Книга: Послание из тьмы
Назад: Лорд Дансени
Дальше: Роберт У. Чемберс

Легенды войны

Последнее действие
После того как Джона Кэллерона настигла пуля, он продолжал двигаться, но словно бы в полумраке. Все вокруг теряло яркость и резкость, Очертания будто стирались, ему являлись воспоминания, и он слышал пение, словно вдалеке звенел колокол. Все вокруг становилось куда прекраснее, чем было раньше, как будто мир тонул в тихом закате, когда и трава, и кусты, и лес, и старые шпили золотятся в последнем свете и хочется вспоминать прошедшие дни. Так он и шел сквозь полутьму. Но то, что называют «громом битвы», – те небесные голоса, что рычат, и стонут, и скулят, и ревут, пугая солдат, – тоже стихали. Все отдалялось и уменьшалось, как обычно бывает с тем, что остается вдали. Он по-прежнему слышал, как свистят пули: есть что-то яростное и резкое в звуке пули, пролетающей совсем близко, так что его можно услышать даже глубоко задумавшись или замечтавшись. Он слышал, как они пролетают мимо, громче, чем что-либо другое. Все прочее казалось тише, тусклее, меньше и дальше.
Он не думал, что рана слишком тяжела: ничто прежнее больше не имело значения. Он продолжал идти.
А потом широко распахнул глаза и обнаружил, что опять вернулся в Лондон и едет в подземке. Он понял это с первого взгляда. На этих поездах он ездил давным-давно, сотни раз. По темноте снаружи он определил, что все еще не покинул Лондон, но – что было еще более странным, если бы он мог задуматься об этом, – он точно знал, куда едет. Поезд вез его за город, туда, где когда-то прошло его детство. Он не сомневался в этом ни минуты.
Когда же он задумался, почему попал сюда, то вспомнил о войне, как о чем-то далеком. Он думал, что долго был без сознания, но теперь все наконец в порядке.
Рядом с ним сидели и другие – все они казались ему давними знакомыми. В темном окне напротив он отчетливо видел их отражения – и смотрел на них, но не узнавал.
Слева от него устроилась на сиденье женщина. Она была довольно молода и казалась гораздо более знакомой, чем все остальные вокруг. Он всмотрелся и постарался припомнить, кто она такая.
Не было нужды оборачиваться, чтобы разглядеть ее: он спокойно смотрел на отражение в темноте. Каждая деталь ее платья, молодое лицо, шляпка, скромные украшения были различимы в этом мраке совершенно отчетливо. Она выглядела такой спокойной, что могло почудиться, будто время войны обошло ее стороной.
Чем дольше он вглядывался в ее ясное, спокойное лицо и опрятное, хоть и далеко не новое платье, которое тоже, как и все вокруг, казалось таким далеким, тем лучше понимал, что видит. Он уже не сомневался: перед ним сидела его мать, какой она была тридцать лет назад, в старых воспоминаниях или на единственной фотографии. Да, его мать – как в то время, когда он был совсем мал. И все-таки мог ли он не ошибиться спустя тридцать лет? Он всматривался, не до конца уверенный, она ли это. Но о том, как она попала сюда и почему выглядит будто в самых первых его воспоминаниях, не думал вовсе.
Он устал и не желал разгадывать все эти загадки. И все же он был счастлив, счастливее даже, чем если бы, утомившись, вернулся домой к теплу очага.
Он смотрел и смотрел на лицо во тьме, пока совершенно не уверился в своей правоте.
Он хотел заговорить. Но видела ли она его? Заметила ли хотя бы на миг? – спросил он себя. Он впервые перевел взгляд на собственное отражение в ряду лиц.
Его там не было: между двумя его соседями зияла сплошная темнота.
И тогда он понял, что мертв.
Властелин нейтральной полосы
Когда падут могучие династии и отступят древние империи, турнепс все равно останется. Во всяком случае, тот шведский сорт турнепса, который фермеры у нас зовут просто «шведом». Нехорошо называть одним словом и народ, и растение, но так уж повелось.
На ничейной земле, где ранее была деревушка Круазий, что под Соммой, тоже разводили турнепс. И вот человек исчез из тех краев, а турнепс остался.
…«Швед» вырос так, как, наверное, никогда ранее не доводилось никому в его роду. Он был высок и могуч, он заглушил все сорняки вокруг себя. Он поднял зеленую голову над окрестной растительностью и осмотрелся. Да, человек ушел – значит, наступил День Турнепса.
Правда, шквалы над землей бушевали такие, каких раньше не случалось: из железного града. Порой он зловеще пел вокруг стебля «шведа», сшибал его листья. Тем не менее человек действительно ушел – и это был День Турнепса.
Человек, ранее обитавший тут, был непобедимым исполином по имени Французский Фермер. Легенды огорода, передававшиеся из поколения в поколение, сохранили о нем смутную память как о жестоком угнетателе, извечном враге турнепса. Некоторые из этих легенд, самые страшные, пускай сомнительной достоверности, вообще утверждали, что «швед» служил человеку и его скоту просто-напросто пищей.
Но время людской династии миновало и не вернется более.
Шквалы этой нынешней эпохи – что ж, они ужасны, но всяко лучше, чем всевластие человека. «Швед» милостиво кивнул своим подданным, растущим на соседних грядках: пришло время свободы.
Они всегда знали, что эти годы наступят. Человек на грядках был редким гостем, а вот «шведы» обитали на них непрерывно. Значит, ему в конце концов надлежало исчезнуть: столь же внезапно и без объяснений, как он появлялся ранее. Таков был символ веры турнепса. Величайший из «шведов» – тот, о ком мы говорили прежде, – осознал необратимость перемен, когда над окученными грядками начали подниматься первые ростки кустов и деревьев, которым при человеке здесь места не было. А уж когда он легко одолел множество окрестных сорняков – тех, которые человек ранее тоже нещадно выкорчевывал, полагая, что огородным культурам с ними не справиться, – великий «швед» окончательно понял: именно ему теперь пристало носить звание Властелина Нейтральной Полосы.
С тех пор он рос никем не ограниченный, самовластно распоряжаясь солнечным светом, лунным светом, каплями дождя. Раскинулся изобильно и пышно, с каждым дюймом захваченного пространства утверждаясь в своем высокомерном величии. Уже давно знал про себя: он нечто большее, чем ранее был человек. Лишь те загадочные шквалы, что, сея вокруг смерть, секли стальными осколками листву, казались равными ему.
И когда немцы отступили от Соммы, мало что в тех краях могло сравниться с Властелином. На мили и мили ничего не было выше него ростом. Сорняки склонялись перед ним; когда на грядки, крадучись, забредали две кошки, сумевшие выжить в развалинах фермы, – он надменно простирал над ними свои могучие листья. А замечать куропаток, робко шмыгающих у него в изножье, вообще было ниже достоинства великого «шведа». Даже ночные ветры, певшие траурные песни над заброшенными землями нейтральной полосы, подавали голос только с его, Властелина, разрешения.
Вот таков был День Турнепса, и многие дни длился он. Только ему повиновалась нейтральная полоса. Но однажды ночью, при свете немецкой ракеты, я наткнулся на него – и, ничего не зная о его величии, выкопал Властелина саперной лопаткой и отнес в свою траншею, чтобы приготовить солдатский ужин.
Кара
Туман поднимался, тянулся навстречу луне над полем, где уже давным-давно шла война. Он поднимался из старых воронок, вытекал из окопов, курился над нейтральной полосой и руинами ферм. Он вырастал из тления погибших бригад и до полуночи укрывал обе армии, но в полночь луна собрала его, обратила в один огромный призрак, который поднялся вверх и устремился на восток.
Он летел над людьми, одетыми в серое, уставшими от войны, летел над землей, когда-то богатой, счастливой и сильной, теперь же те, что жили на ней, страдали от голода. Летел мимо старинных колоколен, на которых больше не было колоколов, летел над страхом, страданиями и плачем и так приблизился ко дворцу в Потсдаме. Стояла самая глухая ночная пора между полуночью и рассветом, и во дворце царила тишина, чтобы Император мог поспать, и часовые не издавали ни звука, в безмолвии сменяя друг друга. И все-таки заснуть было нелегко. Представьте, что вы убили человека, что вы – убийца. Сумели бы вы заснуть? Представьте, что вы начали эту войну. Да, вы уснете, но вам будут сниться кошмары.
Призрак проник в комнату.
– Следуй за мной, – сказал он.
Кайзер вскочил так же послушно, как годы назад он, младший офицер Прусской гвардии, вытягивался на параде по стойке смирно. Тогда ему еще не посылали проклятий ни одна женщина, ни один ребенок – и вот он вскочил и двинулся следом.
Они миновали безмолвных часовых: ни один из них не попытался остановить их и не отдал честь. Они стремительно пролетели над городом, как пролетали недавно тяжелые бомбардировщики, несущие смерть, и остановились у небольшого дома среди полей. Проплыли над воротами в маленький сад, и тут призрак внезапно замер – будто ветер вдруг перестал дуть.
– Смотри, – велел он.
Смотреть? Так или иначе он не мог противиться и, взглянув, различил освещенное окно и аккуратную комнату за ним. Благодарение доброму немецкому богу, в этом не было ничего ужасного – всего лишь мирная картина.
Внезапно кайзера охватил страх, однако картина и впрямь была безмятежной: просто у очага сидела женщина с младенцем, двумя детьми постарше и мужчиной. Комната казалась такой славной. Мужчина, совсем еще молодой, был солдатом – прусским гвардейцем, и его шлем висел на стене, и порядок по-прежнему оставался нерушим. Счастливые немецкие дети тоже радовали глаз. Какой милой и уютной была комната! Она ярко сияла перед ним, различимая издалека в ночи, – вознаграждение немецкого трудолюбия и бережливости. Кругом царил порядок и опрятность, хотя люди эти были бедны. Глава семьи трудился на благо родины и, несмотря на бедность, мог позволить себе те небольшие безделушки, которые делают дом таким приятным и удобным, а людям его положения кажутся роскошью. И пока кайзер смотрел, двое детишек смеялись, играя на полу и не замечая его лица в окне.
Но взгляните-ка на этот шлем! Его владельцу повезло. Пуля пробила шлем прямо надо лбом. Она должна была пройти очень близко к голове, наверное, даже задеть ее. Как же она пролетела мимо? Должно быть, срикошетила вверх? Входное отверстие располагалось совсем низко… Наверное, ужасно, когда пули со свистом проходят вплотную к телу!
Огонь горел в очаге, лампа светилась, дети играли на полу, мужчина курил глиняную трубку, сильный, здоровый, молодой, один из тех, кем гордится Германия.
– Ну что, видишь? – спросил призрак.
– Да, – ответил кайзер. Правителю всегда стоит знать, как живут его люди, подумал он.
Внезапно огонь потух, лампа угасла, комната стала мрачной, заброшенной, разоренной, солдат и дети исчезли. Не осталось ничего, кроме шлема на стене, окруженного светом, и женщины, что в одиночестве сидела там в темноте.
– Все исчезло, – сказал кайзер.
– Ничего и не было, – ответил призрак.
Кайзер взглянул еще раз. Да, там ничего не было, видение исчезло. Он разглядывал лишь серые стены, покоробившиеся от сырости, да шлем, который выделялся на их фоне, твердый и округлый, единственная реальная вещь среди этих миражей. Нет, там ничего не было. Всего лишь видение.
– Но могло бы быть, – сказал призрак.
Могло быть? Каким образом?
– Следуй за мной.
Они проплыли вдоль дорожки, в летнюю пору усаженной розами, и остановились у дома улана, который в мирное время был мелким фермером. Даже ночью было видно, что все строения на ферме находятся в исправности и сено сложено в черные конусы стогов; за домом лежал ухоженный сад. Призрак и кайзер достигли сада: перед ними, освещенное лампой, сияло еще одно окно.
– Смотри.
Кайзер бросил еще один взгляд и увидел молодую пару: женщина играла с малышом, и в этой уютной комнате все, казалось, дышало довольством. Снова перед ними было богатство Германии, добытое тяжким трудом: удобная мебель напоминала об акрах хорошо обработанной земли, о борьбе с силами природы, в которой и множится достояние нации.
– Так тоже могло быть, – сказал призрак. И вновь огонь потух, мирная картина исчезла, оставив только унылую заброшенную комнату с бедностью и горем, населяющими пыльные углы, и женщиной, сидящей там в одиночестве.
– Зачем ты показал мне это? – спросил кайзер. – Для чего мне твои видения?
– Следуй за мной, – сказал призрак.
– Что это? – спросил кайзер. – Куда ты ведешь меня?
– Следуй за мной.
Они летели от окна к окну, от деревни к деревне. Будь вы этой ночью в Германии и обладай способностью видеть невидимое, вы бы тоже заметили внушительную фигуру, что перемещалась с места на место, от одной сцены к другой. Кайзер успевал их рассмотреть, но затем семьи исчезали, мирные картины таяли и призрак снова повторял: «Следуй за мной». Кайзер повиновался, не желая того, и так они обошли окно за окном сотни ферм в Пруссии, а потом пересекли ее границу и попали в Саксонию, и снова и снова вы слышали бы, если бы понимали язык духов: «Так могло быть… Так могло быть», – звучало от окна к окну.
Они пересекли Саксонию и достигли Австрии. До сих пор взгляд кайзера оставался твердым и надменным. Но тут наконец и он уже едва удерживался от слез. И призрак обернулся и повлек его назад через Саксонию снова в Пруссию и, пролетев над головами часовых, вернул в мягкую постель, в которой так трудно было уснуть.
И хотя они видели тысячи домов, в которых прежде царила радость, – и которые теперь она покинула, и алтари неизбывного траура, и тысячи смеющихся немецких детей, которым не суждено было родиться, – все это были только призраки надежд, разрушенных им. И над всеми верстами, над которыми его так безжалостно влек фантом, начал заниматься рассвет.
Он успел облететь только первую тысячу домов из того множества, которое обездолил за эти годы: он должен был увидеть все, прежде чем ему дозволено будет освободиться.
Первая ночь наказания завершилась.
Назад: Лорд Дансени
Дальше: Роберт У. Чемберс