Глава седьмая

Потекли дни серые, пустые, безотрадные. Я погрузилась в темные глубины тоски и не видела, что могло бы утешить меня. Постоянные мысли о нем, о том, как глупо я поступила, о том, что навеки потеряла его, сначала разрывали мне сердце, а потом, превратившись в тупую непроходящую боль, сделали меня бессильной и ко всему безразличной. Даже Джоанна заметила это и, что меня сильно удивило, начала проявлять своеобразное сочувствие ко мне. Когда я увидела, что она добавила мне к ужину сэндвич с колбасой, я просто растерялась и едва не заплакала. Если даже Джоанна заметила мое состояние – дело плохо.

Бэйба же, для которой Джоанна не расщедрилась на колбасу, только презрительно фыркнула:

– Правильно, правильно, Джоанна, а то наша толстушка совсем исхудает. Ох и надоели мне эти сопли!

Ей, видимо, действительно надоел мой унылый вид, и она взялась за меня со свойственной ей энергией.

В субботу Бэйба утащила меня в кино, и, хотя я думала о своем и не поняла, о чем в фильме идет речь, и даже не запомнила его названия, эта прогулка взбодрила меня.

В воскресенье после мессы я отправилась на Доусон-стрит. Я не собиралась заходить в книжную лавку – она все равно не работала по воскресеньям, но я хотела просто погулять там, зайти выпить чаю, возможно, сесть за тот же столик, за которым сидел со мной он. Мне просто хотелось подышать тем воздухом.

Когда я подходила к книжной лавке, пошел дождь, и я, как и в тот день, стала под козырек, под который заспешили редкие прохожие. Стоя там, я озиралась по сторонам, будто надеялась увидеть его, но он был в Лондоне, и я не знала, с кем он проводит там время, с кем встречается.

Я думала о нем каждую секунду, а он, наверное, даже не вспоминал обо мне. Эта мысль вызвала у меня жгучую обиду. Если я для него ничего не значу, надо выбросить его из головы. Это было легко сказать, но сделать… Сделать это было выше моих сил.

Я так промокла и замерзла, что, добравшись домой, просто стучала зубами, а вода текла с меня ручьями.

Джоанна, бормоча себе под нос: «Майн Гот! Эта девушка так не есть благоразумна. Она заболейт, а я буду виноват!» – прошествовала в кухню, чтобы согреть мне чаю.

Бэйба заставила меня лечь в постель и без слов положила мне в ноги грелку. Я мелко дрожала и тихонько плакала. Ничто, ничто не могло меня утешить.

В понедельник утром я отправилась на работу все в том же ужасном настроении. А вечером… Вечером я получила от него письмо! Точнее, открытку, но для меня она была дороже любого самого длинного послания от кого угодно.

Он написал мне. Значит, он помнит обо мне. Значит, я увижу его, когда он вернется!

Он писал, что у него полно работы – целых две недели он не мог выбрать минуты, чтобы написать мне пару строчек и спрашивал, прочитала ли я те книги, которые он мне дал.

Про них-то я и забыла!

В тот ужасный день, придя вечером из лавки, я выложила их из сумки и спрятала в комод – в свой ящик, где хранила белье.

Конечно же, я их немедленно извлекла оттуда, и невыносимая Бэйба сразу же сунула в них свой нос.

Жуя печенье, она забралась с ногами в кресло, хорошо, что Джоанна этого не видела, и принялась перелистывать книги. Я даже не попыталась отобрать их у нее, а просто терпеливо ждала.

Наконец она с недовольной миной отбросила ту книгу, в которой речь шла о теле, и пренебрежительно заявила:

– Это для таких коровушек, как ты, я все уже давно знаю. Неужели ты была так глупа, что позволила ему разочароваться в себе?

– О, Бэйба! – не выдержала я. – Я так несчастна!

– А романчик, кажется, ничего, – не обращая на меня внимания, продолжала Бэйба, – пикантный.

Меня так раздражала ее привычка пользоваться этими модными словечками. И вообще Бэйба была способна думать только о себе – она даже не заметила, что я едва сдерживаю слезы. Но теперь, когда я узнала, что он помнит обо мне, я поняла, что мне следует успокоиться и не думать обо всем в столь мрачных тонах. Он написал мне значит, я дорога ему, а это главное. Когда он вернется, все будет по-другому.

Я промолчала, подобрала книгу и, усевшись на стул возле окна, принялась за чтение, однако Бэйба не дала мне сосредоточиться.

– Ой, – воскликнула она, – я совсем забыла тебе сказать! Туша купил билеты на показ мод в эту субботу.

– Туша купил билеты на показ мод? – я повторила раздельно каждое слово, не поверив своим ушам. То, что Туша сам купил билеты, было так же невероятно, как если бы он решил помыться по собственному почину.

– Мы идем втроем? – спросила я.

– Нет, он еще пригласил Имонна, – ответила Бэйба, – ну просто для компании.

– О Господи, чтобы он опять замучил нас своими «клево», «очень клево» и «ну, очень клево»? – вздохнула я и подумала, что лучше бы этот парень сломал себе ногу.

– Да ладно, тебе надо развеяться, а то просто смотреть невозможно на твою кислую деревенскую физиономию. Кстати, там мы можем встретить кого-нибудь, кто знает Гейларда.

– Юджина? – переспросила я тупо.

– Юджина, – передразнила она, – или не по нему мы все эти дни страдаем?

Идти мне никуда не хотелось, но я понимала, что сделать это все-таки следовало. А вдруг и правда мы встретим кого-нибудь, кто видел Юджина в Лондоне и я узнаю о нем что-нибудь новое?

Туша заехал за нами на такси, потому что мы с Бэйбой в один голос заявили, что от его собачьего фургона нас тошнит. Так как нашему приятелю не надо было вести машину, он прибыл к нам слегка навеселе. На всякий случай я спросила у него его адрес, чтобы не злить лишний раз Джоанну, он, видимо вспомнив огнетушитель, из которого та его поливала, только усмехнулся, но потом, подумав немного, счел за благо все-таки сказать нам, где он живет.

Бэйба успокоила меня, сказав шепотом, чтобы не огорчать Тушу, что в буфете не будет крепких напитков, а если и будут, то очень дорогие.

Я покивала головой, а сама подумала: «Будто бы Тушу это остановит.»

Блеск и роскошь фойе меня просто ослепили. В толпе я заметила несколько знакомых лиц – ту пожилую журналистку в большой черной шляпе, которая была в компании Юджина во время нашей первой встречи, Тода Мида и еще двух знакомых Юджина – я их видела у него дома, – один из них был с полной, кричаще одетой женщиной лет тридцати или, может быть, сорока.

Мы пришли перед самым началом, и нам пришлось потратить немало усилий, чтобы удержать Тушу от намерения пропустить стаканчик. Имонн не появился – какое счастье! – но это очень рассердило нашего кавалера.

– Я ему устрою, – пригрозил Туша, и мы стали уговаривать его, что не все уж так плохо, и мы с удовольствием составим ему компанию за стойкой, но не сейчас, а в перерыве. Наш кавалер пробурчал еще что-то себе под нос и покорно поплелся за нами. Когда он относительно трезв, его довольно легко уговорить.

У входа в демонстрационный зал я едва не столкнулась с той журналисткой. Она не узнала меня или сделала вид, что не узнала, а я сама не решилась обратиться к ней. Тогда же я поняла, что не осмелюсь заговорить и с теми двумя друзьями Юджина, разве что они сами это сделают. Но один из них куда-то исчез, а второй был так поглощен беседой со своей толстухой, что даже не заметил меня.

Оставался, правда, еще Тод, но что он мог знать? У меня заметно испортилось настроение… А тут еще Бэйба! Театрально заламывая руки, она вдруг воскликнула:

– Ах! Вы только посмотрите, как шикарно оформлен подиум.

Я не знала, что это такое, и поэтому промолчала, зато Туша, выхвативший из ее фразы только одно незнакомое слово, немедленно оживившись, спросил:

– Подиум, где подиум? Там что, наливают?

Мы сидели рядом с проходом, и я услышала приглушенный смешок.

– Нет, правда, может, там найдется стаканчик виски? – не желал униматься наш кавалер. – Ладно, Имонн, припомню я тебе.

– Да замолчи ты, – зашипела на него Бэйба.

На нас уже начали оглядываться, и я вдруг встретилась глазами с приятелем Юджина, его толстая спутница смерила нас всех презрительным взглядом и что-то сказала ему. Он отвернулся и ответил ей что-то, она, кивнув головой, засмеялась.

Я почувствовала, что краснею. Мои уши просто горели. Мне вдруг страшно захотелось уйти.

«Зачем только я пришла сюда с ними, – подумала я с досадой, – он будет смеяться надо мной, когда его друзья расскажут ему. Ведь я пришла только затем, чтобы узнать что-нибудь о нем».

Я почувствовала себя такой несчастной. Мне захотелось заплакать. А ведь он даже не знает, как я страдаю. Видимо, на моем лице все это отразилось, потому что Туша растерянно спросил:

– Что это ты, Кэтлин?

– Ты похожа на самую настоящую идиотку, – прошептала мне Бэйба.

Всегда она так!

В этот момент зазвучала тихая музыка, зажглись яркие лампы и появились девушки. Они медленно двигались по длинной вытянутой между рядами зрителей сцене, которая, как я потом узнала, называлась подиумом.

Какая-то дама в строгом темном костюме рассказывала о каждом платье, из какой оно ткани, какие использованы материалы для отделки, что главное в каждой модели, но я ее не слушала.

Я смотрела как завороженная. Эти девушки… Они были необыкновенны – высокие, стройные, они так гордо и легко выступали по ковровому покрытию, были так уверены в себе, их плечи – без единого пятнышка – блестели, как у мраморных статуй в музее. Они демонстрировали вечерние платья, а я сидела и с тоской думала, что ни в одном из них не могла бы себя чувствовать себя так уверенно, как они.

Одно платье меня особенно поразило. Нежно-розовое, очень открытое, с шуршащей блестящей юбкой. Лиф его был украшен лиловыми цветами. Плечи девушки-манекенщицы окутывал тончайший лиловый шарф, а ее руки были затянуты в длинные – за локоть – перчатки, которые так блестели, что казались скользкими. Вся она – эта девушка, – от темных волос, уложенных в высокую прическу, до шпилек се остроносых туфель, выглядела, как произведение искусства, так тщательно все было подобрано, так сочеталось одно с другим.

Я с отвращением вспомнила наши бальные платья из проката и чуть не заплакала. Оглянувшись, я с удивлением заметила, что Бэйба с глубокомысленным видом зарисовывает что-то в маленьком блокнотике, а Туша, растянув рот в дурацкой ухмылке, разглядывает ноги манекенщиц. Платья их его никак не интересовали.

Опять на сцене появилась та темноволосая уже в другом наряде и с другой прической, и я, вспомнив, что Юджину нравятся именно такие темноглазые, темноволосые и изящные девушки, совсем расстроилась и почти возненавидела ее.

Дама в темном костюме опять заговорила, нагнав этим такую тоску на Тушу, что тот не выдержал, издал какое-то невнятное мычание и, пригнувшись, неуклюже выбежал из зала. Я едва успела отдернуть ногу, чтобы он не раздавил се.

Я невольно посмотрела на приятеля Юджина, но тот отвел глаза в сторону, сделав вид, что ничего не заметил. Конечно же, он все это видел! Я снова почувствовала себя полным ничтожеством.

В перерыве мы обнаружили Тушу в баре, он уже успел порядком поднабраться. Он заказал нам по бокалу белого вина и все время ругался, что никогда больше не пойдет в подобные заведения, где человек не может получить нормальной выпивки за нормальные деньги.

Бармен за стойкой не обращал на него никакого внимания, очевидно, Туша успел-таки порядком ему поднадоесть. Для нас все, похоже, только начиналось.

«О Боже! – подумала я, – сейчас он вспомнит Кастро или, что еще хуже, решит выпить за ИРА. А если придет эта пара? А ведь они обязательно придут сюда и увидят меня в обществе пьяного Туши, распевающего заздравную Лумумбе».

Я посмотрела вокруг, но их не увидела. Зато к нам подошел Тод, и Бэйба принялась обсуждать модели платьев.

– Какая бездна вкуса, как все ново и оригинально, – изрекала она с пафосом.

– Я всегда замечал, что в тебе есть что-то аристократическое, – сказал Тод Мид с некоторой томностью.

– Да они обе, и Кэтлин, и Бэйба, самые настоящие дамы из общества, – подхватил Туша и, не спрашивая никого, заказал всем выпивку.

Мы выпили, и только я хотела задать Тоду свой вопрос про Юджина, как он сам спросил нас:

– А что-то я здесь не вижу нашего приятеля мистера Гейларда, вы не знаете, куда он подевался?

– Он в Лондоне, – вырвалось у меня, и я почувствовала, что опять краснею.

– То-то я его не вижу последнее время, думал даже, что он уехал в Америку.

В Америку, а что если он правда уехал к ней?! Нет, открытка же пришла из Лондона.

Бэйба что-то сказала, но я, поглощенная своими мыслями, даже не слышала что, зато до меня долетел обрывок брошенной Мидом фразы:

– Надеюсь, он здорово проводит там время.

Эта фраза звенела у меня в ушах, болью отдаваясь в сердце.

Они что-то весело обсуждали. Все чувствовали себя прекрасно. Всем было хорошо здесь, и ему, Юджину, тоже было хорошо там без меня. Он неплохо проводит время.

Я больше не могла выносить этой пытки и тихонько улизнула. Приближаясь к дому Джоанны, я подумала о том, что Бэйба всерьез разозлится на меня за то, что я бросила ее с Тушей одну. Ведь она все это устроила ради меня, но мне не надо было больше ничего, мне хотелось только одного быть с ним.

Дома я наплела Джоанне в ответ на ее вопрос о том, почему я вернулась одна, что у меня разболелась голова, и, быстренько прошмыгнув в нашу комнату, улеглась в постель, взяв в руки книжку Юджина. Честно говоря, она мне не понравилась, но я старалась разобраться во всем, что там было написано. Потом я отвлеклась и стала думать об авторе этой книги, мне всегда казалось, что говорить, а тем более писать о таких личных для каждого человека вещах – дело постыдное. Но с другой стороны, в предисловии говорилось, что автор – врач, хотя я всегда очень стесняюсь, если врач мужчина. Я так увлеклась этими своими размышлениями, что не заметила, как заснула. Все-таки у меня был очень тяжелый день, и почти все ночи с тех пор, как он уехал, я спала плохо.

Я так крепко уснула, что даже не слышала, как пришла Бэйба. Наверное, она поняла, как я себя чувствовала, потому что утром только немного поворчала из-за того, что ей одной пришлось возиться с Тушей, которому-таки удалось упиться до безобразного состояния. Она рассчитывала, что ей поможет Тод Мид, но он смылся домой к своей Салли, боясь, что она обидится на него за опоздание. Угощаться за счет Туши ему было в самый раз, а вот усаживать его пьяного в такси, тут уж извините!

– Хорошо еще, черт его дери, что ты догадалась спросить у него его проклятый адрес, – закончила свой рассказ Бэйба.

В воскресенье после мессы я пошла погулять по городу и долго бродила по тем местам, где бывали мы с Юджином. Мне на ум все время приходил образ стройной девушки в розовом платье, и я вдруг стала думать, что или она, или еще какая-нибудь такая же раскованная, уверенная в себе девушка сидит где-нибудь в кафе и пьет чай с ним и они улыбаются друг другу. Я представляла это себе так, словно смотрела в окно воображаемого кафе, в котором они сидели. Настроение у меня испортилось, и спать я легла с ужасной головной болью.

Работа в лавке отвлекала меня от грустных размышлений, не давая скучать, надо было пошевеливаться, особенно когда случался большой наплыв покупателей. Еще меня немножечко бодрило то, что он прислал мне открытку. Я надеялась и ждала…