги, отчего башня похожа на сказочный замок. Но всю крепость окружают толстые серые стены с приземистыми башенками и узкими окнами-бойницами; от рва с водой поднимается вонь. Она прекрасно понимает, что за этими стенами заперты знатные узники; все они ждут решения своей участи. Что выпадет им на долю? Она слышала об орудиях пыток, о раскаленных кочергах, о «железной деве», о наручниках. На кухне слуги часто болтали о таких вещах, пугая друг друга. Прачки визжали и прижимались к ним. Поварята тоже любили страшные истории о привидениях и о пытках. Бетти визжала от страха громче всех – как поросенок, чтобы ее крепче обнимали.

Дот села на скамью у церкви; судя по всему, церковь очень старая; камни фундамента поросли мхом и изъедены червями. Окошки мерцают в солнечном свете, а колокольня похожа на голубятню. Не такой она представляла себе знаменитую церковь Святого Петра в оковах. Рядом с этим красивым старинным зданием лишились головы многие знатные люди.

Ей рассказал об этом Уильям, Уильям Сэвидж, которому многое известно. Уильям Сэвидж разбил ей сердце… Узнав, что он женат, Дот молча страдала несколько месяцев. Умолчание – все равно что ложь, думала она. Но с тех пор прошел целый год. Ей не хочется думать об Уильяме; невыносимо возвращаться во дворец, где она постоянно натыкается на него. Ей больно и горько по-прежнему. После того случая она сразу повзрослела и перестала витать в облаках. Она жалела, что не раскусила его раньше; ей хотелось, чтобы Уильям уехал в свой Девон и больше не возвращался. Может быть, со временем она его забудет. Но прежнее чувство притупилось; остался лишь призрак. А когда она думала о тех, кто томится в Тауэре, ей казалось, что она не имеет права на свои мелкие горести.

Снаружи ничто не говорит о том, что творится в застенках; не слышны крики и стоны, не звенят цепи, не кричат тюремщики. Только птицы щебечут на ближней вишне; сладко пахнет душистый горошек. Кто-то старательно вкопал колья для вьющихся растений; ровными рядами стоят примулы и маргаритки. За садиком хорошо ухаживают.

Интересно, где сооружают плаху? Дот озирается по сторонам, ища признаки помоста. Но на лужайке ничего не напоминает о казни и о смерти; на солнце зеленеет трава.

Откуда-то вышла высокая женщина. Она как будто стесняется своего роста и горбится, чтобы казаться ниже. Из-под коротких рукавов платья видны жилистые запястья – такие больше подошли бы мужчине. Черная юбка выцвела и стала неопределенно-бурого цвета. Материя особенно протерта на коленях – наверное, от частых молитв. Льняной чепец, который когда-то был белым, облегает морщинистое лицо. Трудно сказать, сколько лет женщине. Дот встала и улыбнулась; служанка Анны Аскью не улыбнулась в ответ.

– У меня тут одеяла и еда для вашей хозяйки.

– Большое вам спасибо, – ответила служанка Анны Аскью тихим, дрожащим голосом. Белки ее глаз слегка пожелтели; в них видны красные прожилки. Она даже не спросила, кто прислал посылку, хотя у Дот наготове ответ. Ей велели сказать: друг.

– В пироге мешочек с порохом, – шепчет Дот, но женщина озадаченно смотрит на нее; потом, склонив голову набок и наморщив лоб, она берет корзину. – Она должна привязать его к поясу, когда настанет время. Порох все ускорит… избавит ее от страданий, – еле слышно пояснила Дот.

Женщина кивнула и отвернулась.

Из-за угла вышли четверо мужчин. Двое из них занимают высокие должности – они роскошно одеты, на их панталонах ни пятнышка. За хозяевами спешили два пажа. Все они изысканно одеты, как принято при дворе. Дот похолодела: она уже видела их раньше! Она никогда не могла запомнить, какой цвет для какой семьи предназначен; все слишком сложно. Мужчины перегородили дорогу служанке Анны Аскью; они окружили ее, словно собаки, увидевшие кость. Паж выхватил у нее корзину, передал своему хозяину. Дот не сомневалась, что перед ней придворные, хотя их имен она не знала. Она присела и опустила голову. Служанка Анны Аскью, наоборот, распрямилась во весь рост. Никто не бранит ее за дерзость; все четверо смотрят как будто сквозь нее.

– Это ты принесла корзину для миссис Аскью? – спросила один из них. На нем воротник из какой-то пятнистой кошки, не совсем подходящий для лета. Дот поняла, что перед ней важная персона. Его рыжеватая борода торчит из подбородка, как речной волнолом. Корзину он держал на отлете, как будто в ней крысы, змеи или что-нибудь кусачее.

– Да, милорд, – ответила она. Голос ее слушался и не дрожал, хотя внутри у нее все словно завязывалось узлами. Она старалась не смотреть на корзину – пусть не думают, что в ней что-то важное. – Принесла вещи, чтобы ей было удобнее до… – Договаривать ей не нужно, все знают, что скоро Анну Аскью повезут в Смитфилд, где сожгут заживо. Дот говорила не поднимая головы.

– Встань, – приказал бородач, и она выпрямилась.

Второй придворный стоял чуть поодаль, но внимательно слушал. У него большое ухо с длинной мочкой, как будто ее специально вытягивали. Дот заметила много мелких подробностей: крошечные колокольчики, пришитые к вороту бородача, и ярко-зеленую подкладку его мантии, и остатки еды, застрявшие у него между зубами. Он прищурился, но смотрел недобро. Из носа у него торчали рыжие волоски. Он часто шмыгал носом и то и дело трогал рукоять меча на поясе. Белые туфли его спутника испачкались в траве.

– Ну-ка, посмотри на меня!

Она повиновалась. Бородач ухмыльнулся, и Дот поняла, что он ее узнал.

– Я видел тебя во дворце, – говорит он, и Дот догадалась: он старается вычислить, кому она служит. – Кто тебя послал?

– Друг.

– Не держи меня за дурака, глупая девушка! Назови имя. – В лицо ей брызнула слюна, но она не смела даже палец поднять, чтобы вытереть ее.

– Нелли Дент, – запинаясь, произнесла она. – М-меня зовут… Нелли Дент.

– Разве я спросил, как зовут тебя? – рявкнул он. – Твое имя меня нисколько не интересует! Ты никто. Скажи, кто тебя послал! – С последними словами он больно схватил ее за запястье и выкрутил. Дот не доставила ему удовольствия, не закричала. Она смотрела в землю, а сама соображала, что бы ему сказать. Она думала о Катерине. Что бы на ее месте сделала она? Наверняка придумала бы что-нибудь, обратила вопросы бородача против него. Она бы сказала: «Я королева и не обязана вам отвечать» или привела цитату из Библии, которая привела бы его в замешательство. Но Дот придется отвечать, причем так, чтобы ей поверили. Катерину она не выдаст… ни за что не выдаст.

– Миледи Гертфорд, – сказала она.

Бородач расплывался в довольной улыбке:

– А, значит, ты – служанка Анны Стэнхоуп! Так-то лучше. – Он хлопнул ее по руке и выпустил ее. – Ну, Нелли, а теперь будь умницей и покажи, что у тебя там!

Дот поставила корзину на каменные плиты и, убрав полотенце, извлекала содержимое: кувшин с айвовым желе, две ковриги хлеба, пудинг, мешочек с солью, палочку сахара, пирог, хорошие одеяла, две льняных простыни, кусок мыла и горшочек с кремом из арники для шрамов. Она расставила все не спеша, аккуратно. Бородач следил за ней, скрестив руки на груди.

Его спутник подошел поближе и оглядел содержимое корзины. Позвал одного из пажей и велел:

– Ну-ка, дай мне вот это. – Он показал на пирог.

Дот обдало холодом, как будто она утонула в Темзе и ее вывернуло наизнанку, но она продолжала раскладывать одеяла, не смея даже взглянуть в их сторону.

Паж нагнулся и потянулся к пирогу, но его хозяин закричал:

– Нет, идиот, сахар!

Мальчик протянул ему палочку сахара. Тот с хрустом откусил и стал жевать. Он сгрыз весь сахар, кристаллики прилипли к его губам, и он слизывал их языком.

Потом они удалились, а Дот села на скамью, закрыла глаза и глубоко вздохнула. Ей надо взять себя в руки, прежде чем снова сложить все в корзину. Служанка Анны Аскью молча помогала ей, а потом взяла корзину и ушла. На прощание она молча кивнула Дот. Может быть, она просто разучилась улыбаться.

Мысли в голове у Дот путались. Пусть она не любит Стэнхоуп, ведь та часто злословит о Катерине у нее за спиной и плохо обращается с ее служанкой. Но хоть она двуличная и злая, Дот плохо поступила, оговорив ее. Имя Анны Стэнхоуп первое пришло ей в голову. И она солгала намеренно… злонамеренно, не как раньше, когда она лгала из лучших побуждений, пусть и не во спасение. Предыдущие разы кажутся ей почти невинными. Но эта ложь чернее сажи; она оставит следы повсюду. Больше всего Дот поражает то, как легко она солгала. Но, как говорится, слово не воробей. Интересно, чем грозит ее признание Анне Стэнхоуп? Она легко представила, как действие ее лжи тихо расползается по дворцу; ужас отравлял ее изнутри, как яд.

От масляной горелки исходили душистые волны; они немного отбивали вонь гниющей плоти. Хьюик собирал свои инструменты, закупоривал флакон с настойкой и сворачивал муслиновые бинты, а Катерина налила королю эль и поправила подушку под больной ногой. Затем она взяла раскрытую книгу, которая лежала на полу, и начала читать. Хьюик остановился в дверях и слушал. Он узнал Эразма Роттердамского. Английский перевод «Евангелия от Иоанна» в конце концов выполнил Юдолл; он очень старался. Юдолл взялся за перевод после того, как от него отказалась Мария; ей не хотелось переводить Эразма. Юдолл закончил перевод за нее и сильно все изменил. Несколько месяцев он был погружен в работу; всю ночь расхаживал по комнате, подбирая нужные слова. Хьюик в жизни не встречал большего педанта, хотя педантизм – дар Юдолла; именно поэтому его переводы так изящны, гораздо тоньше, чем у остальных. Но он не спал ночами, расхаживая по комнатам, долго подбирал нужное слово и без конца читал Хьюику вслух, спрашивая его мнение. Все это делало Юдолла невыносимым для совместного проживания. Хьюик часто среди ночи уходил от него и по холодным коридорам возвращался в свою комнату.

Слова, которые читала Катерина, так знакомы, что он знает их почти наизусть. Когда он приезжал в Чартерхаус, то часто заставал Катерину за чтением. Она тоже читала Латимеру Эразма, только на латыни. Нравится ли ей без конца читать вслух книги пожилым мужьям? Она очень выдержанна и терпелива, за что Хьюик ее уважает. Сам он постепенно терял выдержку. Без короля Катерина становилась совершенно другим человеком. Живая, остроумная, она излучала веселье, дразнила, волновалась, не была так серьезна, как сейчас, когда она смеется приглушенно и улыбается безрадостно. Она похожа на африканскую ящерицу, чье название он забыл, которая меняет цвет в зависимости от окружения. В одном Хьюик не сомневается: эту книгу выбрала она сама, а не король. Выбор книги выдавал скрытую, дерзкую часть ее натуры. Эразм Роттердамский не запрещен, но и не вполне одобряется Гардинером и его прихвостнями. Они предпочитают, чтобы богословские труды были на латыни, а еще лучше – на греческом или иврите, чтобы в стране и дальше царило невежество.

Король гладил ее по белой шее мясистой, жирной рукой, водил пальцами вверх и вниз. Катерина склонилась над книгой, чтобы лучше видеть при свече. На спине проступили позвонки, как камешки в миске со сливками. Другие женщины под одеждой кажутся толстыми, раздутыми, но в Катерине нет ни лишнего жира, ни лишнего мяса. Трудно поверить, что ей уже тридцать пять. Сегодня на ней сапфирово-голубое парчовое платье, расшитое золотом; складки переливаются на свету, отчего кажется, будто платье светится изнутри. Она сняла тяжелый верхний головной убор и осталась лишь в белом льняном нижнем чепце, уже размякшем и поникшем. Он очень красиво оттеняет ее лицо. Пальцем она водит по строчкам. Хьюик каждый раз удивлялся, какие у нее маленькие руки; совсем как у девочки. Пальцы так унизаны кольцами, что кажутся еще меньше.

Она перестала читать и что-то сказала, поднося книгу к мужу, указывая ему на какое-то слово. Король и королева говорят тихо, Хьюик их не слышит. Король потянулся за очками, поднес к глазам, посмотрел сквозь толстые линзы, разглядел страницу.

Оба смеются, раздразнив любопытство Хьюика. Интересно, что такого забавного нашли они в «Евангелии от Иоанна»? Правда, Катерина смеялась не своим обычным смехом, звонким и заразительным; она смеялась негромко и деликатно. Хьюик поражался ее выдержке; он знал, что Катерина вне себя от горя. Сегодня сожгли Анну Аскью – храбрую Анну. Многие его знакомые тайком уходили из дворца, чтобы присутствовать на тайных собраниях, где она проповедовала. Чуть раньше, когда Хьюик зашел к королеве и сообщил, что все кончено, Катерина уронила вышивание и нечаянно смахнула со столика флакон с французской помадой; он разбился, и ковер испачкался маслянистой густой массой.

– Король обещал пощадить ее, если она отречется публично. Но, Кит, она была так уверена в своем пути на небеса… Ее вера была неприступна.

– Он мог бы все остановить, – несколько раз повторила Катерина. – Не верю, что он не отменил казнь!

Она раскраснелась от гнева и так сильно ударила рукой по столу, что поранилась. Хьюик еще ни разу не видел ее такой. Она просто кипела от негодования.

– Я боюсь, – шепнула она Хьюику позже, когда гнев ее утих. – Впервые мне по-настоящему страшно. Я чувствую, как за мной следят, ждут, собираются, прячутся по углам, ходят за мной по пятам. Знаю, так было всегда, но сейчас все по-другому… Хьюик, они хотят моей крови. – Такие слова могла бы выкрикнуть другая женщина, но не Катерина. Катерина гораздо крепче, и сегодняшний ее легкий разговор с королем – тому доказательство.

Вошел королевский лакей; за ним следовал паж, который с трудом удерживал в руках тяжелый поднос. Они стали накрывать к ужину. Придворный этикет всегда удивлял Хьюика своей нелепостью. Полагалось держать приборы и блюда только одной рукой и не прикасаться ни к чему, что потом может попасть в рот королю. Для ритуала требуется набор полотенец и ловкость фокусника. Наконец стол был накрыт, и король потребовал вина. Он милостиво позволил Хьюику присоединиться к ним, «если королева того пожелает». Разумеется, королева кивнула в знак согласия; Хьюик, изобразив восторг, подошел к ним, радуясь, что может побыть рядом с Катериной.

Объявили о приходе Райзли, и Катерина поспешила надеть верхний чепец.

– Хьюик, помогите, пожалуйста, – попросила она.

Чепец был перегружен вышивкой и драгоценными камнями и слишком тяжел для ее тонкой шеи. Хотя Хьюик часто представлял себя женщиной, он был мало знаком с женскими вещами и вдруг понял, как сложен и ограничен их гардероб. Впервые он радовался тому, что родился мужчиной. Катерина заправила выбившиеся пряди; Хьюик осторожно надел на нее чепец, как будто посадил ее в клетку. Король молча наблюдал за ними.

– Это мы тебе подарили? – спросил король, когда Катерина повернулась к нему, ожидая одобрения.

Она склонила голову набок; Хьюик невольно гадал, как она потом выпрямит шею, – ее головной убор неимоверно тяжел.

– Да, любимый. Очень красивый чепец.

– Видишь, наш вкус безупречен! Этот цвет очень идет к твоим глазам.

Королева вежливо согласилась, и ее глаза сияли, как будто она в самом деле рада.

Вошел Райзли. Хотя на дворе лето, на нем нелепый оцелотовый воротник. Он долго церемонно кланялся; его борода подметала пол. Катерина и Хьюик быстро переглянулись. Вскоре за Райзли пришел Гардинер, в своем епископском облачении. На нем даже простая бело-черная мантия выглядела необычно: пышные складки черного атласа такие широкие, что их хватило бы и на балдахин. Даже батистовая рубаха была украшена вышивкой, пышными буфами и рюшами и производила впечатление роскошной. На нем шапка из глянцевитого бархата; многочисленные подбородки лежали на накрахмаленном белом плоеном воротнике. Уголки губ вечно опущены. Лицо у Гардинера было землистое, один глаз косил. Он производил устрашающее впечатление. Большой крест у него на шее так обильно украшен рубинами и гранатами, что под ними почти не видно золота. Райзли и Гардинер были чем-то очень довольны, чему-то радовались, смотрели надменно. Несомненно, они радовались тому, что Анны Аскью больше нет. Правда, никто не заикался о ней во время ужина с девятью переменами блюд. К королеве оба относились почтительно до нелепости, и Хьюик невольно задумался. Они явно что-то затевали, но Хьюик не понимал, в чем дело.

Пришел Серрей. Длиннорукий, длинноногий, в черном парчовом камзоле, он был похож на долгоножку. С ним Уилл Парр; он выглядел подавленным. Улыбался принужденно и озабоченно посмотрел на сестру, когда они здоровались. Несомненно, оба тяжело перенесли смерть Анны Аскью. Никто ничего не заметил, королева тут же снова заулыбалась. Серрей посвятил королю новое стихотворение; он немного заискивал. Он часто попадал в немилость. Но он – глава клана Говардов и наследник первого герцогского титула в Англии, поэтому король не может долго сердиться на него. Во всяком случае, стихи были встречены весьма благосклонно. Хьюик нашел творение Серрея крайне непритязательным, пусть и занятным. Но Серрей излучал обаяние, и король был рад возможности отвлечься от важных дел.

Когда подали десерт, пудинги, огромные дрожащие башни таких ярких цветов, что они казались несъедобными, король потребовал, чтобы принесли обезьянку и привели шутов – обоих, если найдут, потому что Джейн имела обыкновение блуждать по закоулкам дворца.

Франсуа вызывал смех короля: он съел почти все бланманже, а потом стал носиться по столу, расшвыривая остатки трапезы. Усевшись посреди стола, мартышка схватила свои гениталии и принялся ублажать себя. Король разразился грубым хохотом, но жене закрыл глаза рукой. Серрей и Уилл Парр смеялись от души, отпуская непристойные шутки. Они знали вкусы короля. Райзли угодливо хихикал. Гардинер смотрел на зверька с ужасом. Он не мог заставить себя рассмеяться даже ради короля, который тыкал его в бок со словами:

– Епископ, где ваше чувство юмора? Что, никогда раньше не видели твердого члена?

Судя по всему, епископ рад бы провалиться сквозь землю.

Потом пришли шуты и устроили шуточную свадьбу: блаженную Джейн выдали за мартышку Франсуа. Зверек прекратил свои греховные забавы. Церемонию провел Уилл Соммерс.

– Берешь ли ты эту обезьяну в законные супруги… – тянул он, закутавшись в скатерть.

Шут подражал Гардинеру; все хохотали. Даже епископу удалось выдавить из себя улыбку, но вид у него такой, будто он вот-вот лопнет от излишних усилий.

Наконец веселье утихло. Обезьяну унесли, подали карты для игры в безик, и разговор перешел к более серьезным вопросам. Обсуждали мирный договор с Францией, который вскоре предстоит подписать. Мир – это хорошо, хотя теперь Англия не сможет заключить союз с протестантскими князьями. Так считал Хьюик, хотя за столом он, конечно, помалкивал. Ему казалось, что Катерина разделяет его мнение. Император намерен объявить германским княжествам войну; мечта о евангелической Европе отдалилась. Генриха очень волновало подписание мира с французами; он предвкушал, что в результате этого договора «лягушатники окажутся перед ним в большом долгу».

– Подписывать договор приедет адмирал д’Аннебо, – сообщил король. – Эссекс! – Он повернулся к Уиллу Парру. – Поручаю вам принять его. Покажите ему наше английское гостеприимство. Мы польстим ему, чтобы он подчинился. Пусть расскажет Франциску, какие мы молодцы.

«Хороший знак, – думал Хьюик. – Значит, король по-прежнему благоволит к Паррам». Райзли и Гардинер завистливо переглядывались. Привели лютниста; он тихо играл в углу. Серрей и Уилл Парр вышли.

– Насколько я понимаю, ваш брат по-прежнему желает добиться развода, – заговорил Гардинер, дождавшись, пока Уилл Парр удалится. Он покосился на Катерину. Гардинер прекрасно понимал, что развод Уилла – больной вопрос для Парров. – Так вот, развода он не получит.

– Что ты думаешь о разводе? – спросил король, тыча толстым пальцем в шутиху Джейн.

Блаженная задирала юбки и, прыгая туда-сюда, распевала:

– Ха! – пронзительно вскричал король. – Хоть ты и дура, ты умнее многих моих советников!

– Что соединил Бог, ни один человек не разъединит, – бубнил Гардинер.

– Брак – одно из священных таинств, – подхватил король, внезапно серьезнея.

Похоже, Гардинер уже успел соответствующим образом настроить короля. Они обсудили развод Уилла Парра и решили мягко поставить Катерину на место. Хьюик вспомнил, как король хохотал над выходками мартышки Франсуа, и о предшественницах Катерины, от которых он спешил избавиться… Нечего сказать, священное таинство!

– Эразм не считал брак таинством, – вдруг подала голос Катерина, которая довольно давно молчала. Все посмотрели сначала на нее, потом на короля. Как он отнесется к тому, что королева ему перечит? Но король молчал. Катерина, видимо, решила высказаться, хотя не могла не чувствовать, как сгустилась атмосфера. Она продолжала: – Эразм перевел греческое musterion из Нового Завета как «тайна», нигде он не нашел слова «таинство», которое касается…

– По-вашему, я не знаком с Эразмом? – взорвался король. Он вскочил и что есть силы ударил по столу ладонью – судя по всему, с такой же силой он готов был ударить жену. Его кресло какое-то время балансировало на двух ножках, затем упало; паж поспешил его поднять. Лицо короля побагровело, его проницательные глаза излучали холод. Все сжались. – В детстве я ежедневно переписывался с ним, он написал свою книгу для меня. Для меня, ясно?! А вы, кажется, предполагаете, будто я не знаком с мыслями Эразма! – Он бурлил, как горшок на плите, и тыкал толстым пальцем в Катерину. Она сидела неподвижно, как камень, опустив глаза, сложив руки на коленях. – Женщина не смеет мне указывать! Убирайтесь с глаз моих! Прочь!

– Катерина вышла; только Хьюик осмелился встать, когда она выходила из-за стола. Катерина шла к двери с высоко поднятой головой. Король обессиленно упал в кресло. Выпустив пар, он успокоился и как будто ослаб.

– Куда катится мир? – бормотал он. – Чтобы жена меня учила!

Хьюик заметил, как Гардинер и Райзли переглянулись и обменялись кивками. Видимо, решили, что путь открыт.

– Хьюик, – обратился к врачу король. – Догоните королеву, успокойте ее. Убедитесь, что она хорошо себя чувствует.

Хьюик невольно подумал об иронии судьбы: королева держалась достойнее всех, по крайней мере, лучше всех скрывала свои истинные чувства. Выходя, Хьюик услышал обрывок фразы, произнесенной Гардинером:

– …пригрели змею. – Ему хотелось затолкать злобные слова в глотку епископу, чтобы тот подавился.

Что-то происходило. Дот чувствовала, как над королевой сгущаются тучи – и дело вовсе не в удушающей августовской жаре. Все страдали, даже собаки валялись на турецком ковре, вывалив языки, и тяжело дышали. Дот широко открыла окна по обе стороны зала, но не чувствовалось ни малейшего сквозняка. Голова под чепцом намокла; ей хотелось снять платье и остаться в одной нижней рубахе, как молодые фрейлины, когда у королевы нет гостей. Сейчас к ним никто не приходит. Две недели назад сожгли бедную Анну Аскью. Теперь покои королевы обходят стороной. Прекратились обычные вечерние развлечения: нет ни музыкантов, ни поэтов. Даже Юдолл не веселит дам, как обычно, своими рассказами. Да и Хьюика, который все время сидел с ними, в последнее время не видно.

Старая Мэри Вуттен и Лиззи Тируит сидели рядом и о чем-то еле слышно беседовали, то и дело озираясь по сторонам и проверяя, не подслушивают ли их. На Дот никто и внимания не обращал. Как будто у нее нет ушей!

– Знаешь, что это мне напоминает? – спросила Лиззи Тируит.

– Наложницу, – прошептала в ответ Мэри Вуттен.

Дот знала, кого они имеют в виду; придворные называли так Нэн Болейн, когда она была королевой. Дот наполнила их кубки из кувшина легким пивом.

– Теплое… Неужели во всем дворце не нашлось ни куска льда?

– Нет, миледи, даже для короля. Ледник пуст.

– Я боюсь за нее. – У Лиззи Тируит было такое лицо, будто она вот-вот расплачется.

– За всех нас.

– Но она не сделала ничего дурного. Она – само совершенство.

Мэри Вуттен хмыкнула и закатила глаза:

– Дело не в этом. Если уж те двое взялись за дело… – Она покачала головой. – Они уже не выпустят добычу!

Сестрица Анна склонилась к ним, прижав палец к губам:

– Тише, пожалуйста. Не пугайте фрейлин. – Она посмотрела на группу девушек, которые бесцельно слонялись по залу.

Дот понесла кувшин в спальню; Катерина сидела в кресле, в одиночестве, и смотрела в пространство; на коленях у нее лежала книга.

– Спасибо, – тихо поблагодарила она, когда Дот наполнила ее кубок.

– Мадам… – Дот не знала, как лучше сказать. – Что… простите… – Катерина выжидательно смотрела на нее. – Что-нибудь случилось?

– Дот, иногда лучше не знать. – Королева, как всегда, была невозмутима.

– Но…

Катерина подняла руку, призывая ее к молчанию.

– Если кто-нибудь попросит тебя передать что-нибудь мне – все равно что, книгу или документ, – ты должна отказаться.

Дот кивнула. У нее болели виски, как будто на голове стягивали ленту. Катерина улыбнулась. Откуда только она берет силы? Дот не понимала, но чувствовала, что атмосфера накаляется.

– Занимайся своими делами, Дот. И не показывай виду, что тревожишься. Давай-ка посмотрим, умеешь ли ты улыбаться.

Она растянула губы в улыбке и начала собирать белье в стирку.

– Умница, Дот!

В покоях королевы стояла тишина. Когда Дот вышла, она едва не столкнулась с гофмейстером. Он спросил сестрицу Анну.

– Кому я понадобилась?

Дот заметила, что голос Анны слегка дрожит.

– Миледи, с вами хочет побеседовать лорд-канцлер.

– Райзли, – еле слышно уточнила сестрица Анна.

Дот видела, как она побледнела; да и другие дамы стали похожи на перепуганных ланей. У всех в глазах ожидание. Сестрица Анна молча прошла мимо Дот.

Дот уже поняла: Райзли – тот человек, с которым она встретилась в Тауэре. Она вспомнила, как он грыз сахар и крошки застревали в его бороде. Ее тогдашняя ложь разъедала ее изнутри.

– Дот, – обратилась к ней Лиззи Тируит, – что ты делаешь?

Дот встрепенулась, увидев, что корзина перевернулась и белье выпало на пол. Она словно приросла к месту и не сводила взгляда с двери.

– Ах, прошу прощения! – Она поспешно стала собирать белье в корзину.

– Соберись, девочка!

Дот, дрожа, понеслась в прачечную, отдала корзину прачке, сказав, что это для королевы, но не осталась поболтать, как всегда. Ей не терпелось поскорее вернуться в непривычно тихие комнаты.

Вернулась Анна, белая как мел; похоже, ее запугали до смерти. Она не могла ни сидеть, ни стоять на одном месте. Она ломала руки, металась по залу, бормоча себе под нос:

– Куда я дела мою Библию? Где моя Псалтирь? Где моя сестра?

Когда из опочивальни вышла Катерина, Анна прижалась к ней так, словно вот-вот утонет.

Потом Райзли вызвал к себе Лиззи Тируит, и в комнате стало душно от страха. Всякий раз, как скрипели половицы, все вздрагивали. Катерина сидела в дальнем углу и тихо читала, как если бы ничего не случилось, но сестра Анна рядом с ней смотрела перед собой и все вертела кисть на поясе. Она словно лишилась рассудка. Дот не знала, куда деваться, и притворялась, что штопает невидимую дырочку на чулке. Лиззи отсутствовала недолго. Вернувшись, она сказала:

– Здесь так душно… Не знаю, как вы еще дышите. – Она порылась в своих вещах и достала веер, бормоча: – Не знаю, не знаю.

Следующей вызвали Анну Стэнхоуп. Если она и была напугана, то не показала виду. Она шла за гофмейстером, как будто собиралась на вечернюю прогулку. Дот невольно отдала ей должное: пусть Стэнхоуп двуличная мерзавка, она не трусиха. Дот уколола палец иголкой. Ей казалось, что она вот-вот задохнется от страха; из-за ее лжи Анна Стэнхоуп может попасть туда же, куда и миссис Аскью!

Голова у нее шла кругом. Она высосала кровь из ранки и пыталась снова вдеть нитку в иголку, но руки у нее дрожали. Она невольно представила, как горела бедная Анна Аскью; помог ли ей заветный мешочек? Ускорил ли ее путь на небо? Никто не говорил о ней даже шепотом. Как будто все происходило в другом месте, а их дело – сидеть на половине королевы и ждать.

Стэнхоуп вернулась примерно через полчаса; смотрела она надменно, словно ничто не изменилось. Возможно, так и есть. Она сразу подошла к Катерине и что-то прошептала ей на ухо. Все присутствующие напряженно смотрели на королеву, но та лишь кивнула и продолжала читать. Анна Стэнхоуп как будто совсем не была взволнована. Она села в нише у окна и начала раскладывать пасьянс. Дот следила, как она выкладывает карты на стол ловкими пальцами, думая обнаружить следы беспокойства, но их не было. Мало-помалу она успокоилась.

Конечно, если бы ее ложь окончилась бедой, кто-нибудь указал бы на нее. Если Райзли и решил, что это Стэнхоуп отправила Анне Аскью еду и одеяла, если он разозлился на нее, по ней ничего не было заметно. Вызвали еще одну даму, за ней – еще и еще одну; все возвращались в смятении, но Анна Стэнхоуп продолжала раскладывать пасьянс и почти не поднимала голову.

Катерина подозвала Стэнхоуп и что-то ей сказала. Они собрали книги и раздали их придворным дамам. Те спрятали книги в лифы платьев или под юбки, а затем вышли одна за другой, унося тайный груз.

Дот Катерина ничего не поручила. Интересно, почему? Ведь сколько запрещенных книг она перетаскала в покои королевы! Она даже слегка обиделась, словно ребенок, которому не доверяют взрослых дел.

Дни тянулись медленно, было по-прежнему жарко и душно. После того как книги унесли, дамы молча вышивали или просто сидели, вышивки часто откладывались в сторону. Ели все без всякого аппетита. Они почти нигде не бывали, и у них по-прежнему не было гостей. Хьюика послали в Ашридж лечить Елизавету – говорят, она занемогла. Почти все мужья и родственники, которые обычно время от времени заходили поиграть в карты и послушать музыку, разъехались: Гертфорд и Лиль во Франции, брата королевы Эссекса послали на северную границу. Дот внимательно прислушивалась ко всем разговорам, которые велись шепотом. Ей не хотелось оставаться в неведении.

Уильям Сэвидж по-прежнему был при дворе; у него теперь новые обязанности, он больше не сидел в буфетной. «Вот и хорошо, скатертью дорога», – думала Дот. И все же иногда она мельком видела его в коридорах и пряталась, чтобы он ее не заметил. Он больше не приходил поиграть на спинете, за что Дот благодарила Бога. Ни у кого не было настроения слушать музыку. Зато на половине короля чуть ли не каждый вечер играли братья Бассано. Из открытых окон, выходящих во двор, доносились звуки скрипок. Катерину, хладнокровную, словно кубок с замороженным элем, обычно вызывали к королю. Она брала с собой Кэт Брэндон или Анну Стэнхоуп, и они уходили. Остальные ждали, что будет дальше.

Внешне королева была непроницаема и спокойна и вела себя так, будто ничего не случилось. Но Дот все видела. Она видела, как королева наигранно улыбалась перед тем, как впустить кого-то в свои личные покои. И молилась она чаще, чем раньше.

На шее у нее появился новый синяк; Дот выбирала для нее платья с высокими воротниками, чтобы никто ничего не заметил. Катерина требовала, чтобы ей приносили самые нарядные платья, самые крупные драгоценности. Несмотря на удушающую жару, она надевала самые тяжелые верхние чепцы.

– Я должна выглядеть как королева, – говорила она, когда Дот спрашивала, почему в своих покоях Катерина не ходит в одной нижней рубахе, как другие дамы.

Катерина достала из сундука крест своей матери, где он пролежал нетронутым несколько лет. Она часто перебирала жемчужины пальцами, как четки; губы у нее беззвучно шевелились. Потом она заворачивала крест в кусок бархата и прятала под подушку. Она никогда не надевала его. Ей и так тяжело – на шее у нее королевские драгоценности, огромные камни, которые кажутся еще больше на фоне ее хрупкой фигуры.

– Я бы охотно отдала их все, – призналась она Дот, беря в руки рубиновое ожерелье. – Ведь они ничего не значат. – Тем не менее она упорно носила их. Каждый вечер ее, пусть и мельком, можно было увидеть через открытые окна на той стороне внутреннего двора; она улыбалась и смеялась. Интересно, думала Дот, как ей удается сохранять внешнее спокойствие на краю бездонной пропасти? Король навещал ее почти каждую ночь; Дот лежала за дверью опочивальни на своем тюфяке и затыкала уши, чтобы не слышать их.

Дот была рада тому, что у нее много дел. Они готовились к летнему переезду в Хэмптон-Корт; в хорошую погоду нужно проветривать белье, одеяла и подушки. Она собрала простыни с большой кровати королевы, сняла шторы – в их складках за год скопилось много пыли. Их нужно вынести во двор и выбить. Она вытряхивала подушки и покрывала, относила белье в прачечную, отделяла то, что поедет с ними, от того, что останется здесь. Покрывала нужно проветрить, матрас – перевернуть. Она позвала себе в помощь слугу, потому что поворачивать большой пуховый матрас труднее, чем ворочать труп толстяка, – во всяком случае, так всегда говорила Бетти, хотя бог знает, откуда Бетти известно, какими тяжелыми могут быть трупы толстяков. Дот не терпится вернуться в Хэмптон-Корт. Там она сможет поболтать с Бетти. Хотя Бетти много ругается и любит посплетничать, она не зазнается и часто смешит Дот. В других местах очень скучно.

Они вдвоем со слугой, покраснев от натуги, приподняли матрас. Когда матрас отошел от каркаса, Дот что-то нащупала пальцами. Между рейками был спрятан бумажный свиток. Она со стоном бросила свою сторону матраса; парень недовольно цокнул языком.

– Тяжело, – объяснила Дот. – Позови еще кого-нибудь… пусть помогут.

Он вышел, пожимая плечами и что-то бормоча себе под нос о нежных горничных «сверху». Как только он скрылся из виду, Дот развернула свиток. У нее в руках лист грубой бумаги, в пятнах и кляксах. Его туго свернули и перевязали старой красной лентой. Местами чернила просочились насквозь; должно быть, это любовное письмо – иначе зачем прятать его под матрас? Интересно, от кого оно? Оказывается, королева тайно влюблена и переписывается с кем-то, а она, Дот, ничего не знает.

Она вспомнила другую королеву, Екатерину Говард. Та лишилась головы за то, что наставляла королю рога. Говорят, ее привидение до сих пор бродит по коридорам в Хэмптон-Корт. При одной мысли о привидении по спине у Дот побежали мурашки. Она слышала, как два парня поднимаются по лестнице, болтая и подтрунивая друг над другом. Очень хотелось бросить находку в огонь, но камин холодный. В такую жару во дворце, конечно, не топят, а если она вдруг разведет огонь, это возбудит подозрения. К тому же у нее нет времени. Поэтому она засунула свиток под юбку. Катерина сама решит, что с ним делать.

Скорее всего, письмо вполне невинное; возможно, послание от ее матери, которое Катерина хранит не один десяток лет и читает, чтобы освежить воспоминания, или любимые стихи, или детские молитвы. Больше всего Дот боялась, что нашла письмо от Сеймура, который как будто исчез с лица земли.

После того как матрас перевернули, Дот пробралась в прачечную проверить, высохло ли белье королевы и можно ли укладывать его в сундук. В длинной галерее путь ей преградила шутиха Джейн.

– А я поеду в Хэмптон-Корт? – спросила она, и глаза у нее, как всегда, бегали. Тот же самый вопрос она задавала всего час назад. Интересно, думала Дот, почему все так охотно слушают ее вздор? Джейн глупа и не помнит, что ей ответили совсем недавно. Но Джейн – подарок королеве от короля, как и обезьянка, поэтому ее надо баловать.

– Да, Джейн. Ты уже собралась?

– Эники-беники… – запела Джейн, и Дот пожалела, что задала ей вопрос.

Мимо них проходили двое придворных, и Дот пришлось вжаться в стену, чтобы ее не толкнули. Что-то под юбкой мешает ей… Бумага! Она слегка торчит. Дот выпятила живот, чтобы убрать свиток подальше. Придворные прошли мимо, их мантии развевались, перья покачивались. Среди них Райзли, похожий на хорька. Он одет в алое, что совсем не сочетается с его рыжеватой бородкой. Дот поспешно опустила голову, чтобы он ее не заметил. Придворные прошли, и Дот направилась к черной лестнице, но Райзли вдруг развернулся и, пропустив остальных, подозвал ее к себе.

– Ты служанка леди Гертфорд, верно?

Дот поняла, что должна присесть. Тогда бумага выпадет. Но другого выхода не было. Она присела, и свиток упал на пол. Лента развязалась… Дот постаралась прикрыть бумагу подолом юбки.

– Что там у тебя? – рявкнул Райзли. – А ну-ка, отойди!

Дот послушно сделала шаг в сторону. Письмо развернулось… Голова девушки шла кругом. Ей хотелось исчезнуть, стать такой маленькой, чтобы ее не увидели, обратиться в прах, исчезнуть. Но она никуда не делась, только лишилась дара речи от страха. Райзли расплылся в злорадной улыбке.

– Подними!

Она нагнулась и подняла письмо с пола; протянула ему и только тогда заметила, как сильно она дрожит.

– И это тоже! – Он показал на ленту, которая валялась возле ее подола. Она снова нагнулась, чтобы поднять ленту, но он не дал ей выпрямиться, поставив ногу ей на плечо, пригнул ее к полу и рявкнул: – Лежать! – как будто она собака. Он поднес ленту к свету, осмотрел и снова бросил на пол. – Что, испугалась? – процедил он. – У тебя есть для этого причины?

– Нет, милорд, – прошептала она, – просто…

– Боишься, – кивнул он, водя пальцем по строчкам, – и правильно делаешь! Ибо это, – он ткнул в свиток пальцем, – ересь!

Дот заметила, что шутиха Джейн по-прежнему рядом; один глаз бегает по комнате, другим она следит за ней. Блаженная вдруг завела высоким девчачьим голоском:

– Динь-дон, динь-дон, колокольчик зазвенел…

– Встань! – рявкает Райзли, и Дот, с трудом выпрямившись, снова прижалась к стене. Как ей хочется, чтобы стена разверзлась и проглотила ее! – Я позабыл твое имя.

– Нелли, милорд. Нелли Дент. – Дот покосилась на шутиху, надеясь, что та ее не выдаст.

– Ах да, Нелли Дент, служанка леди Гертфорд. – Райзли крепко схватил ее за плечо; рука у него была сухая и шершавая. Он рывком подтянул ее к себе: – Ты пойдешь со мной! – Его лицо было так близко, что она почувствовала, что от него воняет прокисшим молоком.

– Она Дот-точка, точка на небе, точка в океане… – бормочет Джейн.

– Да заткнись ты, глупое создание! – рявкнул Райзли, отталкивая блаженную и волоча Дот за собой.