Эпилог

3 марта 1991 года Майкл Милкен поступил в федеральную тюрьму общего режима в Плезантоне, штат Калифорния, неподалеку от Сан-Франциско. Там он в настоящее время трудится на строительно-ремонтных работах по 37 часов в неделю. Он часто носит бейсбольную кепку: парики запрещены тюремными правилами. Первое рассмотрение его условно-досрочного освобождения под честное слово состоится в марте 1993 года; судья Вуд рекомендовала для него срок заключения минимум от трех до трех с половиной лет.

Вынесение приговора и заключение в тюрьму означали для Милкена не конец, а продолжение борьбы с правоохранительными органами, которую он ведет ради самореабилитации и накопления личного состояния исторического масштаба. Эта война, подпитываемая миллионами Милкена, продолжается практически на всех фронтах и, вероятно, не закончится, пока он жив.

Милкен добавил к своей и без того огромной команде юристов и «пиар»-агентов знаменитого адвоката по уголовным делам Алана Дершовица, более всего известного удачной защитой Клауса фон Бюлова и неудачной — Леоны Хелмсли, хозяйки отеля. Адвокаты Милкена ходатайствовали перед судьей Вуд о сокращении срока наказания; Дершовиц рассматривал в качестве одного из вариантов ходатайство об аннулировании сделки о признании вины на том основании, что она была заключена в результате незаконного принуждения со стороны обвинителей. Дершовиц, помимо того, публично заявил, что Милкен стал жертвой антисемитизма и что для его клиента «деньги никогда не стояли на первом месте». Несмотря на лишение свободы, Милкен, как и прежде, активно участвует во всех начинаниях своих адвокатов и имиджмейкеров; его реактивный «Гольфстрим» часто доставляет в Плезантон и обратно тех, с кем ему нужно обсудить тот или иной вопрос. Милкен лично сказал бывшим коллегам, что признание вины было ошибкой и что он больше не видит за собой никаких правонарушений.

Robinson, Lake продолжила агрессивную «пиар»-кампанию в его защиту. В результате напряженных переговоров журналу «Форбс» было разрешено взять у Милкена интервью в Плезантоне и по телефону, и статья с их изложением стала центральным материалом одного из номеров этого издания за 1992 год. В интервью Милкен удержался от открытого вызова государственным обвинителям: он не утверждал, что чист перед законом и что признал себя виновным только для того, чтобы положить конец постоянному давлению с их стороны. (В противном случае шансы на уменьшение срока наказания, возможно, были бы сведены к нулю.) Однако, учитывая общий настрой ответов Милкена, не приходилось сомневаться, что в будущем подобные утверждения обязательно прозвучат. В самом деле, наиболее примечательным атрибутом многословных и сумбурных тирад Милкена в защиту бросовых облигаций и собственной роли в экономическом процветании Америки было полное отсутствие раскаяния. Складывалось впечатление, что ни одно из нашумевших событий последних пяти лет — обвал фондового рынка, крах бросовых облигаций, банкротство множества клиентов, перегруженных заемным капиталом, и даже его собственные осуждение и тюремное заключение — не поколебало его точку зрения ни на йоту. Высказывания Милкена изобиловали все теми же заученными штампами («созидательная ценность», «сохранение рабочих мест» и т.п.), словно на дворе был не 1992, а 1986 год. Кроме того, представители Милкена вели переговоры с телеканалом Эй-би-си на предмет интервью Барбаре Уолтерс, задуманного как краеугольный камень новой кампании по восстановлению репутации финансиста в глазах американцев.

Пока что усилия его адвокатов и «пиар»-агентов особых результатов не дали. Судья Вуд отклонила ходатайство об уменьшении срока, сказав, что ей требуются дополнительные признаки того, что Милкен действительно сотрудничает с обвинителями. Многочасовые допросы Милкена сотрудниками прокуратуры разочаровывали и наводили на мысль, что он говорит не все, что знает, и что его показания не имеют особой ценности для дальнейшего правоприменения. На этом основании обвинители официально выступили против какого бы то ни было сокращения срока наказания и наметили на май 1992 года суд над союзником Милкена Аланом Розенталом. Тот был старым другом Милкена, который никогда прежде против него не шел и был привлечен к суду за участие в сговоре с Соломоном.

Милкен был намечен главным свидетелем обвинения на процессе по делу Розентала, и судья Вуд заявила, что отложит постановление по ходатайству о смягчении наказания до тех пор, пока Милкен не даст показания в суде и у нее не сложится окончательное представление о его ценности как свидетеля и о степени его сотрудничества с обвинением. Стратегии Милкена предстояло решающее испытание. Признáет ли Милкен, приняв на себя столь ответственную роль, размах собственных преступлений и изобличит ли одного из своих самых близких друзей или останется верен кодексу молчания, который он в свое время пытался навязать всем своим коллегам и которого Розентал всегда придерживался?

Тем временем, пока Милкен продолжал выгораживать себя на допросах, более интригующая драма разворачивалась между тяжущимися сторонами, одной из которых был он сам, а другой — его прежний, ныне обанкротившийся наниматель, Drexel. Вскоре после заявления Милкена о признании вины против него было подано множество гражданских исков.

Важнейший из них подала Федеральная корпорация страхования вкладов, утверждавшая, что роль Милкена в кризисе индустрии сбережений и ссуд стоила налогоплательщикам многие миллиарды долларов убытков, и сама Drexel, стремившаяся привлечь его к ответственности за тот катастрофический ущерб, что он ей причинил. Государственная организация и Drexel сделали совместный неординарный ход: они пригласили адвокатов Томаса Барра и Дэвида Бойеса из Cravath, Swaine & Moore — одной из немногих фирм, которых можно было считать достойными противниками объединенных сил Paul, Weiss, Алана Дершовица и множества других адвокатов Милкена. В известном смысле это был поворот на сто восемьдесят градусов десять лет спустя: Барр и Бойес были теми самыми защитниками, которые нанесли поражение государственному обвинению, представляя IBM в крупном антитрестовском деле, завершение которого пришлось на начало 1980-х; теперь они отстаивали интересы государства, выступившего против символа финансовых излишеств прошедшего десятилетия.

Милкен и его окружение агрессивно отрицали суть искового заявления. Милкен, в частности, дошел до того, что сказал, что с нетерпением ожидает начала судебного разбирательства, когда он наконец продемонстрирует беспочвенность предъявленных ему обвинений.

Барр и Бойес, однако, быстро разглядели за внешней бравадой совсем другого Милкена — человека, почти утратившего надежду на достижение урегулирования, которое не позволило бы общественности узнать новые аспекты запутанных взаимных связей в центре его некогда громадной империи. Опрашивая его клиентов, адвокаты из Cravath узнали, например, что случаи, когда Милкен свободно торговал от лица своих «порабощенных» клиентов, выступая в роли продавца и покупателя одновременно, отнюдь не ограничивались Фредом Карром и First Executive. Они считали, что действия такого рода охватывали также Тома Спигела и Columbia Savings, равно как других крупных клиентов. Они пришли к выводу, что Милкен, в сущности, подкупал своих основных клиентов, чтобы те уступали ему право распоряжаться их активами. Они сознавали, что эта информация является потенциально взрывоопасным звеном между Милкеном и скандальным обвалом в индустрии сбережений и ссуд, катастрофические последствия которого становились для американцев все более очевидными. Милкен, разумеется, едва ли был единственным повинным в нем финансистом, и вряд ли можно было утверждать даже то, что основное бремя вины лежит именно на нем. Но стоимость портфелей бросовых облигаций одних только First Exe­­cu­ti­ve и Columbia в сумме превышала 10 млрд. долларов.

В начале 1991 года Cravath подала собственный иск против Милкена, обвинив его в том, что он наряду с другими лицами вынашивал нелегальный план захвата контроля над Co­lumbia и другими его клиентами в индустрии сбережений и ссуд и подталкивал должностных лиц из этой индустрии к злоупотреблению служебным положением путем переуступки ему права распоряжаться активами их компаний. Одновременно адвокаты начали официально допрашивать бывших коллег Милкена из отдела в Беверли-Хиллз.

Первым свидетелем был Ричард Бергман, один из бухгалтеров инвестиционных товариществ с долевым участием сотрудников калифорнийского отделения Drexel. Его допрос длился восемь дней и не дал почти никаких результатов. Он отвечал «Не помню» свыше 1200 раз. Больше пользы адвокатам из Cravath принес сделанный ими запрос документации. Судья приказал бывшим коллегам Милкена передать в Cravath большое число документов по товариществам, от предъявления которых они прежде уклонялись.

Следующим стал Лоуэлл Милкен; снятие его показаний под присягой было, вопреки его возражениям, записано на видеопленку. Лоуэлл показал, что он исполнял все распоряжения брата и никогда не задавал вопросов. Он сказал, что впервые понял, что Майкл, возможно, нарушал закон, «накануне заявления брата о признании вины». Фред Джозеф и Крейг Когат, адвокат Drexel в Беверли-Хиллз, сообщивший Джозефу о ситуации с MacPherson, тоже дали показания, повторив многое из того, что они уже рассказали обвинителям. Но Когат добавил к представлению адвокатов о мотивации Милкена новый штрих. Он сообщил, что во время его собеседования при приеме на работу Лоуэлл, как будто речь шла о чем-то само собой разумеющемся, сказал ему, что «Милкены хотят стать богатейшей семьей Америки».

Важнейшими показаниями, возможно, являлись те, которые так и не были сняты — Джеймса Дала. Как сейлсмен, ответственный за ныне пресловутую сделку с Lincoln Savings, и человек, часто игравший роль посредника между Милкеном и Чарльзом Китингом, Дал был замешан в махинациях Милкена с активами ссудо-сберегательных компаний больше остальных. Никто не знал, что конкретно Дал может сообщить на допросах, но каждый раз, когда его допросы намечались, находилась причина их отложить. Адвокаты Милкена не возражали, и представлявшим интересы государства адвокатам из Cravath вскоре стало ясно, что команде защиты Милкена менее всего хочется, чтобы Дал рассказал то, что ему известно.

Тем не менее, допросив всего лишь четырех человек, Бойес и Барр поняли, что Милкен собирается капитулировать. Вскоре после снятия показаний Когата Бойес переговорил с Артуром Лайменом и Ричардом Сэндлером в одном из конференц-залов Paul, Weiss. «Вы не можете позволить себе выйти на процесс, — прямо сказал Бойес. — Исковые требования слишком высоки, а инкриминируемые деяния слишком серьезны». На этот раз ни один адвокат Милкена возражать не стал.

Несмотря на продолжающуюся рисовку для публики, Милкен признал свое поражение. Он хотел избежать угрозы еще одного судебного процесса и сохранить за собой как можно бóльшую часть своего состояния. До сих пор ему удавалось скрывать истинную величину своего богатства, однако ранее Cravath предусмотрительно заявила официальное ходатайство о принуждении Милкена к раскрытию размера персональных активов. В январе 1992 года, еще до вынесения судом постановления по ходатайству, Бойес встретился с еще одним партнером в Paul, Weiss Марком Белником и достал желтый блокнот. Бойес бегло написал ряд цифр на общую сумму около 1,3 млрд. долларов. «Думаю, для урегулирования этого хватит», — сказал Бойес. «Я тоже так думаю», — ответил Белник. В этой спокойной, почти небрежной манере была решена финансовая судьба Милкена.

Окончательные переговоры не обошлись без незначительных драматических коллизий — в какой-то момент Сэндлер вдребезги разбил об стену конференц-зала бутылку содовой, — но в заключенной в итоге мировой сделке фигурировала сумма, на удивление близкая к предложенной Бойесом в первый раз. В марте 1992 года адвокаты из Cravath обнародовали условия сделки. Она требовала от Милкена уплаты в течение трех лет 500 млн. долларов сверх 600 млн., затребованных при заключении сделки о признании вины. Из них 190 млн. нужно было уплатить наличными, а остальное — активами товариществ. Милкену разрешалось руководить товариществами из тюрьмы, дабы максимально увеличить их стоимость. Бывшие коллеги Милкена, включая Лоуэлла, Питера Аккермана, Леона Блэка и Уоррена Треппа, должны были уплатить всего около 300 млн.; самая большая часть данной суммы была затребована от Аккермана. Еще 100 млн. возместили страховые общества. С учетом 400 млн., которые Милкен уже уплатил государству в счет возмещения убытков, общий итог примерно составлял те 1,3 млрд., в которые Бойес оценил сумму урегулирования.

Во многих отношениях эта мировая сделка — крупнейшая из всех, когда-либо заключенных с одним ответчиком, — была удачным ходом со стороны государства, кульминацией борьбы, начало которой шесть лет тому назад положил арест Денниса Ливайна. Она принесла казне бóльшую сумму в штрафах и выплатах в счет возмещения ущерба, нежели любая другая из предыдущих серий уголовных и гражданских дел. Однако достигнутое соглашение не давало ответа на ряд вопросов, главным из которых был следующий: каков истинный размер состояния Милкена, даже за вычетом более чем миллиарда долларов?

Сделка позволила Милкену сохранить ответ на этот вопрос в тайне. Но имеющиеся данные дают основание полагать, что речь идет о сумме, которая, возможно, достаточно велика, чтобы Милкены осуществили свою мечту, став если не богатейшей, то по крайней мере одной из самых богатых семей Америки. Когда Милкен выйдет из тюрьмы, он по-прежнему будет грозной силой в финансовом мире.

Юристы из Cravath и другие адвокаты тяжущейся стороны так и не получили подробного отчета о состоянии семьи Милкенов; но во время переговоров адвокаты Милкена сообщили им и судье по делу, что после уплаты дополнительных 500 млн. Милкен сохранит за собой примерно столько же. Они сказали, что порядка 300 млн. от этой суммы приходится на счета и товарищества самого Милкена, а остальное лежит на счетах его жены и детей. Милкен согласился утратить право на все активы, которые позднее будут сочтены утаенными им на момент урегулирования.

Это сохраняет за Милкеном, по его собственному признанию, огромное состояние, которое гарантирует ему место в верхних строчках списка богатейших американцев. Есть, однако, все основания полагать, что состояние Милкена намного больше, чем 500 млн. долларов. Товарищества, к примеру, печально известны трудностью оценки их активов. Адвокаты из Cravath были настолько озадачены запутанностью взаимозависимых долей собственного капитала в товариществах Милкена и сложностью его позиций ценных бумаг, что им пришлось пригласить для содействия Salomon Brothers. На переговорах стало ясно, что Милкен пытается выплатить как можно большую часть оговоренной суммы в виде долей товариществ, что позволило бы ему избавиться от тех активов, вероятность повышения стоимости которых в будущем минимальна, и оставить за собой наиболее перспективные. Имея полное представление об активах своих товариществ, Милкен мог без труда манипулировать процедурой их оценки. Более того, доли товариществ оценивались в тот период, когда рынок бросовых облигаций все еще, что называется, лежал в руинах; с тех пор цены значительно выросли.

Следует отметить, что активы Милкена в бросовых облигациях, оцененные в конце 1991 года в 300 млн. долларов, должны были к настоящему времени подорожать примерно на 20%, или на 60 млн. Таким образом, допуская, что Милкен задействовал для выплаты по соглашению наименее перспективные активы подведомственных ему товариществ и что оставшиеся у него активы с тех пор выросли в цене, можно утверждать, что размер его состояния, согласно приблизительной, но опять же заниженной оценке, составил в середине 1992 года порядка 600 млн. долларов.

Кроме того, Милкен сохраняет за собой главенствующую роль в семейном фонде Милкенов, который мировая сделка не затронула. На момент достижения урегулирования фонд содержал активы на сумму приблизительно в 375 млн. долларов.

Не следует забывать про состояние Лоуэлла Милкена. Принимая во внимание, что Лоуэлл — родной брат Майкла и к тому же в долгу перед ним за предоставление иммунитета от уголовного преследования, его богатство можно в известной степени считать частью состояния Майкла. Лоуэллу за время его работы в Drexel было выплачено свыше 100 млн. долларов зарплаты и премиальных. Его доля в товариществах (если допустить, что она находится в той же пропорции по отношению к доле остальных членов его семьи, что и доля Милкена) должна была на момент оценки активов брата составлять как минимум 250 млн. долларов и вырасти к настоящему времени, за вычетом налогов, примерно до 300 млн. Даже если вычесть из этой цифры 50 млн., затребованные от Лоуэлла как часть оговоренных в мировой сделке 300 млн., за ним сохраняется активов примерно на 250 млн.

Итак, принимая во внимание состояние Милкена и одних только его ближайших родственников наряду с активами семейного фонда, можно утверждать, что в распоряжении Милкена находится порядка 1,2 млрд. долларов. Если этой суммой разумно распорядиться, то за оставшееся время отбывания Милкеном наказания она вырастет. Как сказал, узнав условия урегулирования, Мартин Ауэрбах, адвокат Дэвида Соломона, «недурно для пяти лет работы».

А как дела у Айвена Боски? Размер его состояния, безусловно, меньше милкеновского, но по части амбициозности они друг друга стóят. В мае 1992 года, стремясь положить конец годам слухов и раздельного жительства, Сима Боски начала бракоразводный процесс в суде штата Нью-Йорк. К смятению многих из окружения Боски, включая его детей, Сима появилась в одном из выпусков «20/20», ориентированной на сообщение сенсационных новостей и слухов телепрограммы Барбары Уолтерс на канале Эй-би-си, дабы обсудить с ведущей свои треволнения в связи со скандальным разоблачением мужа. Она поведала телезрителям, что окончательно ушла от Боски, когда узнала, что у него вот уже много лет есть любовница. О чем она умолчала, так это о том, что любовница — дочь ее близкой подруги.

Боски подал встречный иск об алиментах от жены в размере 1 млн. долларов в год. Люди, знакомые с его планами, поговаривают, что он, возможно, также потребует применения закона штата Нью-Йорк о равном распределении имущества между бывшими супругами и будет добиваться включения в послебрачный имущественный договор пункта об отчуждении половины активов жены в свою пользу.

В конфиденциальном отчете, переданном в прокуратуру и КЦББ во время урегулирования обвинений, Боски сообщил, что после уплаты штрафа в размере 100 млн. долларов у него остается активов примерно на 25 млн. При том, что он богач почти по любым меркам, значительная часть его капитала помещена в недвижимость, среди которой дом на Лазурном берегу в совместном владении с Хушангом Уэкили, квартира в Париже и квартира в кондоминиуме «Яхт харбор тауэрс» в Гонолулу, купленная в 1986 году, незадолго до заключении сделки о признании вины, за 2,9 млн. долларов. Позднее Боски сообщил, что после раскрытия сведений об активах он истратил порядка 5 млн. на адвокатов, что он безработный и что доходы от остатков его состояния не позволяют ему жить с тем комфортом, к которому он привык в 80-е.

Один незначительный на первый взгляд пункт соглашения с властями защитил активы жены и детей Боски от любых возможных притязаний со стороны правоохранительных органов на основании их нелегального происхождения. В результате все доходы от торговли на внутренней информации, принадлежащие его жене и детям, не могут быть возвращены государству. К таковым относится доля в товариществе Боски, ликвидированном в 1986 году во время нового финансирования со стороны Drexel; Сима была в нем крупнейшим частным инвестором. Речь идет о том самом товариществе, что извлекло наибольшую выгоду из инсайдерской торговли Боски в начале и середине восьмидесятых. Выручка Симы и детей Боски так и не была предана огласке, но люди, знакомые с их банковскими счетами, утверждают, что Сима была выгодоприобретателем доверительной собственности и счетов на сумму порядка 100 млн. долларов; доли детей во время заключения Боски сделки о признании вины составляли в общей сложности около 96 млн.

В состояние Симы Боски также входит выручка от продажи в 1986 году отеля «Беверли-Хиллз» за 135 млн. долларов. Она являлась владельцем 47% акций отеля и выручила от своей доли немногим менее 65 млн. Таким образом, одни только акции товарищества Боски и отеля «Беверли-Хиллз» принесли ей порядка 165 млн.

Если Айвену Боски удастся отсудить половину имущества жены, он не просто станет намного богаче: он вернет себе около 50 млн. долларов торговых прибылей товарищества, насквозь запятнанного его преступлениями. Это, несомненно, не тот исход, на который рассчитывали правоохранительные органы в период достижения урегулирования с арбитражером.

___________________________________

Доходы Майкла Милкена, разумеется, несопоставимы со сравнительно скромными прибылями других основных участников инсайдерского скандала, однако и те вышли из этой истории богатыми людьми — по крайней мере, по стандартам среднего американца. В результате многие по понятным причинам задаются вопросом, выполнило ли правосудие свое предназначение и полностью ли исключена вероятность рецидивов подобных скандалов.

Уже в начале 1990-х на Уолл-стрит произошли кардинальные перемены. Серьезно пострадав от повальных увольнений и экономического спада, равно как и от последствий вышеупомянутого скандала, Уолл-стрит сделала необходимые выводы. Вполне возможно, что многие участники скандала вышли из него с минимальными потерями, но их компании потерпели крах: Drexel обанкротилась, а Kidder, Peabody, ведущую борьбу за выживание, General Electric без лишнего шума выставила на продажу. Salomon Brothers, вовлеченная в скандал с казначейскими ценными бумагами, была в итоге оштрафована на 290 млн. долларов, и ей тоже пришлось бороться за выживание. Новых уголовных преследований за серьезные правонарушения с ценными бумагами было немного, а поглощения, породившие так много преступлений, предпринимались крайне редко. Во всяком случае создавалось впечатление, что инсайдерская торговля и более изощренные разновидности мошенничеств с ценными бумагами стали гораздо менее распространенными.

История человечества, однако, дает мало поводов для оптимизма. Еще в 1602 году знаменитый английский юрист сэр Эдвард Кок писал, что «в наши дни обман и мошенничество более обыденны, нежели в былые времена». Уолл-стрит оказалась исключительно восприимчивой к той взлелеянной Милкеном, Боски и их союзниками точке зрения, что вознаграждение не обязательно сопряжено с риском. Возможно, никто и никогда больше не подчинит себе финансовый мир, как это сделал Милкен с его бросовыми облигациями. Но не приходится сомневаться, что те или иные разноцветные бумажки заявят о себе в какой-нибудь другой сфере деятельности.

С течением времени финансовые рынки продемонстрировали удивительную гибкость и способность обуздывать чрезмерные аппетиты своих участников. Вместе с тем они поразительно уязвимы для коррупции изнутри. Как бы то ни было, скандалы 1980-х подтвердили важность и мудрость законов о ценных бумагах и необходимость тщательного надзора за их исполнением. Преступники с Уолл-стрит были превосходными анализаторами риска, которые осмелели, когда увидели, что вероятность быть схваченными за руку мала.

Судопроизводство по апелляционным жалобам способствовало скорее упрочению, чем ослаблению той типичной для Уолл-стрит точки зрения, что большинство преступлений с ценными бумагами недосягаемы для правоприменения. Часть вердикта присяжных по делу Princeton-Newport, включая признание подсудимых виновными в преступлениях, подпадающих под действие RICO, была отменена по апелляции, а приговор, вынесенный судьей Джону Малхирну, был отменен полностью. Обвинения в манипуляциях ценами акций были сняты с Малхирна на том основании, что «ни один благоразумный следственный судья не нашел бы здесь элементов состава преступления без обоснованного сомнения». Назначенные ему тюремное заключение сроком на один год и один день и штраф в 1,5 млн. долларов были отменены.

Итог процесса по делу Малхирна неудивителен. Сам ход событий, ставших предметом расследования, говорит о том, что Малхирн манипулировал рынком не по собственной воле — он был марионеткой Боски. В чем Малхирн был действительно виновен, так это в парковках, по которым присяжные не вынесли единогласного решения. Отмена части вердикта по делу Princeton-Newport и аналогичные решения по другим делам о преступлениях с ценными бумагами имеют под собой по большей части формально-юридические основания. Но обвинители, столкнувшись с беспрецедентными по своим масштабам преступлениями на Уолл-стрит, отчаянно стремились добиться осуждения обвиняемых практически на любом основании, и в ряде случаев им этого, в силу объективных причин, сделать не удалось.

Эти результаты не опровергают того факта, что на Уолл-стрит имели место многочисленные нарушения закона. Но они действительно ставят под сомнение способность правоохранительных органов добиваться объявления тех или иных правонарушений с ценными бумагами преступлениями в рамках действующего законодательства в массовом масштабе. Конгрессу следует принять жесткую, но точную совокупность норм уголовного права, которая охватывала бы наиболее серьезные разновидности мошенничества с ценными бумагами, оставляя правоприменение по таким деяниям, как, например, нарушение допустимого соотношения собственных и привлеченных средств, КЦББ.

Конгресс должен, как минимум, принять действующее в силу закона определение инсайдерской торговли и ввести в закон, запрещающий практику обманного раскрытия сведений, четко сформулированное понятие «группа», с тем чтобы «соглашения» вроде тех, к которым прибегали Айкан и Боски, неизбежно становились достоянием гласности и объектом правоприменения. В фирмах, занимающихся ценными бумагами, должны быть запрещены арбитражные операции; самоконтроль, как признали в отказавшейся от арбитража Kidder, Peabody, заведомо неэффективен. Судам же следует и далее широко применять такие дефиниции, как мошенничество с использованием почты и телефона; теперь ясно, что мошенничество, как предсказывал на рубеже девятнадцатого и двадцатого столетий лорд Макнатен, действительно оказалось «бесконечно многоликим».

Историки и философы еще долгие годы будут спорить о том, соответствуют ли наказания, назначенные Милкену, Боски, Сигелу, Ливайну и их сообщникам, совершенным ими преступлениям. Сегодня, оглядываясь на события прошлых лет, легко приводить доводы в пользу того, что федеральная прокуратура и КЦББ должны были заключать с ними сделки о признании вины на более драконовских условиях. Уплаченные ими штрафы, пусть и огромные, никогда не возместят убытков, причиненных инвесторам, налогоплательщикам и ни в чем не повинным служащим компаний, чьими рабочими местами пожертвовали для осуществления платежей по бросовым облигациям.

Но в 1986 году этим преимуществом сегодняшнего дня никто не обладал. Было известно только то, что моральные устои Уолл-стрит и американской экономики поражены раком. Этот рак был остановлен в начальной стадии. Главные правонарушители предстали перед судом. Все их громадные деньги и влиятельность не смогли купить им тот исход, которого они жаждали. Рынки выжили и даже процветают; к середине 1992 года экономика США стала обнаруживать начальные симптомы выздоровления. Важнее всего, вероятно, то, что честность, похоже, вновь заняла свое место среди главных ценностных ориентиров американского образа жизни.

Между скандалами 1920-х и их аналогами в 1980-е прошло шестьдесят лет. Если Уолл-стрит избежит еще одной серьезной угрозы собственной честности в течение хотя бы половины данного промежутка времени, возмездие, кульминацией которого стало осуждение Милкена, подтвердит свою историческую ценность.

___________________________________

Айлан Рейч и Роберт Уилкис прибыли в федеральную тюрьму в Данбери, штат Коннектикут, в один и тот же день, 27 марта 1987 года. Первая их встреча состоялась только после разоблачения «сети» Ливайна, и этот, так сказать, совместный опыт, возможно, и сделал их друзьями, но на тюрьму они реагировали по-разному. Рейч постепенно становился все более апатичным и замкнутым. Уилкис, напротив, был общительным и дружелюбным и принимал активное участие в программе исправительного воздействия.

И тот, и другой были освобождены по отбытии восьми месяцев от назначенных им одного года и одного дня. С тех пор они не встречались. Рейч стал консультантом одной нью-йоркской фирмы по продаже недвижимости. Уилкис начал делать карьеру в индустрии развлечений: он помог заключить сделку о финансировании постановки в мюзик-холле «Рейдио-сити» шоу «Пасхальный спектакль», главные роли в котором исполняли участники ансамбля «Рокитис».

Сет Мурадян был защищен иммунитетом за сотрудничество с властями; он удовлетворил требования КЦББ и был на год отстранен от индустрии ценных бумаг. Он испытывал трудности в поисках работы. Весной 1990 года он развелся и был вынужден продать свой дом в штате Нью-Джерси. Он выкупил у прекратившей свое существование организации Боски подержанный персональный компьютер фирмы IBM и учится на нем работать.

Джеймс Дал продал свой дом в Беверли-Хиллз и построил новый на большом участке земли в Джэксонвилле, недалеко от дома Сигела. Несмотря на то что в свое время он дал себе слово держаться подальше от делового мира, он стал консультантом семьи, контролирующей сеть супермаркетов Winn-Dixie. Он потратил массу времени на подготовку к допросам адвокатами из Cravath, которые, к его изрядному облегчению, так и не состоялись. Даже после уплаты своей доли в различных мировых сделках в связи с Drexel и Милкеном он остается мультимиллионером. Еще даже до отмены приговора Малхирн без труда мобилизовал капитал от крупных инвесторов в лице семей Белзбергов и Тишей. Он учредил новое товарищество, Buffalo Partners, названное в честь стада бизонов, которое он держит на территории своего поместья в штате Виргиния. Он, как и прежде, занимается инвестированием в присущем ему броском стиле в офисе на Брод-стрит, в деловой части Манхэттена, приезжая туда из своего особняка в Нью-Джерси. Соглашение, заключенное Малхирном с КЦББ, запрещает ему торговать от своего имени, но он легко обходит запрет, торгуя через Merrill Lynch и Bear, Stearns.

Роберт Фримен отсидел свои четыре месяца и 30 августа 1990 года был освобожден. Он по-прежнему является активным инвестором, и со стороны никаких перемен в нем не заметно. Летом 1991 года он и его друзья Джеймс Риган и Генри Крейвис посетили пикник на территории загородного гольф-клуба, устроенный Granite Capital — товариществом, учрежденным бывшим коллегой Фримена в Goldman, Sa­chs Лью Эйзенбергом.

Отбывая срок в Льюисберге, федеральной тюрьме в центральной Пенсильвании, Деннис Ливайн жаловался тюремному начальству на то, что другие заключенные обзывают его «стукачом» и всячески над ним издеваются. Он работал в бригаде по планировке местности. Его перевели для дальнейшей отсидки в один из исправительных домов Манхэттена, и 8 сентября 1988 года он был освобожден.

Освободившись, Ливайн не долго думая основал собственную финансово-консультативную фирму Adasar Group и по своему обыкновению стал усердно добиваться популярности. Он опубликовал рассказ о своих злоключениях в журнале «Форчун» за 19 мая 1990 года и, наняв писателя-невидимку, «написал» книгу под названием «Изнанка».

Ливайну, фотография которого в свое время так и не появилась на обложке «Ньюсуик», теперь удалось реализовать свои амбиции даже в большей мере, когда телепередача «60 минут» поставила в свой график интервью с ним, совпадающее по времени с выходом в сентябре его книги. Ливайн, должно быть, ожидал от передачи раболепного изложения его биографии. Вместо этого он получил классический пример журналистского расследования на телевидении. Репортер Эд Брэдли провел собственное расследование деятельности нового коммерческого предприятия Ливайна и обнаружил, что тот назначал авансом подозрительные гонорары за привлечение капитала, которое так и не состоялось. Источником финансирования оказалась одна мошенническая кредитная компания со штаб-квартирой в Панаме, а человеком, которого Ливайн представлял потенциальным заемщикам как своего бывшего коллегу по инвестиционно-банковскому бизнесу из Drexel, — его бывший сокамерник в Льюисберге. В передаче принимали участие двое клиентов Ливайна, которые заявили, что тот ввел их в заблуждение. Когда Ливайн выслушал их утверждения перед камерой, он явно стушевался, и от его угодливо-улыбчивой предупредительности не осталось и следа.

Позднее продюсер «60 минут» сказал, что есть и другие люди, которые, как он допускает, были обмануты Ливайном, но которые слишком отягощены другими заботами, чтобы появиться на национальном телевидении. На Ливайна обрушился шквал гражданских исков. Его турне по США в поддержку книги было внезапно отменено, и «Изнанка» продавалась из рук вон плохо. После этого Ливайн, можно сказать, исчез из поля зрения, если не считать тех случаев, когда его видели за ленчем в ресторане «Фор сизонс» и катающимся на лыжах с семьей в Вейле, словно никакого инсайдерского скандала и не было. Он, очевидно, больше не живет на Парк-авеню. Тем, кто ему туда звонит, сообщается код Лонг-Айленда и новый номер, указывающий на Порт-Вашингтон — один из богатых пригородов Нью-Йорка.

15 декабря 1989 года Айвен Боски был переведен из Ломпокской тюрьмы в один из бруклинских исправительных домов, откуда был освобожден через три с половиной месяца, отбыв два года из назначенных ему трех. В тюрьме он отрастил длинную седую бороду и волосы до плеч. Давая показания на процессе по делу Малхирна, он признал, что платил другим заключенным, чтобы те выполняли за него работу в прачечной. Его, как и Ливайна, третировали и обзывали доносчиком. Заключенные рисовали на него карикатуры и вывешивали их на тюремной доске объявлений.

После освобождения Боски, судя по всему, пытается найти свое призвание. Он обращался к потенциальным инвесторам на предмет создания оффшорного инвестиционного товарищества с ограниченной ответственностью. Однако в отличие от Малхирна и Фримена, которые не выдали сообщников с Уолл-стрит, Боски не нашел поддержки у состоятельных инвесторов. Теперь он, по словам его друзей, понимает, что его дурная слава исключает дальнейшую карьеру финансиста. После попытки государственного переворота в Советском Союзе и прихода к власти Бориса Ельцина в 1991 году Боски прилетел в Москву. Обращая внимание собеседников на свои русские корни, Боски предложил свои услуги русским, которым требовались опытные консультанты для перехода к рыночной экономике. Но даже в Москве ему вежливо, но категорически отказали. Кроме того, Боски говорил друзьям, что он подумывает о карьере театрального режиссера-постановщика. Его сын Билли написал и поставил на Бродвее рассчитанную на невзыскательный вкус пьесу «Падший ангел». Ее главным героем является сын человека, которого сажают в тюрьму.

Боски проводит много времени во Франции — и в Париже, и на Лазурном берегу, где его видели в компании Уэкили. Сима Боски по-прежнему живет в поместье в Маунт-Киско. Боски, как и в былые времена, ездит в лимузине с шофером и ужинает в дорогих ресторанах Парижа и Нью-Йорка. Он чисто выбрит, аккуратно подстрижен и снова носит ставшие его фирменным знаком черные костюмы. В бродвейские театры он, следуя богемной моде, приходит в черной тенниске и черных джинсах.

В апреле 1992 года, свидетельствуя на одном гражданском судебном процессе, Боски отказался указать свое местожительство и размер своего состояния. Когда же один из адвокатов противной стороны спросил его, есть ли у него личный шофер, он, помедлив, ответил: «Нет. А вы что, ищете работу?»

1 июня 1992 года Майкл Милкен занял место для дачи свидетельских показаний на процессе по делу Розентала, что стало его первым появлением на публике со времени заключения в тюрьму. Из-за отсутствия привычного черного курчавого парика — федеральные правила запрещают их ношение, равно как и шляп, из соображений безопасности — узнать его можно было лишь с трудом. Его волосы были тронуты сединой; он заметно постарел. Вместе с тем он выглядел здоровым, бодрым и расслабленным и, казалось, был даже рад, что его вызвали в суд. Зал заседаний Манхэттенского федерального суда был набит до отказа, и полиции пришлось оттеснить от двери толпы любопытных.

Опасения насчет того, что Милкен, пытаясь снискать расположение судьи Вуд, предаст своего бывшего союзника Розентала, быстро развеялись. Милкен по большей части отнесся к своим показаниям просто как к еще одному шансу выступить на публике в защиту своих достижений и бросовых облигаций. Он не отрицал собственных преступлений, но при любой возможности старался преуменьшить их тяжесть. То, что прокуроры классифицировали как выплаты соучастнику части незаконно полученных денег и взятки, Милкен называл «коммерческими кредитами», а пособничество клиенту в уклонении от уплаты налогов — «согласованием счетов». Он ни разу не употребил термина «бросовые облигации».

Хотя Милкен был вызван обвинением, он казался скорее свидетелем защиты, особенно если учесть, что адвокатом Розентала был Питер Флеминг — бывший юрисконсульт Dre­xel, который оставался приверженцем Милкена до самого конца и даже изъявил желание присоединиться к его команде защиты после того, как Drexel заявила о своей виновности. Милкен, казалось, больше не пытался произвести впечатление на обвинителей. Когда его спросили, считает ли он, что его показания повлекут за собой смягчение приговора, он пожал плечами и сказал: «После всего, что произошло со мной за последние пять с половиной лет, я не знаю, могу ли я рассчитывать хоть на что-то».

Милкен, похоже, действует с дальним прицелом, планируя свое будущее после освобождения из тюрьмы, до которого, вероятно, остается от двух до трех лет. Он выйдет на свободу владельцем громадного состояния. У него по-прежнему будут богатые и могущественные друзья, которых он мог выдать, но не выдал. У него, безусловно, останется небольшая, но влиятельная группа почитателей среди деловой и информационной элиты страны. Призвав всех их под свои знамена, он продолжит битву за самореабилитацию в глазах современников и потомков.

Среди преданных ему пехотинцев можно выделить Лоррейн Спэрдж, которая ныне является президентом «Работы на Американскую мечту» — организации, единственная цель существования которой состоит, по-видимому, в доведении до блеска имиджа Милкена. В совет ее директоров входят, среди прочих, такие апологеты Милкена, как экономист Джордж Гилдер, председатель совета директоров Safeway Питер Магоуэн и Джуд Уонниски, комментатор и критик в средствах массовой информации.

Книга про клиентов Милкена, которая с таким трудом давалась служащим Robinson, Lake, вышла-таки в июне 1991 года под названием «Портреты Американской мечты». Мисс Спэрдж и члены ее организации разослали письма с призывом оказать делу Милкена финансовую поддержку. «Такие люди, как Майкл Милкен, являются живым доказательством того, что в прошлом десятилетии превалировали сочувствие и сострадание к ближним, а вовсе не алчность», — говорится в одном из этих писем.

1 июля 1990 года Мартин Сигел поступил в федеральную тюрьму в Джесупе, штат Джорджия, откуда был освобожден 24 августа. Он нанес линии разметки на тюремной автостоянке и помог компьютеризировать тюремную библиотеку.

Фил Донахью, некогда ближайший сосед Сигела в Коннектикуте, купил бывший дом Сигела в Гринс-Фармс за 4,75 млн. долларов. Донахью снес дом, дабы расширить свой участок.

Сигел завершил создание компьютерного лагеря для учащихся средних школ Джэксонвилла из малоимущих семей, где он в настоящее время занят полную рабочую неделю в рамках назначенного ему двухлетнего срока так называемой программы исправления в общине. Когда Сигел начал отрабатывать программу, в ней участвовало всего 8 человек. Со временем число участников выросло до 150 благодаря покровительству Флоридского Комьюнити-колледжа в Джэксонвилле и местного Центра городских ресурсов, стремящегося улучшить профессиональную подготовку рабочих и служащих города.

Со времени вынесения приговора Сигелу периодически снится один и тот же сон. Одетый, как инвестиционный банкир, в костюм консервативного покроя, Сигел входит в кабинет своего бывшего наставника-юриста Мартина Липтона. Липтон встает из-за стола и идет ему навстречу. Липтон обнимает его и говорит: «Я тебя прощаю».