Габриэль изо всех сил дергает за рукоять, но световой меч застрял. «Вытащи его, Люк, скорее, ну же, не медли! Она умрет, и это твоя вина». Но его руки… они такие маленькие. И меч светится красным, красным, как…

Но почему красным? У него ведь синий световой меч. Меч Люка всегда был синим.

Габриэль смотрит вниз и видит свои ноги. Маленькие пальцы, детские пальцы, а между ними – что-то рыхлое. И оно воняет рвотой. В руках у него видеокамера, и он смотрит на свое тело сквозь нее. В видоискателе все кажется каким-то далеким, и даже запах становится слабее.

– Нам нужно уходить, – шепчет ему на ухо Дэвид.

Габриэль смотрит на брата и потрясенно замирает. Почему Дэвид такой большой? Словно взрослый. На Дэвиде ослепительно белый врачебный халат и очки в никелированной оправе. Волосы почему-то уложены набок. Дэвид улыбается, зубы у него тоже белоснежные. И вдруг он достает шприц.

Видеокамера начинает пищать – мерный, как биение сердца, звук. В видоискателе мигает значок заряда батареи. Аккумулятор разрядился. И вдруг камера вспыхивает, изображение рвется, и все вокруг объято тьмой, и из этой непроглядной темноты доносится голос, голос его отца, точно глас Божий:

– Подъем на завтрак!

И эти слова повторяются, повторяются…

– Подъем на завтрак!

И Габриэль больше не может выносить этот голос, он тянется за пистолетом.

Такими крошечными пальцами орудовать неудобно, Габриэлю едва удается спустить курок. Раздается звук выстрела – или это чья-то ладонь хлопает по металлической поверхности?

Но отец все не умирает, он кричит:

– Подъем!

И следующий выстрел звучит так громко, что Габриэль открывает глаза. Сон лопается, как пузырь с ядом.

– Эй, просыпайтесь, дружище. – Морж хлопает ладонью по двери камеры. – Завтрак.

Габриэль вскидывается в холодном поту, дрожит, точно больной старик.

– Ладно, ладно, – бормочет он и подходит к двери.

Полицейский передает ему жестяную тарелку и тонкий пластиковый стаканчик.

Кофе горячий, и стакан жжет Габриэлю пальцы. Булочка на вкус как поролон, но в нее хотя бы положили сыр и салями.

Полчаса спустя засов со скрежетом отодвигается в сторону и дверь открывается.

– На выход, – говорит Морж. – Мозгоправ пришел.

Габриэль встает, от резкого движения кружится голова. Этой ночью он почти не сомкнул глаз. Он пытался уснуть, но на границе сна его подкарауливали кошмары.

Кривоногий опять хватает его за плечо и ведет в комнату для допросов. В нос Габриэлю бьет запах мяты. Даже сейчас, в семь утра, полицейский продолжает перемалывать челюстями жвачку.

Комната для допросов все так же уныла и плохо освещена, как и вчера. Габриэль садится на тот же стул, спиной к двери, а кривоногий, чавкая, занимает место у выхода.

Пять минут спустя дверь распахивается и в комнату проникает аромат дорогого мужского одеколона. Габриэль не поворачивается, он не забыл, каким одеколоном пользуется доктор Дресслер. Этот запах до сих пор вызывает в нем тошноту. Худощавый старик обходит стол. Он не в белом халате, как прежде, а в темно-синем костюме великолепного кроя и такой же темно-синей рубашке.

Доктор Дресслер бросает на стол связку серебристых ключей, с полдюжины, и среди них – черный электронный ключ от «порше». На шее у Дресслера розовый галстук, узел небрежно ослаблен.

– Я рад снова видеть тебя, Габриэль. – Водянистые голубые глаза врача поблескивают за стеклами солнцезащитных очков фирмы «Рей Бен». Волосы поседели, но остались такими же густыми, как и прежде. И, как всегда, аккуратно зачесаны направо. – Пусть нам и пришлось встретиться при таких обстоятельствах. Я могу присесть?

Габриэль молча смотрит на него.

Его ладони покрываются по́том, они гладкие и скользкие, как кожаные перчатки.

Дресслер садится, опускает пальцы с маникюром на исполосованную царапинами столешницу и смотрит Габриэлю в глаза.

– Как у тебя дела?

Габриэль скрещивает руки на груди и молчит.

– Я знаю, Габриэль, ты волнуешься. Не сто́ит. Я здесь, чтобы помочь тебе, – отеческим тоном произносит Дресслер.

– Мне не нужна помощь.

– Мне сказали, что у тебя проблемы, – Дресслер торжествующе ухмыляется. – Может быть, я что-то не так понял?

Габриэль прикусывает губу. Ему кажется, что его связали и он не может пошевелить ни руками, ни ногами. Он ненавидит Дресслера за то, что даже по прошествии столь долгого времени этот человек все еще вызывает в нем то же самое чувство.

– Не знаю, как вы могли бы мне помочь. Или вы переквалифицировались и работаете адвокатом после того, как выяснилось, что на поприще психиатрии вы полный неудачник?

Улыбка Дресслера мрачнеет.

– Едва ли «неудачник» – подходящее слово в такой ситуации. Мои методы лечения приносили свои плоды, но тогда в клинике «Конрадсхее» они были несвоевременными. С тех пор прошло уже двадцать лет, и теперь, оглядываясь назад, я едва ли вспоминаю тот краткий миг своей жизни. Я уже шестнадцать лет преподаю психиатрию в университете и выступаю в роли эксперта, когда меня приглашают для консультаций по диагностике. Вот и в данном случае меня вызвали сюда в качестве эксперта, чтобы оценить твое физическое, а главное – психическое состояние.

– Все в порядке с моим состоянием.

– А как там старый добрый Люк? Как у него дела? – улыбается Дресслер. – Тот голос все еще спрашивает о нем?

«Главное – не ляпни ничего лишнего, – шепчет голос в голове Габриэля. – Ты ведь его знаешь. Ты знаешь, какой он!»

– Люка больше нет, – говорит Габриэль.

– А голос?

– А что голос?

– Что ты ему говоришь, когда он спрашивает о Люке? В смысле, должен же ты ему что-то отвечать.

– Что Люка больше нет.

Дресслер щурится, его взгляд точно змея, которая пытается заползти Габриэлю в глаза.

– Тот факт, что ты произнес эту фразу, означает, что голос все еще звучит в твоей голове, верно? А когда появляется голос, вскоре появится и Люк.

«Успокойся!»

Голоса в сознании Габриэля переплетаются с мыслями, разрастаются, и ему кажется, что голова вот-вот лопнет.

– Да пошли вы! Почему бы вам не свалить в крысиную нору, из которой вы выползли? – Ему едва удается скрывать ярость.

Глаза Дресслера вспыхивают.

– Пит Мюнхмайер… Он ведь тоже из крысиной норы, верно? И я вот думаю, что бы мог с ним сделать Люк?

Габриэля точно огрели по голове. Шумная многоголосица в ней утихает.

– Понятия не имею, – медленно произносит он. – Как увидите его, спросите сами.

На мгновение Габриэлю кажется, что он видит разочарование в глазах Дресслера, и его охватывает пьянящее чувство триумфа.

– Ну что, этого разговора достаточно, чтобы вы могли убедиться в моем психическом здоровье?

– Что ж, пожалуй, проясню-ка я тебе ситуацию. В истории болезни указано, что ты человек психически лабильный, крайне агрессивный, страдаешь от паранойи и расстройства личности. Все это в целом – серьезные предпосылки для совершения убийства. Поэтому я бы на твоем месте не отказывался сотрудничать, иначе ты лишь навлечешь на себя еще бо́льшие подозрения.

Чувство триумфа блекнет. И вдруг Габриэль вспоминает о Лиз. О том, что он все еще сидит здесь и не знает, что с ней случилось.

– Послушайте, я не знаю, что здесь происходит. – Он откашливается. – И я понятия не имею, что случилось с этим Питом Мюнхмайером. Я знаю только, что моя девушка исчезла. Она была в парке, и на нее…

– …напали, – мягко заканчивает его мысль Дресслер. – Я знаю.

– Если вы действительно пришли сюда, чтобы помочь мне, найдите Лиз.

– Видишь ли, дело в том, что нет никаких доказательств нападения на твою девушку.

– Чтоб вас! Она исчезла. Позвоните ей. Сходите на Котениусштрассе, спросите о ней в редакции. И если после этого вы все еще будете думать, что…

– Все это уже сделала полиция, Габриэль. Но твоя Лиз Андерс – журналистка. И насколько я понял, она известна тем, что часто исчезает на несколько дней, а то и недель, когда ведет расследование для очередного документального фильма.

– Черт, да не ведет она никакого расследования! На нее напали!

– Ты с ней поссорился? – спрашивает Дресслер.

Габриэль смотрит на психиатра, словно тот влепил ему пощечину.

– Ах вы, проклятый, ублюдочный засранец! – Его кулаки сжимаются.

– Ага, – улыбается Дресслер. – Быть может, я сейчас говорю с Люком?

Тяжело дыша, Габриэль заставляет себя разжать кулаки.

Дресслер подается вперед, перегибаясь через стол, и взгляд его водянистых глаз буравит Габриэля.

– По-моему, ты не осознаешь, что именно у меня в руках сейчас ключ, и я не имею в виду ключ от камеры. Я здесь, чтобы решить, необходимо ли отправить тебя в закрытое медицинское учреждение. Здешняя полиция считает, что твое дело не по их профилю.

Габриэль смотрит на Дресслера и чувствует, как дрожат колени. «Только не это! – думает он. – Только не в психиатрию!» Он вспоминает ремни, которыми его привязывали к кровати, вспоминает электрошок и рассеянно вытирает влажные ладони о брюки.

«Я же тебе говорил, Люк. Я же тебе говорил. Давай, врежь ему. Надо же что-то делать. Главное – действовать».

Габриэль опускает ладони на стол, глубоко вздыхает, подается вперед и смотрит Дресслеру в глаза. Старая лампа заливает светом их окаменевшие лица, застывшие в тридцати сантиметрах друг от друга. В комнате для допросов царит мертвая тишина. Даже кривоногий перестал чавкать своей жвачкой.

Резким движением Габриэль выбрасывает правую руку вперед и хватает связку ключей, оставленную Дресслером на столе. Левая рука вцепляется в уложенную шевелюру психиатра и запрокидывает ему голову. Дресслер проворачивается, точно кукла, и со стоном падает спиной на стол. Молниеносным движением Габриэль приставляет зазубренный ключ к его горлу.

Кривоногий поднимается со стула точно в замедленной съемке, он смотрит на Габриэля с открытым ртом.

– Пистолет, – говорит Габриэль. – Двумя пальцами, медленно. Если выстрелишь, я вспорю ему сонную артерию.

Дресслер испуганно постанывает. Полицейский двумя пальцами достает оружие из кобуры. В его открытом рту виден блестящий белый комочек жвачки.

– А теперь вытащи обойму и положи себе в карман.

Кривоногий потрясенно смотрит на него.

– Черт, скорее! – торопит Габриэль.

Не спуская с арестованного глаз, полицейский достает обойму из пистолета, слышится характерный щелчок. Затем он прячет патроны в карман.

– Положи пистолет на пол и пни его в мою сторону.

С глухим стуком пистолет скользит по полу и останавливается у ног Габриэля. Это «зиг зауэр», обычно в нем пятнадцать патронов. Если обойма в рукояти. Колеблясь, Габриэль смотрит на оружие.

«Я знаю, чего тебе хочется, но об этом можешь забыть».

«Я ничего не могу с этим сделать. Так уж сложилось».

«Ох, чувак, вечно ты со своими дебильными страхами. Все могло быть так просто! Но нет, Счастливчик Люк боится пушек».

Габриэль стискивает зубы. Отпустив горло Дресслера, он поспешно нагибается и поднимает черный матовый пистолет. Дрожащие пальцы сжимаются на шероховатой рукояти, в которой нет обоймы. От пистолета несет оружейной смазкой. Габриэлю кажется, что он сжимает в руке раскаленный кусок железа.

Полицейский смотрит на трясущиеся руки Габриэля, затем заглядывает ему в глаза. Челюсти вновь начинают нервно перемалывать жвачку, по лицу видно, как кривоногий думает. Обойма у него в кармане. Губы складываются в злорадную усмешку, и, неуклюже прыгнув вперед, он обрушивается на Габриэля. Тому даже не приходится особенно напрягаться. Один точный мощный удар в солнечное сплетение – и с губ полицейского срывается звук, словно кто-то открыл пивную банку. Тело кривоногого оседает на пол.

Дресслер сполз со стола и отпрянул к стене. Побелев, он смотрит на Габриэля. Тот делает два шага вперед и выволакивает психиатра в центр комнаты. Дресслер наталкивается на стол и бьется затылком о лампу. Та начинает раскачиваться из стороны в сторону. Свет в комнате дрожит, на стенах пляшут странные тени. Кажется, что Дресслер вот-вот потеряет сознание.

– Пиджак на стол.

Пошатываясь, Дресслер снимает пиджак и выполняет приказ Габриэля. Габриэль складывает пиджак, берет ключи Дресслера, затем хватает розовый галстук, перекручивает его назад, за спину психиатра, и наматывает на левую руку. Теперь Дресслер у него на поводке. Психиатр стонет, когда Габриэль с силой вдавливает дуло пистолета ему под ребра.

– А теперь обеими руками берите пиджак со стола и держите. Если опустите хотя бы одну руку, вам конец, – говорит Габриэль. – Пойдемте.

Его сердце выскакивает из груди.

В коридоре стоит усатый полицейский со своим коллегой. При виде Габриэля оба застывают соляными столбами.

– Помогите… – хрипит Дресслер. Затянутый галстук душит его, а «зиг зауэр», кажется, вот-вот пробьет дыру у него в спине. – Он блефует! У него пистолет не заряжен.

Полицейские смотрят на черное оружие в руках Габриэля, но ни один из них не решается пошевельнуться. Габриэль чувствует, как по его спине и груди стекает пот. Они с Дресслером проходят мимо полицейских. И вдруг Дресслер замедляет шаг. Габриэль бьет его по почкам, и Дресслер воет, как побитый пес.

– Заткнись и иди дальше. – Габриэль затягивает галстук еще туже. – А то шею сломаю.

Он поспешно толкает Дресслера вперед. Они минуют десяток дверей, поднимаются по лестнице и выходят из полицейского участка. Прохладный влажный ветерок овевает лицо Габриэля.

– Где твоя машина?

Дресслер указывает на дальний левый угол парковки. В ста метрах от входа в полицейский участок стоит черный «порше кайен». Массивный кроссовер на полметра выдается над другими автомобилями на парковке.

Из патрульной машины как раз выходят трое полицейских и удивленно смотрят в сторону Габриэля. Они в десяти метрах от входа. Один из полицейских рефлекторно достает табельное оружие. Габриэль подталкивает Дресслера, чтобы тот шел быстрее. Психиатр смотрит на полицейских.

– Стреляйте! – кричит он. – У него оружие не заряжено, там обоймы нет!

Полицейский берет пистолет наизготовку, в его взгляде читается неуверенность. Он молча наставляет на Габриэля дуло оружия, словно выцеливая мишень в тире. Из центрального входа полицейского участка выбегают люди в форме.

– Почему никто ничего не делает?! – вопит Дресслер. Его голос захлебывается. – Стреляйте же, проклятье! Сделайте что-нибудь! У него даже обоймы в пистолете нет. Я сам видел. Этот тип – сумасшедший!

Но никто не шевелится.

– Помогите! – визжит психиатр. – Почему никто не стреляет?

Никто не отвечает. Слышны шаги Габриэля и Дресслера по асфальтированной парковке, в остальном царит звенящая тишина.

– Открывай, – говорит Габриэль, когда они останавливаются перед «порше».

– И как я это сделаю? – спрашивает Дресслер. – Ключи-то у тебя.

Габриэль толкает психиатра к машине, ослабляя его галстук, достает связку ключей из кармана и открывает кроссовер. Затем он запихивает Дресслера на сиденье и закрепляет конец галстука на подголовнике. Один прицельный удар в живот – и психиатр пытается скорчиться, но его удерживает галстук. От боли глаза Дресслера закатываются.

Габриэль садится на сиденье водителя и кладет оружие в бардачок, прямо под носом у Дресслера. Психиатр, парализованный внезапным озарением, смотрит на лежащий перед ним предмет. В бардачке – вовсе не матовый черный пистолет марки «зиг зауэр», а микрофон из комнаты для допросов.

Восьмицилиндровый двигатель «порше» негромко взревывает. Пульс Габриэля зашкаливает. Он поддает газу и мчится мимо полицейских. Только теперь они начинают двигаться. В зеркале заднего вида Габриэль наблюдает, как они запрыгивают в патрульную машину. Под жалобный визг шин он вылетает с парковки и мчится на восток, в сторону выезда из Берлина, но на следующем же углу сворачивает налево, меняя направление. Неподалеку завывает сирена. Габриэль смотрит в зеркало заднего вида.

Но патрульных машин пока не видно.

Наверное, у полицейских ушло слишком много времени на то, чтобы запустить двигатель.

На следующем углу Габриэль опять сворачивает налево. Еще два поворота – и он движется на запад, к центру Берлина. Звук сирены утих. После очередного взгляда в зеркало заднего вида Габриэль немного успокаивается.

Дресслер молча сидит рядом. Седые волосы топорщатся. Он все еще не сводит глаз с бардачка. Похоже, мысль о том, что его похитили из полицейского участка с помощью микрофона, явно пришлась психиатру не по вкусу.

– Где… Где пистолет? – хрипит он пятнадцать минут спустя.

Габриэль молча указывает на пиджак, который психиатр до сих пор сжимает обеими руками, словно это его последняя опора в перевернувшемся с ног на голову мире. Дресслер прощупывает темно-синий сверток и стонет. Впервые в жизни его пальцы сжимаются на рукояти пистолета. Он уныло касается спускового крючка – видно, как бы ему хотелось, чтобы оружие было заряжено.

Габриэль молча едет дальше. Пульс немного замедлился, но присутствие Дресслера не дает ему успокоиться. Время, проведенное в «Конрадсхее», мнится ему густым туманом, заволакивающим черную всепоглощающую дыру, а Дресслер все еще пробуждает ощущение угрозы и беспомощности, словно психиатр до сих пор – и в любой момент – может надеть на него смирительную рубашку. Он тщетно пытается сосредоточиться на мысли о Лиз, спланировать дальнейшие действия, но, пока Дресслер рядом, у него ничего не получается.

Приняв решение, Габриэль резко выворачивает руль вправо и въезжает во двор. Центробежной силой Дресслера отбрасывает в сторону, и галстук пережимает ему горло. Габриэль выключает двигатель, выходит из автомобиля, открывает Дресслеру дверцу и отвязывает галстук.

Психиатр неуверенно смотрит на него и выбирается из «порше». Двор пуст, справа и слева тянутся двери гаражей.

– Раздевайся, – рявкает Габриэль.

– Что?

– Раздевайся. Догола.

Дресслер заливается краской, и даже кожа под его взъерошенными седыми волосами краснеет.

– Что… Что все это значит? Да что ты себе позволяешь?! – в ярости ревет он.

– Раздевайся, или я сломаю тебе шею, – шипит Габриэль. Его злость – как прогорклое масло, загустевшее масло, от которого давным-давно нужно было избавиться. – Или ты сомневаешься, что я на такое способен?

Дресслер открывает рот, но Габриэль не дает ему произнести ни слова.

– Что там указано в моей истории болезни? У меня паранойя? Я агрессивен? Если ты действительно так думаешь, стоит выполнять мои распоряжения.

Губы Дресслера дрожат от возмущения. Медленно, точно ребенок, который не хочет слушаться, хоть и знает, что сопротивление бесполезно, он начинает раздеваться до трусов. Кожа у него бледная, покрытая розовыми пятнами.

– Трусы и очки, – напоминает Габриэль.

Дресслер смотрит на него, и к возмущению примешивается отчаяние. В его взгляде читается мольба, словно психиатру хочется спросить, за что Габриэль так с ним поступает.

– Ты в точности знаешь, за что это, – говорит Габриэль.

– Я… – Дресслер отводит взгляд. – Я просто выполнял свою работу. Тогда все так делали. Я же не изобрел те методы лечения, я…

– Очки.

– Но… Без… без очков я плохо вижу, я…

– Очки и трусы!

Дресслер выпячивает подбородок. С упрямым видом он снимает очки и кладет их на кипу одежды, а затем, покраснев как свекла, снимает трусы. Обнаженный, он стоит перед Габриэлем. Член у него – как тонкая веточка, окруженная увядшей листвой лобковых волос. Старик дрожит на холодном сентябрьском ветру.

Габриэль достает бумажник Дресслера из кармана пиджака и забирает наличные. Там около трехсот пятидесяти евро. Затем он открывает крышку багажника, бросает туда одежду и перерывает багажное отделение в поисках чего-нибудь, чем можно связать Дресслера. Единственным, что подошло бы для его целей, оказывается моток скотча.

Закрыв багажник, Габриэль бросает психиатру «зиг зауэр».

– Держи пистолет обеими руками. Пальцы – на курок.

Сейчас Дресслер похож на старика, сбежавшего из дома престарелых.

– Мне… мне нужно…

– Что?

– Мне нужно в туалет, – стонет он.

Габриэль закатывает глаза.

– Еще пару минут, не сейчас. Возьми пистолет и вытяни вперед руки.

Сопротивление Дресслера сломлено, он безмолвно подчиняется. Габриэль наматывает несколько слоев скотча, фиксируя руки психиатра и черный «зиг зауэр» так, что кажется, будто Дресслер взял оружие наизготовку и вот-вот выстрелит. Затем Габриэль заклеивает психиатру скотчем рот, тащит его к заднему сиденью «порше» и укладывает туда, а потом выезжает со двора, направляясь в центр. Дресслер беспокойно ворочается, его голое тело соскальзывает с кожаного сиденья.

На Будапештерштрассе царит оживленное движение – утро, час пик. Габриэль оглядывается в поисках патрульных машин. Скорее всего, на него уже разослали ориентировку. Доехав до станции метро неподалеку от Берлинского зоопарка, он ставит машину на обочине дороги.

На черный «порше кайен» никто не обращает внимания, разве что взглянет кто-то с завистью. Но когда открывается задняя дверца кроссовера и на площадь перед входом на станцию выбирается, пошатываясь, голый мужчина, изготовившийся стрелять из зажатого в обеих руках пистолета, в толпе ширится беспокойство. Прохожие фотографируют мужчину на смартфоны. Две девчушки с визгом бросаются наутек. Люди расступаются, не зная, что им делать, и вокруг голого старика с пистолетом образуется пустое пространство. Поднимается паника, и ее волны концентрическими кругами расходятся от Дресслера по площади. В глазах психиатра плещутся ярость и стыд от чудовищного унижения, и от этого он выглядит еще более угрожающе. Никто не замечает скотч на его руках. Никто не видит его заклеенный рот.

И никто не обращает внимания на «порше», нырнувший в поток машин, а через сто метров опять остановившийся у обочины. Двигатель автомобиля продолжает работать, дверца открыта, ключ лежит на сиденье водителя.