Книга: Послание из тьмы
Назад: Брэм Стокер
Дальше: Элинор Тисайд

Крысиные похороны

Если уезжать из Парижа по Орлеанской дороге, пересечь Enceinte и повернуть направо, вы попадете в дикую и далеко не приятную для взора местность. Справа и слева, позади и впереди, в любую сторону от вас будут возвышаться горы мусора и отходов, скопившиеся за долгие годы. Париж живет не только дневной, но и ночной жизнью, и всякий приезжий, поздней ночью возвращаясь в гостиницу на улице Риволи или Сент-Оноре либо выходя из нее рано утром, может, приближаясь к Монружу, догадаться – если не сделал этого еще раньше – о назначении тех массивных фургонов, напоминающих огромные котлы на колесах, что медленно ползут по улицам повсюду, где бы он ни проходил.
Каждый город обладает своими специфическими особенностями, вызванными его естественными надобностями: одним из наиболее примечательных атрибутов Парижа является племя тряпичников. Ранним утром – а парижская жизнь начинается именно в эти часы – почти на любой улице, напротив каждого двора или переулка, а также между домами, точно так же как в некоторых американских городах и даже отчасти в Нью-Йорке, можно увидеть большие деревянные ящики, куда прислуга или постояльцы выбрасывают накопившийся за день мусор. Вокруг них копошатся, переходя с одного пастбища на другое, изможденного вида оборванцы, мужчины и женщины, весь рабочий инвентарь которых составляют холщовые мешки или корзины, переброшенные через плечо, а также миниатюрные грабельки, которыми они разрывают для подробного осмотра содержимое мусорных ящиков. Все, представляющее ценность, они подцепляют этими грабельками и складывают в корзины, манипулируя своими инструментами с такой же легкостью, с какой китайцы управляются с палочками для еды.
Париж – весьма централизованный город, а централизация и систематизация – близкородственные понятия. В прежние времена, когда централизация только зарождалась, ее предвестницей была систематизация. Все одинаковые или схожие по назначению предметы собирались в одно целое, в некоем центральном пункте. Представьте себе бесчисленные tentaculae, что расходятся лучами во все стороны из центра, где возвышается огромная голова с мыслящим мозгом, зоркими глазами, смотрящими во все стороны, и чуткими ушами, улавливающими любой звук. И ненасытной пастью, проглатывающей все, что в нее попадает.
Другие города походят на различных птиц, зверей или рыб, с естественным аппетитом и нормальным пищеварением. И только Париж предстает нам в образе гигантского спрута. Продукт централизации ad absurdum, ни в чем ином не проявляющий столь причудливого и явного сходства с осьминогом, как в работе своей пищеварительной системы.
Те здравомыслящие туристы, что добровольно отдают себя в цепкие объятия мистера Кука либо же мистера Гейза и «покоряют Париж» за три дня, часто оказываются озадачены, узнав, что обед, который стоил бы в Лондоне порядка шести шиллингов, в кафе на Пале-Ройяль обойдется в три франка. Не было бы никакой нужды удивляться, если бы они помнили и всесторонне изучили такую особенность Парижа, как систематизация, каковой обязаны своим появлением и парижские chiffonier.
Париж пятидесятых годов мало чем напоминает сегодняшний, а тот, кто видел Париж Наполеона и барона Османа, едва ли сможет осмыслить положение вещей, в котором город находился сорок пять лет назад.
К числу немногого, что не претерпело значительных изменений, можно отнести и обширные пространства, где скапливаются отходы. Мусор остается мусором в любой части света и во все эпохи, семейное сходство всех мусорных куч поистине идеально. Поэтому путешественник, посетивший окрестности Монружа, способен без большого труда мысленно перенестись в 1850 год.
В тот год я остановился в Париже на длительный срок. Я был безумно влюблен в одну юную леди, и она отвечала мне взаимностью, но, уступая родительской воле, дала обещание не видеться и не вступать в переписку со мной на протяжении целых двенадцати месяцев. Мне также пришлось согласиться на это испытание в призрачной надежде добиться расположения ее родителей. По условиям соглашения я должен был покинуть страну и не писать моей возлюбленной до тех пор, пока не истечет год.
Как и следовало ожидать, время для меня тянулось мучительно медленно. Никто из моей семьи или же моего окружения ничего не мог мне поведать об Элис, и ни у одного из ее родственников, как ни горько это признавать, не хватило великодушия хотя бы при случае переслать утешительную весть о ее добром здравии. Шесть месяцев провел я в скитаниях по Европе, но, так и не найдя забвения в этих странствиях, решился направиться в Париж, обладающий, по крайней мере, удобным сообщением с Лондоном на тот случай, если я по благосклонности фортуны получу позволение вернуться раньше назначенного срока.
Мое положение как нельзя лучше подтверждало справедливость изречения «Надежда, долго не сбывающаяся, томит сердце», поскольку в придачу к страстному желанию поскорее увидеть дорогое мне лицо, меня терзала непреходящая тревога из-за того, что какой-нибудь злосчастный случай помешает мне встретиться с Элис в должное время, после всех испытаний, в которых я хранил верность ее надеждам и своим чувствам к ней. А потому любое задуманное мною рискованное предприятие таило в себе некое болезненное удовольствие, будучи чревато значительно более серьезными последствиями, чем при обычных обстоятельствах.
Как и многие другие путешественники, я истощил запас городских достопримечательностей к исходу первого месяца, а весь второй провел в поисках любых развлечений, какие только мог отыскать. Посетив несколько самых известных предместий, я начал открывать для себя terra incognita, дикую пустыню, невообразимо далекую от всего, что пишут в путеводителях, хотя и расположенную по соседству с этими привлекательными ландшафтами.
Таким образом, я приступил к ее систематическим исследованиям, каждый день заново поднимая путеводную нить в том месте, где обронил ее накануне.
Со временем странствия привели меня в окрестности Монружа, и я увидел перед собой Ultima Thule для любого, кто изучает общественное устройство, землю столь же малоисследованную, как истоки Белого Нила. Я вознамерился познакомиться с жизненными устоями шифонье – их привычками, обычаями и взглядами на окружающий мир.
Это была трудновыполнимая и не самая приятная работа, с мизерной надеждой на должное понимание и оценку. Однако мое упрямство возобладало над здравым смыслом, и я погрузился в новые исследования, призвав на помощь всю ту энергию, что позволяла мне достичь цели в любом важном и значительном начинании.
Однажды чудесным сентябрьским днем я углубился в святая святых Мусорного города. Несомненно, в этих местах обитало множество шифонье, о чем недвусмысленно свидетельствовало некое благоустройство и упорядоченность в расположении мусорных куч. Я лавировал между этими холмами, стоявшими вдоль дороги, словно часовые, с твердым намерением проложить путь к самым отдаленным их пределам.
Продолжая свою прогулку, я заметил вдалеке несколько согбенных фигур, снующих туда-сюда и с очевидным любопытством поглядывающих на чужака, что забрался в их владения. Эта местность казалась своего рода маленькой Швейцарией, так что, петляя между кучами, я был не в состоянии заранее наметить дальнейший путь.
Некоторое время спустя я набрел на некое подобие небольшого поселения или же коммуны шифонье. Ряд жалких лачуг, какие можно встретить разве что на самых отдаленных окраинах Алленских болот – примитивные постройки с плетеными стенами, обмазанными глиной и кровлей, сложенной из любого твердого мусора, подвернувшегося под руку. Неприветливый во всех отношениях пейзаж, и, по здравому рассуждению, даже нарисованный акварелью он едва ли стал бы выглядеть более живописно. Среди этих хижин выделялось одно из самых причудливых сооружений – язык не поворачивается назвать его постройкой, – какие мне когда-либо приходилось видеть. Исполинский древний гардероб, очевидно, попавший сюда из будуара Карла VII или же Генриха II и приспособленный под жилье. Двухстворчатые двери были распахнуты настежь, открывая взгляду его внутреннее устройство. Одна половина гардероба представляла собой общую гостиную размером приблизительно шесть футов на четыре, в которой собрались вокруг жаровни и дымили своими трубками шестеро престарелых солдат времен Первой республики в грязных, протертых до дыр мундирах. Очевидно, все они принадлежали к разряду mauvais sujet, мутные взгляды и обмякшие лица недвусмысленно намекали на объединявшую их всех любовь к абсенту, но в усталых, измученных глазах дремала дикая жестокость, которая, вероятно, становилась еще резче в недолгие моменты пробуждения от пьянства.
Вторая половина гардероба сохранилась в первозданном виде, за исключением того, что все шесть полок были отрезаны на половину длины и на них теперь располагались постели из тряпья и соломы. Это зрелище вовсе не пришлось мне по нраву, поскольку место было весьма уединенное, а здешние обитатели выглядели отъявленными злодеями.
Однако я не видел пока никаких причин для паники и продолжал идти своей дорогой, забираясь в эту Сахару все глубже и глубже. Путь мой выдался на редкость извилистым, и я, к стыду моему, выписав серию виражей, подобно тому, как катаются на коньках «голландским шагом», в какой-то степени потерял ориентировку и вынужден был свериться с компасом.
Пройдя еще немного, я обогнул осыпавшуюся кучу мусора и увидел сидевшего на ее вершине старого солдата в дырявом плаще.
«Эге, – сказал я самому себе, – вон он, истинный символ Первой республики».
Старик даже не оглянулся на меня, продолжая с флегматичным видом смотреть в землю. Я снова мысленно отметил: «Смотри, до чего может довести война. Этот человек давно утратил все свое любопытство».
Однако, сделав несколько шагов, я внезапно обернулся и понял, что любопытство его вовсе не умерло, – то выражение, с которым ветеран смотрел мне вслед, выглядело крайне подозрительным.
Между тем приближался вечер, и я начал задумываться о возвращении. Однако множество тропинок разбегались в разные стороны и вели к одинаковым с виду холмам, и выбрать из них одну правильную оказалось непростой задачей. Попав в затруднительное положение, я хотел было спросить дорогу, но не увидел вокруг ни единой живой души. Тогда я решил еще немного пройти вперед, пока не встречу кого-нибудь – только не одного из ветеранов.
Одолев две-три сотни ярдов, я вышел к одинокой лачуге, похожей на те, что встречались мне прежде, – с той лишь разницей, что эта оказалась необитаемой, с едва державшейся крышей и тремя сохранившимися стенами, но полностью открытой с четвертой стороны. По всем признакам это место предназначалось для сортировки отходов. Там сидела морщинистая и согнувшаяся под грузом лет старуха, и я решился подойти к ней, чтобы спросить дорогу.
Она поднялась при моем приближении, и, выслушав просьбу, тут же пустилась в объяснения, а мне пришло на ум, что здесь, в самом центре царства мусора, собрана воедино вся история парижских тряпичников – и я могу услышать о ней во всех подробностях из уст одной из старейших здешних обитательниц.
Я приступил к расспросам, и ответы старухи оказались в высшей степени занимательными – она была одной из тех самых ceteuces, что собирались каждый день возле гильотины, и играла важную роль в кругу этих женщин, символизирующих собой жесткость революции.
«Мсье, вероятно, устал», – сказала вдруг она и предложила мне шаткий табурет.
Я предпочел бы не садиться на него, по многим причинам, но бедная старуха была так любезна со мной, что я не посмел обидеть ее отказом, тем более что меня весьма заинтриговал ее рассказ о взятии Бастилии, так что я поддался на уговоры, лишь бы поскорее услышать продолжение.
Пока мы разговаривали, возле избушки появился старик – еще более древний, морщинистый и согбенный, чем моя собеседница.
«Это Пьер, – сообщила она. – Мсье может послушать и его историю, ведь Пьеру довелось побывать повсюду, от Бастилии до Ватерлоо».
По моей просьбе Пьер пристроился на другом табурете и погрузился в пучину воспоминаний о революции. Этот старик, одетый как огородное пугало, оказался таким же ветераном, как и те шестеро, которых я повстречал раньше.
Теперь я сидел посреди приземистой хижины со старухой по левую руку от себя и стариком по правую, однако оба они располагались ко мне лицом. Помещение было завалено причудливыми предметами старинной мебели и многими другими вещами, от которых я предпочел бы держаться в стороне. В углу лежала груда тряпья, которая казалась живой от копошившихся в ней паразитов, а также груда костей, от которой исходил аромат, способный потрясти кого угодно. Бросая время от времени взгляд на эти кучи, я каждый раз отмечал блеск глаз какой-нибудь из крыс, которые заполонили все вокруг. Обстановка в хижине была и без того отвратительна, но наиболее ужасное зрелище являл собой старый мясницкий топор с испачканной в крови железной рукояткой, прислоненный к правой стене. И все же эти подробности не вызывали у меня никакого беспокойства. Воспоминания двух стариков казались настолько восхитительными, что я слушал и слушал, пока не наступил вечер и длинные тени от мусорных куч не заполнили все пространство между ними.
Постепенно в душе моей начала зарождаться тревога. Не могу сказать почему, но я никак не мог успокоиться. Это было инстинктивное предупреждение об опасности. Психические способности часто стоят на страже человеческого разума, и, как только раздается сигнал тревоги, они начинают действовать, порой даже бессознательно.
Так вышло и со мной. Я задумался о том, где я нахожусь, и кто меня окружает, и как я должен действовать в случае нападения, а затем в голове у меня без видимых внешних причин вспыхнула четкая мысль: я попал в беду. Благоразумие подсказывало: «Веди себя спокойно, не подавай виду» – и я вел себя спокойно, не подавая виду, что чувствую на себе недобрые, хитрые взгляды. «Их по крайней мере двое, если не больше». Боже мой, какая это была жуткая мысль! Возможно, хижину с трех сторон окружают злоумышленники! Возможно, я очутился в логове банды головорезов, каких могла произвести на свет только случившаяся полвека назад революция.
Вслед за ощущением опасности ожила и моя наблюдательность, я сделался даже более бдительным и осторожным, чем обычно. Взгляд старухи то и дело возвращался к моей руке, и после быстрого осмотра мне стала ясна причина такого интереса – мои украшения. На левом мизинце я носил большой перстень с печатью, а на правом – кольцо с крупным бриллиантом.
Что ж, если уж мне и в самом деле угрожала опасность, первым делом следовало отвести от себя подозрения. Поэтому я перевел разговор на ремесло тряпичника… затем заговорил о канализационных трубах, о различных вещах, которые порой там находят, и наконец постепенно добрался до драгоценностей. Затем, ухватившись за благоприятную возможность, я спросил у старухи, что она об этом знает. Она ответила, что знает, но не слишком много. Я вытянул правый мизинец, показал кольцо и поинтересовался ее мнением об украшении. Она пожаловалась, что глаза в последнее время начали подводить ее, и склонилась к моей руке.
«Прошу прошения, так вам, верно, будет удобнее», – с беззаботным видом заявил я, стащил кольцо с пальца и передал ей. Алчный огонь озарил иссохшее лицо старухи, как только она коснулась камня. Она украдкой бросила на меня взгляд, быстрый, словно вспышка молнии. Затем снова сгорбилась над кольцом, почти спрятав лицо и будто бы внимательно разглядывая бриллиант. Старик посмотрел вдаль, а затем извлек из кармана завернутую в бумагу пачку табака и трубку, которую тут же принялся набивать. Я воспользовался недолгой передышкой, когда оба они отвлеклись от наблюдения за моим лицом, и поспешно оглядел хижину, уже погруженную в сумерки. Вокруг по-прежнему были разбросаны дурно пахнущие груды разнообразного хлама, ужасный окровавленный топор все так же стоял у стены в правом углу, и повсюду сквозь полумрак зловеще сверкали крысиные глаза. Точно такой блеск я разглядел в щели между досками над самой землей. Нет, постойте! Эти глаза были крупнее, сверкали ярче и с большей злобой.
Сердце мое замерло, в голове все смешалось, и я ощутил нечто похожее на опьянение, едва находя в себе силы удерживать тело в вертикальном положении. Затем, мгновение спустя, я уже был спокоен, хладнокровен, полон сил и готов к любым неожиданностям, полностью возвратив контроль над своими чувствами.
Теперь я в полной мере ощущал грозившую мне опасность. Отчаянный народ окружал хижину со всех сторон и внимательно наблюдал за мной! Трудно было даже предположить, сколько их прячется сейчас на земле под этими стенами. Я понимал, что я сильнее каждого из них, и они тоже это понимали. Кроме того, они понимали, что я, как истинный англичанин, не сдамся без боя, и потому ждали удобного момента для нападения. Я почувствовал, что за несколько последних секунд получил значительное преимущество, поскольку знал теперь об опасности и правильно оценивал ситуацию. Пришло время испытать мое терпение – боевое испытание начнется несколько позже.
Старуха подняла голову и с удовлетворенным видом произнесла:
«Очень хорошее кольцо, в самом деле прекрасное! Ах, боже мой! Когда-то и у меня были такие кольца – много колец, и браслеты, и серьги! О, в те славные времена весь город плясал под мою музыку! А теперь они забыли меня! Забыли? Да они даже не слышали обо мне! Возможно, их деды еще помнят меня, по крайней мере некоторые из них!»
Старуха рассмеялась резким, каркающим смехом. А затем, вынужден это признать, поразила меня, вернув кольцо с некоторым старомодным изяществом, в котором чувствовался оттенок сострадания и грусти.
Старик посмотрел на нее с неожиданной злостью, приподнялся с табурета и хриплым голосом обратился ко мне:
«Дайте взглянуть!»
Я уже собирался протянуть ему кольцо, однако старуха остановила меня:
«Нет! Не отдавайте его Пьеру! Пьер большой чудак. Он вечно все теряет, а это кольцо такое красивое!»
«Стерва!» – воскликнул взбешенный старик.
Старуха внезапно снова заговорила, возможно, чуть громче, чем это было необходимо:
«Подождите! Я хочу рассказать вам об одном кольце».
Что-то в ее интонации неприятно кольнуло мой слух. Возможно, все дело было в моем обострившемся восприятии или предельном нервном возбуждении, но мне вдруг показалось, будто обращается она вовсе не ко мне. Оглянувшись украдкой, я различил крысиные глазки за грудой костей, но не обнаружил тех глаз, что прятались за задней стеной. Однако уже через мгновение они появились вновь. Сказав свое «Подождите!», старуха предоставила мне отсрочку, а ее сообщники вернулись на прежние позиции.
«Однажды я потеряла кольцо – прекрасное кольцо с бриллиантом, раньше принадлежавшее самой королеве. Его подарил мне один откупщик, позднее перерезавший себе горло, потому что я прогнала его прочь. Я думала, что кольцо украли, и подозревала в этом кого-то из своих людей, но так и не нашла никаких следов. Полиция же решила, что оно упало в канализацию. Мы спустились туда – я была в лучшем своем платье, потому что не могла никому доверить судьбу моего чудесного кольца! С тех пор я узнала много нового о канализационных трубах, а также о крысах, но я никогда не забуду ужас, который тогда испытала, – стена сверкающих глаз начиналась сразу за границей света зажженных факелов. Итак, мы очутились прямо под моим домом, обыскали все сливные отверстия и там, в грязи, нашли мое кольцо, а затем вернулись назад. Но перед этим обнаружили кое-что еще! Когда мы уже подходили к двери, толпа канализационных крыс – в человечьем обличии на сей раз – окружила нас. Они рассказали полицейским, что один из них не вернулся назад из этой трубы. Он отправился туда незадолго до нас и, если даже заблудился, все равно не мог уйти далеко. Они попросили нас помочь в поисках своего товарища. Меня пытались не пустить вместе со всеми, но я настояла на своем. Это было новое волнующее приключение, и разве я только что не возвратила себе кольцо? Мы прошли не так уж много, прежде чем наткнулись на то, что искали. Там скопилось немного воды, и дно трубы было засыпано битым кирпичом и прочим мусором. Этот человек сражался до конца, даже после того, как погас его факел. Но их было слишком много! Они быстро с ним справились! Кости были еще теплыми, но уже без единого кусочка мяса. Они сожрали даже своих сородичей, и крысиные кости лежали вперемешку с человеческими. Они восприняли все спокойнее тех других – которые прозывались людьми, но принялись потешаться над своим мертвым товарищем, хотя и собирались помочь ему, пока он был жив. Что за вздор! Какая разница – живой он или мертвый?»
«И вам не было страшно?» – удивился я.
«Страшно? – рассмеялась она. – Мне страшно? Спросите у Пьера! Правда, я была тогда моложе, чем сейчас, и, когда мы шли по этой трубе, окруженные стеной голодных глаз, двигающейся вслед за светом факелов, я чувствовала себя неуютно. Но я шла впереди мужчин! Такая уж у меня привычка. Я никогда не позволяла мужчинам быть впереди меня. Все, что мне нужно, – это оружие и возможность! И они съели его целиком – не оставив никаких следов, кроме обглоданных костей; и никто не узнал об этом, не услышал ни единого слова!»
Она снова зашлась в приступе отвратительного смеха, вытерпеть который было выше моих сил. Однажды наша великая поэтесса так описала свою поющую героиню:
О, послушай ее пенье,
Ближе к Богу быть не может.

Те же слова подходили и к смеху этой старой карги, с единственной разницей, что не может быть ближе не к Богу, а к дьяволу резкий, злобный, самодовольный, жестокий смех, а в придачу – хитрая ухмылка на ужасном лице, напоминающем маску из древней трагедии, и блеск желтых зубов на бесформенных деснах. Этот смех и эта ухмылка яснее всяких громогласных слов объяснили мне, что моя смерть уже предрешена, и убийцы дожидаются только подходящего момента, чтобы покончить со мной. Я прочитал между фраз ее жуткой истории отданный сообщникам приказ:
«Подождите, – словно бы говорила она. – Ваша очередь еще не пришла. Я должна нанести первый удар. Найдите мне оружие, и я не упущу своей возможности. Он не должен уйти! Не дайте ему закричать, и никто никогда не узнает об этом. А крысы доведут дело до конца».
Становилось все темнее, приближалась ночь. Я незаметно осмотрел хижину – все было по-прежнему. Окровавленный топор в углу, кучи мусора и глаза, выглядывающие из-за груды костей, а также сквозь щели у самого пола.
Пьер с показной сосредоточенностью снова набил трубку, затем разжег ее и задымил.
«Надо же, темно-то как! – воскликнула старуха. – Пьер, будь хорошим мальчиком, засвети лампу!»
Пьер поднялся, чиркнул спичкой и поднес ее к фитилю висевшей на стене лампы с отражателем, отбрасывающим свет во все стороны.
Очевидно, ею пользовались, когда разбирали мусор по ночам.
«Не эту, глупенький, не эту! Фонарь!» – поправила его старуха.
Пьер тут же задул лампу.
«Хорошо, матушка, хорошо, сейчас я его найду».
Он поспешил в левый угол хижины, а старуха повторила из темноты:
«Фонарь, фонарь. О, это самый удобный светильник для таких бедолаг, как мы. Фонарь – верный друг революции. И друг шифонье. Он продолжает служить даже там, где все остальное бесполезно».
Едва она произнесла эти слова, как вся постройка заскрипела и по крыше словно бы что-то протащили.
Я снова прочитал между строк и расшифровал ее рассказ о фонаре:
«Пусть один из вас заберется на крышу с удавкой и задушит его, если у нас ничего не получится и он выскочит наружу».
Я заглянул в щель и заметил темные очертания петли на фоне грязновато-бурого неба. Вот теперь я точно оказался в западне!
Пьеру не понадобилось много времени, чтобы отыскать фонарь. Я же не отводил глаз от темного силуэта старухи. И когда Пьер чиркнул спичкой, я успел заметить, что она подняла с земли невесть как оказавшийся там длинный острый нож или кинжал и тут же спрятала его в складках своего одеяния. Скорее всего, это был хорошо заточенный разделочный нож с острым концом.
Фонарь загорелся.
«Неси его сюда, Пьер, – велела старуха. – Поставь возле входа, чтобы мы могли полюбоваться на него. Посмотрите, как он прекрасен! Он отгоняет от нас тьму – как раз то, что нужно»!
То, что нужно для ее замысла! Фонарь светил прямо мне в лицо, оставляя в полутьме и ее, и Пьера, сидевших по разные стороны от меня.
Время нападения приближалось, но теперь мне было ясно, что сигнал должна подать старуха, и я внимательно наблюдал за ней.
Я был совершенно безоружен, но заранее решил, что делать. Первым же движением необходимо схватить стоявший в углу топор, а затем пробиваться к выходу. Или, по крайней мере, сопротивляться до конца. Я оглянулся, чтобы определить местоположение топора, поскольку не имел права на ошибку, дальше время будет стоить очень дорого, если оно вообще у меня будет.
Боже милостивый, топор исчез! Весь ужас положения мгновенно обрушился на меня, но мучительнее всего было думать о том, какие страдания все это принесет Элис. Либо она решит, что я обманул ее, – а любой любящий или когда-то любивший человек может представить невыносимую горечь подобных мыслей, – либо будет все так же ждать меня, даже после того как я покину этот мир, и тогда отчаяние вкупе с несбывшимися надеждами отравят всю ее дальнейшую жизнь. Сама беспредельность ожидающей ее боли придала мне сил и помогла выдержать испытывающие взгляды злоумышленников.
Думаю, я ничем не выдал себя. Старуха смотрела на меня, как кошка на мышь, ее правая рука, спрятанная в складках платья, сжимала, как я теперь знал, тот жуткий длинный нож. Стоит ей только увидеть растерянность или досаду на моем лице, она сразу поймет, что настало время действовать, и набросится на меня, как тигрица, уверенная в том, что застанет жертву врасплох.
Я посмотрел в ночную темноту и обнаружил еще одну причину для беспокойства. Вокруг хижины, на незначительном расстоянии от нее, виднелись темные силуэты; пока что снаружи было тихо, но я прекрасно понимал, что противники готовы к нападению.
Я снова оглядел внутреннее убранство хижины. В минуты сильного возбуждения или опасности, которая также приводит в возбуждение, мозг человека начинает работать удивительно быстро, соответственно возрастают и способности, зависящие от работы мозга. И вот мне представилась возможность убедиться в этом. Я сразу понял, что топор вытащили через отверстие, пробитое в гнилых половых досках. Какой же дряхлой должна быть древесина, чтобы проделать это без малейшего намека на шум!
Хижина превратилась в настоящую западню, она была окружена со всех сторон. А на крыше лежал душитель, готовый набросить удавку мне на шею, если я сумею ускользнуть от кинжала старой ведьмы. Спереди путь к спасению преграждало неизвестное количество сторожей. Сзади меня тоже поджидало множество отчаянных головорезов – я все еще видел в щелях между досками блеск их глаз, они лежали на земле и ждали сигнала. Нужно было решаться – или сейчас, или никогда!
С беззаботным, насколько возможно, видом я чуть повернулся на табурете, чтобы дать опору правой ноге. Затем вскочил, нагнул голову, прикрывая ее руками, и, ведомый боевым инстинктом рыцарей древности, с именем дамы моего сердца на устах с разбега навалился на заднюю стену хижины.
Как бы внимательно ни наблюдали за мной Пьер и старуха, внезапность моего маневра ошеломила их. Пробивая своим телом гнилую древесину, я успел разглядеть, как старуха тигриным прыжком вскочила с табурета, и услышал ее тяжелое, яростное дыхание. Моя нога наткнулась на что-то мягкое и шевелящееся, я отскочил в сторону и только тогда понял, что наступил на одного из спрятавшихся позади хижины злодеев. Не считая обломанных ногтей и оцарапанных рук, я остался невредим и бросился вверх по склону холма, слыша за спиной глухой треск рушащейся хижины.
Этот подъем обернулся сущим кошмаром. Холм был невысокий, но с чрезвычайно крутым склоном, и на каждом шагу из-под ног у меня поднимались тучи золы и пыли. Я задыхался от пыли и зловония, но понимал, что только быстрота может спасти мне жизнь, и упорно продолжал карабкаться вверх. Секунды казались часами, но выигранные за счет внезапности мгновения, в сочетании с молодостью и силой, обеспечили мне изрядное преимущество, и, хотя несколько темных силуэтов преследовали меня в гробовом молчании, пугающем сильнее любых криков, я сумел беспрепятственно достичь вершины. Много позже, при подъеме на конус Везувия по мрачным ступеням, затянутым едким дымом, воспоминания об этой ужасной ночи в окрестностях Монтружа набросились на меня с такой силой и отчетливостью, что я едва не лишился сознания.
Холм оказался одним из самых высоких в этом краю пыли и мусора, и когда я, задыхаясь, с бьющимся подобно кузнечному молоту сердцем, поднялся на его вершину, то различил вдали слева от себя багровое сияние в небесах, а еще ближе – отблески огней. Благодарение Господу, теперь я знал, где нахожусь и в какой стороне пролегает дорога к Парижу!
Задержавшись еще на две-три секунды, я оглянулся назад. Мои преследователи далеко отстали, но упорно продолжали погоню в гробовом молчании. От хижины остались одни развалины, среди которых метались чьи-то темные силуэты. Они были четко видны в пламени разгоравшегося пожара: огонь от упавшего фонаря перекинулся на солому и груды тряпья. Но вокруг по-прежнему стояла мертвая тишина. Ни единого звука! Как бы то ни было, несчастные старики мужественно встретили смерть.
Однако я мог позволить себе лишь беглый взгляд на эту картину, потому что заметил несколько темных фигур, огибающих холм, чтобы перехватить меня на спуске. Моя жизнь опять висела на волоске. Они пытались направить меня к дороге на Париж, но я, подчиняясь мгновенному порыву, бросился в правую от себя сторону. В самое время: не успел я сделать и десяти шагов, как бдительные стражи заметили мой маневр, и один из них едва не сразил меня, метнув тот самый жуткий мясницкий топор. Вряд ли во всей округе отыскалось бы второе такое оружие.
Началась безумная погоня. Я без особого труда оторвался от этих стариков, и даже после того, как к охоте присоединились несколько более молодых мужчин и женщин, все равно сохранял изрядную дистанцию между нами. Однако я не знал дороги и не мог ориентироваться на сияние в небе, поскольку бежал в обратную сторону. Мне приходилось слышать, что преследуемый человек бессознательно забирает на бегу влево, теперь я и сам в этом убедился, а кроме того понял, что мои преследователи, будучи в большей степени животными, чем людьми, тоже звериным инстинктом это почувствовали, когда, остановившись отдышаться после стремительного рывка, с удивлением заметил несколько темных силуэтов за соседним холмом, справа от себя.
Я опять угодил в паучью сеть! Однако вслед за осознанием новой опасности пришло и решение, и я снова бросился вправо. Пробежав две-три сотни ярдов в этом направлении, я повернул налево и, по крайней мере, вырвался из окружения.
Но не избавился от самой погони: толпа преследователей по-прежнему бежала за мной следом, настойчиво, неумолимо, все в том же грозном молчании. В сгущающейся темноте окрестные холмы казались уже не такими высокими, как прежде, но в то же время более массивными. Я уже далеко оторвался от преследователей, поэтому отважился подняться по склону ближайшего холма.
О несказанная радость, я почти достиг границ этого адского нагромождения мусорных куч! Впереди в ночном небе сияли огни Парижа, а за ними виднелись высоты Монмартра – редкие сверкающие звездочки на фоне тусклых огней.
Мгновенно ощутив прилив сил, я промчался мимо последних, уже не так потрясающих своими размерами холмов и очутился на открытом пространстве. Однако картина отнюдь не выглядела привлекательной. Вокруг меня простиралась темная унылая равнина, очевидно, одна из тех сырых, болотистых пустошей, что окружают любой крупный город. Заброшенная и необитаемая местность, дающая последнее пристанище всему самому пагубному для человеческого здоровья, с настолько истощенной землей, что даже самые отчаявшиеся скваттеры не проявляют никакого желания завладеть ею. Глаза мои уже привыкли к темноте, и теперь, оказавшись за пределами этих отвратительных мусорных куч, я мог разглядеть намного больше, чем был способен еще недавно. В первую очередь, конечно, отражающиеся в небе огни Парижа, хотя сам город отстоял от этого места на несколько миль. Как бы там ни было, я увидел достаточно, чтобы выбрать верное направление, пусть даже лишь на короткое время.
Прямо передо мной лежало совершенно плоское, лишенное растительности пространство с мерцающими в темноте заводями. В отдалении по правую руку возвышалась мрачная громадина, окруженная цепочкой огней, по всей вероятности, это был форт Монруж, а слева в полутьме, подсвеченной лишь редкими искрами загородных коттеджей, горели огни предместья Бисетр. После недолгого раздумья я решил направиться в правую сторону и добраться до Монтружа. Там, по крайней мере, я окажусь в относительной безопасности и смогу через какое-то время выйти к знакомому перекрестку. И где-то неподалеку должна проходить стратегическая дорога, соединяющая оборонительные форты города.
Затем я оглянулся назад. На фоне сияющего городскими огнями неба четко вырисовывались темные силуэты, движущиеся между холмами, а чуть в стороне еще одна группа преследователей разворачивалась в цепь между тем местом, где я стоял, и намеченной мною целью. Очевидно, они намеревались перекрыть мне дорогу в эту сторону, так что выбор мой теперь значительно сузился: либо идти прямо, либо повернуть влево. Пригнувшись к земле, чтобы лучше была видна линия горизонта, я тщательно осмотрел местность слева от себя и не обнаружил никаких признаков присутствия моих врагов. Это означало, что они не охраняли это направление или не считали нужным его охранять, поскольку там меня подстерегала и без того очевидная опасность. Мне оставалось лишь смириться с необходимостью двигаться прямо.
Эта перспектива вовсе не казалась заманчивой, а когда я тронулся в путь, то действительность оказалась еще хуже. Грунт становился илистым и вязким, и мое продвижение вперед превратилось в сущее мучение. Я словно бы погружался в землю, а местность вокруг казалась расположенной выше той точки, в которой находился я сам, хотя мгновение назад дорога выглядела совершенно ровной. Странно, но даже в темноте эти «ночные птицы» шли по моим следам с той же легкостью, как если бы все происходило ясным днем. Как же я проклинал себя за то, что надел светлый твидовый дорожный костюм! Вокруг стояла полная тишина, я не мог видеть своих врагов, хотя чувствовал, что они за мной наблюдают; беспокойство мое нарастало, пока наконец я не начал звать на помощь, надеясь, что меня услышит кто-то еще, кроме членов этой ужасной банды.
Никакого отклика я не дождался, даже эхо не ответило на мои старания. Я оставался настороже и не отрывал взгляда от дороги. На одном из приподнятых участков земли мне удалось разглядеть движущуюся темную тень, затем еще одну, и еще… Они обходили меня слева и, вероятно, собирались перерезать дорогу.
Я решил, что смогу опять проявить свои способности бегуна и ускользнуть от противников, и во весь дух рванулся вперед.
Бултых!
Нога проскользнула по грязи, и я упал головой вперед в затхлую воду. Руки почти по локоть погрузились в отвратительный вонючий ил, в приоткрытый от неожиданности рот хлынула грязная вода, так что я едва не захлебнулся. Никогда не забуду это мгновение, когда я из последних сил старался не потерять сознание, стоя в грязной, зловонной воде, от которой поднимался белесый призрачный туман. Но хуже всего было то, что я с пронзительным отчаянием загнанного животного, оглядывающегося на догоняющую его свору, увидел перед собой темные силуэты своих преследователей, которые стремительно приближались, окружая меня.
Удивительно, как работает наш мозг в необычных обстоятельствах, когда вся мыслительная энергия сосредотачивается на каком-либо ужасе или неотложном вопросе. Я находился в страшной опасности, жизнь моя зависела от быстроты действий и от правильного выбора каждого шага, но я не мог думать ни о чем ином, кроме непонятного упорства этих стариков. Их неумолимая решимость, их мрачная и молчаливая настойчивость внушали не только страх, но и определенное уважение. Какой же невероятной мощью они обладали в молодости! Теперь я мог живо представить себе тот порыв, с которым они устремись на Аркольский мост, и ту презрительную усмешку, с которой Старая гвардия ответила неприятелю при Ватерлоо. В этой подсознательной работе мозга есть своя особая прелесть, даже в такие мгновения, но, к счастью, она ни в коей мере не помешала мне, когда наступило время действовать.
В одно мгновение я осознал, что, поскольку мне не удалось достичь цели, мои враги уже одержали победу. Они сумели окружить меня с трех сторон, и теперь вынуждали повернуть влево, где беглеца поджидала такая очевидная опасность, что они даже не выставили заслон в этом направлении. Смирившись с неизбежностью – это был тот случай, когда у меня не оставалось выбора, – я побежал. Мне пришлось держаться в низине, в то время как мои преследователи оставались на более возвышенных участках. Однако, хотя скользкий и разрытый грунт затруднял движение, молодость и сила помогли мне удержаться на ногах, и, срезав угол, я не только не позволил им догнать себя, но и начал отрываться от погони. Удача прибавила мне мужества и сил, к тому же привычка к физическим упражнениям начала сказываться, и у меня открылось второе дыхание. Грунт впереди постепенно начал приподниматься. Я промчался вверх по склону и увидел перед собой обширную пустошь, покрытую липким илом, с невысокой дамбой или насыпью, темнеющей вдали. Если мне удастся благополучно добраться до этой дамбы, то там, почувствовав твердую землю под ногами и отыскав какую-нибудь тропинку, я без особого труда справлюсь со всеми неприятностями. Оглядевшись по сторонам и не заметив никого из преследователей ни справа, ни слева, я двинулся в путь, не позволяя глазам ни на секунду расслабиться, пока ноги несли меня через болото. Это был непростой переход, но скорее просто тяжелый, нежели опасный; несколько минут спустя я наконец добрался до дамбы. Внутренне торжествуя, я бросился вверх по склону, но там меня ожидало новое потрясение. По обеим сторонам от себя я увидел прильнувшие к земле силуэты. Они вскочили и набросились на меня справа и слева одновременно. И каждый из них держал в руке веревку.
Они почти окружили меня. Я не мог проскочить ни в одну, ни в другую сторону, и конец мой был уже близок.
Оставалась единственная возможность, за которую я и ухватился. Промчавшись поперек дамбы, я вырвался из капкана и бросился в протоку.
В любых других обстоятельствах я посчитал бы эту воду грязной и зловонной, но сейчас обрадовался ей, как измученный жаждой путник радуется кристально-чистому источнику. Это был мой прямой путь к спасению.
Преследователи устремились за мной. Догадайся хоть один из них пустить в ход аркан, все было бы кончено, они связали бы меня, не дав совершить ни единого гребка; однако мое решение так ошеломило их, что все они на время забыли о веревках, а когда наконец принялись забрасывать арканы в воду, плеск раздавался уже далеко за моей спиной. Мне понадобилось несколько минут усердной работы руками, чтобы переплыть протоку. Освеженный купанием и воодушевленный удачным побегом, я вскарабкался на другую дамбу, пребывая в бодром состоянии духа.
На вершине я оглянулся. Мои преследователи рассыпались вдоль берега по ту сторону протоки. Очевидно, погоня еще не закончилась, и мне снова предстояло выбрать, в каком направлении бежать. Позади дамбы, на которой я стоял, раскинулось обширное болото, очень похожее на то, что мне недавно довелось преодолеть. Я решил держаться подальше от подобных мест и задумался, куда же отправиться теперь – вверх или вниз по течению. В этом момент мне показалось, что я услышал какой-то шум, похожий на приглушенный плеск весел. Я прислушался снова, а затем крикнул в темноту.
Никто не ответил, и шум больше не повторялся. Вероятно, мои противники где-то раздобыли лодку. Они находились выше по течению, так что я выбрал противоположное направление. Пробегая мимо того места, где я прыгнул в протоку, я снова услышал плеск, осторожный и тихий, какой могла бы издать нырнувшая в воду крыса, только значительно большего размера. Оглянувшись, я заметил на воде мелкую рябь и поднявшиеся над поверхностью головы трех или четырех моих преследователей. Еще несколько врагов только подплывали к берегу.
И снова у меня за спиной, выше по течению, тишину разорвал скрип весел в уключинах – преследователи никак не желали оставить меня в покое. Я бросился бежать со всех ног. Минуту-другую спустя я решился оглянуться, и в свете пробившейся сквозь рваные облака луны увидел вылезающие из воды темные силуэты. Ветер усилился, и на берег одна за другой начали накатываться волны. Я не спускал глаз с дороги, опасаясь споткнуться и упасть, поскольку понимал, что это равносильно смерти. Прошло несколько минут, и я снова оглянулся. На дамбе показались лишь несколько темных фигур, но еще множество подобных приближались ко мне через болотистую пустошь. Оставалось только догадываться, какую новую опасность это предвещало. Мне показалось, что я на бегу отклонился от прямой линии, все больше забирая вправо. Я оглянулся и обнаружил, что река сделалась гораздо шире, а высота дамбы, на которой я сейчас находился, быстро уменьшается, и дальше, за болотом, видна еще одна протока, вдоль ближнего берега которой также движутся темные силуэты. Я очутился на своеобразном острове.
Теперь положение стало поистине ужасным – враги окружали меня со всех сторон. Весла за спиной заскрипели громче, словно мои преследователи поняли, что конец уже близок. Вокруг простиралась пустынная местность – нигде, куда только мог дотянуться взгляд, не было заметно ни огней, ни крыш. Справа вдали возвышался темный контур массивного сооружения, опознать который мне так и не удалось. Я остановился и задумался, что делать дальше, но ненадолго, чтобы не позволить преследователям догнать себя. И вдруг меня осенило. Я скатился по склону и вошел в воду. Несколькими энергичными гребками я выбрался на стремнину, и течение понесло меня мимо заводи, откуда я, вероятно, и приплыл на этот остров. Я подождал, пока луна спрячется за облаками, погрузив все вокруг в темноту. Затем снял шляпу, аккуратно положил на воду и пустил дрейфовать по течению, а сам нырнул вправо и поплыл под водой, изо всех сил работая руками. Думаю, прошло не меньше полминуты, прежде чем я поднял голову над водой, так тихо, как только смог, и оглянулся. Моя светло-коричневая шляпа бодро уплывала прочь. К ней с яростным плеском весел подобралась утлая, неустойчивая лодка. Луна все еще оставалась наполовину затянутой облаками, однако ее света хватило, чтобы разглядеть, как один из сидевших в лодке наклонился вперед и занес для удара, вероятно, тот самый ужасный мясницкий топор, которого я уже однажды чудом избежал. Пока я наблюдал за лодкой, она подплыла ближе, еще ближе, наконец человек с топором нанес безжалостный удар. Шляпа скрылась под водой. Бьющий пошатнулся и едва не упал за борт. Напарник втащил его обратно в лодку, но уже без топора, а я что было сил устремился к дальнему берегу, слыша за спиной глухое «Sacre!», ясно показывающее, как рассвирепели одураченные преследователи.
Это был первый звук, слетевший с человеческих уст за все время кошмарной ночной погони, и, несмотря на угрожающую мне опасность, он принес облегчение, разрушив ту пугающую тишину, что окружала меня. Я словно бы получил неоспоримое доказательство того, что мне противостоят люди, а не призраки, и в борьбе с людьми я, по крайней мере, мог рассчитывать на какие-то шансы – даже при том, что их было много против меня одного.
Теперь, когда чары тишины развеялись, звуки посыпались со всех сторон. Торопливый сердитый шепот вопросов и ответов перелетал с лодки на берег и от берега к лодке. Я снова оглянулся – допустив тем самым непростительную оплошность, поскольку кто-то из преследователей различил мое лицо, белеющее на темном фоне воды, и закричал. Стоявшие на берегу начали показывать на меня, двое в лодке на мгновение замешкались, а затем бросились в погоню. До берега оставалось совсем немного, всего несколько гребков, но я чувствовал, как лодка подплывает все ближе и ближе, и каждую секунду ожидал удара по голове веслом или каким-либо другим оружием. Не будь я свидетелем того, как ужасный топор упал в воду, я не смел бы даже надеяться, что доплыву до берега. До меня доносились тяжелое дыхание того, кто сидел на веслах, и глухие проклятия его товарища. Запредельным усилием человека, борющегося за свою жизнь, я преодолел последние ярды и выбрался на берег. У меня не нашлось ни единой секунды для отдыха, в двух шагах от меня уже причалила лодка. Темные силуэты выскочили из нее и помчались за мной. Я взобрался на гребень дамбы и побежал вдоль него. Лодка оттолкнулась от берега и поплыла по течению. Я тут же почувствовал опасность, резко развернулся и бросился в обратную сторону, пересек заболоченный участок, выбрался на ровное открытое пространство и еще прибавил ходу.
Неутомимые преследователи не отставали от меня ни на шаг. Я заметил вдали тот же темный контур, что видел раньше, но теперь он приблизился и казался еще более высоким. Сердце радостно забилось при мысли, что это может быть форт Бисетр, и я, словно обретя новые силы, помчался дальше. Мне доводилось слышать, что все защитные укрепления Парижа соединены стратегической дорогой, проложенной ниже поверхности земли, чтобы скрыть перемещения войск от неприятеля. Если я доберусь до этой дороги, то буду в безопасности, однако темнота мешала разглядеть хоть какие-то признаки ее близости, и мне не оставалось ничего другого, кроме как бежать вслепую, надеясь, что счастливый случай выведет меня прямо к ней.
Вскоре я очутился на краю глубокой траншеи, по дну которой пролегала дорога, с обеих сторон защищенная высокой, крепкой оградой и канавами, заполненными водой.
Я устремился к ней, задыхаясь и едва не теряя сознания от усталости, земля под ногами становилась все более неровной, в конце концов я запнулся о кочку и упал, но тут же поднялся и побежал снова в слепом отчаянии загнанного зверя. И снова мысли об Элис придали мне сил. У меня нет права на поражение, которое превратит ее жизнь в сплошную муку, я должен бороться до конца. Неимоверным усилием я дотянулся до края ограды, вскарабкался наверх, словно дикая кошка, и перевалился через нее, в последнее мгновение почувствовав, как чья-то рука коснулась подошвы моего ботинка. Теперь я очутился на некоем подобии тротуара и далеко впереди увидел тусклый свет. Еле живой от изнеможения, я бросился к нему, спотыкаясь, падая и снова поднимаясь, с ног до головы покрытый грязью, смешанной с кровью.
«Halt la!»
Эти слова прозвучали гласом небес. Луч фонаря осветил меня, и я не удержался от радостного вскрика.
«Qui va la?»
Прогремел выстрел, перед моим лицом блеснул сталью ружейный ствол. Я инстинктивно остановился, хотя погоня была близко.
Послышались еще два или три хриплых выкрика, а затем сквозь ворота ограды хлынула волна, окрашенная в красный и синий цвета, – это караульные примчались на звук выстрела. Повсюду вспыхивали огни, блестела и звенела сталь, раздавались громкие, резкие команды. Я едва не упал от изнеможения, но солдат поддержал меня. С тревогой ожидая появления преследователей, я оглянулся и успел заметить, как их темные силуэты растворяются в ночи. И только потом потерял сознание.
Очнулся я уже в караульном помещении. Солдаты угостили меня бренди, и спустя недолгое время я уже мог рассказать о том, что со мной произошло. Словно из ниоткуда, что в обычае у парижских стражей порядка, появился полицейский комиссар. Он внимательно выслушал меня, затем посовещался с командиром караула. Наконец они пришли к согласию и спросили меня, готов ли я отправиться вместе с ними.
«Куда?» – удивился я, приподнимаясь на постели.
«Обратно к мусорным кучам. Мы должны арестовать злоумышленников».
«Я постараюсь», – сказал я.
Комиссар изучающе взглянул на меня и неожиданно заявил:
«Может быть, юный англичанин предпочел бы подождать до утра?»
Эти слова задели меня за живое, и я вскочил на ноги, чего он, вероятно, и добивался.
Комиссар оказался добрым малым, и к тому же весьма проницательным человеком. Он дружески похлопал меня по плечу.
«Brave garç on! Прошу прощения, но я сразу понял, что именно этого вы и хотите. Солдаты уже готовы. Вперед!»
Мы вышли по длинному сводчатому коридору в ночную темноту. Некоторые из солдат, выстроившихся во дворе, держали в руках мощные фонари. Спустившись по склону и пройдя под невысокой аркой, мы оказались на той самой углубленной в землю дороге, которую я уже видел во время своего бегства. Солдатам было приказано двигаться ускоренным маршем, и они упругой походкой, едва ли не бегом, тронулись в путь. Я ощутил новый прилив сил – сказалось различие между охотником и дичью. После недолгого перехода мы достигли понтонного моста через протоку, расположенного, вероятно, чуть выше по течению, чем то место, где я выбрался на берег. Кто-то, вне всякого сомнения, попытался повредить мост, перерезав все канаты и порвав одну из цепей.
«Мы успели вовремя, – сказал офицер полицейскому комиссару. – Еще несколько минут, и мост был бы разрушен. Вперед, быстро!»
И мы двинулись дальше. Вскоре показался еще один мост через извилистую протоку, и как только мы взошли на него, послышались глухие удары по металлу. Злоумышленники снова пытались разрушить переправу. По приказу офицера несколько солдат вскинули ружья.
«Огонь!»
Прогремел залп. Затем послышался сдавленный крик, и темные силуэты скрылись из вида. Однако они успели исполнить свой злой умысел, и течение уже начало плавно разворачивать дальний конец понтона. Задержка оказалась серьезной. Нам потребовался почти час, чтобы заменить канаты и восстановить переправу.
Затем мы продолжили охоту, быстро приближаясь к мусорным кучам.
Немного погодя мы вышли на знакомое место. Недавно здесь бушевал пожар. Кое-где дымящиеся угли еще отбрасывали алые сполохи, но на большей части пепелища зола уже успела остыть. Я опознал и тот участок, где стояла хижина, и холм, по которому взбирался во время бегства, и даже различил позади мерцающих углей крысиные глаза, словно фосфоресцирующие в темноте. Комиссар посовещался с офицером и отдал команду:
«Стой!»
Солдаты получили приказ рассредоточиться и наблюдать за окрестностями, а мы принялись осматривать пепелище. Комиссар первым начал поднимать с земли обугленные доски и прочий хлам. Солдаты складывали все это в одну кучу. Внезапно комиссар отпрянул назад, затем наклонился к земле, снова выпрямился и подозвал меня:
«Взгляните!»
Это было отвратительное зрелище. На земле лежал скелет, женский, судя по очертаниям, причем женщины преклонных лет, если судить по волокнам костной ткани. Между ребер торчал длинный, словно спица, кинжал, сделанный из зазубренного мясницкого ножа, острие его вонзилось прямо в позвоночник.
«Заметьте, – обратился комиссар ко мне и офицеру, доставая из кармана блокнот, – этой женщине суждено было принять смерть от своего же кинжала. Здесь полно крыс, посмотрите, как сверкают их глаза за грудой костей. И еще обратите внимание… – я невольно вздрогнул, когда он коснулся рукой скелета, – им не потребовалось на это много времени, кости еще не успели остыть!»
Больше нигде не обнаружилось никаких признаков присутствия человека; солдаты снова построились в колонну, и мы двинулись дальше. Вскоре перед нами возник приспособленный под жилище старый гардероб. Мы подошли ближе. На пяти из шести полок спали старики – спали так крепко, что даже свет фонарей не разбудил их. Они были изможденными, худыми как смерть, с бронзовыми морщинистыми лицами и седыми усами.
Офицер громко и резко выкрикнул команду, и через мгновение все они уже стояли перед нами по стойке смирно.
«Что вы здесь делаете?»
«Спим».
«А где другие шифонье?» – спросил комиссар.
«Ушли работать».
«А вы?»
«Мы остались сторожить».
«Peste! – мрачно усмехнулся офицер, окинул взглядом лица стариков, одно за другим, и добавил с холодной, намеренной жестокостью: – Уснуть на посту! Так было принято у Старой гвардии? Стоит ли удивляться тому, что случилось при Ватерлоо!»
Даже в тусклом свете фонарей было заметно, как смертельно побледнели лица стариков, и я едва сдержал дрожь, посмотрев в их глаза, пока солдаты смеялись над грубой шуткой своего командира.
В этот момент я почувствовал себя в какой-то мере отомщенным.
На мгновение мне показалось, что они набросятся на обидчика, но преклонный возраст приучил их сдерживать эмоции, и они остались стоять, не проронив ни звука.
«Вас пятеро, – заметил комиссар. – А где шестой?»
В ответ донесся мрачный смешок: «Здесь!»
Один из стариков показал на днище гардероба.
«Он умер прошлой ночью. Но от него уже мало что осталось. Крысиные похороны длятся недолго!»
Комиссар наклонился и заглянул внутрь. Затем обернулся к офицеру и хладнокровно произнес:
«Можно с чистой совестью возвращаться. Не осталось никаких доказательств того, что этот старик был ранен кем-то из наших солдат. Возможно, дружки сами добили его, чтобы замести следы. Посмотрите! – Он снова наклонился и коснулся скелета рукой. – Крысы управились быстро, и их было много. Кости еще теплые!»
Я вздрогнул, как и многие стоявшие рядом со мной.
«Становись!» – скомандовал офицер. И мы походным строем, с раскачивающимися при ходьбе фонарями в голове колонны и заключенными в наручники ветеранами в центре, размеренным шагом прошли мимо мусорных куч и направились обратно в форт Бисетр.
Год испытания давно миновал, и Элис стала моей супругой. Но, оглядываясь на эти мучительные двенадцать месяцев ожидания, я с уверенностью могу сказать, что один из самых ярких моментов, всплывающих в моей памяти, связан с посещением Мусорного города.
Назад: Брэм Стокер
Дальше: Элинор Тисайд