В воздухе чувствовался сильный запах крови. Мехмед, против своего обыкновения, лично присутствовал при казнях. Они уже, впрочем, закончились, и он уселся спиной к месту кровавой резни, все еще терзаясь гневом.

Что же теперь делать? Что нужно предпринять?

Никто из людей, стоящих перед султаном, не осмелился бы открыть рот до того, как что-нибудь скажет он сам, и поэтому они ждали, стараясь не встречаться с ним взглядом. Какая же огромная разница оказалась между событиями всего только одного дня и одной ночи!

Еще двадцать четыре часа назад атмосфера вокруг Мехмеда была полна радостного волнения и надежды. После более чем одной недели беспрестанного обстрела результаты были, как говорится, налицо: стены города, да и вообще весь город, казалось, дрожали, издавая глубокий звук, чем-то похожий на звук колокола, по которому ударили. Турецкие артиллеристы так хорошо приноровились в своей стрельбе, что смогли сосредоточить огонь на той части внешней стены, которая находилась прямо перед шатрами самого Мехмеда. В течение этой недели султан частенько стоял возле самых больших артиллерийских орудий – самых «толстых» из «детищ» Орбана, – когда те выстреливали своими смертоносными каменными ядрами.

Однако после третьего дня обстрела Орбан подбежал к бомбарде и отогнал в сторону людей, ливших по его указанию оливковое масло на ствол, чтобы охладить его. Он внимательно посмотрел на металл, который был очень-очень горячим – не прикоснуться! – и поднес ладони к его дымящейся поверхности так близко, как только смог. Затем он с необычайно встревоженным видом подбежал к султану.

– Мы должны дать ему остыть, – сказал он, говоря о стволе так, как говорил бы отец, переживающий о благополучии своего любимого сына. – А пока что мы будем стрелять только из остальных бомбард – до завтрашнего дня, хорошо?

Вдруг осознав, что, говоря сейчас с султаном, он скорее распоряжается, чем получает распоряжения, Орбан, поспешно сменив интонацию, превратил свою последнюю фразу в вопрос.

Даже не посмотрев на своего оружейника, Мехмед отрицательно покачал головой.

– Стены Иерихона, говорил ты. Ты обещал мне, что это твое орудие повалило бы даже стены Иерихона. Поэтому пробей мне дорогу через стену Феодосия.

Поставленный на место таким ответом, венгр поспешил к своему шедевру и лично проконтролировал загрузку в него еще одного ядра, изготовленного из серого камня и, пожалуй, не уступавшего по размерам свернувшемуся калачиком медведю. Когда все было готово, Орбан снова приблизился к султану и попросил его хотя бы отойти на безопасное расстояние, но Мехмед остался стоять там, где и стоял, как будто он не услышал слов своего оружейника.

Был отдан приказ произвести выстрел, и молодой артиллерист, голый по пояс и обливающийся потом, поднес на длинной палке фитиль к отверстию в задней части ствола. Ствол с оглушительным грохотом дернулся и раскололся во время выстрела на дюжину кусков, которые разлетелись во всех направлениях. Почти все те, кого не убили и не поранили эти куски темно-красного металла, были сбиты с ног ударной волной. На несколько секунд воцарилось ошеломленное молчание, а затем те, кто остался в живых, с трудом поднялись на ноги, чувствуя, как звенит в ушах и как бешено колотятся сердца.

Мехмед был среди тех немногих, кому удалось удержаться на ногах, и люди, бросившиеся к своему султану со всех сторон, с удивлением отметили про себя, что он вообще никак не пострадал. Оттолкнув своих приближенных в сторону, султан подбежал к тому, что осталось от бомбарды. Вся ее прислуга, то есть две дюжины душ, превратилась в кровавые куски плоти, клочья волос и обрывки одежды. Оружейника Орбана рассекло на две части. Мехмед посмотрел сверху вниз на безжизненные глаза венгра, которые таращились в небо с удивительно умиротворенным и бесстрастным выражением, и не почувствовал ничего, кроме разочарования.

Вдруг раздались громкие крики, и султан отвел свой взгляд от бездыханного тела Орбана, чтобы посмотреть, кто это орет и почему. Он увидел, что все его люди смотрят не на мертвых артиллеристов и не на обломки бомбарды, а на стену города. В ней возле ворот Святого Романа – центрального пункта в древних оборонительных сооружениях Константинополя, обращенных к суше, – появилась огромная брешь, ставшая результатом последнего выдоха умирающей бомбарды. Были видны также фигуры мужчин и женщин, бегущим к бреши и, по-видимому, намеревающихся начать ее заделывать.

Быстро придя в себя, Мехмед выкрикнул распоряжения тем своим помощникам, которые могли еще что-то слышать. Нужно было сконцентрировать огонь трех ближайших пушек на пробитой бреши с такой точностью, как никогда раньше, чтобы отогнать защитников города, уже начавших насыпать землю и прочие материалы поверх груды обломков каменной кладки. Он, султан, лично возглавит массовую атаку к этой бреши через ров. Следовало немедленно наполнить повозки всем, чем можно будет быстренько засыпать участок огромного выложенного кирпичами рва.

За каких-нибудь несколько минут вокруг молодого султана собрался большой отряд азапов – новобранцев-мусульман, собранных в его войско со всех уголков османских владений. Решительность этих смелых, но плохо обученных добровольцев была усилена присутствием отряда янычар, и под звуки громогласной какофонии труб, тарелок и барабанов вся эта масса людей, возглавляемая Мехмедом, стремительно направилась вниз по склону к стене. Солнце уже зашло за горизонт, и к тому времени, когда они достигли равнинной местности возле реки, над городом уже засиял полумесяц.

Мехмед и его лучшие воины ехали на боевых лошадях, стараясь при этом двигаться на такой скорости, чтобы бегущие вслед за ними пехотинцы не отставали. Как только турки спустились вниз по склону и стали приближаться к пробитой бреши, защитники города бросились к своим артиллерийским орудиям и начали яростно обстреливать их. К ним присоединились арбалетчики и лучники.

Янычары поспешно сгрудились вокруг своего султана и подняли щиты. Прекрасно понимая, что их ждет, если они позволят врагу причинить султану какой-либо вред, они, похоже, больше заботились о его безопасности, нежели о своей.

То, как умирали в этом бою азапы, которых можно было легко отличить по их ярко-красным шапкам, представляло собой одновременно и ужасное, и удивительное зрелище. Христиане зарядили свои собственные – меньшие по размеру, чем у турок, – бомбарды свинцовыми шариками и железными гвоздями вместо ядер и открыли из них ураганный огонь по приближающемуся противнику. Такая стрельба позволяла поражать даже облаченных в тяжелые доспехи янычар, а азапы, одетые очень просто и защищенные только щитами (которые многие из них вообще побросали в своем стремлении побыстрее добежать до христиан), истреблялись по десять, а то и двадцать одним выстрелом: свинцовые шарики, почти не теряя скорости, пронзали насквозь одного воина за другим.

Однако, несмотря на довольно тяжелые потери, турки продолжали продвигаться вперед. Достигнув рва, они стали забрасывать его всем, чем только могли, включая камни, бревна, землю, шатры и даже тела погибших товарищей, пока не образовался своего рода мост, который был достаточно широким для того, чтобы по нему могли пройти наступающие отряды.

Продолжающийся обстрел из турецких бомбард наносил удар за ударом по оборонительным сооружениям, попадая и в защитников города, и в атакующих турок. Император Константин, наблюдавший за атакой турок с внутренней стены, приказал объявить общую тревогу. В городских кварталах зазвонили все церковные колокола, и на погрузившиеся в ночную темноту улицы хлынули тысячи перепуганных горожан, кричащих, рвущих на себе одежду и царапающих себе лица в охватившей их панике.

Турки, пробираясь через ров десятками и сотнями, с помощью длинных деревянных шестов с крюком на конце пытались стащить со стен бочки с обломками и песком, чтобы сделать находящихся на восстановленных стенах защитников более уязвимыми для артиллерийского огня, сабель и арбалетов.

Последние отблески солнечного света померкли у линии горизонта, и источниками освещения стали теперь только месяц и вспышки стреляющих артиллерийских орудий. Уже предчувствуя победу, азапы бросились на земляное укрепление и, с азартом напирая сзади, вскоре забрались на его верхнюю часть, где их становилось все больше и больше. Янычары, спешившись и яростно сражаясь плечом к плечу с остальными воинами, рвались вперед настойчивее всех, и в течение некоторого времени христиане и мусульмане, напиравшие с разных сторон, оказались в большой давке и, освещенные лишь месяцем, который наблюдал за ними с высоты, погибали в ней десятками.

Мехмед, остановившись у основания стены, следил за ходом ожесточенной битвы, все время подбадривая и ругая своих воинов, пытающихся с боем протиснуться в город через пробитую в стене брешь. Но что бы искренне ни обещал султан своим людям и чем бы он им ни грозил, натиск его воинов начал ослабевать – так, как ослабевает напор набежавшей на берег волны, – пока наконец они вдруг не остановились и не побежали назад, к своим позициям…

И вот теперь, когда прошла ночь и уже настало утро, Мехмед сидел и предавался размышлениям. Он находился на открытом пространстве перед своим золотисто-красным шатром. От любопытных взглядов его защищал частокол, окружающий его шатер и ограничивающий территорию, предназначенную лишь для одного султана. Самый старший из его приближенных, его главный визирь Халил-паша, чувствовал тепло прогреваемого солнцем воздуха сильнее, чем большинство других людей. Весна наконец-то вступала в свои права, однако отнюдь не дневное тепло вызывало у визиря слабость и вялость. Эти ощущения вызывал у него и не голод тоже, ибо, несмотря на то что мусульманское войско в этом походе получало пищу лишь раз в сутки, после заката, живот Халил-паши казался ему самому твердым как камень.

Чтобы хоть как-то охладить гнев султана, вызванный его разочарованием, к нему привели взятых в плен защитников города. Эти бедняги, пытаясь преследовать отступающих турок, были схвачены и оказались в плену.

Мехмед равнодушно понаблюдал за тем, как пленников подвергли пыткам, используя раскаленные ножи, а затем ослепили. Они в любом случае не могли сказать ничего полезного, и он потерял к ним интерес еще до того, как была допрошена хотя бы половина из них. Поэтому он приказал повесить их всех привязанными за ступни на поспешно сооруженной деревянной раме. Затем их одного за другим распилили надвое от промежности до плеча длинными пилами. Мехмед когда-то слышал, что христиане очень ценят свои головы и очень боятся последствий того, что их головы отделят от тел. Поэтому, решив не унижать их, султан распорядился оставить их головы на месте. И вот теперь все они были мертвы и легкий парок медленно поднимался от их останков.

– Я опечален, – сказал Мехмед.

Никто ничего не ответил. Промолчал даже Халил-паша, ценивший свою собственную голову не меньше, чем любой христианин.

– Я предоставил вам орудия и средства, необходимые для выполнения стоящей перед нами задачи, но тем не менее я до сих пор сижу снаружи городских стен, а их император смотрит сверху вниз на меня с вершины вон той кучи грязи. Объясните мне, почему так произошло.

Халил-паша сделал шаг вперед, но, прежде чем он успел что-то сказать, Мехмед заговорил снова.

– Мне жаль этих неверных, – произнес он, указывая широким жестом куда-то позади себя. – Несмотря на все мои призывы и мою милость к вам, вы потерпели неудачу. Вы все и каждый из вас. И все, до чего вы смогли додуматься, – это привести ко мне этих людей, этих храбрых защитников, и заставить меня смотреть на то, как вы их истязаете… Я опечален, – повторил султан.

Чувствуя, как нарастает волна гнева, которая может смыть и его самого, и всех остальных, Халил, воспользовавшись паузой, сделанной султаном, поспешно сказал:

– Можно попробовать кое-что еще.

Мехмед минуту-другую ничего не отвечал. Наконец он вздохнул и провел рукой перед лицом, как будто пытаясь ладонью пригнать воздух к своему носу и лучше почувствовать висящий в нем запах. Халил воспринял это как разрешение продолжать говорить. Он был уже бывалым придворным, служившим еще отцу Мехмеда и пережившим его, а потому хорошо понимал смысл жестов своих повелителей.

– Всегда считалось, что Великий Город и окружающие его стены были построены на твердом каменистом грунте, – сказал он.

Мехмед посмотрел своему визирю прямо в глаза в первый раз с самого начала этого их общения.

– Но среди наших наемников есть люди, которые утверждают, что это не так.

– Я тебя внимательно слушаю, – оживился Мехмед.

– Эти люди с севера, из земли, которая называется Саксонией, – сказал Халил. – Они занимались добычей серебра и хорошо разбираются в том, как нужно копать и срывать целые горы. Для их инструментов, говорят, мрамор – это все равно что воск, а черные горы в их родной земле – просто кучи пыли.

Мехмед смотрел на своего визиря и наслаждался, видя, как напряжен этот человек в своем стремлении угодить ему, султану. Он знал, что Халил очень сильно обрадовался бы, если бы увидел, что его султан висит на виселице с отрубленными ступнями.

– И что они говорят о местных камнях? – спросил Мехмед.

– Вот это-то и есть самое важное, Ваше Величество, – сказал Халил. – Среди них имеются люди, которые утверждают, что они видели такую же местность, как здесь, в своей собственной стране и что, хотя на большей части поверхности имеется твердая корка, можно тем не менее прорубить в ней отверстие.

– И что дальше? – спросил Мехмед.

– А дальше, как говорят эти саксонцы, находятся песок, земля и валуны. Поэтому вполне можно прорыть туннели к стенам, а затем под ними.

– У нас полно черного пороха для наших артиллерийских орудий, – сказал Мехмед. – И привезут еще больше. Если я не могу повалить стены, я, возможно, смогу взорвать их – так, чтобы они разлетелись вдребезги. Я думал, что в этой местности невозможно делать подкопы, но если то, что говорят эти саксонцы, соответствует действительности…

Он встал и подошел к визирю, который, сам того не осознавая, отступил на три шага назад.

– …то, пожалуй, кость в горле Аллаха еще можно будет вытащить.