Ирландская арфа
Госпожа Шарлотта-Маргарита, моя неизменная покровительница в течение многих лет, носила титул принцессы благодаря замужеству, но она и сама происходила из очень знатного рода, который ныне, увы, волею судьбы пресёкся: Анри, родной брат госпожи, единственный, любимый, опрометчиво примкнул к мятежу против великого кардинала и поплатился за это головой. Умер он бездетным; его жена, сраженная горем, удалилась в монастырь и вскоре тоже скончалась. Его огромные владения были конфискованы.
Отчаяние моей госпожи было безгранично, гордость была глубоко уязвлена тем, что король, близкий родственник ее мужа, не снизошел к ее мольбам и отказался помиловать Анри. Когда ничего уже нельзя было исправить, слабый монарх сообразил, что не стоило настраивать на враждебный лад могущественную семью, и, чтобы задобрить принцессу, вернул ей часть конфискованного – не самую ценную, но самую памятную и любимую: загородное поместье в десяти лье от Парижа.
Это поместье, где покойный брат госпожи провел лучшие, счастливейшие годы своей жизни, где все было устроено по его вкусу, и стало главной резиденцией принцессы. Именно здесь и случилась та странная история, которую я хочу поведать вам.
Стояла осень – пятая или шестая после несчастья, набросившего тень на всю дальнейшую жизнь госпожи. Когда осень наступает на землю нашу всерьез, даже молодым становится невозможно проявлять жизнерадостность. Мокрая трава, бурая листва уже не тешат глаз, прогулки по излюбленным дорожкам не приносят отрады. Влажный, резкий ветер несет с далекого океана громадные серые тучи. И поневоле из глубин души начинают всплывать затмевающие ее воспоминания, в иные времена года не беспокоящие нас. В такие дни принцесса охотно устраивала музыкальные вечера.
Разузнать о новых, прежде не слыханных музыкантах, отыскать их, пригласить, подготовить зал и зазвать гостей – все эти приятные хлопоты уже сами по себе благотворны, и я с удовольствием участвовала в них.
На этот раз неутомимый и всесторонне осведомленный управляющий госпожи Шарлотты-Маргариты, Гурвиль, рекомендовал послушать двух музыкантов, прибывших из-за моря, точнее из Англии. «В них, по отзывам людей, более меня сведущих в музыке, есть нечто волшебно-чарующее», – писал Гурвиль. Как было пройти мимо такого чуда? Приглашение было отправлено, и в середине ноября братья Дэвис явились к нам в карете, которую выслали им навстречу по их просьбе, «чтобы не пострадали драгоценные наши инструменты».
Поглазеть на приезжих сбежалась вся свободная от работы прислуга. Признаться, и я с барышнями поглядывала в щелочку между занавесками гостиной. Пожитки музыкантов умещались в двух небольших сундучках, привязанных, как и положено, на запятках. Однако из кареты вынесли два объемистых кофра странной формы – толстые треугольники со срезанными углами, один поменьше, другой едва протиснули в дверцу кареты. Моросил мелкий дождь, но инструменты благополучно затащили в дом.
Братья прожили у нас до весны, и мы вдоволь насладились их искусством; но я запомнила отчетливо только тот, первый концерт.
Мы собрались в недавно отделанном заново Стеклянном зале: шесть арок, соответствующих шести окнам от пола почти до потолка, были застеклены, вместо каменных плит настелили узорчатый паркет, и прежняя галерея превратилась в светлый нарядный зал с чудесным видом на широкую террасу, каменную балюстраду с вазами и зеленый лабиринт. Более того, у одной из торцовых стен возвели беломраморный камин, изукрашенный античными мотивами, и слушателям были обеспечены все удобства. Камеристка рассказала мне, что музыканты, едва приведя себя в порядок после поездки, попросили показать им зал – и остались очень довольны, поскольку звуки в нем раздавались громко и отчетливо.
К девяти часам вечера, отужинав, общество собралось в зале. Посередине его поставили кресла для принцессы, ее дочери и меня, за нашими спинами – еще дюжину стульев для приехавших из города дам, девиц и моих милых дочек. Остальные расположились вдоль стен. Шагах в десяти перед нами красовались те таинственные инструменты, которые хранились в кофрах. Это были две арфы – одна стояла прямо на полу, другая, поменьше, – на простом табурете, чуть ли не кухонном. Арфы были из темного дерева и покрыты замысловатой резьбой.
Как только госпожа принцесса заняла свое место, а мы с герцогиней Анной сели слева и справа от нее, лакей открыл дверь в дальнем конце зала, и появились музыканты. Сразу сделав общий поклон, они приблизились к арфам и еще раз поклонились хозяйке дома.
– Приветствуем вас, прославленная покровительница искусств! – взмахнув рукой, громко произнес один из братьев, по-видимому старший. – Ваше приглашение для нас – высокая честь. Мы постараемся развлечь вас наилучшим образом. Но поначалу позвольте сделать короткое разъяснение…
– Говорите, – с улыбкой позволила принцесса. – Мы с удовольствием узнаем, кто вы, откуда и какова ваша музыка.
– Братья мы, госпожа. Зовут меня Фергюс, а младшего моего – Арджил. Родом мы со славного острова Эрин, который другие именуют Ирландией. Среди наших соплеменников многие хорошо поют и играют. Арфистом был наш добрый отец, он же и обучил нас. Но Эрин – уединенная страна, чужеземцы появляются у нас редко. Для того чтобы расширить пределы славы нашей земли, мы с братом пустились в странствия, и вот сегодня будем исполнять свой обет здесь, под этим великолепным и гостеприимным кровом… – Фергюс поклонился еще раз и продолжил: – Однако прежде чем мы начнем, вам следует узнать кое-что о наших чудесных спутницах! – Ирландец бережно провел рукою по изгибу большой арфы. – Знайте же, благородные господа, что инструмент, сделанный из дерева, некогда росшего в лесах, несет в себе память о нем, и потому лучше всего звучит, когда мы устанавливаем его на деревянном полу или, как вы видите, на простом, некрашеном деревянном предмете…
– Позвольте поинтересоваться, – вмешался вдруг г-н де Гурвиль, – как это дерево может что-то «помнить»? Ведь памятью может обладать лишь мыслящее существо! А деревья и вообще всякая растительность не способны мыслить, у них нет для этого соответствующих органов. А рассказы о живой, то бишь одушевленной растительности – не что иное, как выдумки непросвещенных народов древности. Так утверждает новейшая наука!
Я с досадой поглядела на Гурвиля: до чего бестактно было его вмешательство! Братья Дэвис, однако, ничуть не смутились. Они переглянулись с той улыбкой, которую приписывают древним жрецам-авгурам, посвященным в тайны, недоступные простым смертным.
– Ученые любят точность, – спокойно ответил Фергюс. – Что нельзя измерить или взвесить, то для них не существует. Но неужели вы полагаете, что наука уже познала все сущее? Разве не осталось еще много нераскрытых тайн?
– У каждого века своя наука, – добавил Арджил. – Учености наших предков-друидов дивились римляне, коих ныне никто не упрекнет в невежестве, не так ли? А друиды знали толк в музыкальных инструментах!
– Возможно, знания древних просто еще не описали словами, привычными современным ученым, – примирительно заметил Фергюс, осадив укоризненным взглядом разгорячившегося брата. – Мы же привыкли говорить языком поэтическим. В этом и вся разница. Так или иначе, то, о чем я хочу рассказать вам, – вполне природное явление. Дело в том, что дрожание струн арфы затухает медленно, они звучат еще долго после того, как мы коснемся их. Становясь неслышимой человеческому уху, мелодия стремится уйти в землю, и потому звук полноценно раскрывается лишь перед тем, кто касается земли ногами, а еще лучше – сидит на ней. Прекрасные дамы услышат все, поскольку находятся вблизи. Остальным слушателям я предлагаю присесть на пол…
Разумеется, последние слова юноши вызвали удивление общества. Раздались смешки, возмущенный ропот.
– Я понимаю, насколько странна эта моя просьба… – жалобно округлив глаза, сказал Фергюс. – Но поверьте, госпожа, это не дерзкая шутка и не глупая прихоть!
– Я хочу, чтобы вы показали себя наилучшим образом, – громко сказала принцесса, и ропот стих. – Сейчас мы все устроим!
Она подала знак лакеям, и спустя четверть часа публика уже разместилась – мужчины прямо на полу, женщины – на принесенных коврах и подушках.
– Чудесно! – весело воскликнул Фергюс. – А теперь приступим!
Он кивнул брату, и зазвучала мелодия, словно свитая из нескольких текучих напевов. Оба музыканта были хороши собою, но старший выглядел более подтянутым, строгим; его русые волосы стягивал на затылке черный шнурок, тонкие губы были плотно сжаты, а взгляд серых глаз направлен в неведомую даль. Черный бархатный костюм сидел на его ладной фигуре как влитой, белые чулки идеально натянуты, узкие полотняные манжеты безукоризненно чисты, и лишь одна вещь нарушала строгость этого наряда – плетеный из разноцветных шерстяных нитей пояс. Арджил был ниже ростом, черные кудри вольно рассыпались по плечам. Он прикасался к струнам так, будто отщипывал виноградины от грозди, а старший, казалось, проводил пальцами по воде. Каким-то чудом из этих неприметных движений рождалась мелодия, таинственная и ясная одновременно, она и восхищала, и навевала сон – не от скуки, а от блаженного покоя, как тихий летний вечер. Я осознала, что музыка стихла, только услышав рукоплескания.
Изящно поклонившись, Фергюс произнес:
– Господа, я намеренно не сообщил название этой пьесы, чтобы ознакомить вас с удивительным свойством нашего инструмента: арфа поет сама. Касаясь струн, мы зачастую не знаем, что услышим, и, создав мелодию, спрашиваем у друзей: «Как по-вашему, о чем это?» И слышим в ответ самые разные описания. Тому, что мы сейчас сыграли, я дал название «Рассвет в лесу». Но я уверен, что каждому из вас представился свой образ… – Он обвел взглядом зал и чуть заметно улыбнулся, увидев, что г-н де Гурвиль, сидевший на стуле в углу возле входа, чинно сложив руки на животе, блаженно дремлет. – Арфа не бывает грубой и громкой, она дарит покой, будит мысль и проясняет память. Поэтому названия всех наших пьес условны и служат лишь для запоминания…
Я не слишком музыкальна по природе, но чародейская арфа увела меня в далекие и теплые края, где я когда-то мечтала побывать с моим милым мужем, но так и не успела… Чувствуя, как предательские слезы подступают к глазам – слезы, которым я не смела дать волю на людях уже столько лет, – я, как всегда, обратилась к источнику несгибаемой твердости: взглянула на принцессу Шарлотту-Маргариту. Она смотрела на ирландцев со спокойной улыбкой, руки ее небрежно лежали на подлокотниках кресла. Прекрасное, лишь слегка увядшее лицо казалось воплощением внимания, но я заметила, что глаза принцессы влажно блестят. «Что с вами?» – прикрываясь веером, спросила я. «Разве мало у меня причин для слез?» – еле слышно ответила она, не повернув головы.
Зоркий и чуткий Фергюс уловил наше состояние и тотчас, кивнув брату, заиграл что-то веселое, а Арджил запел так, что вскоре все мы заулыбались, и даже господин де Гурвиль встрепенулся.
О, в тот вечер скучать никому не пришлось! Арджил пел на своем родном языке, а Фергюс предлагал нам отгадать, о чем песня. Получалось порой весьма точно, порой смешно или чуть-чуть, в меру, непристойно – мы чудесно провели время!
Только около полуночи братья сыграли прелестную прощальную пьесу и отправились отдыхать, а гостей пригласили в соседнюю залу, где были сервированы легкие закуски; сама же принцесса, сославшись на духоту, открыла одну из застекленных дверей, ведущих на террасу, и вышла. Я последовала за ней.
Сады лежали перед нами в сырой темноте ноябрьской ночи, еле слышно шелестя последними не опавшими листьями. Пахло пожухлой травой; роскошный цветник, с подрезанными на зиму и присыпанными кустами роз, казалось, смыло темной волной. Но госпожа Шарлотта-Маргарита неотрывно всматривалась в эту осеннюю пустоту, где не на что было смотреть.
– Мне рассказывали, будто ирландцы доселе владеют волшебством древних друидов, – вдруг промолвила она. – Сейчас я готова поверить этому. Эти арфисты… Поглядите! Вы видите их?
Я знала, что музыканты отказались даже от ужина, сославшись на усталость; с какой стати было им среди ночи покидать теплую постель, выходить в холод и сырость? Разве что и впрямь ради какого-то колдовства…
Жутковато мне стало, но я все-таки посмотрела в ту сторону, куда указывала принцесса.
По дорожке, обсаженной цветущими розами, не спеша шли двое – мужчина и женщина. Кавалер, намного выше дамы ростом, был без шляпы, густые каштановые волосы вились по широкому воротнику. Дама, держащая его под локоть, склонила на его плечо гладко причесанную голову. Походка женщины была грациозной, но чуть неуверенной, ее спутник ступал легко, как свойственно хорошим танцорам и фехтовальщикам. Они медленно уходили вглубь сада; мы могли их видеть, потому что светлый ореол окружал их, словно облачко летнего тепла, а розы, погребенные на зиму розы на их пути вспыхивали рубинами или жемчужной белизной – и гасли, как только они проходили. Лиц мы не видели; но это памятное, изысканно-простое платье Марии-Фелисии, этот воротник, давно вышедший из моды… это неразделимое единство молодых супругов…
– Боже мой, боже… – прошептала Шарлотта-Маргарита. – Вы понимаете, Изабель? Они приходили, чтобы послушать музыку!