Опиум ослабил мучившую Бадра боль, и теперь он стал прислушиваться к собственному дыханию. Он лежал на боку в полумраке какой-то пещеры. Прямо перед ним полоска солнечного света разрывала этот полумрак и освещала кусочек пола. Бадр приподнял руку и тут же почувствовал острую боль, которая заставила его глухо застонать. Тем не менее он превозмог боль и решительно протянул руку вперед, стараясь, чтобы она попала в полоску света.

– Лежи спокойно, Бадр, – сказал Джон Грант.

Он только что вернулся от входа в пещеру, где он постоял минуту-другую, чтобы убедиться, что они здесь одни и что никто из крестоносцев не пошел вслед за ними. На поле боя уже вовсю копошились и сновали туда-сюда животные и птицы, питающиеся падалью.

Джону Гранту пришлось немало потрудиться, чтобы доставить Бадра сюда с того места, где он рухнул наземь. Помогло то, что, несмотря на стрелу, торчащую у него из живота, мавр усилием воли заставил себя встать и пойти, пусть очень медленно и опираясь едва ли не всем весом на плечо спутника. Джон Грант за свою пока еще недолгую жизнь видел много ран, нанесенных всеми видами метательного, колющего и рубящего оружия. Ему доводилось видеть рассеченные надвое – от лба до подбородка – лица, отрубленные головы, продырявленные груди, вспоротые животы с вывалившимися на землю внутренностями, рваные раны на руках и ногах с торчащими из них острыми обломками костей…

Он и сам нанес немало таких ран за прошедшие годы, и не только таких. Однако при виде стрелы, насквозь пронзившей тело Бадра Хасана, его охватил такой ужас, какого он не испытывал с того далекого дня, когда увидел лежащие возле его дома тела убитых воинов. Те мертвецы показались ему тогда какими-то ненастоящими, похожими на сломанные игрушки, однако их тела, обагренные кровью – и уже засохшей, и пока еще свежей, – то и дело возникали перед его мысленным взором на протяжении многих последующих недель. Эти окровавленные мертвецы иногда появлялись в его снах, и он просыпался в холодном поту, с трудом подавляя приступ тошноты.

Впрочем, все это осталось в далеком прошлом, а род их с Бадром занятий закалил его и сделал более черствым. Однако сейчас, при виде страданий Бадра, от его закалки и черствости не осталось и следа.

Покидая поле боя, которое представляло собой большую равнину, они направились к скале, находившейся на ее краю. Враг появился на вершине этой скалы незадолго до сражения, и Джон Грант, наблюдая за ним, заметил в скале несколько довольно больших и совсем маленьких пещер. Яркий солнечный свет усиливал страдания Бадра, и поэтому Джон Грант первым делом попытался найти для него какое-нибудь тенистое и прохладное место. Пройдя несколько десятков ярдов с черепашьей скоростью, то и дело спотыкаясь при этом на неровной и усеянной камнями местности, отделяющей их от скалы, Бадр вдруг опустился на колени, как будто его ноги превратились в веревки. Его тело при этом так сильно тряхнуло, что стрела завибрировала и он невольно вскрикнул от боли. Страдание, которое слышалось в этом крике, казалось, проникло и в Джона Гранта – юноше стало так плохо, что его едва не стошнило.

Стрела пронзила тело Бадра таким образом, что он теперь мог лежать только на боку, и Джон Грант увидел, как его спутник медленно сгибается к земле, чтобы прилечь.

– Нет, Бадр, – сказал Джон Грант, подхватив мавра под мышки и изо всех сил пытаясь снова поставить его на ноги. – Мы не можем останавливаться здесь.

Если раньше они продвигались вперед медленно, то теперь вообще почти топтались на месте. Джон Грант из последних сил тащил мавра, но через каждые несколько ярдов ему приходилось останавливаться. Каждый раз, когда он это делал, ему не оставалось ничего другого, кроме как принимать вес тела уже почти потерявшего сознание Бадра на себя и при этом стараться не задеть оперенный конец стрелы. Позади них, на камнях и в пыли, словно мокрый след улитки, оставалась темная неровная полоска крови, свидетельствующая о тяжести раны и очень медленной скорости движения.

Солнце стояло в небе уже высоко, когда они наконец-то добрались до желанной тени, падающей от скалы. Вход в ближайшую пещеру был узким, как слегка приоткрытый рот, однако за ним находилось довольно большое свободное пространство. Откуда-то из высокой точки в потолке пещеры лениво стекала струйка воды, которая собиралась в небольшом углублении, а затем устремлялась к входу в пещеру и вытекала через него наружу. Когда Джон Грант затаскивал Бадра вовнутрь, кровь мавра стала смешиваться с текущей водой и окрасила ее в розовый цвет, бросающийся в глаза на фоне светлого пола пещеры.

Нужно было получше спрятаться от любопытных и недружелюбных взглядов, но когда Джон Грант остановился и, задумавшись, опустил Бадра возле текущей по полу струйки воды, мавр впервые заговорил за тот час, который потребовался им, чтобы добраться до этого убежища.

– Нет, не в темноте, – сказал он. – Не заставляй меня лежать в темноте. Я хочу видеть тебя, когда мы разговариваем.

В верхней части пещеры виднелась узкая полоска солнечного света, которая образовывала на полу золотистое пятно. Этот свет проникал в пещеру через трещину, проходившую, видимо, через вершину скалы. Именно через нее в пещеру попадала и вода, собирающаяся в небольшом углублении и затем вытекающая из нее по узкому желобку, который тянулся к входу в пещеру.

Джон Грант затащил Бадра в глубину пещеры, где благодаря полумраку было прохладно, но в то же время имелось место, куда падал дневной свет. Наличие воды делало убежище почти идеальным, но Джон Грант надеялся, что оно послужит им только для того, чтобы перекусить и переночевать.

Бадру хотелось лечь на правый бок, чтобы быть лицом поближе к солнечному свету. Когда он занял такое положение, юноша постарался создать ему хотя бы минимум комфорта: он приподнял голову раненого друга и подсунул под нее свернутый плащ, а руки и ноги мавра расположил так, чтобы ему было удобнее лежать.

Больше всего ему хотелось как-то разобраться со стрелой, однако опыт обращения с подобными ранами подсказывал ему, что они очень опасные. Если вытащить стрелу, то это может усилить кровотечение и нанести еще больший вред. Мысль о том, что рана окажется смертельной, не давала ему покоя, и Джону Гранту никак не удавалось отогнать ее прочь. Мысль эта настойчиво билась в его мозгу, как гриф, который кружит над потенциальной добычей. Как бы там ни было, до тех пор, пока он не придумает, каким образом можно помочь Медведю (если это вообще возможно), придется лежать здесь, в пещере.

Страдания исходили от мавра, будто жар от костра, и взор Джона Гранта затуманивался от слез, подступавших к его глазам, когда он смотрел, как мучается его друг.

Из сумки, висящей у него на бедре, он достал стеклянную бутылочку, облаченную в кожу, на которой виднелись потертые и кое-где порванные стежки. Здесь, в пещере, она была дороже золота и бриллиантов, и Джон Грант вытащил из нее пробку с осторожностью, граничащей с благоговением. Тихий звук извлекаемой из бутылки пробки заставил Бадра вздохнуть.

– Afyon, – сказал он, переходя в своей агонии на язык мусульман.

Джон Грант подполз к Бадру на коленях и, наклонившись, приподнял одной рукой его большую темную голову. Держа в другой руке бутылочку с настойкой опиума, он влил немного темной жидкости в рот мавра. Довольный тем, что влил ровно столько, сколько следовало, он снова положил голову Бадра на свернутый плащ и пристроился рядом – так близко от него, что можно было слышать дыхание раненого и время от времени ласково поглаживать его плечо.

Ему вдруг пришло в голову, что он впервые в жизни видит своего друга беспомощным и что ему, возможно, уже ничем нельзя помочь. Джона Гранта охватил такой ужас, который едва не сломил его волю. Перед мысленным взором юноши внезапно предстали события, происшедшие давным-давно в стране, в которой он родился. Бадр куда-то исчез из его поля зрения, и он увидел перед собой Джесси, свою мать. Ее лицо было освещено не полоской солнечного света, а серебристо-голубоватым сиянием луны.

Он вскочил на ноги и быстро пошел к входу в пещеру, чтобы вдохнуть свежего воздуха.

Несколько минут он смотрел на голубое небо затуманенными от слез глазами, а потом перевел взгляд на птиц и собак, копошащихся на поле боя среди мертвых и почти мертвых людей.

«Сколько еще воинов погибнет до конца сегодняшнего дня?» – подумал он.

Джон Грант окинул взглядом простирающуюся перед ним местность, пытаясь сконцентрировать свое внимание. Вспомнив о совсем недавних событиях, он уже в который раз мысленно упрекнул себя в том, что не вступил в схватку с Ангусом Армстронгом. Его ненавистный враг еще никогда не был таким досягаемым и уязвимым. Наконец-то наступил момент поквитаться с ним, но… крик Бадра, в котором слышались тревога и боль, заставил юношу отвернуться и убежать, не тронув Ангуса Армстронга.

Необходимость помочь своему другу лишила его возможности прикончить человека, который причинил ему так много боли. Где же теперь находится этот подонок? Возможно, он уже далеко – зализывает свои раны и строит новые коварные планы. А может, он сейчас наблюдает за ним, Джоном Грантом, из какого-нибудь укромного места и взвешивает свои шансы.

Джон Грант сомневался, что без своего лука Армстронг решится подобраться близко к ним – и уж тем более попытаться на них напасть. В ближнем бою Армстронг хотя и был, наверное, довольно опасным противником, но он вряд ли мог сравниться с ним, учеником Бадра. Оставшись без своего лука, Армстронг, скорее всего, принял благоразумное решение – дал деру с поля боя, а потому даже понятия не имеет, где они с Бадром сейчас прячутся.

На протяжении прошедших лет Джон Грант начал подозревать, что Армстронг желал чего-то большего, чем их смерти: возможно, он стремился к тому, чтобы обстоятельства позволили кому-то из них остаться в живых, но при этом оказаться в его руках… Джон Грант с такой силой сжал кулаки, что побелели костяшки пальцев, и пошел назад, в пещеру.

Дыхание Бадра стало более глубоким и легким. Хрипота и вызывающая ее боль были ослаблены наркотиком, а потому состояние раненого казалось не таким угрожающим. Джон Грант заметил, что мавр, протянув руку в полоску солнечного света, внимательно рассматривает ладонь. Увидев, что его молодой друг вернулся, он поднял на него взгляд и спросил:

– Я когда-нибудь рассказывал тебе о том, каким образом afyon попал в руки людей?

Джон Грант покачал головой и сел, скрестив ноги, так близко к Бадру, что его спина почти касалась груди мавра. Юноше было легче слушать его – и вообще находиться рядом с ним, – если он не видел его перекосившееся от страданий лицо. Облегчение, которое почувствовал Бадр – пусть даже оно будет недолгим, – уничтожило барьер между ними, воссоздав прежнюю невидимую связь. Джону Гранту уже не требовалось нащупывать пульс мавра, потому что он мог чувствовать неровное биение сердца великана через вибрацию, передающуюся по воздуху и воздействующую на его собственную кожу.

– Когда-то давным-давно, когда мир был намного моложе, далеко на востоке жил на берегах большой священной реки один святой человек, – начал свой рассказ Бадр.

Джон Грант предпочел бы, чтобы Бадр просто лежал и молча отдыхал, а не тратил свои силы на какие-то там рассказы, однако останавливать мавра не стал.

– Святой человек жил в своей маленькой хижине, сделанной из камыша и травы, вместе с маленькой коричневой мышью. Мышь была проворной, очень быстрой и озорной. Она всегда бегала туда-сюда и искала крошки. Как это обычно бывает, мышь очень сильно боялась более крупных животных, которые хотели съесть ее, и как-то раз она попросила святого человека превратить ее в кошку. Святой человек улыбнулся и, поразмыслив, сделал то, о чем его попросила мышь. И вот вместо мыши, стоящей перед ним на задних лапках, появилась холеная белая кошка, которая, как и мышь, облизывала свои усы… Все было хорошо в течение нескольких дней, пока кошка не осознала, что теперь она привлекает внимание собак, которые время от время рыскали вокруг дома святого человека, пытаясь чем-нибудь поживиться. Поскольку святой человек ел очень мало, остатков пищи возле его хижины почти не было, но собаки тем не менее прибегали к ней. Не находя никаких объедков, они начали подумывать о том, а не убить ли им и не съесть ли эту белую кошку.

Бадр сделал паузу и улыбнулся своему молодому другу. Джон Грант в этот момент смотрел на свои ладони, лежащие на коленях. Вслушиваясь в произносимые им слова, Бадр задавался вопросом, а не рассказывал ли он эту историю Джону Гранту раньше, причем не единожды. Однако ритм этого повествования действовал на него успокаивающе, и он продолжил свой рассказ – не только ради Джона Гранта, но и ради самого себя.

– Поэтому вскоре кошка попросила хозяина превратить ее в собаку, чтобы она могла дать отпор ее новоявленным врагам. Святой человек выполнил и эту просьбу. Когда новизна ощущений от пребывания в шкуре собаки прошла, она сначала уговорила святого человека превратить ее в большую дикую свинью, а затем – в могучую слониху. Немного времени спустя, не удовлетворившись судьбой слонихи, которой приходилось выполнять тяжелую работу, она попросила превратить ее в обезьяну. В общем, каждый раз, когда святой человек выполнял ее просьбу, она находила причины для следующего превращения. В конце концов она попросила превратить ее в красивую девушку, чтобы она могла найти какого-нибудь богача и выйти за него замуж. Святой человек снова выполнил ее просьбу, и эта девушка, получившая имя Постомони, очень быстро нашла себе царя, который сразу же влюбился в нее и женился на ней, сделав ее своей царицей. И все вроде было хорошо, но как-то раз Постомони, которая никогда не пребывала ни в одном из своих обликов достаточно долго для того, чтобы научиться выживать, споткнулась, идя по внутреннему двору дворца, упала в колодец и утонула. Царь пришел в отчаяние и призвал к себе святого человека. «Не горюй, – сказал тот, когда царь, рыдая, рассказал ему о случившемся. – Постомони начала свою жизнь мышью. Я превратил ее в кошку, затем в собаку, затем в большую дикую свинью, затем в слониху, а затем в обезьяну и, наконец, в красивую девушку, которая стала твоей женой и царицей. Теперь я сделаю ее бессмертной. Пусть ее тело остается там, где оно сейчас лежит. Заполни колодец до самого верха землей, и через некоторое время из этой земли появится растение, выросшее из ее плоти и костей. Это растение будут называть “посто”, то есть мак, и из него ты будешь получать густой сок». Царь утер слезы рукавом своего одеяния и спросил, какая польза для него может быть от этого сока. Святой человек объяснил, что все люди будут приходить, чтобы попробовать сок. Попробовав его один раз, они станут желать его так сильно, как царь желал Постомони. «Каждый, кто будет пить сок, который называется «afyon», обнаружит в себе характеры всех тех животных. Он будет проворным и озорным, как мышь; он станет лакать молоко, как кошка; он будет бросаться на других животных, как собака; он будет диким, как кабан; он станет могучим, как слон; он будет непристойным в своем поведении, как обезьяна. Наконец, он будет надменным и властолюбивым, как царица».

Это повествование утомило Бадра: оно забирало у него силы подобно тому, как извлекается опиум из недозрелых коробочек мака.

– Afyon, – сказал мавр, и Джон Грант поднес к его губам бутылочку.

– Почему именно сейчас, Бадр? – спросил он. – Почему ты рассказал мне это именно сейчас, в этом месте?

Мавр некоторое время молчал, давая возможность темной горькой жидкости стечь по его горлу.

– Я думал о женщинах, которых знал.

Джон Грант заерзал, разминая мышцы и суставы, которые затекли, пока он сидел неподвижно и слушал рассказ мавра.

– Ну и что? – спросил он.

– У меня когда-то был ребенок, – сказал Бадр. – Дочь.

Джон Грант широко раскрыл от удивления глаза. Он первым делом подумал, что этот великан, наверное, бредит.

– И где она теперь? – спросил он.

Бадр ответил не сразу. Его взгляд был устремлен к полоске солнечного света, и он улыбался чему-то, что видел там.

– Твой отец сделал меня твоим опекуном, – сказал он. – И я считаю себя счастливейшим из людей. Я хотел бы попросить тебя позаботиться о моей дочери, если в этом возникнет необходимость. Позаботиться о том, чтобы она была в безопасности.

– Но где я найду ее? – спросил Джон Грант.

Ему показалось, что он играет сейчас в детскую игру, в которой дети воображают себя какими-то другими людьми.

– В центре мира, – сказал Бадр. Его голос был сухим, как опавшие осенью листья. – В Великом Городе Константинополе. Да простит меня Господь… Я даже не знаю ее имени, но ее мать звали Изабелла… Изабелла Критовул… Иззи.

Когда Бадр умолк, Джон Грант стал внимательно рассматривать своего старшего друга, стараясь запомнить мельчайшие черточки его внешнего облика.

Дочь? Утраченная любовь? Еще одна жизнь – или жизни? Ему показалось, что время ускользает от него, как ускользает песок через узенькое отверстие в песочных часах, – и вместе с ним от него ускользнет правда.

– Почему ты провел эти годы со мной? – спросил он. – Почему ты здесь, на войне, а не дома?

Последовала еще одна пауза. Бадр поморщился от боли, меняя положение тела для того, чтобы побольше капелек живительной жидкости попали к нему в желудок. Наркотик уже достиг его мозга, словно нахлынувшая теплая волна.

– Константинополь никогда не был моим домом, – наконец сказал он. – Он был мне домом не больше, чем эта пещера.

Он хотел было засмеяться, однако звуки, которые сорвались с его губ, скорее были похожи на рычание.

– Что стало с твоим ребенком? – продолжал расспрашивать Джон Грант. – И что стало с Изабеллой?

Бадр медленно и глубоко вздохнул.

– Она тоже не была моей, – после довольно продолжительного молчания ответил он. – Я нуждался в ней… Я нуждался в них…

– Тогда почему ты жил без них? – не скрывая своего удивления, произнес Джон Грант. – Как… как ты мог жить без… без своей плоти и крови?

– Как бы долго и сильно мы ни любили человека, нам никогда не узнать его по-настоящему, не узнать в полной мере, – сказал Бадр.

– Что ты имеешь в виду? – спросил Джон Грант.

Сознание Бадра уже плыло, словно судно, дрейфующее в океане.

– Я думал о твоей матери, – наконец сказал он.

– Почему?

Джону Гранту не терпелось узнать что-нибудь еще об Иззи и дочери мавра, но ответы Бадра, не всегда понятные, уводили обоих то в одну, то в другую сторону. Мысли раненого мавра мерцали, как северное сияние, и поэтому не оставалось ничего другого, кроме как следовать за ними, куда бы они ни вели.

– Я имею в виду, что Джесси Грант представляла собой нечто большее, чем могло показаться с первого взгляда… – глухо произнес Бадр.

Он почувствовал, как еще одна теплая волна, поднявшись из груди и проследовав мимо подбородка, накрыла его голову. Эта волна смыла следующую мысль еще до того, как та была озвучена. Затем, потеряв свою силу, волна отступила, возвращая ясность сознания. Это все произошло за несколько секунд, но ему показалось, что прошел целый час.

Джон Грант снова обратил внимание на биение, которое отдавалось на его скулах и кончиках пальцев. Оно было более быстрым и сильным, чем раньше. Охватившее юношу беспокойство помешало ему осознать, что это было вовсе не неровное биение одного удрученного сердца, – это смешивались биения двух сердец.