Глава шестая

– Семьи, которые переселялись в гетто, брали с собой столько вещей, сколько удавалось погрузить в повозку. Но я собиралась тайком выбраться из города после комендантского часа и добраться до фермы Тарновских, поэтому взяла только то, что уместилось в вещмешке: пару комплектов одежды, шесть-семь семейных фотографий и туфлю Милоша.

– Туфлю Милоша? – удивилась Кэтрин.

Лена кивнула:

– Эта туфля была очень важна для меня. Она принадлежала Милошу, была его частью и подходила его маленькой ножке. Когда я прижимала туфлю к себе, то как будто обнимала Милоша. Я боялась за брата, мне его ужасно не хватало! Как он там в одной туфле? Я пообещала себе, что сохраню ее и верну Милошу, когда разыщу свою семью. Я молилась, чтобы мы поскорее снова были вместе.

Перед уходом я в последний раз обошла дом. Здесь прошла моя жизнь. Я попрощалась со спальней родителей, с комнатой Милоша, с гостиной, где каждый предмет мебели был частью истории. Я видела прошлое: праздник, гости собрались за обеденным столом, сервированным тончайшим маминым фарфором, мужчины обсуждают мировые проблемы… Как давно это было!

Я распахнула дверь своей спальни и обошла ее, прикасаясь к рисункам, книгам, куклам, письменному столу, запискам от друзей, которые я сохранила. В последний раз легла на свою кровать, натянула одеяло на голову и разревелась как ребенок. Наконец я попрощалась со всеми своими вещами и закрыла дверь в прошлое.

Когда я подошла к входной двери, то попрощалась с воспоминаниями, населяющими этот чудесный дом, а они попрощались со мной. После полуночи я натянула вязаную шапку, запахнула поплотнее тяжелое пальто, закинула на плечо небольшой вещмешок, засунула нарукавную повязку в карман и вышла из дому.

Тарновские жили в деревне на молочной ферме. Я не знала, как далеко мне идти, но помнила адрес, который дал отец, и его наставления следовать по улице Славской. Только я ступила на тротуар, как мимо проехал черный «мерседес», в котором сидели люди в форме. Я спряталась за воротами, дожидаясь, пока они проедут. В следующем квартале я увидела, что машина остановилась и двое немцев проверяли документы у стоящих перед рестораном людей. Слава богу, меня они не заметили.

Я держалась в тени, пока не дошла до площади. Яркие огни ресторанов, баров и газовые уличные фонари освещали это популярное место как днем. По улицам прогуливались люди, хотя было уже далеко за полночь, но, как вы понимаете, после комендантского часа прогуливаться могли только немцы и их спутницы. Изредка ко мне обращался кто-нибудь из прохожих, но я старалась не смотреть никому в глаза и шла себе дальше.

Я была довольно высокой для своих семнадцати лет и уже приобрела округлые женские формы. Даже в зимнем пальто было заметно, что у меня хорошая фигура. Не сочтите это хвастовством, но я была очень привлекательной девушкой. Поскольку стояла глубокая ночь, многие мужчины как раз вышли из пивных, большинство на подпитии. Снова и снова они пытались заговорить со мной. В конце концов, что молодая женщина могла делать в такое время на улице, если не ждать непристойных предложений от мужчин? Или она как раз возвращалась после романтической встречи? Это была одна из причин, которыми объяснялось нарушение комендантского часа. Нарукавная повязка лежала у меня в кармане, я опустила голову и быстро шла вперед.

Я уже достигла конца площади, как молодой немецкий солдат вышел из бара, едва не сбив меня с ног. Верхние пуговицы его серой форменной рубашки были расстегнуты.

– Привет, милашка, куда торопишься? – окликнул он и, споткнувшись, шагнул ко мне.

Я покачала головой и поспешила дальше, но солдат не отставал.

– Подожди! Куда ты так спешишь? – заплетающимся языком бормотал он и глупо улыбался. – Эй, да что со мной не так? Я не так красив, как тот, с кем ты только что была? Посмотри на меня. Я крепкий, красивый немецкий парень из деревни, и сегодня мне очень одиноко. Может, выпьешь со мной?

Я пыталась не обращать на него внимания, но он был настойчив.

– Эй, не убегай от меня! Я, черт возьми, немецкий солдат! Сейчас комендантский час, а ты гуляешь по улицам. Ты же знаешь, что я могу тебя арестовать. – Он схватил меня за руку и развернул к себе. У него были пьяные, какие-то дикие глаза. – Да брось ты! Поцелуй меня, и я тебя отпущу.

– Нет, – решительно сказала я и попыталась высвободить руку. – Оставьте меня в покое!

Но солдат оказался сильнее, распахнул на мне пальто и сунул руку под свитер. Я сопротивлялась, но это лишь подлило масла в огонь. Происходящее, похоже, забавляло его. Солдат начал целовать меня. От него воняло алкоголем. Внутри все перевернулось, к горлу подступила тошнота… Я отвернулась – и меня вырвало прямо на тротуар.

– Фу! – с отвращением воскликнул он. – Ты просто омерзительна.

Он передернул плечами и поспешно зашагал в другую сторону.

– Вы можете вызывать рвоту по желанию? – уточнила Кэтрин.

– Он не заметил, как я сунула палец в рот. Просто предположила, что это может сработать, – улыбнулась Лена. – Так и случилось.

На протяжении еще пары километров меня трясло как осиновый лист. К счастью, больше я никого не встретила.

Я пришла в деревню, когда только-только начинался рассвет. Пасторальные пейзажи разительно отличались от апокалипсиса, воцарившегося в Хшануве! Поля прорастающей пшеницы, цветущие фруктовые сады, пасущийся скот… Словно стол, уставленный богатствами польской плодородной земли. А всего в нескольких километрах отсюда город опухал с голоду.

Дальше виднелась ферма Тарновских. Я зашагала по тропинке. На дворе клевали зерно цыплята. Это означало, что у них есть яйца, а я была такой голодной! Я постучала, и пани Тарновская чуть приоткрыла дверь.

– Слушаю, – сказала она, с опаской глядя на меня.

– Я Лена, дочь капитана Шейнмана.

– Ох, девочка, входи скорее! – Она огляделась, не видит ли кто.

– За мной никто не шел.

Пани Тарновская окинула меня взглядом. Я не сомневалась, что выгляжу как человек, который за ночь преодолел тридцать километров. Потом она взяла меня за локоть и провела в кухню, где накормила яйцами и бисквитным печеньем. Я никогда ничего вкуснее не ела! Я не видела горячего завтрака с того дня, как забрали мою семью. Я рассказала пани Тарновской, что мне довелось пережить, и спросила, не знает ли она что-нибудь о моей семье.

– Нет, – ответила она. – Я уже месяца два не была в городе. Это слишком опасно. Вилли ездит туда дважды в неделю, отвозит молоко и масло. Он говорит, что еврейские семьи постепенно выселяют. Наверное, с твоими родителями произошло то же самое.

– Мне кажется, я должна пойти к ним.

Пани Тарновская пожала плечами:

– Если хочешь, иди. Но ты только что выбралась из города и, должно быть, устала. Может, примешь теплую ванну, а я пока приготовлю постель? Я обещала твоему отцу присмотреть за тобой, пока война не закончится, а я не из тех, кто нарушает свои обещания. Одному Богу известно, насколько опасно прятать еврейку, поэтому, если ты решительно настроена уйти, я не стану тебя останавливать.

Я лежала в теплой воде и размышляла о том, что известно Господу, а чего Он не знает. Я вспомнила свои религиозные занятия. Принципы нашей веры. Наш Бог всезнающий и всемогущий. Он знает все, что было, и все, что будет. Но если это правда, то почему нацисты вообще населяют землю? Они же подобны скорпионам, гадюкам, клопам, вызывающим чуму! Для меня все эти создания были одинаковыми. У них одна цель – сеять зло и причинять вред. Почему добрый и справедливый Бог позволяет им ходить по земле? И если Бог правит кораблем, неужели Он заснул у руля? Лежа в ванне, я отказывалась от веры. Так требовала логика.

Я попыталась отбросить плохие мысли, думать о более счастливых временах, о мирной жизни до вторжения немцев. О жизни в Хшануве, о жизни моей семьи, о жизни моих друзей. Казалось, вода снимает напряжение с моего тела. Я взглянула на себя. Я похудела и утратила недавно обретенные округлости.

Я беспокоилась о своей семье. Где они? Устроились в другой части Хшанува? Или их куда-то выслали? Кто тот мужчина в кровати Каролины? И где сейчас моя подружка? Я представила, что мы снова все вместе. Вот я сижу за субботним ужином. Слышен смех Милоша. Мама приготовила вкуснейший суп. В доме тепло и светло. Я чувствую радость и любовь…

И тут пани Тарновская тронула меня за плечо.

– Лена! Лена! Ты заснула?

Она протянула мне полотенце и чистую сорочку. Я помогла ей застелить кровать в небольшой кладовке в самом углу коридора, на втором этаже, и спросила:

– А пан Тарновский возит продукты в ту часть города, где живут евреи? Когда он вернется домой, можно у него спросить, не видел ли он мою семью?

Мой вопрос задел ее за живое. Она покачала головой и подчеркнула абсурдность подобного вопроса восклицанием:

– Ха! Возить продукты евреям? Разумеется, нет! Он же не хочет, чтобы его расстреляли! Неужели ты думаешь, что евреям доставляют масло и молоко? Это запрещено! Противозаконно. В наше время евреям повезет, если удастся заполучить краюшку хлеба. А мне, жене фермера? Мне тоже не достается молока и масла. Все отбирают нацисты. Ты же из города пришла, неужели не видишь, что происходит?

Я кивнула.

– Вилли доставляет продукты нескольким оставшимся клиентам. Нацисты отбирают девяносто процентов того, что мы производим. Немцы приезжают в своих крытых брезентом грузовиках и обыскивают ферму, словно лисы курятник. Они ничего не покупают, просто отбирают, а потом еще велят Вилли развезти все продукты им по домам. Дома у меня едва ли найдется кусочек масла. Деточка, немцы отобрали большинство предприятий в Хшануве – лесопилку, угольную шахту, электростанцию, булочную и, разумеется, цех. Если твоя мама еще в городе, скорее всего, она именно там. Работает в Цеху.

– В каком цеху? – спросила я.

– В том самом Цеху. На старой швейной фабрике на Речной улице. Сейчас фабрика стала в три раза больше, а рабочих там в десять раз больше, все шьют форму и шинели для немцев. Все еврейки, которые еще остались в городе, трудятся на этой фабрике за гроши. И поляки тоже там, потому что всем нужна работа. Деньги платят в зависимости от выработки. С тех пор как немцы оккупировали город, у нас появилось много рабочих мест. Немцы хвастались, что они обеспечили полную занятость. Смешно! Вилли говорит, что и мне придется выйти на работу, если он потеряет оставшихся клиентов. Но я не стану гнуть спину на немцев. – Она обвела взглядом кладовую, где постелила мне постель. – Раньше я хранила здесь белье. Кладовка небольшая, но тебе подойдет.

Пани Тарновская слабо улыбнулась. Я понимала, что мое присутствие ее стесняет, но она изо всех сил старается сдерживаться. Что ни говори, но эта грубоватая деревенская женщина приютила меня.

– Иногда они наведываются сюда, нацисты, просто чтобы проверить нас. Хотят убедиться, что мы не прячем масло, и это несмотря на то, что мы отдаем все, что у нас есть. – Она поджала губы и вызывающе подбоченилась. – Иногда они и цыплятами не брезгуют. Если немцы придут и увидят тебя, скажешь им, что ты – Лена Тарновская. Они разницы не заметят.

Я сказала, что благодарна ей, но было предельно ясно, что я не только обуза, но и бомба с часовым механизмом для этой семьи. Я решила, как только представится возможность, двигаться дальше – не стоило настаивать на том, чтобы она выполнила свое обещание.

Проснулась я от оживленного разговора между паном и пани Тарновскими, больше похожим на ссору. Несколько раз прозвучало мое имя. Когда я вошла в кухню, они вздрогнули.

– Какие они были, Лена, – спросила Кэтрин, – эти Тарновские?

– Пани Тарновская была крепкой женщиной. Здоровая деревенская баба. Вся жизнь под солнцем и ветром – кожа загрубела и потрескалась. Темные с сединой волосы всегда аккуратно причесаны и частенько украшены цветным бантиком. Она носила домашние мешковатые платья. Пан Тарновский походил на медведя. Широкоплечий, с крупными руками, очень высокий. Ни бороды, ни усов, всегда тщательно выбрит. Они были прекрасной парой. Хорошие люди.

Когда я вошла в кухню, они тут же замолчали и предложили мне стакан молока. Такое поведение было немного странным, ведь все мы понимали, что я – главная тема сегодняшних разговоров. Я выпила молоко – свежее, прямо из-под коровы. Ничего нет вкуснее парного молока.

Лена улыбнулась, глаза ее просияли.

– Я до сих пор люблю молоко. Пью каждый день. Но парное молоко – это совершенно другое. Вы когда-нибудь пробовали свежее молоко на ферме?

Кэтрин покачала головой:

– Как будто пьешь мороженое, только вкуснее. Когда-нибудь попробуйте. Для беременных женщин это очень полезно. – Она кивнула в подтверждение своих слов.

Кэтрин покраснела:

– Как вы догадались, что я беременна?

Лена улыбнулась и пожала плечами:

– Для этого не нужно ничего говорить.

Кэтрин взглянула на свой живот.

Лена засмеялась:

– Не там. Это написано у вас на лице. И на лице вашего мужа.

Кэтрин удивленно вскинула брови:

– Откуда…

– Бабушка всегда говорила, что в нас течет цыганская кровь. – Лена вновь засмеялась.

– Я буду очень признательна, если вы не…

Лена подняла вверх указательный палец:

– Даю слово.

И она продолжила свой рассказ.

– Не считайте меня неблагодарной, – сказала я Тарновским, сидя за столом, – но, наверное, для всех будет лучше, если я вернусь в город. Думаю, мне нужно найти семью. Я уверена, что они там, где и остальные евреи.

Пан Тарновский покачал головой:

– Не делай ошибки, оставайся у нас, здесь тебе ничего не грозит. А в Хшануве евреям небезопасно. Я знаю, что многих заставили переехать в небольшой район, но немцы еще не закрыли этот вопрос. Для них евреи – враги, а мы на войне. Нацисты не позволят им жить самостоятельно, не вмешиваясь в их уклад и не притесняя. У евреев нет защитников в Европе. Они будут жить столько, сколько в них будут нуждаться немцы. А потом умрут. Когда евреи исчезнут, они примутся за католиков-поляков. Немцы говорят о Lebensraum. Они намерены развиваться, очистить Польшу для немцев. Мы же не дети. Я тоже кое-что планирую.

– Тихо, довольно! – оборвала его пани Тарновская. – Не стоит говорить о своих планах. – Она повернулась ко мне. – Ты можешь отправиться с нами, когда придет время. А пока никому ни слова.

Я осталась у Тарновских до конца месяца, помогая им по хозяйству, как могла. Я никогда не жила на ферме, и мое невежество даже в простейших вещах являлось предметом постоянных шуток. Каждый вечер мы ужинали в шесть, а в восемь уже ложились спать. Я знала, что у них есть сын, но дома он не появлялся, и за столом никто о нем не упоминал, и вообще ни слова о сыне сказано не было. И я никогда не поднимала эту тему.

Две недели спустя беспокойство взяло верх, и я сказала Тарновским, что возвращаюсь в Хшанув. Они отговаривали меня, но желание найти свою семью пересиливало здравый смысл. На следующее утро, когда пан Тарновский повез в город молоко, я отправилась с ним. Роковое решение!

На глаза Лены навернулись слезы. Она замолчала и сделала глоток воды. Казалось, она хотела что-то сказать, но передумала и покачала головой.

– Я пока остановлюсь. Мы не могли бы прерваться? Может, встретимся через пару дней?

– Как хотите, – ответила Кэтрин. – Позвоните мне, когда решите продолжить.