В тот день в моем теле умерло ровно три тысячи триста нервных клеток, отравив ядом весь организм и мои мысли. Боль вцепилась в спину и осталась там навсегда. Мне очень хотелось выпить. Не знаю почему, но в тот вечер я не могла сопротивляться этому желанию. В первый раз за много лет. Одним стаканчиком дело не ограничилось. Когда я уже достигла блаженного опьянения, то уселась в любимом кресле с псиной на коленях и ждала «Новости», как любая порядочная пенсионерка. Вдруг раздался телефонный звонок. Хорошо, что мобилка лежала рядом и вставать не пришлось. На экране высветился Олин номер.

– Да, Оля? – сказала я.

– Добрый вечер. С вами говорит сержант Рената Заречная из районного комиссариата Варшава-Мокотов. Я говорю с матерью Александры Урбаник?

– Да, – воскликнула я, вскакивая с кресла. – То есть нет… извините, я немного растерялась.

– Понимаю. Но кем вы приходитесь Оле Урбаник? Матерью или бабушкой? – повторила женщина немного громче. Видимо, услышав мой голос, решила, что старушка слегка глуховата.

– Пожалуйста, не кричите. Что случилось? – спросила я. Сердце замерло и не хотело биться. Кровь застыла в жилах. Мне не хватало воздуха. Я запыхтела в трубку.

– Пожалуйста, не нервничайте. С Олей все в порядке. Я могу поговорить с ее мамой?

– Да, это я, – сказала я, когда сердце вновь начало биться. – Только я не мама, а официальный опекун, – попыталась объяснить ситуацию. – Что-то случилось?

– Извините, но в телефоне вы записаны как «мама». Пожалуйста, не волнуйтесь, Оля жива и здорова. Можете к нам приехать на Вита Ствоша?

– Приехать за Олей? – Я посмотрела на часы. Было около семи. Потом взглянула на столик, где стоял бокал из-под коньяка. – А что случилось?

До меня начало доходить, что ситуация серьезная.

– Вы должны приехать и забрать несовершеннолетнюю Александру Урбаник из отделения, – разъяснила мне сержант Заречная.

– Забрать?

– Да!

– А сама она приехать не может?

– Боюсь, что нет. Она в таком состоянии, что одну мы ее отпустить не можем.

– Но я старая женщина! – запротестовала я, пробуя собраться с мыслями.

«Несовершеннолетняя»? «Забрать»? «Не в состоянии»?! Господи, что она опять учудила?!

– Боже, – простонала я дрожащим голосом. – Уже еду.

Я положила трубку и вызвала такси. Через двадцать минут ворвалась в комиссариат и разверзся ад!

Несовершеннолетняя Александра Урбаник пятнадцати лет была обнаружена спящей в собственной блевотине, в автобусе, следующем по маршруту сто шестьдесят два. Пассажиры вызвали полицию. Приехал дежурный наряд, зашел в автобус, установил контакт с несовершеннолетней, препроводил ее в патрульную машину и отвез в комендатуру. Вероятно, несовершеннолетняя употребила алкоголь. Исходя из возраста задержанной, поместить ее в вытрезвитель не представлялось возможным. В целом состояние несовершеннолетней было удовлетворительным, она четко отвечала на вопросы, и не было оснований помещать ее в больницу. Несовершеннолетняя Александра Урбаник предоставила номер телефона, который оказался телефоном ее официального опекуна Анны Слабковской. Опекуна вызвали, чтобы она забрала свою подопечную. Анна Слабковска по прибытии в комендатуру была возбуждена и вела себя агрессивно. Сотрудники почувствовали исходящий от нее запах алкоголя. В отношении Анны С. и ее подопечной было проведено освидетельствование на состояние опьянения, в ходе которого выявлено, что содержание алкоголя в крови составляет соответственно четыре десятых и три десятых промилле. После беседы с гражданкой Анной С. по ее просьбе обеих отвезли домой патрульной машиной. Были составлены рапорты для службы по делам несовершеннолетних районного комиссариата, а также для школы и куратора семейного суда города Варшавы.

Вот и все, что с нами случилось, ни добавить, ни убавить…

– Да как ты могла?! Тебе всего пятнадцать! Да что ты, засранка, вытворяешь?! – вопила я во всю силу своих старых легких, не обращая внимания на боль в груди.

Оля сидела за столом в кухне, склонив голову, и молчала.

– Хочешь, чтобы тебя забрали? Где ты была?! Ты должна была пойти к Кинге и сразу вернуться. Ты была у Кинги? Сто шестьдесят второй в ту сторону не едет! – Я все задавала и задавала вопросы, но они оставались без ответов.

Так продолжалось еще несколько минут. Я испробовала разные способы: большой и малый калибр, пушки и даже химическое оружие. Биологическое решила оставить в резерве. Оля ни на что не реагировала, казалось, мои слова ее не задевали. Все это происходило на следующий день после Олиной эффектной поездки на автобусе номер сто шестьдесят два.

Она не пошла в школу. Мне нужно было с ней поговорить, а предыдущий вечер для этого совсем не подходил. Сейчас мы обе были трезвыми.

Я вопила, орала, ворчала и плевалась, но все без толку. Сил надолго не хватило. А что делать – возраст. Еще пару лет назад она бы так легко не отделалась. Я уселась на стул напротив Оли. Она не смотрела на меня, молчала, уставившись в скатерть, так что понять, о чем она думает, я не могла. Челка свисала на глаза, сжатые губы кривились в недовольной гримасе. Она выросла симпатичной девушкой, хотя часто на ее лице появлялось хорошо знакомое мне с детства упрямое выражение. Очень редко оно смягчалось, и тогда она казалась просто красавицей.

Однако не сейчас. Сейчас она снова была для меня тем гадким, уродливым ребенком. Я чувствовала себя, как в тот день, когда она впервые попала ко мне. Меня охватили злость и беспомощность. Как тогда, когда она была маленькой и закатывала по нескольку истерик в день. Я знала, что от криков мало толку. Они не помогали тогда, не помогут и сейчас. «Старую собаку не выучишь новым фокусам, но за столько лет, Слабковска, пора тебе хоть что-то усвоить», – подумала я. Пару раз глубоко вздохнула, с шумом выпуская воздух из легких. Вышло что-то среднее между стоном, вздохом и хрипом.

– Иди в свою комнату, – сказала я уже спокойнее.

Оля встала и пошла. Вдруг меня осенило. Я догнала ее.

– Давай сюда мобилку и ноутбук, – потребовала, протянув руку.

В первый раз за все утро Олька взглянула на меня.

– Зачем? – спросила.

– Давай сюда! Ты наказана!

– Лучше б ты меня отлупила, как в детстве, – буркнула она под нос, протягивая мне свои сокровища.

– Что ты сказала?! – Я снова начала злиться.

– Ничего, – пробормотала она без тени покорности. Отдала мне телефон, но в последний момент умудрилась его выключить.

– Давай, выключай! Делать мне больше нечего, только твои эсэмэски читать. Останешься в своей комнате, пока не захочешь со мной говорить, – проворчала я и пошла на кухню.

Как трудно быть взрослой! Да еще и старой!

Я положила мобильник и ноутбук на стол. Проглотила спасательную смесь, состоящую из успокоительных, обезболивающих, снижающих давление и еще бог знает каких лекарств. Села за стол и оперлась головой на руки. Муха сидела рядом и вглядывалась в меня своими влажными, выпуклыми глазами.

– Никогда не заводи детей, послушай моего совета! – сказала ей.

Она склонила голову и махнула хвостом.

– Вот что с ней делать? Как до нее докричаться? – жаловалась я псине.

Мушка смотрела-смотрела на меня, потом встала на задние лапы и положила передние мне на колени.

– Иди сюда, старушка, даже запрыгнуть уже не можешь!

Она покрутилась пару раз и свернулась в клубок у меня на руках.

– Я так страдаю, а тебе хоть бы хны! – обиженно сказала я ей.

Посидели мы так немного. Дыхание немного успокоилось, боль в груди ослабла. Ночью я почти не спала, и сейчас на меня навалилась усталость. Сидела, пыталась все обдумать и разложить по полочкам. Злилась на Ольку, старалась ее оправдать, обвиняла во всем себя и тоже старалась оправдать. Мысли двигались с трудом.

– Достало меня все, Муха, – сказала я псине. – Пошли гулять!

На это слово собака всегда реагировала одинаково. Уже наступило время дневной прогулки. Когда мы вернулись, телефон и мобильник все так же лежали на столе, а дверь в Олину комнату была закрыта.

– Ты только посмотри, Мушка, какая она у нас гордая. Только где была ее гордость, когда она рыгала в автобусе? – ворчала я, хлопоча на кухне. – Ну, ничего, недолго осталось! Скоро ей двадцать исполнится! Я уже столько выдержала, еще пару лет как-то потерплю.

Я достала кастрюли, начала готовить обед, занялась своими обычными домашними делами. Время от времени вспоминала об Оле, но привычные действия помогли мне справиться с эмоциями, и теперь я могла спокойно все обдумать.

– Видишь, Муха, она все еще упрямый маленький ребенок, – говорила я себе и псине. – Видела бы ты, что она вытворяла, когда ей три годика было! Как я тогда с ней справлялась?!

А почему бы и нет? Я же тогда как-то справилась. Значит, сейчас надо делать то же самое. Тогда сработало – сработает и сейчас. Слабковска баба не глупая! Настроение немного улучшилось, я приготовила обед и съела его в хорошей компании. В одиночестве!

Где-то около четырех голод заставил соплячку выйти из комнаты. На мой взгляд, это она еще долго продержалась.

– А что на обед? – спросила как ни в чем не бывало.

– Было спагетти.

– Разогреешь?

– Нет! Ничего не осталось! – злорадно заявила я. Олька любила спагетти.

– Как это «не осталось»?

– Я только для себя приготовила!

– Как это! – завопила она возмущенно, но тут же сменила тактику. – Ты на меня сердишься? – спросила сладким голоском, усаживаясь на пол возле моего кресла и заглядывая мне в глаза.

– Нет, не сержусь, – ответила, передразнивая ее умильный тон. – Я в ярости! – рявкнула через мгновение. – И не пытайся меня умаслить! Не сработает!

– А как же я, без обеда? – попыталась она еще раз, преданно глядя мне в глаза.

– Сама себе приготовишь, – пробурчала я и демонстративно уставилась в книгу.

Оля посидела рядом еще немного, только теперь не смотрела мне в глаза.

– Хорошо, тогда я себе пиццу закажу. Денег дашь?

– Нет!

– Так что мне, с голоду умереть! – крикнула она, вскакивая на ноги.

– У тебя карманные есть, сама заплатишь.

– Мне не хватит!

– Значит, на алкоголь хватает, а на пиццу не хватит? Кстати, со следующей недели я буду давать тебе вдвое меньше. Чтобы выпивать было не на что!

– Да, тебе на водку больше останется!

Я набрала воздуха в легкие. Вот что с ней, такой умной, делать? Сердце забилось быстрее.

– Это мои деньги, и я могу тратить их, на что хочу. А ты, моя панночка, до восемнадцати лет находишься под моей опекой, и я принимаю решения о том, как ты распоряжаешься своим имуществом.

– Так что, у меня вообще никаких прав нет? – заорала она возмущенно.

– Отлично! – Я рассмеялась. – Дурацкий подростковый аргумент!

Потом помолчала немного и добавила:

– Ты давай взрослей побыстрее, а то не успеешь – умру я.

– В нашей стране даже у нерожденных детей права есть, а я как же?

– Хватит, это смешно и жалко! Конец разговора.

Сначала она растерялась, потом спросила жалобным тоном:

– А что мне делать?

Я не ответила. Я решила не обращать на нее внимания. Мой запас энергии, возможности сердца и нервных клеток на сегодня исчерпались. Я была всего лишь старухой, дремлющей в своем кресле. Покосилась на Ольку затуманенными, влажными глазами старой таксы. Для пущего эффекта пустила слюну и затрясла головой.

Наконец до нее дошло. Она пошла в кухню, взяла что-то из холодильника и заперлась у себя в комнате.

На следующий день она сама встала и пошла в школу. Я ее даже не видела. После обеда опять заперлась у себя и сидела так до вечера. Вышла только, чтобы перекусить.

Следующие два дня прошли так же. Нам обеим упрямства хватало.

На третий день Оля забыла завести будильник и выскочила из комнаты в восемь пятнадцать.

– Боже, я в школу опоздала! Ты почему меня не разбудила?

Я молчала.

– Пожалуйста, сделай мне пару бутербродов и напиши записку для учителя!

Я молчала.

– Пожалуйста, – жалобно просила она. – Если я получу замечание, мне оценку по поведению снизят.

– Ее и так снизят, когда рапорт из комиссариата получат. Могут и из школы выпереть, – сказала я равнодушно, не отрывая взгляда от утренней газеты. Мы с Мухой уже и погуляли, и позавтракать успели.

Олька ушла в школу, не попрощавшись, а я поехала к Магде. С каждым днем ей становилось все хуже и хуже. Она все чаще меня не узнавала. Я теряла сестру, словно она медленно умирала. Просидела с ней до вчера и специально оставила дома пустой холодильник.

Вернулась я к восьми. Спешила, потому что нужно было выгулять Мушку. Дома было чисто, а псина, увидев меня, только лениво махнула хвостом и даже не встала со своей подстилки.

– Пошли гулять, – позвала я ее, а она моргнула одним глазом и опять уснула.

– Ты что, уже погуляла? – спросила я удивленно.

Я прошла на кухню и поставила на стол купленные по дороге продукты.

На столе стояла тарелка с булочкой, намазанной маслом и джемом. Кроме джема, больше ничего я не увидела. Рядом стояла вазочка с маленькой красной розой, а к ней была прислонена открытка с надписью: «Для тети! Прости меня», и нарисован смайлик.

Я растрогалась.

Присела на секунду, чтобы успокоить бешено бьющееся сердце и отдышаться. Потом пошла к Оле. Постучала в дверь и зашла в ее комнату. Девчонка лежала на кровати, спрятав лицо в подушку.

– Спасибо, Оля!

Она не ответила, но все ее тело сотрясала дрожь. Я подошла и села на краешек кровати. Легонько погладила мою девочку по спине. Она плакала.

– Оля! Моя Оля! – сказала ей, как когда-то в детстве.

Оля с громким всхлипом подняла голову, ударилась о мои ноги, а потом положила ее мне на колени. Как больно! Ее голова весила целую тонну.

– Оля, – рассмеялась я, – у тебя такая тяжелая голова! Тебе уже не четыре годика!

– А-а-а… – зарыдала Оля в мою юбку, прямо как тогда в детстве.

– Оля, Оля, – повторяла я, гладя ее по спине. Через пару минут пришла Муха и тоже захотела присоединиться к нашей компании.

– Оля, ты посмотри на эту старушенцию. Даже на кровать запрыгнуть не может!

Оля взяла Муху на руки и уткнулась лицом в ее шерстку. Псинка начала вырываться.

– Оля, ты же ее задушишь! Она уже старенькая.

Девочка отпустила собаку, зато с плачем прижалась ко мне.

– Оля, я тоже старенькая! – воскликнула я с улыбкой.

– Ну вот, в этом доме и пообниматься не с кем, – проворчала девчонка, но в ее голосе уже звенел смех.

– Подожди, сейчас позвоню кому-нибудь. Помнишь того молодого полицейского, который нас домой вез? Ничего так, симпатичный был.

Она покосилась на меня.

– Хотя нет, ему уже за двадцать. Совсем старик. Подожди!

Я окинула взглядом комнату. Рядом стояла тумбочка, а на ней сидел медвежонок, которого ей подарили на Святого Валентина. Я подозревала, что это от Кубы. Я взяла его в руки:

– Оля, это я, Куба! Олечка, обними меня! Пожалуйста! Посмотри, какие у меня голубые глазки!

У мишки глаза были черные, а у Кубы – голубые.

– И такие губки у меня мягонькие! Дай поцелую! – болтала я, прижимая мишку к ее лицу. Она смеялась и отворачивалась, а на щечках появились ямочки.

Следующие вечера мы проводили вместе у телевизора. Я сидела в своем старом кресле, Муха у меня на коленях, а Оля рядом с нами на старом ковре. Весь мой мир уместился на двух квадратных метрах старой, вытертой тряпки.

– Давай выкинем этот вонючий ковер, – предложила Оля через пару дней.

– Даже и не думай! – воскликнула я.

– Но, тетя, это кошмар какой-то! Грязный, потертый и вонючий!

– Моя дорогая панночка, ты на этом кошмаре все детство провела. Как умру, делай с ним что хочешь, но пока не тронь!