Глава 14

К августу 1988 года Джозеф в течение почти двух лет выслушивал адвокатов Милкена и все их заверения. Он выслушивал Питера Флеминга, адвоката по уголовным делам, которого он пригласил консультировать Drexel. Он выслушивал Сэндлера, Линду Робинсон. Каждый уверял его, что Милкен невиновен, что Боски лжец и что Drexel не о чем беспокоиться и некого бояться, кроме не в меру усердных обвинителей, завидующих успеху Милкена. И Джозеф поверил. Он сообщил высшему руководству фирмы — Леону Блэку, Питеру Аккерману, Джону Киссику и совету директоров, что он не позволит Drexel выступить против Милкена, пока он верит, что тот невиновен.

У Джозефа развился докучливый кашель, от которого он никак не мог избавиться. В конце лета он выглядел бледным и изможденным. Он плохо спал. Даже на своей ферме на северо-западе штата Нью-Джерси, вдали от Уолл-стрит, он, похоже, не мог отделаться от возрастающего чувства обреченности. Его адвокат Айра Миллстайн снова посоветовал ему уйти из Drexel. Джозеф больше не отклонял это предложение с былой резкостью. Однако теперь он не видел достойной кандидатуры себе на смену. Его судьба и судьба фирмы теперь, казалось, были неразделимы.

7 сентября 1988 года КЦББ наконец подала давно ожидавшийся иск против Drexel. На 184 страницах жалобы были названы Drexel, Майкл и Лоуэлл Милкены, Молташ и еще одна служащая высокодоходного отдела, Памела Монзерт, а также Познеры, клиенты Милкена в сделке с Fisch­bach. В дополнение к не ставшему для фирмы неожиданностью ряду обвинений, связанных с Боски, включая предполагаемый преступный сговор в связи с Fischbach, в жалобе фигурировали два других случая инсайдерской торговли, включая торговлю акциями Viacom, к которой был косвенно причастен Гардинер.

Drexel приложила все усилия, готовя своих служащих и клиентов к слушанию дела, внешне приветствуя такое развитие событий как шанс для фирмы одержать победу в суде. Выступая от имени Милкена, адвокат из Paul, Weiss Мартин Флюменбаум сделал следующее заявление: «Жалоба почти целиком основана на ложных показаниях Айвена Боски. Очевидно, что у мистера Боски были причины лгать и выдвигать ложные обвинения». Однако очевидным это все больше казалось только Флюменбауму и другим ближайшим сподвижникам Милкена. Что было ясно, так это то, что попытки Dre­xel убедить КЦББ в необоснованности обвинений не встретили поддержки в прокуратуре. Такое дело, в котором столь многое было поставлено на карту, не могло быть возбуждено без серьезных на то оснований.

Вскоре выяснилось, что ни о каком триумфе Drexel в суде говорить не приходится: адвокаты Drexel и Милкена скатились до мелочных попыток дискредитировать и отстранить от рассмотрения дела федерального окружного судью Милтона Поллака, в ведении которого уже находился ряд гражданских исков против Боски, вследствие чего он был знаком с многими основными спорными вопросами. 81-летний судья отклонил все их претензии, охарактеризовав, в частности, аргументы Лаймена как «абсурдные». Позднее судья Пол­лак сказал, что он был «ошарашен» поведением адвокатов Милкена и Drexel.

Эта стратегия не только рассердила судью (его решение было поддержано по апелляции), но и крайне возмутила юристов КЦББ и, что более важно, ее членов, которые при иных обстоятельствах в конечном итоге одобрили бы любое урегулирование конфликта с Drexel. Многие наблюдатели задавали себе вопрос: если Милкен и Drexel невиновны и стремятся реабилитировать себя в суде, то почему они оспаривают не существо дела, а честность пожилого, уважаемого судьи?

Поскольку ведомство Джулиани пока бездействовало, Джозеф и его адвокаты усилили свои попытки отговорить сотрудников прокуратуры от предъявления фирме уголовных обвинений. Однажды вечером, около 8.30, на исходе напряженного заседания, в течение которого Джозеф и Кёрнин пытались убедить Бэрда в том, что обвинения КЦББ беспочвенны, Бэрд прервал их. «Вы просили представить вам доказательства правонарушений, — сказал Бэрд. — Думаю, мы готовы вам кое-что продемонстрировать».

Джозеф и Кёрнин, не зная, чего ожидать, прошли вслед за Бэрдом, Кэрроллом и Фарделлой в здание суда, в одну из судейских комнат, оснащенную аудиоаппаратурой. Кёрнину и Джозефу выдали наушники. Им дали прослушать фрагменты пленок, изъятых из офиса Princeton-Newport, общей продолжительностью около 15 минут, и заключительная фраза, «Добро пожаловать в мир дерьма», прозвучала для них как гром среди ясного неба.

«Что скажете? — спросил Джозефа Бэрд. — Вас это не тревожит?»

Кёрнин велел Джозефу не отвечать. «У вас есть и другие записи? — спросил Кёрнин. — На них другие люди из Drexel?»

«Да», — ответил Бэрд.

«Лайза Джонс?» — спросил Кёрнин. Обвинители не ответили.

Джозеф был потрясен до глубины души. Он и Кёрнин обсуждали развитие событий далеко за полночь. Пленки представляли собой неопровержимое доказательство. Теперь Джозеф точно знал, что происходило в фирме, и он знал, что это преступление. Он сказал Кёрнину: «Ньюберг и в туалет не сходит без ведома Милкена». Ему было ясно, что вдохновителем противозаконного сговора мог быть только Милкен.

Кроме того, записи на пленках вызвали новые сомнения в искренности Милкена. Через своих адвокатов из Paul, Weiss Милкен настаивал, что все обвинения в его адрес исходят от Боски и что в любой борьбе за доверие Боски заведомо обречен на поражение. Однако дело Princeton-Newport ничего общего с Боски не имело.

Наутро, когда адвокаты Drexel попросили адвокатов Милкена как-то прокомментировать эти записи, юристы из Paul, Weiss заявили, что Милкену о деятельности Ньюберга ничего не известно. Сам Ньюберг, находясь под обвинением по делу Princeton-Newport, отказывался давать показания, ссылаясь на Пятую поправку. Помимо того, адвокаты Милкена уверяли Джозефа, что документы, которые, по мнению обвинителей, поддерживают версию Боски об уплате 5,3 млн. долларов, являются «восстановленными по памяти» и что их не составит труда дискредитировать в суде. Но когда обвинители пригласили Джозефа взглянуть на документы, тот был поражен, увидев копии подлинных записей Мурадяна. Хуже всего было то, что в документах наглядно присутствовали расчеты, имевшие смысл только в связи с парковками.

Кёрнин позвонил Флюменбауму и сообщил ему о последних разоблачениях. «Именно об этом мы и думали», — самоуверенно ответил Флюменбаум, в голосе которого не прозвучало и намека на озабоченность.

«Но ведь это подтверждает версию обвинения, не так ли? Что вы можете противопоставить факту наличия копий оригиналов?»

«Именно этого мы и ожидали», — повторил Флюменбаум.

Если так, сердито подумал Кёрнин, то адвокаты Милкена знали больше, чем они сообщили Drexel, нарушив тем самым соглашение о совместной защите. Кёрнин и Флеминг настояли на встрече с Лайменом и Флюменбаумом. Каждый изобличающий пункт, о котором говорил Кёрнин, с легкостью отметался как «бессмысленный», «безвредный», «благоприятный», «предсказуемый» или нечто такое, о чем Милкен ничего не знает. Что же до «стоимости содержания» запаркованных позиций, то Флюменбаум настаивал: «Это всего лишь часть легальной бухгалтерии». Кёрнин, не желая давать волю гневу, прервал встречу.

___________________________________

Той осенью Крейг Когат, работавший в одном офисе с Ричардом Сэндлером, испытывал все большее беспокойство в связи с выплатами ряду руководимых Милкеном товариществ, которые он должен был произвести. Особенно его тревожила компания MacPherson Partners. Милкен организовал это товарищество, чтобы держать варранты на покупку акций Storer, что являлось частью сделки с вынужденным выкупом, принесшей, как известно, весьма ощутимый доход Сигелу, Фримену, KKR, Милкену и Drexel.

KKR передала варранты Drexel в ведение Милкена как дополнительный стимул для клиентов Drexel покупать бросовые облигации Storer. Но Когат обнаружил, что до клиентов Drexel варранты не дошли. Участниками MacPherson являлись, очевидно, сам Милкен, члены его семьи и, что тревожило еще больше, управляющие различными взаимными фондами, приобретавшие у Милкена бросовые облигации. Теперь, когда KKR продала принадлежавшие Storer станции кабельного телевидения с большой прибылью, предполагалось продать варранты за наличные и распределить выручку среди участников. Когат оказался в затруднительном положении. Выплаты MacPherson можно было расценить как примеры заключения Милкеном сделок с самим собой или, что было еще хуже, как взятки управляющим фондами.

Когат поступил во внутреннюю адвокатскую фирму Милкена в 1984 году, и она была переименована в Victor, Cogut & Sandler. С самого начала ему было ясно, что она не является юридической фирмой в полном смысле слова; ее основными клиентами были Drexel, Милкен и его семья, а ее контора располагалась на третьем этаже офисного здания Drexel, принадлежавшего братьям Милкен. По приходе в фирму Когат надеялся, что ему поручат работу по налоговому планированию и управлению венчурными вложениями Drexel, но в итоге он в основном работал на Лоуэлла Милкена, который осуществлял надзор за деятельностью всех товариществ под эгидой Drexel.

После сообщения о заключении Боски сделки о признании вины Когат согласился, чтобы его интересы представлял нью-йоркский адвокат по уголовным делам Майкл Армстронг, одновременно представлявший Лоуэлла. Но Когат, подобно Молташу и Далу, был обеспокоен расхождением интересов другого клиента нанятого им адвоката со своими собственными. Его тревожило, что интересы Лоуэлла слишком близки к интересам Майка Милкена. Озабоченность Когата возросла, когда в 1988 году, еще до истории с варрантами, Армстронг принес ему на подпись аффидевит. Аффидевит был составлен с тем, чтобы освободить от обвинения Лоуэлла на основании утверждений Когата. Когат прочел показания от начала до конца и столкнулся лишь с одной проблемой: они были ложными. Он гневно отказался их подписывать и начал искать других адвокатов. В конце концов он пригласил лос-анджелесских адвокатов Тома Поллака и Теда Миллера. В сентябре 1988 года Когат представил аффидевит.

В начале ноября Когат, находясь в нью-йоркском офисе Drexel, натолкнулся на Джозефа, когда тот спешил в туалет. Когат сказал, что хочет поговорить, и Джозеф жестом пригласил его следовать за ним.

«Есть одно товарищество, о существовании которого, я думаю, вы не знаете», — тихо сказал Когат. Джозеф озадаченно смотрел на него. «Вам это не понравится», — добавил Когат.

«Почему?» — спросил Джозеф.

«Варранты были переданы управляющим фондами, — ответил Когат. — Их получили и дети Майка».

«Варранты достались управляющим фондами?» — спросил Джозеф.

«Да».

«Думаю, нам следует нанять адвокатов», — сказал Джозеф, с тревогой осознав, что речь, возможно, идет о взяточничестве. По крайней мере, товарищество нарушило правила внутреннего распорядка Drexel.

На протяжении многих лет Милкен приходил к Джозефу за советом и инструкцией на предмет того, являются ли те или иные сделки этичными. Сделки, о которых шла речь, обычно таковыми являлись. Такой обмен мнениями давал Джозефу уверенность в том, что сам Милкен предельно осторожен. Внезапно Джозеф подумал, что все это, возможно, было искусно разыгранным фарсом, что Милкен, вероятно, обращался к нему для отвода глаз, чтобы замаскировать вопиющие правонарушения.

Джозеф направился прямо в кабинет председателя совета директоров Drexel Роберта Линтона и рассказал ему то, что он только что узнал от Когата. «О, черт», — произнес Линтон. Джозеф немедленно позвонил адвокатам в Cahill Gordon.

«Займитесь этим сию же секунду», — распорядился он.

Когат и его новые адвокаты сообщили Лаймену и Флюменбауму, что они намерены добровольно передать сведения о MacPherson правоохранительным органам. «Нет! — взорвался Флюменбаум. — Не делайте этого. Сами они никогда до этого не докопаются». Но Лаймен остудил его пыл. «Пусть делают то, что считают нужным», — покорно сказал он Флюменбауму.

Вера Джозефа в невиновность Милкена и тщательно продуманная защита, которую он выстроил на этом основании, рухнули в один дождливый вечер в конце ноября. Незадолго до окончания рабочего дня ему позвонил Кёрнин. Адвокат попросил о личной встрече для важного разговора. Джозеф должен был присутствовать на официальном ужине в центре города и сказал Кёрнину, что он, Джозеф, мог бы посадить его на выходе из офиса к себе в машину и поехать вместе с ним в центр. Джозеф, на котором были черный галстук и смокинг, проехал несколько кварталов до офиса Cahill Gordon и подобрал Кёрнина. Дождь к тому времени перешел в ливень. Вскоре они втянулись в транспортный поток.

«Похоже, что парни на Западном побережье занимались тем, чем не следовало бы», — сказал Кёрнин. Он перечислил все недавние тревожные разоблачения, сделав особый упор на учетных записях, подтверждающих махинации с участием Соломона. Он хотел, чтобы Джозеф осознал, что доказательства правонарушений есть, что их становится все больше, что они существенные и что они не имеют никакого отношения к Боски. Теперь, когда стена молчания вокруг Милкена дала брешь, число сотрудничающих с обвинением обещало возрасти. А у Drexel еще даже не было полной информации о результатах следствия, и она не могла получить ее от своих былых союзников из лагеря Милкена.

Джозеф задал несколько вопросов и поблагодарил Кёрнина за анализ. Доехав до места назначения, отеля «Марриотт маркуис» на Таймс-сквер, он вышел под проливной дождь. Теперь он был убежден, что Милкен — человек, опираясь на которого, он создал фирму своей мечты, — предал Drexel и 10 000 ее сотрудников. Пока Джозеф верил, что Милкен невиновен, он был готов ради него на все. Но он больше в это не верил.

___________________________________

Джозеф был не единственным, кто утратил веру в Милкена. В Лос-Анджелесе Дал встретился с Литтом в отеле «Фор сизонз». «Майку следует признать себя виновным, — сказал Дал, упомянув о собственных дискредитирующих показаниях. — Кто-то должен ему об этом сказать». Литт, вопреки обыкновению, не стал настаивать на невиновности Милкена.

«Только не я», — сказал Литт.

Такого желания, очевидно, не возникало ни у кого. Положение Литта в команде защиты Милкена было непрочным. То же самое можно было сказать о Williams & Connolly. После смерти Уильямса Paul, Weiss, потеснив Williams & Connolly, взяла руководящую роль на себя. Винсенту Фуллеру, которого Уильямс сделал своим преемником в деле Милкена, никак не удавалось достичь согласия с Милкеном и Сэндлером, отдававшими предпочтение Лаймену.

Фуллер, однако, решил, что кто-то должен взять непопулярную миссию — переговоры по поводу заключения сделки о признании вины — на себя. Кто-то, по крайней мере, должен был выяснить у государственных обвинителей, что для этого требуется. Ведя дискуссии с Кэрроллом, Фарделлой, Бэрдом и в итоге даже с Джулиани, Фуллер обнаружил, что сотрудники прокуратуры на удивление рассудительны, если учесть, какие средства уже были израсходованы на дело и сопутствующее паблисити. Они выдвинули идею о совместной материальной ответственности Милкена и Drexel в размере 1 млрд. долларов. Конечно, это была огромная сумма, но Милкен легко бы ее уплатил, особенно если бы по меньшей мере половину внесла Drexel, как, несомненно, и произошло бы. Но настоящая проблема была не в деньгах, а в сути предполагаемого заявления Милкена. Вначале Фуллер ратовал за заявление nolo contendere, потом предложил признание в одном преступлении. Обвинители дали понять, что их, возможно, устроит относительно скромное признание в двух преступлениях.

На Сент-Эндрюс-плаза воцарился осторожный оптимизм. Наконец-то появилась надежда на заключение сделки. Сотрудники прокуратуры полагали, что Милкен признáет себя виновным и будет сотрудничать, что выведет расследование на совершенно иной уровень. Была только одна проблема: обвинители не знали, пользуется ли Фуллер поддержкой других адвокатов Милкена, не говоря уж о самом Милкене. Поведение Милкена на людях и его высказывания ни в коей мере не свидетельствовали о его готовности к компромиссам или признанию вины. Не прибавляла обвинителям оптимизма и продолжающаяся «пиар» кампания в его защиту; прежде ничего сравнимого с ней по масштабам от лица потенциальных обвиняемых не предпринималось.

Лаймен постоянно получал всю необходимую информацию, но в Robinson, Lake не знали о переговорах Фуллера и продолжали категорически отрицать, что подобное развитие событий вообще возможно. После фиаско с «Балом хищников» «пиар»-кампания была переориентирована на восхваление благотворительной деятельности Милкена (так, например, был издан дорогой календарь, на страницах которого фигурировали лица, пользующиеся пожертвованиями из его фонда) и нападки на применение против Drexel RICO. Пресса всей страны запестрела публикациями написанных в Robinson, Lake критических писем и заметок на открытых редакционных полосах. В них, призванных вызвать сочувствие к Милкену, делался упор на то, что RICO лишает обвиняемого активов еще до суда. Robinson, Lake, помимо того, писала речи, которые Милкен должен был произносить в деловых кругах, и по-прежнему обеспечивала доступ к нему внушающих доверие репортеров — до тех пор, пока те не начинали задавать вопросы в связи с расследованием. О том, что КЦББ официально выдвинула обвинения против него и Drexel, Милкен узнал, давая интервью «Таймс».

Для манхэттенских судов характерно наличие в составе присяжных заседателей большого числа чернокожих, и Милкен начал искать поддержки у этой части населения. Его имиджмейкеры стали уделять больше внимания местным газетам, «Нью-Йорк пост», «Дейли ньюс» и «Амстердам ньюс», — изданиям, которые негры в силу определенных обстоятельств читают гораздо чаще, нежели «Уолл-стрит джорнэл» или «Нью-Йорк таймс». Основными связующими звеньями между Милкеном и негритянскими организациями были мэр Лос-Анджелеса Том Брэдли, глава Beatrice International и клиент Милкена Реджинальд Льюис и бывший муниципальный глава Манхэттена Перси Саттон. Они помогли Милкену познакомиться с Джесси Джексоном. Вскоре после того как Боски спровоцировал расследование деятельности Милкена, Брэдли (который, согласно «Лос-Анджелес таймс», получил за участие в промилкеновской кампании свыше 70 000 долларов) назвал Милкена не иначе, как «этот гениальный, мужественный, дальновидный и твердо придерживающийся своих убеждений человек».

Милкен, который прежде не проявлял особого интереса к проблемам защиты гражданских прав, устроил в Лос-Анджелесе вечеринку для группы чернокожих учащихся неполной средней школы. «Я хотел бы познакомить вас с моим близким другом», — сказал Милкен, и в зал вошел Джесси Джексон. На одной из конференций в Нью-Йорке Джексон и председатель правления Warner (и клиент Лаймена) Стив Росс пели Милкену дифирамбы. Были организованы фотосъемки с детьми-инвалидами и детьми из малоимущих семей, в большинстве своем неграми и латиноамериканцами. Робинсон даже наняла чернокожую специалистку по связям с общественностью Мэри Хелен Томпсон — бывшего пресс-секретаря члена палаты представителей от штата Огайо Луиса Стокса. В рамках промилкеновской «пиар»-кампании Томпсон выступила на закрытом заседании черных конгрессменов. Милкена чествовали на собрании Общества ста черных — национальной организации преуспевающих негров, в которую входил Саттон.

Наиболее известным эпизодом предпринятой Милкеном атаки на общественное мнение ради самореабилитации стало приглашение им в сентябре 1988 года 1700 детей и подростков из непривилегированных социальных слоев на игру бейсбольной команды «Метс» на стадионе «Ши стейдиэм». И хотя имиджмейкеры Милкена впоследствии настаивали, что никакой рекламы данного мероприятия не планировалось, председатель правления Drexel Линтон все же упомянул о нем на официальном завтраке с участием представителей прессы (некоторые из них были приглашены Robinson, Lake). Во время матча операторы то и дело демонстрировали телезрителям, как известнейший финансист, щеголяя в стильной бейсболке, лезет из кожи вон, стараясь выглядеть расслабленным. «Мы не добавили к его повестке дня ни одного публичного мероприятия, ни единого», — заявил после матча Лерер в интервью «Уолл-стрит джорнэл».

Вскоре у «пиар»-команды Милкена появилась новая мишень — сам Джулиани, который объявил о своем намерении уйти в отставку и баллотироваться на пост мэра Нью-Йорка. Политическая кампания, сопровождаемая страстным желанием масс-медиа узнать как можно больше о жизни новоявленного кандидата, представляла собой идеальную возможность раскритиковать его за ведение дела Милкена. Выборы, помимо того, неизбежно провоцировали временную кадровую неопределенность в федеральной прокуратуре.

Это был подходящий момент для достижения урегулирования. Джулиани сознавал явные политические преимущества, которые он получил бы, ознаменовав свое пребывание в должности осуждением могущественнейшего финансиста Америки. Арест Фримена был пятном на его репутации, но заявление Милкена о признании вины, по всей вероятности, искупило бы этот просчет с лихвой. Джулиани, Бэрд, Кэрролл и Фарделла начали всерьез рассматривать возможность принятия предложения Фуллера о признании вины в одном преступлении.

Вместе с тем до сих пор не были выработаны многие детали соглашения — такие, как дальнейшая судьба брата Милкена Лоуэлла и определенность в части того, будет ли Милкен сотрудничать или нет. Причиной тому являлось отсутствие соответствующих инициатив со стороны самого Милкена и его адвокатов. Фуллер, очевидно, так и не заручился поддержкой своего клиента, а его коллеги по защите из Paul, Weiss, не поддержали идею об урегулировании. Когда Фуллер сообщил о переговорах более широкому кругу лиц из команды защиты Милкена, его разве что не заклеймили как еретика. Адвокаты из Paul, Weiss, равно как и Сэндлер, были против какого бы то ни было соглашения с обвинением.

Вскоре возможность признания вины в одном преступлении была Милкеном утрачена. Когда сотрудничество с Далом и Пейзером значительно укрепило версию государственного обвинения, сотрудники прокуратуры отбросили эту идею как чересчур выгодную для Милкена. Бэрд считал, что такое признание будет справедливо расценено как победа Милкена и не станет сдерживающим фактором для других участников фондового рынка. Джулиани, надо отдать ему должное, не позволил своим политическим амбициям возобладать над долгом прокурора. Он решил, что если он должен уйти в отставку, так и не закончив дела Милкена и Фримена, значит, так тому и быть.

Что до Фуллера, то он по большей части устранился от дела, переложив ответственность за его ведение от имени Wil­liams & Connolly на своего партнера Литта. Сэндлер и Лаймен взяли защиту Милкена под свой полный контроль. В результате вероятность того, что Милкен услышит что-нибудь, кроме отголосков все более изменявшего ему чувства реальности, была сведена до минимума.

___________________________________

В то время, когда секретные переговоры о признании вины потерпели крах, внимание Уолл-стрит было приковано не к ним, а к наиболее крупной и ожесточенной битве за контроль над компанией, имевшей место в 80-е годы, — завоеванию гиганта RJR Nabisco Крейвисом и KKR стоимостью 25 млрд. долларов. Поскольку осуществление сделки стало бы своего рода рогом изобилия, из которого на ее участников посыпались бы многомиллионные гонорары, практически все основные фирмы на Уолл-стрит вступили в борьбу, образовав три группы. В первую вошли Shearson Lehman Brothers (Линда Робинсон в это время деловито маневрировала за кулисами) и Salomon Brothers, во вторую — Goldman, Sachs и First Boston, а в третью, на стороне KKR, — Wasserstein Perella & Co., Morgan Stanley и Drexel.

Для Drexel обеспечение финансирования выкупа RJR было не просто сделкой десятилетия. Это была битва не на жизнь, а на смерть, битва ради того, чтобы доказать всем остальным, что фирма выживет после правительственного расследования. KKR была давним клиентом Drexel и играла огромную роль в ее бизнесе. Если бы Drexel не получила подряда на обеспечение финансирования сделки, то ее доля на рынке бросовых облигаций резко бы сократилась и ее привилегированное положение сошло бы в глазах Уолл-стрит на нет.

Для Джозефа предстоящая сделка тоже являлась решающим испытанием — проверкой способности Drexel пережить потерю Милкена, которая, по мнению Джозефа, была теперь практически неизбежной. К тому времени движущие силы отдела высокодоходных ценных бумаг в Беверли-Хиллз радикально изменились. Милкен, некогда ключевая фигура, все реже появлялся в офисе, в основном занимаясь своей пропагандистской кампанией и общаясь с адвокатами. Нелегкая ноша лидерства легла на плечи Питера Аккермана — красноречивого доктора философии, который был силен в привлечении клиентуры, но отнюдь не являлся выдающимся трейдером. Значительную часть того бремени, которое ранее нес Милкен, принял на себя Джозеф. В разгар ряда наиболее дискредитирующих разоблачений в ходе правительственного расследования он лично обратился к Крейвису, чтобы убедить его пригласить Drexel.

Крейвиса не пришлось долго уговаривать — главным образом потому, что он по-прежнему был предан Милкену, хотя в свое время никакому респектабельному клиенту не пришло бы в голову доверить размещение облигаций на сумму в 5 млрд. долларов фирме, обвиняемой КЦББ в мошенничестве с ценными бумагами и других преступлениях. Но времена изменились, а Крейвис к тому же был обязан Drexel и Милкену значительной частью своей империи. Drexel принесла ему Storer. Она мобилизовала 2,5 млрд. долларов для завоевания Beatrice. Это и решило дело в пользу Джозефа.

Джозеф заверил Крейвиса, что даже в том случае, если Dre­xel обвинят по обвинительному акту, фирма завершит сделку для KKR. Несмотря на то что раньше KKR всегда обходилась «гарантийным» письмом от Drexel, последняя согласилась при необходимости сделать заем в размере 1,5 млрд. долларов, чтобы вложить в сделку собственный капитал. На субботнем заседании, на котором была достигнута окончательная договоренность о цене выкупа RJR и его финансировании, Крейвис задал Джозефу всего один вопрос: «Фред, вы обещаете, что Dre­xel полностью обеспечит финансирование?» «Да», — ответил Джозеф. На всякий случай KKR наняла второго менеджера по обеспечению финансирования сделки — Merrill Lynch, однако Джозеф клятвенно пообещал Крейвису, что Merrill Lynch останется на вторых ролях.

Drexel развернула наиболее претенциозную кампанию по мобилизации капитала за всю свою историю. Фирма составила график 20 тщательно подготовленных презентаций, так называемых «гастрольных представлений», для потенциальных покупателей от Токио до Цюриха. Она обхаживала состоятельных людей и организации, на сей раз предлагая доли облигаций покупателям, а не приберегая их для товариществ Милкена. В ход шли все возможные средства убеждения. Сотрудники Drexel даже раздавали образцы продукции RJR Nabisco (резаный белый хлеб в вакуумной упаковке, арахис «Плантер'с», печенье «Орео», жевательную резинку «Кеафри»), а также футболки и хлопчатобумажные спортивные свитера с логотипом RJR. Джозеф понимал, что от этой сделки зависит будущее фирмы.

Заверяя KRR в доведении финансирования до конца, Джозеф кривил душой: он пришел к выводу, что на самом деле Drexel не переживет предъявления уголовных обвинений, не говоря уже о длительном и дискредитирующем судебном процессе. Вскоре после поездки на машине с Кёрнином он провел серию совещаний с членами правления и высшим руководством Drexel. Не развивая свою мысль и не вдаваясь в детали, он сообщил им, что больше не верит в невиновность Милкена.

В конце ноября 1988 года министерство юстиции одобрило заявление об обвинениях против Drexel и Милкена на основании RICO, сделав тем самым последний шаг перед вынесением обвинительного акта. После предъявления каких бы то ни было обвинений Drexel пришлось бы незамедлительно перевести средства на счет в казначействе в качестве залога. К крайнему неудовольствию Джозефа, Бэрд и его коллеги отказались сообщить Drexel сумму, которую потребует государственное обвинение. Джозеф сознавал, что финансовая неопределенность может нанести Drexel непоправимый урон. Выживание крупных фирм, занимающихся ценными бумагами, вроде Drexel, зависит от их способности получать краткосрочные займы и выпускать краткосрочные коммерческие векселя, главным образом для крупных банков. На предварительных переговорах банки, сотрудничавшие с Drexel, предупредили, что они не смогут предоставить кредит фирме, если ей будут предъявлены обвинения на основании RICO. Dre­xel хвалилась наличием у нее капитала, превышающего регулятивные требования более чем на 1 млрд. долларов, и резервного фонда для судебного разбирательства в размере свыше 500 млн. долларов. Но финансовый директор фирмы доложил Джозефу, что по предъявлении обвинений на основании RICO компания просуществует самое большее месяц. Джозеф в свою очередь довел этот зловещий прогноз до сведения высшего руководства и акционеров.

Те отреагировали на неприятную новость в полном соответствии с личными финансовыми интересами. Предпочтение, отдаваемое в фирме денежной компенсации и премиям в ущерб долям акций, привело к тому, что право собственности на нее сконцентрировалось в основном в руках ее европейского партнера, Groupe Bruxelles Lambert, и старших управляющих — Бёрнхема, Кантора и других, — чья роль в недавних успехах фирмы была незначительной. Их первоочередной целью являлась сохранение стоимости своих акций путем обеспечения выживания Drexel. Они ратовали за урегулирование с обвинением.

Им противостояли такие должностные лица, как Леон Блэк, которого мало заботила стоимость его пакета акций, но, очевидно, абсолютно не устраивала потеря источника огромных доходов, составивших в 1989 году 20 млн. долларов. Он совершенно недвусмысленно дал понять, что его не волнует, виновен Милкен или нет; он просто хотел, чтобы действующий в фирме механизм функционировал как можно дольше. Блэк и его союзники поддерживали любую стратегию, которая подразумевала отсрочку ухода Милкена, и выступали против всех предложений, принятие которых означало его увольнение.

И наконец, оставались ревностные сторонники Милкена — Аккерман, Киссик и Фред Маккарти, директор-распорядитель в Бостоне, — которые отметали все предложения, несшие в себе угрозу его защите. Далекие от того, чтобы страшиться краха Drexel, они, казалось, приветствовали его, аргументируя свою позицию тем, что в гибели фирмы будут винить Джулиани. Они полагали, что сопутствующий взрыв негодования ослабит решимость обвинителей преследовать Милкена в судебном порядке. У этой группы был девиз: «Лучше смерть, чем позор».

Раскол вызвал серьезные проблемы. Если старая гвардия контролировала правление и ее можно было склонить к поддержке урегулирования, то преданные союзники Милкена являлись залогом выживания фирмы и ее достижений в будущем. В случае их ухода из Drexel в ней мало что осталось бы из того, что стоило спасать.

После беспокойного Дня благодарения, проведенного на своей нью-джерсийской ферме, Джозеф и адвокаты Drexel погрузились в серию лихорадочных переговоров с Джулиани, Бэрдом и другими сотрудниками федеральной прокуратуры. Предмет переговоров был довольно прост: Drexel соглашалась заявить о своей виновности при условии, что Джозеф и его консультанты придут к заключению, что фирма выживет. Это, по сути, означало два варианта развития событий. С одной стороны, Джозеф и адвокаты фирмы рассчитывали на то, что в случае признания вины ведущие сотрудники Drexel не воспримут это как ход против Милкена и что финансовое бремя будет не настолько тяжким, что фирма разорится. Но переговоры могли и не привести к достижению соглашения, и тогда Drexel была бы обвинена по обвинительному акту и доведена до банкротства.

Джозеф пытался объяснить обвинителям тонкий механизм деятельности фирмы, но годы открытого вызова правоохранительным органам и информационной войны с ними теперь принесли свои плоды. Обвинители испытывали к преданным сторонникам Милкена главным образом презрение. То обстоятельство, что даже накануне капитуляции Drexel продолжала настаивать на смягчении вины Милкена, приводило их в ярость. Drexel, не желая опротестовывать позицию Милкена, упорно не желала открыто признать, что выплата 5,3 млн. долларов была частью подпольных махинаций с Боски. Она не хотела увольнять Милкена. Она по-прежнему намеревалась выплатить Милкену причитавшееся ему в том году вознаграждение в размере свыше 200 млн. долларов.

В пылу спора Бэрд стукнул кулаком по столу и сказал: «Прекратите говорить о деньгах. Речь идет о правосудии».

Джозеф взорвался: «Я представляю не церковь. На те деньги, что мы платим, одеваются и едят десять тысяч человек».

Заявление Drexel о признании вины теперь казалось неизбежным. В четверг, 1 декабря, Джозеф выпустил меморандум для всех служащих Drexel. В нем, в частности, говорилось следующее: «Я хочу довести до вашего сведения состояние расследования на данный момент. Последние несколько недель мы вели переговоры с федеральной окружной прокуратурой, которые в настоящее время близки к завершению. Есть основания полагать, что в случае, если мы не пойдем на урегулирование с федеральным прокурором, он вынесет обвинительный акт против фирмы (и ряда наших сотрудников), содержащий обвинения в так называемой организованной уголовной деятельности (на основании RICO). Мы считаем, что эта дилемма разрешится очень скоро».

Проницательные читатели наверняка заметили сделанный в меморандуме акцент на негативных последствиях предъявления обвинения и позитивных — урегулирования. Обвинительный акт «будет оказывать давление на фирму и ее бизнес. Нам, кроме того, предстоит долгая изнурительная борьба в суде (и, к сожалению, в прессе) до окончательного решения дела… В случае урегулирования этот постоянный натиск на фирму прекратится, но для этого нам придется сделать заявление о признании вины».

Джозеф впервые попытался определить цену расследования для фирмы: «По нашим оценкам, Drexel лишилась потенциальных доходов на сумму порядка 1,5 млрд. долларов и за последние два года понесла в связи со следствием прямые расходы в размере свыше 175 млн. долларов. Мы потеряли большие деньги… Нам бы хотелось, чтобы это дорогостоящее противостояние осталось в прошлом, но не по слишком высокой цене для фирмы и ее служащих».

Неудивительно, что сторонники Милкена без труда поняли скрытый смысл меморандума и были изрядно напуганы таким поворотом событий. Их лидером был Дон Энгел, которого постоянно держал в курсе дела Фред Маккарти, его основной союзник в правлении. В начале декабря состоялось воскресное заседание правления, после которого Маккарти сразу же позвонил Энгелу домой и сообщил угрожающую новость. «У меня такое чувство, что они продадут Майка», — сказал Маккарти.

Опасения Энгела усилились, когда он и Блэк на следующей неделе встретились с Джозефом. Энгел знал, что Джозефу нравится добиваться согласия, запуская пробные шары, и не удивился, когда тот выразил обеспокоенность возможностью привлечения к суду конкретных должностных лиц в случае провала переговоров об урегулировании. «Тебе понравится, если двоим из вас, Аккерману и Киссику, предъявят обвинение?» — спросил Джозеф.

«Да хрен с ними, пускай предъявляют», — сказал Энгел, и Джозеф понял, что тот не шутит.

Теперь Бэрд угрожал тем, что большое жюри может по его инициативе в любой момент вынести вердикт о привлечении фирмы к суду на основании обвинительного акта. Он предъявил Джозефу ультиматум: Drexel должна была признать себя виновной в шести преступлениях и заплатить огромный штраф. Джозеф с тревогой прочел разоблачительную статью в «Уолл-стрит джорнэл» от 14 декабря, где говорилось, что Dre­xel приберегла чрезвычайный фонд в 700 млн. долларов — намного больше, чем, как считали обвинители, у нее есть. Бэрд немедленно повысил свое требование от 450 до 750 млн. Но главной проблемой в данный момент были не деньги. Выплата такой суммы не привела бы Drexel к банкротству. Даже на этой, поздней стадии переговоров их важнейший объект — Милкен — до сих пор оставался за кулисами.

Стремясь успокоить союзников Милкена, Джозеф по-прежнему всеми силами пытался не допустить передачи обвинителям улик против Милкена, чтобы избежать его увольнения и выплатить все еще причитавшиеся ему сотни миллионов долларов. Он даже старался уйти от обсуждения злополучных 5,3 млн.

В пятницу, 15 декабря, Джозеф, стремясь добиться поддержки урегулирования, предпринял последний раунд переговоров с окружением Милкена. Примерно в 5 часов пополудни он приехал в Paul, Weiss, чтобы встретиться с Лайменом. На более позднее время у него была запланирована встреча с Энгелом. Хотя Энгел не был членом правления и даже официально не состоял в фирме, Джозеф без труда распознал в нем главаря промилкеновской фракции.

К тому времени, когда Джозеф вошел в кабинет Лаймена, тот уже был неплохо осведомлен о последних событиях. Джозеф, как мог, постарался объяснить суть того, в чем он видел рискованный выбор для Drexel, сделав упор на угрозе непредоставления фирме кредита в случае предъявления ей обвинения и на том, что он делает, стараясь защитить Милкена. На Лаймена это, видимо, не произвело никакого впечатления. Вместо разговора по существу он принялся читать Джозефу лекцию о принципах правосудия, философии и понятиях добра и зла. Затем он ошеломил Джозефа, сравнив его решение с преследованием нацистами евреев. Он утверждал, что Джозеф лишает Милкена его прав еще до суда. «Это первый шаг к концентрационным лагерям, — заявил Лаймен. — Ни один человек не вправе лишать другого человека его прав и свобод».

Джозеф едва его слышал. Он был слишком потрясен несправедливостью обвинений Лаймена, пытавшегося манипулировать его эмоциями. «Майк делал то, что он делал, — ответил Джозеф. — То, что делаем мы, никак не повлияет на судебное разбирательство по его делу. Я здесь не для того, чтобы судить Майкла Милкена».

Джозеф сказал, что, хотя его собственное решение окончательное, все зависит от того, как проголосует правление. Его точка зрения могла быть отвергнута. Лаймен, оставив сравнения с нацистами, выглядел разочарованным, но развивать дискуссию не стал. Собираясь уходить, Джозеф, словно высказывая запоздалую мысль, добавил: «Ведь Майк все равно признáет себя виновным». Тут Лаймен возмутился по-настоящему. «Никогда, — твердо сказал он, провожая Джозефа до двери. — Абсолютно исключено».

За считанные минуты Лаймен дозвонился до Энгела, чтобы рассказать ему о встрече с Джозефом. «Донни, — мрачно произнес Лаймен, — он его продает».

___________________________________

Из офиса Лаймена Джозеф направился в просторную кооперативную квартиру Энгела по адресу Парк-авеню, 570. Он приехал около 7 вечера. Гость и хозяин устроились с выпивкой в библиотеке. Энгел счел, что Джозеф заметно постарел; тот кашлял. Но, несмотря на все это и внешнюю любезность, Энгел рвался в бой. Джозеф принял вызов.

Когда Энгел начал пылкую речь в защиту Милкена, Джозеф прервал его. «Я знаю, ты ему предан, — сказал Джозеф. — Я ценю в людях преданность». Затем его тон изменился: «Но не надо на меня давить».

На это Энгел ответил, что у него не было иного выбора, кроме как пойти против Джозефа и сплотить других вокруг Милкена. «Он наш брат», — сказал Энгел. «Ты должен сражаться за него. Какой-нибудь адвокат мафии не стал бы действовать так, как ты», — добавил Энгел, возмущенный тем, что он расценивал как нерешительность Джозефа.

«Мы не мафиозная компания», — ответил Джозеф. «Донни, — продолжал он примирительным тоном, — не надо спешить. Помни, мы должны думать о 10 000 человек». Энгел в ярости буквально вскочил со стула. «О чем ты, мать твою, говоришь? — взревел он. — Мы должны думать не о 10 000, а об одном человеке».

В субботу, 17 декабря, Энгел вылетел в Калифорнию на празднование бар-мицва сына Милкена, стремясь выработать план дальнейших действий с Питером Аккерманом и Леоном Блэком, которые тоже были среди гостей. Джозеф приглашен не был. На вечеринке Энгелу удалось вовлечь Аккермана в разговор о Милкене и Джозефе. «Этот ничтожный ублюдок продает его, — сказал Энгел. — Есть только один способ этому помешать». И он открыл свою козырную карту: «Ты должен в понедельник влезть на свой стол и сказать: "Нет финансированию выкупа RJR". Сейлсмены не продадут больше ни одной облигации». Это была дерзкая авантюра, способная парализовать сделку, от которой зависело будущее Drexel, с Милкеном или без него. Энгел считал, что одна лишь угроза этого вынудит Джозефа прекратить всякие разговоры об урегулировании.

«Пусть все идет своим чередом, Донни», — загадочно ответил Аккерман. Но Энгел настойчиво гнул свое. «Ты единственный человек, который может это сделать», — подчеркнул он.

Известие о встрече Блэка, Энгела и Аккермана на праздновании бар-мицва наряду со слухами об их угрозе уйти из Drexel в случае урегулирования с государственным обвинением молниеносно распространилось по всей фирме. Должностные лица Robinson, Lake, в том числе сама Робинсон, разжигали страсти, пичкая репортеров историями о том, что в фирме назревает бунт противников урегулирования. Сторонники Милкена даже намекали, что Джозеф выторговал для себя как часть сделки иммунитет от уголовного преследования, поставив свои интересы выше интересов фирмы и Милкена. Это явное измышление попало в печать. Джозеф никогда не был объектом расследования, и его иммунитет ни разу не обсуждался. Когда в сентябре прошлого года Джозеф посетил офис в Беверли-Хиллз и клятвенно пообещал поддержать Милкена, его слова были тайно записаны на пленку. Теперь адвокат Лоуэлла Майкл Армстронг грозился обнародовать копии записи. Джозеф пришел в ужас: чего-чего, а такого от собственных служащих он не ожидал.

Все эти отчаянные попытки сорвать урегулирование на каких бы то ни было условиях наглядно демонстрировали, насколько безобразными становятся нападки лагеря Милкена на Джозефа. Миллстайн был так этим удручен, что позвонил Лаймену и поговорил с ним как один член Нью-Йоркской коллегии адвокатов с другим. «Я искренне надеюсь, что это не является началом организованной "пиар"-травли», — сказал он. Лаймен отказался признать факт проведения «пиар»-кампании против Джозефа, однако после звонка Миллстайна критика в адрес его клиента стала все же менее острой.

Блэк и Аккерман не угрожали напрямую, что они уйдут из Drexel в случае, если фирма признает себя виновной, но и не исключали такой возможности. В конечном счете Джозеф добился от них преданности фирме единственным доступным для себя способом: он ее купил. Цена Аккермана составила 100 млн. долларов, которые Джозеф пообещал ему в качестве вознаграждения за удачное завершение сделки с RJR. Блэку и Киссику также были обещаны необычайно щедрые премиальные.

Аккерман сообщил Джозефу о предложении Энгела саботировать сделку с RJR. Когда Джозеф в понедельник дозвонился до Энгела, он был вне себя. «Ты, подстрекатель, — кричал он, — прекрати строить козни!» Энгел был зол не меньше Джозефа: «Ты сообщил обвинителям, что мы на грани банкротства? Если нет, то ты не можешь вести переговоры. Ты должен был сказать: "Вот ключи. Теперь это место ваше. Вы за него отвечаете". Ты сказал это?» «Нет», — ответил Джозеф, и Энгел швырнул трубку.

В тот же день состоялось заседание правления Drexel, на котором предлагаемое обвинением соглашение об урегулировании было снова отвергнуто как слишком жесткое. Энгел и его союзники думали, что одержали победу. Вечером служащие отдела корпоративных финансов с супругами и просто знакомыми спешно проходили через вращающиеся двери нью-йоркской «Уолдорф-Астории» и собирались в главном бальном зале гостиницы на свою ежегодную рождественскую вечеринку. Вид украшенной зелеными ветвями галереи, мерцающих гирляндами рождественских елок и льющегося рекой шампанского создавал, пусть и мимолетную, иллюзию бесцеремонной и самонадеянной Drexel прошлого.

Председатель совета директоров Drexel Роберт Линтон поднялся на сцену и исполнил «Руди, красноносого северного оленя», что было задумано как стихотворная пародия на Джулиани. Затем на возвышение поднялся Джозеф, который, стоя рядом с Линтоном, объявил, что в тот день было проведено заседание правления, члены которого единогласно отвергли предлагаемое соглашение об урегулировании. «Мы будем бороться!» — воскликнул он, и сотни людей вскочили на ноги, оглашая зал восторженными криками, аплодируя и стуча по столам. Эта своеобразная овация, казалось, не кончится никогда.

Но эйфория длилась недолго. «В Берлине устраивались вечеринки в самом конце войны, не так ли?» — спросил один вице-президент Drexel по окончании торжества. Когда наутро некоторые должностные лица Drexel еще мучались похмельем, Кёрнину позвонили из федеральной прокуратуры для, как было сказано, «проверки здравомыслия». Кёрнин и Кэрролл сошлись на том, что возможен дальнейший компромисс. Вечером они слегка сократили разрыв: было решено, что от Drexel не потребуется признавать вину Милкена; ей будет разрешено заявить, что она «не может опровергнуть» обвинения, выдвинутые против него и ее самой; ей не придется отказываться от права своих адвокатов не разглашать информацию, полученную от клиента. Но от фирмы требовалось сотрудничать против Милкена, признать себя виновной в шести преступлениях, включая многочисленные правонарушения, связанные с Боски, и уплатить 650 млн. долларов. И в одном, последнем пункте обвинение оставалось непреклонным: фирме не разрешат выплатить Майклу и Лоуэллу Милкенам их премиальные, и либо братья уйдут из фирмы по собственному желанию, либо их уволят.

Кэрролл дал понять, что это последнее предложение прокуратуры, что излюбленная тактика Drexel — балансирование на грани войны — не принесет ей больше никаких уступок и должна остаться в прошлом. Он сказал, что если фирма в самое ближайшее время не сообщит о своем согласии с поставленными условиями, то она может не сомневаться, что на следующий день ей будет предъявлено обвинение на заседании большого жюри. На той неделе Джозеф носил на лацкане пиджака большой круглый значок с надписью: «СТРЕСС — ВОТ ЧТО ПРОИСХОДИТ, КОГДА РАЗУМ ОТВЕРГАЕТ ПОТРЕБНОСТЬ ТЕЛА ВЫБИТЬ ДЕРЬМО ИЗ ТОГО, КТО ЭТОГО ЗАСЛУЖИВАЕТ».

Джозеф созвал еще одно заседание правления, состоявшееся в среду, 21 декабря, в полдень. Фирма была на краю гибели, и выбор казался очевидным. По вынесении обвинительного акта на основании RICO Drexel просуществовала бы не дольше месяца. От фирмы, по оценке Кёрнина, потребовали бы перевести в качестве залога громадную сумму — 1 млрд. долларов, после чего возможность получения ею кредита от банков растаяла бы, как дым. Урегулирование же, пусть и на жестких условиях, не привело бы фирму к краху, если бы ее сотрудники сплотились для совместных усилий. Кёрнин порекомендовал принять предложение. К нему присоединились Ирвин Шнейдерман — партнер в Cahill Gordon, который уже давно был главным внешним юрисконсультом фирмы, — и Мил­лстайн, личный адвокат Джозефа.

Питер Флеминг, однако, что называется, нарушил строй, сделав ставку на сторонников Милкена. Джозеф и Кёрнин знали, что Флеминг уже какое-то время все больше и больше сближается с лагерем Милкена. Во многом повторяя заявления адвокатов последнего, он утверждал, что ни одно из собранных обвинителями доказательств ни в коей мере не является изобличающим. Он уже и впрямь зондировал почву насчет перехода в команду защиты Милкена в случае, если Drexel пойдет на урегулирование. Являясь в большей степени адвокатом по уголовным делам, нежели специалистом по корпоративному праву, он не исходил из посылки, что обвинительный акт на основании RICO погубит фирму. Он убеждал правление в том, что Drexel следует отказаться от урегулирования, дать привлечь себя к суду по обвинительному акту и посмотреть, чем все это кончится.

Блэк, Киссик и Бэчелор быстро приняли сторону Флеминга. Блэк, не отличавшийся постоянством в обычных обстоятельствах, теперь, очевидно, приходил во все большее смятение при мысли о том, что Drexel бросит Милкена на произвол судьбы. В 4 часа пополудни, когда еще бушевали дебаты, позвонил Кэрролл. Попросив к телефону Кёрнина, он сказал: «Вам вот-вот предъявят обвинение».

Известие о том, что большое жюри именно в этот момент начинает голосование, посеяло панику в рядах директоров. Сам Бёрнхем, пытаясь спасти остатки фирмы, которая носила его имя, но движущие силы которой он теперь едва ли понимал, почти истерически призвал к немедленному голосованию.

Шестнадцать директоров фирмы, включая Линтона, Кантора, Бёрнхема и всех шестерых представителей совета директоров Groupe Bruxelles Lambert, проголосовали за урегулирование. Киссик, Блэк, Бэчелор и двое других голосовали против. Когда исход голосования был уже предрешен, Джозеф бросил последний баллотировочный шар. Будучи творцом урегулирования, он, несмотря на это, сделал последнюю, явно неискреннюю попытку устранить все более глубокие расхождения между собой и сторонниками Милкена. Он проголосовал против сделки о признании вины.

Пока директора выходили в угрюмом молчании из конференц-зала, Джозеф вернулся в свой кабинет и сделал самый непростой телефонный звонок за всю свою карьеру: он позвонил Милкену в Беверли-Хиллз и говорил с ним примерно 10 минут. Когда Джозеф сообщил ему результат голосования правления, Милкен сказал, что он уже узнал его от своих адвокатов. «Разве я не невиновен, пока моя вина не доказана? Разве это не свободная страна?» — настойчиво спрашивал Милкен.

Ранее Джозеф дал себе зарок, что его не втянут в еще одну дискуссию о преемственности опыта Третьего рейха или моральных устоях. «Мне очень жаль, Майкл, — сказал Джозеф. — Так решило правление. Это окончательно. Надеюсь, ты понимаешь».

Хотя Эдвард Беннетт Уильямс давно предупреждал его, что этот день настанет, Милкен, казалось, был потрясен и сказал, что он глубоко разочарован утратой поддержки фирмы. «Похоже, теперь мне придется сражаться и принимать решения в одиночку», — сказал он.

___________________________________

На выработку последних деталей сделки о признании вины ушло несколько дней, но в конце концов соглашение было утверждено, о чем стало известно перед самым Рождеством. В каких именно преступлениях признáется Dre­xel и что в связи с соглашением ожидает Милкена в обозримом будущем, не сообщалось. Но ключевая уступка, с трудом добытая прокуратурой, была предана огласке: Drexel признала, что она будет сотрудничать с обвинением в продолжающемся расследовании. Что это означало для Милкена, было очевидным. Как заметил в интервью «Уолл-стрит джорнэл» Алан Бром­берг, профессор права Южного методистского университета, специализирующийся на законах о ценных бумагах: «Это очень искусное ведение дела под руководством Джулиани. Это классический пример оказания нажима на одного обвиняемого для получения уличающей информации о других, более важных».

По крайней мере, в двух отношениях расчет Джозефа оправдался: Drexel выдержала первый удар признания вины, и никто из наиболее ценных сотрудников фирмы не уволился. Аккерману предложили место в совете директоров, он присоединился к Киссику и Блэку, и эта троица занялась все еще не завершенной сделкой по продаже облигаций для финансирования выкупа RJR. Сделка с RJR по-прежнему означала для Drexel тест на выживание, но уже без Милкена в ее рядах. 18 января в Сан-Диего состоялась первая презентация для инвесторов в рамках «гастрольного турне» Drexel по США; позднее сотни потенциальных покупателей заполонили бальный зал отеля «Хелмсли пэлис» в Нью-Йорке, где прошла презентация с завтраком. К концу января у ликующих сейлсменов Drexel были все основания называть размещение облигаций сенсационным успехом. Фирма приняла так много заявок — более чем на 5 млрд. долларов, — что объем размещения пришлось увеличить. Drexel заработала свыше 250 млн. долларов в качестве вознаграждения и, как в старые добрые времена, совершенно не допустила к размещению Merrill Lynch.

Даже Энгел, напуганный заявлением Drexel о признании вины, тем не менее согласился принять на себя в 1989 году обычную для него роль организатора Бала хищников. Он по-прежнему настойчиво утверждал, что для Drexel было бы выгоднее обанкротиться, чем пойти против Милкена, но успешная сделка с RJR, видимо, его успокоила.

Энгел прилетел обратно в Беверли-Хиллз, чтобы встретиться с комитетом по проведению конференции и составить план первого Бала хищников, на котором не будет Милкена. Он настоял на том, чтобы никто не пытался занять на конференции место Милкена — даже Джон Киссик, которого Джозеф ранее назвал бесспорным наследником Милкена, обойдя молчанием Аккермана, чья кандидатура вызывала слишком много разногласий, и Треппа, не обладавшего должной благопристойностью и необходимыми управленческими качествами. (Кроме того, в отличие от Киссика двое других кандидатов оставались под следствием, и Джозефу не хотелось еще одного обвинительного акта, который наверняка привел бы к закрытию филиала в Беверли-Хиллз.) Энгел распорядился, чтобы никто не произносил речей, которыми Милкен обычно задавал тон каждого дня конференции. Вместо этого было решено показать на конференции видеофильм, прославляющий Милкена. В этом, собственно, и состояла ее главная цель — отдать щедрую эмоциональную дань Милкену с помощью фильма.

Потом Джозеф привел комитет в ярость, выпустив меморандум, в котором служащим Drexel предписывалось прервать всякие контакты с Милкеном. Мало того, он наложил запрет на показ фильма о Милкене. Для помощницы Милкена Лоррейн Спэрдж последнее было уже слишком — с ней едва не случилась истерика. Она, служащий отдела высокодоходных облигаций Роберт Давидоу и друг детства Милкена Гарри Горовиц пригрозили саботировать конференцию, пока Джозеф не разрешит демонстрацию фильма. Джозеф, в планы которого никоим образом не входило осложнение отношений с КЦББ из-за Бала хищников на трудном этапе текущих переговоров, не уступил.

В марте хмурые члены комитета — Энгел, Горовиц, Давидоу и Спэрдж — собрались в конференц-зале на пятом этаже офиса в Беверли-Хиллз. К тому времени их усилия по планированию конференции стали отрывочными и бессистемными. Энгел не выказывал ни малейшего энтузиазма; он уже был не рад, что ввязался в это дело, и подумывал о том, чтобы сложить с себя полномочия организатора. Неожиданно дверь открылась и вошел сам Милкен, переполняемый энергией и идеями. Он сел за стол и почти сразу же заговорил о предстоящей конференции, как будто ничего не изменилось, словно в преддверии заседаний под его руководством он представляет комитету нежданную знаменитость года. Он быстро зачитал подробные финансовые статистические выкладки по основным клиентам Drexel, сделав особое ударение на недавних успехах MCI Communications и 20th Century-Fox и на том, как эти компании следует представить участникам.

Милкен ушел столь же внезапно, как и пришел. Так или иначе, Энгел знал, что Милкен помог им спланировать конференцию в последний раз. Он чувствовал, как на глаза наворачиваются слезы. Он оглядел сидящих за столом и увидел, что те тоже стараются сдержать свои эмоции. Но их общему делу был придан новый импульс. Они еще докажут миру, что их рано сбрасывать со счетов. Конференция состоится. Они покажут видеофильм невзирая на запрет Джозефа. Они сделают это для клиентов Милкена. Они сделают это для Майка.

___________________________________

Сделка о признании вины между Drexel и федеральной прокуратурой зависела от достижения фирмой урегулирования с КЦББ. В Вашингтоне для Комиссии, все еще страдавшей от инспирированной Drexel публичной порки после заключения сделки с Боски и всего, что за этим последовало, настало время отомстить.

Джозеф, уязвленный критикой со стороны Энгела и других внутри Drexel за то, что переговоры с Джулиани и Бэрдом увенчались победой последних, собрал новую команду для ведения переговоров с КЦББ. Он заменил Кёрнина и Флеминга, которые в свое время вызвали сильнейшее неприятие к себе со стороны Комиссии (Линч был искренен, признав, что он их «на дух не переносит»), другим партнером из Cahill Gordon, Джеральдом Танненбаумом. Он также включил в команду Джона Сорта, одного из ведущих сотрудников отдела корпоративных финансов, отличавшегося мягкостью в общении и незапятнанного никакими правонарушениями Милкена. К несчастью, Джозеф добавил к ним Леона Блэка, который быстро стал «достойной заменой» Кёрнина и Флеминга, доведя юристов КЦББ до белого каления.

Когда в январе переговорная команда Drexel прибыла в Вашингтон, Линч, Старк и другие в КЦББ ожидали, что те наконец примут позу просителей, жаждущих снисхождения. В конце концов фирма только что признала себя виновной в шести преступлениях и согласилась выплатить крупнейший штраф в истории законов о ценных бумагах. Линч с самого начала дал понять, что, если Drexel не признается в правонарушениях, никакое соглашение об урегулировании достигнуто не будет. Однако Блэк, разговаривая в своей обычной гнусаво-хныкающей манере, утверждал: «Мне не известно, что [в Drexel] были какие-либо проблемы». Юристы КЦББ были огорошены. Блэк несколько раз повторил, что никаких признаков правонарушений он не видит, и добавил (как утверждают юристы КЦББ, весьма заносчиво), что для достижения какого бы то ни было соглашения «им» потребуется намного больше доказательств со стороны КЦББ.

Позиция Блэка взбесила не только сотрудников управления по надзору, но и членов Комиссии. КЦББ нанесла ответный удар, настаивая в дополнение к другим своим требованиям, что Милкен и Лоуэлл должны быть уволены, что Drexel должна быть отстранена от андеррайтинга бросовых облигаций на два года, и — требование, приведшее Блэка в ярость, — что офис в Беверли-Хиллз должен быть закрыт и переведен в Нью-Йорк. Ни на одном из этих условий, не считая пункта об увольнении Милкена, Линч изначально настаивать не собирался, считая их не более чем, так сказать, предметами торга. Но теперь члены Комиссии были так рассержены, что решили не делать никаких поблажек и требовали выполнения всех условий без исключения.

Блэк продолжал упорно отнекиваться, и в КЦББ окончательно утвердились в мысли, что его миссией является срыв урегулирования с Комиссией, который в свою очередь привел бы к аннулированию сделки о признании вины. Джозеф так не считал; он не думал, что у Блэка на уме нечто подобное, — тот, по его мнению, просто придерживался присущего ему стиля ведения переговоров, который состоял в максимально возможной агрессивности по отношению к противоположной стороне. Но переговоры были близки к провалу, и он вылетел в Вашингтон для встречи с Линчем.

Джозеф был сама рассудительность. Он устал от борьбы и хотел оставить весь этот кошмар позади. «Гэри, — начал он, — давай начистоту. Ты хочешь закрыть Drexel? Или ты пытаешься установить новые стандарты обеспечения законности, призванные стать эталоном для целой индустрии? Потому что если ты решил закрыть нас, мы не пойдем на мировую с Руди Джулиани. Пусть нас привлекают к суду на основании RICO. Пусть будет так. Но если ты хочешь ввести эталон правоприменения, то это и наша цель. Так на что же ты рассчитываешь?»

«На второе, — ответил Линч. — Мы не пытаемся выставить вас из бизнеса. Мы не стараемся наказать вас сверх того, что вам суждено». Джозеф согласился отстранить Блэка от переговоров и напряженно работать ради достижения соглашения. Теперь отношения между Джозефом и Линчем казались столь благоразумными и конструктивными, что каждый из них думал, насколько иначе могло бы все обернуться, прийди они к взаимопониманию два года тому назад, когда их первоначальные переговоры вылились в бесполезный обмен колкостями.

По достижении согласия между Линчем и Джозефом и отстранении Блэка переговоры сдвинулись с мертвой точки. Сорт и Танненбаум смогли убедить Линча и его коллег в том, что ситуация внутри Drexel не отличается постоянством и что любое проявление мстительности по отношению к Милкену может разрушить зыбкую поддержку урегулирования. КЦББ согласилась снять свои требования о переезде офиса из Беверли-Хиллз и об отстранении Drexel от андеррайтинга бросовых облигаций. Однако относительно судьбы братьев Милкен она не смягчилась: те должны были уйти прежде, чем КЦББ примет к рассмотрению тот или иной вариант соглашения. В этом вопросе Джозеф, понимая, что пришло время сообщить обо всем Милкену, взял дело в свои руки. Как и в тот день, когда правление проголосовало за признание вины, Джозеф позвонил Милкену в Беверли-Хиллз.

Милкен начал разговор с рассказа о том, что для него настали трудные времена, что его детей зверски избили в школе, что их обзывают преступным отродьем. Джозеф не знал, верить услышанному или нет. «Майкл, я знаю, что у тебя куча проблем, — сказал Джозеф, а затем перешел к главному. — Для меня лучше, чтобы ты ушел в отставку и мне не пришлось бы тебя увольнять. Но выбор за тобой. Какой вариант тебя устраивает?»

Милкен, казалось, был ошеломлен, хотя его уход изначально считался одним из непременных условий сделки о признании вины с Drexel. Он тоскливо проговорил: «Я думал, что буду работать здесь всегда». Но он согласился уйти вместе с Лоуэллом в отпуск и в конечном итоге уволиться по собственному желанию, избавив Джозефа от тягостной необходимости их увольнять. Собеседники сошлись на том, что о деталях договорятся адвокаты, и попрощались. Это был их последний разговор.

___________________________________

В Манхэттенской федеральной прокуратуре царило ощущение перемен и потребности в безотлагательных действиях. Джулиани хотел до своего увольнения из ведомства завершить дела Фримена и Милкена. Он сказал Брюсу Бэрду, что крайне огорчен отсутствием прогресса в деле Фримена. Адвокаты Фримена упорно добивались такого варианта урегулирования, который означал бы отказ от уголовных обвинений в обмен на улаживание соответствующих претензий со стороны КЦББ, и Джулиани предупредил Бэрда, что он всерьез обдумывает такую возможность, исходя из того, что уступку Фримену с лихвой компенсировало бы осуждение Милкена.

Картушелло, Кэрролла и других сотрудников прокуратуры, работавших с делами Милкена, Фримена и Prin­ceton-New­port, терзали дурные предчувствия. Дело Princeton-New­port, успешное производство по которому могло в итоге вынудить Ригана, Ньюберга и других обвиняемых капитулировать и сотрудничать, до сих пор не было передано в суд. Это означало, что прорыв в следствии по делу Фримена пока невозможен. Но что касается дела Милкена, то Кэрролл решил вновь обратиться к лагерю последнего, несмотря на то что его представители по-прежнему держались на публике откровенно вызывающе. Он позвонил Литту в Wil­liams & Connolly и начал предварительные переговоры, к которым, что его приятно удивило, вскоре присоединился Лаймен. Это значило, что Милкен — возможно, в первый раз — относится к переговорам серьезно.

Однако переговоры застопорились, когда Милкен стал настаивать, что непременным условием того или иного варианта урегулирования является предоставление Лоуэллу иммунитета. Джулиани испытал глубокое разочарование. К его чести, он обуздал поспешные попытки завершить дела до его ухода в отставку. О прекращении дела Фримена до осуждения Милкена, призванного, так сказать, смягчить удар, не могло быть и речи. Джулиани ушел в отставку в конце января 1989 года и сразу же подвергся нападкам за ведение дел со стороны милкеновской «пиар»-команды. По мере того как кампания против него набирала обороты, дела Милкена и Фримена становились наиболее широко освещаемыми в масс-медиа неудачами в его в целом выдающемся послужном списке.

Информация о переговорах просочилась в «Уолл-стрит джорнэл», но адвокаты Милкена в разговорах с Джозефом и Кёрнином продолжали настаивать, что никакие переговоры об урегулировании не проводятся. Адвокаты Милкена опубликовали следующее заявление: «Переговоры между обвинителями и защитниками обычны для всех уголовных дел, особенно в тех случаях, когда министерство юстиции санкционирует судебное преследование [по делу о мошенничестве]. В данном конкретном случае обвинители вступили с нами в переговоры и сделали определенные предложения, которые мы отклонили. В настоящее время никакие переговоры между нами и федеральным прокурором не ведутся. М-р Милкен и его адвокаты готовятся к защите. Если м-ру Мил­кену будет предъявлено обвинение, он заявит о своей невиновности и будет энергично защищаться».

Но когда на должность федерального прокурора был временно назначен Бенито Романо — бывший помощник Джулиани, оставивший частную адвокатскую практику по просьбе последнего, дабы занять этот пост, — адвокаты Милкена, стремясь испытать решимость нового руководства, почти сразу же возобновили переговоры на предмет сделки о признании вины. У обеих сторон имелись веские побуждения для заключения такой сделки. Несмотря на свою уверенность в успехе, обвинители, изнуренные расследованием, длившимся вот уже два с половиной года, столкнулись с перспективой долгого и сложного судебного процесса. Дело о запутанном финансовом мошенничестве такого рода никогда прежде судом присяжных не рассматривалось. Для Милкена заявление о своей виновности до вынесения обвинительного акта имело очевидные преимущества. Оно позволило бы ему избежать судебного разбирательства и полномасштабного публичного разоблачения, неизбежного при оглашении версии государственного обвинения. Кэрролл снова позвонил Литту в Williams & Connolly и изъявил согласие начать обсуждение сделки.

Последовали недели переговоров. Обвинители поняли, что лагерь Милкена настроен серьезно, когда сам Сэндлер прилетел с Западного побережья и встретился с Бэрдом на Сент-Эндрюс-плаза. Бэрду была любопытна роль Сэндлера. Хотя Милкена представляли адвокаты из Paul, Weiss и Williams & Connolly — двух из наиболее авторитетных юридических фирм страны, специализирующихся на уголовном праве, — их усилия, судя по всему, координировались Сэндлером. На встрече тот говорил мало и, казалось, пытался оценить скорее силу духа и искренность Бэрда, чем убедительность версии государственного обвинения. Он вел себя так, будто подозревал, что все правительственное расследование и угроза предъявить Милкену обвинение — чистый блеф. Бэрд приложил все усилия, чтобы довести до его сведения, что предложение урегулирования отнюдь не является признаком слабости и что в случае, если Милкен его отвергнет, прокуратура добьется вынесения обвинительного акта.

В конце марта обвинители представили предложение на рассмотрение. Многие детали, такие, как сумма штрафа, еще не были согласованы. Но Милкен никогда не выказывал ни малейшей озабоченности в отношении денег; об этом можно было легко договориться. Принимая во внимание недавние показания Пейзера и Дала, предложение было для Милкена выгодным: от него требовалось официально признать себя виновным всего лишь в двух преступлениях в том случае, если защита Лоуэлла иммунитетом не предусматривалась, или в трех — в противном случае. Однако, что типично для большинства сделок о признании вины, Милкен должен был признаться и в других правонарушениях и дать согласие на сотрудничество с обвинением.

Бэрд, Кэрролл и Фарделла — обвинители, работавшие с делом Милкена больше других, — сильно переживали из-за сделки. Их тревожило, что она слишком благоприятна для Милкена. У них до сих пор были направления расследования, которые стоило разрабатывать. Но они сделали предложение, и адвокаты Милкена выразили готовность к заключению сделки. Несмотря на то что Флюменбаум и Сэндлер продолжали (скорее всего, для вида) настаивать на невиновности Милкена, Лаймена и Литта, судя по их реакции, сделка о признании вины вполне устраивала. Тем не менее до получения официального согласия от самого Милкена ничего определенного сказать было нельзя. Милкену назначили предельный срок — до 3 часов дня среды, 29 марта, — после чего ему было бы предъявлено обвинение.

Шло время, наступило 29 марта, но никаких известий из Беверли-Хиллз по-прежнему не было. В федеральной прокуратуре зашумели копировальные аппараты: началось размножение огромного, состоявшего из 98 пунктов обвинительного акта против Милкена и подготовка соответствующих пресс-релизов. Самым поразительным в обвинительном акте была, однако, не его величина или содержание. В нем содержались в большинстве своем те же самые обвинения, что и в иске КЦББ. Он охватывал махинации с Боски и выплату 5,3 млн. долларов, а также сговор с Princeton-Newport. В нем не было никаких разоблачений Дала и Пейзера, по большинству которых все еще велось расследование. Что в нем действительно поражало, так это астрономические суммы. Обвинительный акт стал первым документом, где говорилось, что только за один год Милкен заработал ни много ни мало 550 млн. долларов на «мошенническом предприятии», и обвинение, ссылаясь на соответствующий закон, требовало внесения в качестве залога 1,2 млрд. долларов.

Во второй половине дня Кэрролл и Фарделла прибыли в кабинет Романо на Сент-Эндрюс-плаза, чтобы ждать там звонка от адвокатов Милкена. В здании суда заблаговременно собралось и дожидалось конечного срока, 3 часов пополудни, большое жюри. Время шло, звонка все не было, и Фарделла отправился в здание суда, чтобы присоединиться к большому жюри. Его члены уже заслушали доказательства обвинения, и Фарделла сделал для них обзор дела. Оставалось только проголосовать.

Ожидая, что в тот день дело будет прекращено по достижении урегулирования с Милкеном, Литт планировал поехать с семьей в Диснейленд. Он с самого утра сидел у телефона и ждал новостей. Лаймен наметил поездку во Францию. Он тоже ждал сообщения из Беверли-Хиллз. Утро медленно тянулось, и в какой-то момент Милкен перестал отвечать на телефонные звонки. Говорили, что он дома и совещается с женой.

Литт увидел, как время на часах перевалило за полдень; он буквально не слезал с телефона, пытаясь выяснить, что происходит, у адвокатов из Paul, Weiss. Он поговорил с Кэрроллом, который предупредил, что никакой отсрочки не будет. Наконец он дозвонился до Беверли-Хиллз, и Милкен подошел к телефону.

«Не могу решиться, — сказал Милкен. — Мне так тревожно…»

Литт нетерпеливо прервал его: «Вы должны решиться. Они идут на заседание большого жюри». Милкен продолжал колебаться. В конце концов, когда 3 часа миновали, а решения все не было, Литт потерял надежду. Он позвонил в кабинет Романо и сказал, что сделку, по всей видимости, заключить не удастся.

Кэрролл был удручен. Усталый, но смирившийся, он пошел лично сообщить новость Фарделле, и тот наконец попросил большое жюри проголосовать. Оно вынесло вердикт о предъявлении обвинения.

Обвинители, однако, ничего не предпринимали. Пресс-конференция на Сент-Эндрюс-плаза, назначенная на 4 часа, была отложена. Позднее в тот день, когда копии обвинительного акта подготавливались к распространению и должна была вот-вот начаться пресс-конференция, Бэрд зашел в кабинет Романо, дабы обсудить с ним дальнейшие шаги в производстве по делу. Зазвонил телефон. Это был Лаймен. Он тяжело дышал, звоня с телефона-автомата из международного аэропорта имени Кеннеди, где он дожидался своего рейса во Францию.

Милкен наконец принял решение. «Он готов принять предложение», — сказал Лаймен.

«Простите», — ответил Романо после паузы. Даже не посовещавшись с Бэрдом, он добавил: «Уже слишком поздно».