Людоед

Транспортный «Юнкерс», набрав многокилометровую высоту, крался над безбрежным лесным морем русского Севера. Стояла темная зимняя ночь. Шел декабрь 1941 года.

В пассажирском отсеке самолета сидели лейтенант абвера Хюбель и пятеро его подопечных, навербованных в лагерях для советских военнопленных и прошедших специальную подготовку в одном из учебных центров немецкой военной разведки. Это была диверсионная группа, перед которой поставили задачу хотя бы на короткое время вывести из строя Транссибку в районе Шарьи. По ней перебрасывались к осажденной Москве дальневосточные и сибирские дивизии.

Хюбель был бодр и то и дело отпускал мажорные шуточки, стремясь поднять дух у хмурых сосредоточенных парней с пристегнутыми парашютами, которым через минуту предстояло провалиться в холодную неизвестность.

Командир экипажа обеспокоенно поглядывал на приборную панель: горючего осталось мало, едва на обратный путь, а штурман все колдовал над картой.

– Мы над целью, – доложил он наконец.

– Слава Богу! Приступайте к десантированию.

Штурман и второй пилот направились в пассажирский отсек. Трое русских, перед тем как шагнуть в черную дыру открытого люка, матюкнулись. четвертый перекрестился, пятый медлил, судорожно вцепившись в скобы, приваренные к фюзеляжу.

– Ты что?! – заорал лейтенант.

– Боюсь.

Это был самый сообразительный и хитрый из агентов. Из-за ранней седины он получил кличку «Серый». Как раз ему и надлежало возглавить группу.

Хюбель дал знак штурману и второму пилоту. Те отодрали пальцы «Серого» от скоб, а лейтенант мощным пинком под зад вышвырнул русского из самолета, после чего захлопнул люк. «Юнкерс» лег на обратный курс.

Ночное десантирование непростое дело. Во время приземления один повис на дереве метрах в пятнадцати от земли. Замерзая, он долго орал и просил, чтобы его сняли, но в конце концов умолк и перестал раздражать остальных. Те довольно быстро нашли сброшенные вместе с ними ящики с оружием и взрывчаткой, а вот контейнера с продовольствием никак не могли обнаружить. Истоптав в безуспешных поисках десяток квадратных верст дремучего леса, умаялись и развели костер. Дико хотелось есть. «Серый» первым подал мысль насытиться мясом подвешенного. Автоматными очередями они перешибли стропы и, когда покойник свалился к их ногам, проворно раздели и расчленили труп. Жаркое, приготовленное на самодельном вертеле, оказалось неожиданно вкусным. Горячая пища вернула им самообладание. Быстро построили землянку и начали судить да рядить, как быть дальше. То, что их выбросили не туда, куда планировалось, сомнений вызвать не могло. Трущоба, в которую они попали, лежала где-то за пределами имевшейся у них карты. Разногласия между диверсантами носили чисто тактический характер: одни предлагали немедленно пробираться лесами на запад к своим, то есть к немцам, другие – ждать оттепели, а дождавшись ее, опять-таки идти к линии фронта. О явке с повинной речи не было, поскольку всех, прежде чем послать на задание, повязали кровью. В итоге решили отсиживаться в землянке до весны. Питаться предполагали дичью. Ее, однако, не оказалось в звеневшем и потрескивавшем от сорокаградусного мороза бору. Пришлось есть человечину. К закланию приговаривали слабейших. Последние двое долго боролись во тьме вонючей норы, рыча и полосуя друг друга ножами. Победил «Серый».

Обнаружили его только в апреле, совершенно озверевшего и почти разучившегося говорить. Для вышки не хватило уликовых материалов. Отмотав чудовищный срок на лесоповале, он вернулся в родной курортный городок, где четверть века торговал чебуреками на привокзальном перроне. Все любили и привечали чистенького услужливого старичка с его отменного качества продукцией. Он стал как бы визитной карточкой города.

И все-таки года брали свое. «Серый» уже начал было подумывать о вечном, но тут задули ветры перестройки, вдохнувшие в него новые, молодые силы. Он выпрямился, голос его окреп, в глазах появился живой блеск, в характере пробудились дремавшие доселе нахрапистость с настырностью. Он засуетился, забегал. Ему, фронтовику, жертве сталинизма, испытавшей ужасы Гулага, без очереди выдавали лицензии, ссужали крупные ссуды. Сегодня он владеет всеми кафе, ресторанами и ночными барами курорта. Конкурентов смёл легко и беспощадно. Его уважает и лелеет городская власть, а на прочих ему наплевать.

Однажды внук попросил «Серого» рассказать что-нибудь о войне.

– В той войне, – ответил «Серый», загадочно улыбнувшись, – каждый воевал за свое.

Больше ничего рассказывать не стал. Подумал только: «Жаль, что не родился пятьюдесятью годами позже. Времечко-то мое все впереди!»

Папаха

Папаху шили на заказ. Когда серая каракулевая красавица была готова, я установил ее рядом с цинковым ведром уборщицы тети Шуры и, убедившись в том, что папаха и ведро равны по высоте и прочим параметрам, удовлетворенно потер руки. Можно было начинать операцию.

А в это время пожилой горский эмигрант второй волны Абдул-Межид Тагиров сидел в одной из уютных кофеен Франкфурта-на-Майне и размышлял о том, как бы похлестче напакостить своей ненавистной и любимой родине. Из окна кофейни было хорошо видно гигантское здание бывшего концерна «Фарбениндустри», построенного еще до войны в стиле модерн. Теперь тут размещался филиал ЦРУ в Европе. Вокруг копошились щедро финансируемые американской разведкой эмигрантские центры и организации. Цель у них у всех была одна – разрушение Советского Союза и реставрация капитализма на его территории. В те далекие времена они вовсе не были уверены в том, что эта цель может быть когда-либо достигнута. Мы были могущественной монолитной супердержавой и боролись с ними на равных с переменным успехом.

Тагиров на протяжении долгой своей жизни неоднократно менял хозяев. В тридцатые он, будучи осведомителем НКВД, сдавал под вышку мулл и горских националистов, в сороковые перебежал на сторону Гитлера и служил поначалу в абвере, потом – в гестапо, после войны приютился под крылом Си-Ай-Эй. На нем, как говорится, негде было ставить пробы.

Тагиров принимал непосредственное участие в подготовке агентуры, засылаемой в Советский Союз. Он очень много знал, этот человек, утративший чувство причастности к земле предков. Люди КГБ вертелись вокруг него, но он быстро распознавал их волчьим чутьем и либо со смехом прогонял от себя, либо закладывал американцам, не делая при этом различий между русскими и кавказцами. Правда, иногда ему снились синие горы с бездонными расселинами мрачных ущелий, пенистые ручьи, где плескалась форель, запах кизячного дыма и вкус подгорелых бараньих шашлыков, но, проснувшись, он со злобой гнал от себя даже воспоминания о таких снах. А между тем подкатывала старость, и смутные видения юности постепенно перерастали в навязчивую манию, в звериную тоску, в неодолимое желание побывать там, где он появился на свет.

Когда я получил в свое производство наблюдательное дело на Тагирова, то, ознакомившись с ним, понял, что велось оно вяло, шаблонно, без выдумки. И у меня возникла мысль подкинуть объекту оперативного наблюдения человека в папахе, но сделать это не совсем обычным образом. Начальство мой замысел одобрило.

В группу туристов, направлявшихся в Западную Германию, был включен агент «Гарун», умный интеллигентный кавказец средних лет. Вручая ему папаху, я говорил:

– Это приманка, наживка для горской эмиграции. Вам не нужно никого искать. Они сами придут к вам. Нас интересуют настроения, намерения и связи. Запомните: настроения, намерения и связи. Конечно, адреса и телефоны, но лишь в том случае, если сами будут давать. Никаких инициатив с вашей стороны! Все инициативы должны исходить только от них!

– Не нравится мне эта затея, – сказал «Гарун», рассматривая папаху. – Я всю жизнь ходил в шляпе. А в Европе буду вообще гороховым шутом смотреться. Да и в райком партии могут пригласить после возвращения…

– Папаху наденете, как только сойдете с трапа самолета, – перебил его я, – и будете снимать ее только ночью, перед сном. В папахе вся соль операции. А райкома не бойтесь. Мы вас прикроем… Главные сюрпризы вас могут ожидать во Франкфурте.

– Родина Гёте, – вспомнил агент.

– Правильно. Но там вам будет не до автора «Страданий юного Вертера», потому что Франкфурт – место дислокации штаб-квартиры ЦРУ и место проживания Тагирова. Знаете Тагирова?

– Слыхал.

Тагирова на Северном Кавказе знали, главным образом, по газетным публикациям. Знали как отъявленного негодяя и предателя.

– Вот если он к вам придет, гоните его в шею. Скажите, что не хотите рисковать служебным положением и будущим своих детей.

– А если он возьмет и уйдет?

– Значит, будем считать операцию провалившейся. А если не уйдет, тогда…

И я подробно проинструктировал «Гаруна» по всем возможным вариантам развития его контакта с объектом.

Сначала операции «Папаха» развивалась успешно. Представитель никому не известного народа в экзотическом головном уборе сразу попал в западногерманскую прессу. Вокруг него роем закружилась горская эмиграция. «Гарун» был со всеми вежлив, обходителен, дружелюбен, но не более. Близко к себе никого не подпускал. Держался с достоинством.

Трехдневное пребывание во Франкфурте прошло на удивление спокойно. Последний вечер «Гарун» провел в компании наших туристов, угощавших немецкого гида, который оказался чрезвычайно обаятельным и хорошо подготовленным в профессиональном отношении парнем. В свой номер агент вернулся поздно и застал там незнакомого пожилого человека кавказской внешности, сидевшего перед включенным телевизором.

– Кто вы? – удивленно спросил «Гарун».

– Я Тагиров, – ответил незнакомец, прибавляя телевизору громкости. – Не бойся меня. Я не сделаю тебе ничего плохого.

– Уходи! – сказал «Гарун». – В нашей группе полно кагебешных сексотов. Я не хочу рисковать…

– Постой! – отмахнулся от него неожиданный визитер. – Ты меня не интересуешь, хотя должен заметить, что законы гостеприимства ты не блюдешь. Дай-ка мне твою папаху.

Он внимательно осмотрел головной убор и вынес приговор:

– Ей не более недели от роду, и носить ты ее не умеешь. Ты похож в ней на чучело. Не позорься. Но сам по себе замысел был хорош. Приятно иметь дело с умными людьми.

– Уходи! – повторил опешивший «Гарун».

– Вот что, – продолжал Тагиров, не обращая внимания на его реплику. – Передай людям, которые тебя послали, что я готов работать на них. Мои условия: три года честного сотрудничества и спокойная старость в родном ауле. Все. Пусть шлют связника. Пароль будет такой: «Пускай я судьбой на заре моих дней, о южные горы, отторгнут от вас…» А отзыв: «Как сладкую песню отчизны моей, люблю я Кавказ…» Ты знаешь, чьи это стихи?

– Лермонтова, – пролепетал «Гарун».

– Молодец. Прощай.

Тагиров похлопал агента по спине и исчез.

Что было дальше, я расскажу как-нибудь в другой раз. А папаху мы подарили «Гаруну». Он сделал из нее воротник к зимней куртке, которую носил, пока я его знал.