1. Основные проблемы революции в историографии.

2. Февральская революция 1917 г.

При изучении истории Великой русской революции неизбежно возникает целый ряд острейших проблем, которые уже не одно десятилетие являются предметом ожесточенных споров среди историков и политиков самых разных убеждений и взглядов.

1) В советской исторической науке (И. Минц, Е. Черменский, В. Старцев) традиционно утверждалось, что в 1917 г. в Российской империи произошли две совершенно разных социальных революции: Февральская буржуазно-демократическая революция (23 февраля ― 3 марта 1917 г.), сокрушившая тысячелетнюю российскую монархию, и Великая Октябрьская социалистическая революция (25―26 октября 1917 г.), открывшая новую эру в истории всей человеческой цивилизации. В советской историографии Февральская буржуазная революция традиционно рассматривалась исключительно в качестве начального и неизбежного этапа Великой Октябрьской социалистической революции.

2) В западной историографии хронологические рамки Великой русской революции были существенно расширены, однако до сих пор существуют совершенно разные подходы к их определению. Одни авторы (Г. Чемберлен) определяли ее хронологические рамки 1917―1921 гг., а другие (Э. Карр) датировали ее 1917―1923 гг. Практически все зарубежные историки под социальной революцией понимали не столько сам захват политической власти в стране, который носил скоротечный характер, сколько неизбежные и коренные перемены в многоликой палитре общественных отношений, которые собственно и составляют суть любой социальной революции.

3) В современной исторической науке существуют разные подходы как в определении самих рамок Великой русской революции, так и ее внутренней периодизации, но самой распространенной точкой зрения стала версия тех авторов (В. Дмитренко), которые определяют ее хронологические рамки 1917―1920 гг.

Хорошо известно, что глобальные общественные катаклизмы представляют собой целую цепь политических, социальных, экономических, правовых и иных процессов, которые, имея сравнительно узкие хронологические рамки, тем не менее, продолжаются не один год, а иногда и целые десятилетия. Достаточно вспомнить две «великих» европейских революции — Английскую (1640―1660) и Французскую (1789―1804), чтобы зримо убедиться в этом. В советской историографии при оценке событий той революционной эпохи преднамеренно акцентировали все внимание только на двух днях Октябрьского вооруженного переворота, который с легкой руки самих советских вождей стали называть Великой Октябрьской социалистической революцией. Хотя еще в августе 1921 г. сам В.И. Ленин в своей известной работе «Новые времена, старые ошибки в новом виде», анализируя прошедшие четыре года с момента прихода большевиков к власти, писал о том, что «наша революция» прошла в своем развитии несколько важных этапов:

а) октябрь 1917 г. — январь 1918 г. — от вооруженного захвата власти до разгона Учредительного собрания и начала триумфального шествия Советской власти;

б) февраль — май 1918 г. — от заключения Брестского мира, давшего первую мирную передышку, до начала широкомасштабной Гражданской войны и иностранной интервенции;

в) июнь 1918 г. ― ноябрь 1920 г. — период Гражданской войны и иностранной интервенции, когда военный вопрос стал главным вопросом революции;

г) с конца 1920 г. — период новой мирной передышки, который должен перерасти в новую атаку на мировой капитал и мировую пролетарскую революцию.

Таким образом, совершенно очевидно, что сам вождь пролетарской революции определял ее хронологические рамки, как минимум, 1917―1920 гг.

1) В советской исторической литературе (И. Минц, Е. Черменский, В. Дякин А. Аврех, Г. Иоффе, И. Пушкарева) Февральскую революцию традиционно изучали через призму организующей и направляющей роли партии большевиков. Все попытки ряда известных советских историков (Э. Бурджалов, П. Волобуев) исследовать «проблему стихийности» Февральской революции были пресечены на корню, поскольку с позиций ортодоксальных стражей марксизма-ленинизма из ЦК КПСС (М.А. Суслов, Б.Н. Пономарев, С.П. Трапезников) само понятие «стихийности» было абсолютно не совместимо с понятием «революционного процесса», во главе которого стояла Коммунистическая партия большевиков.

2) В западной историографии, напротив, практически сразу восторжествовала теория абсолютной стихийности Февральской революции, которая до сих пор имеет немало горячих поклонников и активных сторонников и у нас в стране (В. Дмитренко), и за рубежом (Р. Дэниэлс, Н. Верт).

3) В последнее время целый ряд авторов (В. Булдаков, В. Харитонов) справедливо полагает, что Вторая русская революция отразила «сложное взаимодействие стихийных и сознательных сил революционного процесса», которые и обеспечили ее столь быстрый и относительно бескровный результат.

1) В зарубежной и эмигрантской литературе уже давно существовало стойкое убеждение о решающей роли масонов в Февральской революции 1917 г. Еще в 1931 г. известный историк русского зарубежья С.П. Мельгунов в своей работе «На путях к дворцовому перевороту» убедительно показал, что подготовкой и организацией февральского переворота руководили две группы русских масонов — «военный кружок» во главе с А.И. Гучковым и «гражданский кружок» во главе с А.Ф. Керенским. Позднее теория «масонского заговора» нашла свое развитие в работах многих зарубежных авторов, в частности Г. Аронсона, Д.Н. Каткова, Н.Н. Берберовой и других.

2) В советской историографии эта тема всегда находилась под запретом. Первую брешь в ее изучении пробил известный советский историк, профессор Н.Н. Яковлев, который в своей знаменитой работе «1 августа 1914 года» (1974) впервые четко определил роль и место русских политических масонов в событиях февральского дворцового переворота, заявив, что именно они играли роль теневого штаба либеральной буржуазии в борьбе за власть и являлись руководящим центром Февральской революции. В тот период с резкой критикой этих выводов выступили многие советские историки, в том числе И.И. Минц, Е.Д. Черменский, А.Я. Аврех и М.К. Касвинов, которые, не подозревая о том, что эта книга создавалась по прямому указанию шефа КГБ СССР Ю.В. Андропова, обвинили своего коллегу в «возрождении черносотенной легенды о всемирном масонском заговоре».

3) В современной историографии существует три основных подхода к данной проблеме.

 Все историки либерального толка (Р. Ганелин, В. Поликарпов, А. Серков, С. Карпачев), как и прежде, категорически отрицают какую-либо роль масонов в событиях 1917 г. и снимают с них всякую ответственность за крах тысячелетней российской государственности.

 Историки, стоящие на патриотических позициях (И. Фроянов, О. Платонов, В. Брачев), полностью разделяют теорию существования «масонского заговора» и приводят веские доказательства и аргументы его реального существования.

 Третьи историки (В. Старцев), не разделяя теории «масонского заговора», тем не менее, признают огромную роль масонов в консолидации сил либеральной буржуазии на пути к захвату государственной власти в стране.

 1) В советской историографии (И. Минц, Е. Черменский, В. Дякин, А. Аврех, В. Старцев, И. Пушкарева) Февральскую революцию 1917 г. традиционно оценивали как первый и неизбежный этап на пути к Великой Октябрьской социалистической революции и не придавали этой революции самостоятельного исторического значения. Более того, подавляющее большинство советских историков полностью исключали альтернативу мирного обновления страны, заявив, что бонапартистский режим «третьеиюньской монархии» окончательно исчерпал свой исторический потенциал. Были и сторонники иной точки зрения, исключением из этого правила стали работы двух историков — профессоров Э.Н. Бурджалова и Г.З. Иоффе, которые, в отличие от большинства своих коллег, признавали самостоятельное значение Второй русской революции.

Кроме того, в советской исторической науке Февральскую революцию традиционно называли буржуазно-демократической, поскольку по своим основным целям (свержение царизма и провозглашение демократических прав и свобод) она была буржуазной, а по своим движущим силам (пролетариат в союзе со всем крестьянством) — демократической.

 2) В постсоветский период, напротив, наметилась явная тенденция идеализации февральских событий 1917 г. В частности, известный архитектор «горбачевской перестройки», академик А.Н. Яковлев в своем философском опусе «Горькая чаша бытия» (1994) однозначно заявил, что Февральская революция была подлинно народной, демократической революцией, которая сокрушила русский царизм и открыла перед нашей страной заоблачные высоты цивилизованного либерального развития, сорванные кровавым большевистским переворотом в октябре 1917 г.

Подобную точку зрения разделяют и другие авторы либерального толка (В. Харитонов), который утверждает, что:

а) Февральская революция была исторически прогрессивна, поскольку сокрушила один из оплотов европейской и азиатской реакции — русский царизм;

б) эта революция открыла путь к подлинной демократии и не могла быть «прологом Октября», который дал старт установлению тоталитарного режима в нашей стране.

Не отрицая самостоятельного значения февральских событий в истории нашей страны, мы все же согласимся с теми авторами (И. Ильин, Ф. Степун, С. Кара-Мурза, Э. Щагин, А. Лубков), которые видят корень многих страданий и бед, обрушившихся на Россию в XX веке, именно в «февральском безумии 1917 года». В частности, профессор А.В. Лубков совершенно справедливо писал, что «невероятные амбиции и самоуверенность бывших лидеров либеральной оппозиции после захвата государственной власти сменилась полной их растерянностью и беспомощностью в практических делах. Растратив всю свою энергию и силы в борьбе с прогнившим самодержавным режимом, российские либералы в условиях распада традиционной монархической государственности оказались не способными к созидательной государственной работе. Февральский переворот имел тяжелейшие последствия для России, вынужденной до конца испить горькую чашу торжествующей революции».

1) В советской исторической науке (Г. Иоффе, И. Минц, В. Иванов, В. Бовыкин, В. Лаверычев, В. Булдаков) существовало стойкое убеждение, что в России, несмотря на всю неразвитость высших форм капитализма и существенные пережитки феодальных отношений, существовали реальные экономические предпосылки для строительства социализма. На вооружение был взят знаменитый, но довольно сомнительный ленинский тезис о «слабом звене» в мировой системе империализма, каковым была Российская империя, где с наибольшей остротой проявились все главные противоречия социально-экономического и политического развития буржуазных государств в эпоху империализма.

Во времена «горбачевской перестройки» многие советские историки (В. Бовыкин, В. Лаверычев) совершенно справедливо поставили вопрос о разграничении таких ключевых понятий, как «предпосылки социалистической революции» и «предпосылки строительства социализма». С этого момента одни авторы (В. Лаверычев, В. Бовыкин, В. Булдаков), признавая наличие объективных предпосылок для мощного социального взрыва в стране, стали отрицать существование непосредственных предпосылок для строительства социализма в России, которые еще предстояло создать. А другие авторы, прежде всего, сторонники пресловутого «нового направления» (П. Волобуев, М. Гефтер, Е. Плимак) и другие лакеи советской партноменклатуры, которые сделали блестящую научную карьеру на пропаганде бессмертных ленинских идей и исторических завоеваний Октября, стали с благословения самих «прорабов перестройки» (А.Н. Яковлев, В.А. Медведев), сидящих в высоких кремлевских кабинетах, категорически отрицать и то, и другое.

2) В западной и современной либеральной историографии (К. Каутский, Р. Дэниэлс, Ш. Карбонель, Д. Боффа, М. Геллер, А. Некрич) подобные оценки экономических предпосылок большевистской революции всегда отвергались как антинаучные, не имеющие под собой никакой реальной исторической основы. По мнению большинства зарубежных авторов, большевистская революция стала результатом случайного стечения целого ряда объективных обстоятельств, в частности фатальных неудач на фронтах Первой мировой войны и грубейших ошибок Временного правительства, которое не смогло в кратчайшие сроки решить самых острых проблем социально-экономического развития страны. Один из видных американских советологов профессор Р. Дэниэлс в своей известной работе «Большевистская революция в 1917 г.» (1967) прямо писал, что закономерный характер Октябрьской революции является «историческим миражом», а сама революция — «исторической аномалией».

1) В советской исторической науке, начиная с 1930-х гг., Октябрьский вооруженный переворот стали называть Великой Октябрьской социалистической революцией, которая открыла новую эру в истории всего человечества и имела огромное прогрессивное значение для развития всей мировой цивилизации.

2) В западной (А. Авторханов, Р. Дэниэлс, Р. Пайпс) и современной российской историографии либерального толка (А. Яковлев, А. Солженицын, М. Гефтер, Е. Гайдар) утверждается, что Октябрьский переворот стал настоящей национальной трагедией, стоившей нашей стране миллионов невинных жертв и отбросившей ее от столбовой дороги развития человеческой цивилизации на многие десятилетия назад.

3) По мнению многих современных авторов патриотического лагеря (С. Кара-Мурза, В. Кожинов, И. Фроянов, А. Лубков), Октябрьский переворот стал:

а) прямым следствием Февральского переворота и полного банкротства «русских» либералов и масонов, которые из-за своей преступной и бездарной внутренней и внешней политики не могли не потерять государственную власть, которую большевики в прямом смысле слова подобрали на улицах Петрограда и Москвы;

б) своеобразной формой модернизации патриархально-аграрной России, которая в результате этого глобального социального переворота за два десятилетия смогла преодолеть стадиальный и технологический разрыв, отделявший ее на сотню лет от передовых европейских держав и США.

Монархическая Россия, которая за свою тысячелетнюю историю не раз стояла на пороге гибели, в марте 1917 г. рухнула всего за несколько дней. Та поразительная быстрота, с которой произошло это трагическое событие, до сих пор поражает воображение всех тех, кто хоть раз соприкасался с историей тех «окаянных дней».

23—24 февраля 1917 г. на фоне резкого обострения продовольственной ситуации в Петрограде, во многом носившего чисто искусственный характер, начались стихийные забастовки, митинги и демонстрации, в которых, по оценкам большинства специалистов (Э. Бурджалов, В. Старцев), приняло участие более половины всего питерского пролетариата — 300 тысяч чел. В создавшихся условиях ряд политических партий и движений, в первую очередь большевики и эсеры, предприняли неудачную попытку встать во главе стихийного протеста и, опираясь на этот массовый протест, реализовать свои политические цели. Уже утром 24 февраля 1917 г. Русское бюро ЦК РСДРП в лице А.Г. Шляпникова и В.М. Молотова (Скрябина) обратилось с призывом к питерскому пролетариату начать всеобщую политическую стачку в столице.

Вечером 24 февраля на совещании с участием командующего войсками Петроградского военного округа генерала С.С. Хабалова, министра внутренних дел А.Д. Протопопова и военного министра М.А. Беляева было принято решение оцепить полицией и войсками центральные районы города и не допустить проникновения в центр столицы демонстрантов из ее рабочих окраин. Одновременно департамент полиции МВД, который тогда возглавлял полковник А.Т. Васильев, начал аресты руководителей и членов леворадикальных политических партий, которые открыто призвали к свержению законной власти в стране.

Вечером 25 февраля генерал С.С. Хабалов получил из Ставки письменный приказ царя немедленно прекратить в столице всякие беспорядки, что де-факто означало санкцию на применение оружия против демонстрантов. 26 февраля во время стихийного митинга на Невском проспекте произошло первое крупное столкновение демонстрантов с казаками и полицией, в результате которого пролилась первая кровь и, по разным оценкам, погибло от 160 до 400 человек. Ситуация в городе накалилась до предела, и на экстренном заседании правительства под председательством князя Н.Д. Голицына была принята отставка министра внутренних дел А.Д. Протопопова, на которого была возложена ответственность за произошедшие кровопролитие в центре Петрограда.

Эта отставка не стабилизировала обстановку в городе, и уже утром 27 февраля ситуация приобрела качественно новое состояние, поскольку к бастовавшим рабочим столичных предприятий присоединились более 20 тысяч солдат Преображенского, Литовского, Павловского и Волынского гвардейских полков и других воинских частей столичного гарнизона.

27 февраля в 11 часов утра на пленарном заседании IV Государственной думы глава правительства князь Н.Д. Голицын зачитал депутатам монарший указ о перерыве в ее работе и сразу подал в отставку со своего поста. По предложению Совета старейшин думские депутаты приняли решение не расходиться, а продолжить работу в рамках «частного заседания членов Государственной думы». Уже к середине дня Таврический дворец превратился в центр притяжения всех антимонархических сил, где одновременно возникло два параллельных центра, взявших на себя руководство революционной стихией.

1) Представители всех социалистических партий и депутаты социал-демократической (меньшевистской) и трудовой фракций Государственной думы приняли решение об организации Временного исполкома Петроградского совета рабочих и солдатских депутатов, который установил порядок выборов в столичный Совет, норму представительства от заводов и воинских частей и срок его созыва.

2) Лидеры Прогрессивного блока приняли решение о создании «Временного комитета IV Государственной думы для водворения порядка в Петрограде и для сношения с учреждениями и лицами» в составе 13 человек. Председателем этого комитета стал М.В. Родзянко, а его членами — руководители всех парламентских фракций и групп, в том числе П.Н. Милюков, Н.В. Некрасов, А.И. Коновалов, С.И. Шидловский, В.В. Шульгин, В.А. Ржевский, И.И. Дмитрюков, М.А. Караулов, И.Д. Ефремов, В.Н. Львов, А.Ф. Керенский и Н.С. Чхеидзе. Двое последних, которые возглавляли фракции трудовиков и меньшевиков, вскоре займут ключевые позиции и в исполкоме Петроградского совета.

Такая пикантная ситуация возникла отнюдь не случайно. В советской историографии данную проблему традиционно освещали через призму знаменитой ленинской концепции «о двоевластии». Но с учетом последних данных о том, что Н.С. Чхеидзе и А.Ф. Керенский, как и многие члены Прогрессивного блока, были адептами «вольных каменщиков», такое положение вещей оказалось вполне закономерным.

Вечером 27 февраля по приказу генерала С.С. Хабалова полковник А.П. Кутепов, в распоряжении которого находилось более двух тысяч солдат и офицеров, предпринял попытку овладеть Таврическим дворцом и распустить исполком Петросовета и Временный комитет Государственной думы. Эта операция не увенчалась успехом и еще больше обострила крайне напряженную обстановку в столице.

В ночь с 27 на 28 февраля в здании Таврического дворца начал свою работу 1 съезд Петроградского совета рабочих и солдатских депутатов, на котором был избран его Исполнительный комитет в составе 15 членов трех самых влиятельных политических партий социалистической ориентации — эсеров, меньшевиков и большевиков. Председателем исполкома Петросовета был избран Н.С. Чхеидзе, его заместителями стали М.И. Скобелев и А.Ф. Керенский, а членами исполкома — П.А. Александрович, К.А. Гвоздев, К.А. Гриневич, Ф.И. Дан, П.А. Залуцкий, Н.Ю. Капелинский, П.А. Красиков, Г.В. Панков, Н.Д. Соколов, Э.А. Соколовский, Н.Н. Суханов и А.Г. Шляпников.

Председатель Государственной думы М.В. Родзянко под сильным давлением самых радикальных членов Прогрессивного блока заявил о намерении начать формирование правительства «народного доверия», поскольку идея с назначением военного диктатора, на роль которого рассматривался генерал А.А. Маниковский, руководителями блока была сразу отвергнута.

В ночь на 28 февраля Николай II, который не обладал объективной информацией о положении дел в столице, отправил из Ставки в Царское Село эшелон верных ему войск под командованием генерал-адъютанта Н.И. Иванова для усмирения восставшего гарнизона. В соответствии с царским указом генерал Н.И. Иванов не только назначался новым командующим Петроградским военным округом, но и наделялся неограниченными диктаторскими полномочиями, поскольку в его полное подчинение поступали все министры царского кабинета. Однако несостоявшийся диктатор так и не смог пробиться в Петроград, поскольку вечером того же дня получил от генерала М.В. Алексеева приказ отойти из Царского Села к Вырице.

Утром 28 февраля ситуация в столице целиком оказалась во власти революционной стихии. Были сломлены последние очаги сопротивления правительственных войск. Подавляющая часть Петроградского гарнизона — более 125 тысяч солдат и офицеров ― оказалась в лагере восставших, которые к полудню взяли под контроль все здания вокзалов, министерств и ведомств, Зимний и Мариинский дворцы, Петропавловскую крепость и Арсенал. Кроме того, были арестованы все члены царского правительства, в том числе С.С. Хабалов, М.А. Беляев и А.Д. Протопопов.

Днем 28 февраля руководство исполкома Петросовета начало переговоры с Временным комитетом Государственной думы о формировании Временного правительства. Н.С. Чхеидзе, А.Ф. Керенский и Н.Н. Суханов согласились не вводить в его состав министров-социалистов, но настояли на принятии своей программы, которая стала основой правительственной Декларации, опубликованной 6 марта 1917 г.

1 марта 1917 г. Петроградский совет издал печально знаменитый «Приказ № 1», в соответствии с которым:

• во всех ротах, эскадронах, батареях, батальонах и полках из представителей нижних чинов создавались солдатские комитеты, наделенные правом издания любых распоряжений и приказов;

• все солдатские комитеты напрямую подчинялись исполкому Петроградского совета, что, по сути, означало ликвидацию главного принципа построения любой регулярной армии — принципа единоначалия.

По мнению большинства современных историков (А. Лубков), этот приказ имел самые роковые последствия для судеб русской армии и всей страны. По сути, русская императорская армия стала заложницей борьбы различных политических группировок за власть и из важнейшего государственного института превратилась в подручный инструмент политики и мощное средство разрушения тысячелетней русской государственности.

Тем временем из Могилева в столицу выехали свитский и царский поезда. Не доезжая до Петрограда около 150 км, на станции Малые Вишеры царю доложили о том, что путь в столицу закрыт восставшими войсками. В этой ситуации Николай II приказал повернуть эшелоны на Псков, где располагался штаб Северного фронта. Здесь под Псковом, на станции Дно вечером 1 марта 1917 г. Николай II под неожиданным давлением генералов М.В. Алексеева и Н.В. Рузского согласился издать манифест о создании «правительства народного доверия» и назначить главой этого правительства председателя Государственной думы М.В. Родзянко.

Вечером 1 марта М.В. Родзянко связался по телеграфу с генералом Н.В. Рузским и в разговоре с ним дал понять, что этот манифест явно запоздал и для нормализации обстановки в столице император должен отречься от престола. Это «пожелание» М.В. Родзянко сразу поддержал весь высший генералитет русской армии, в том числе начальник Главного штаба Ставки генерал-адъютант М.В. Алексеев и главнокомандующие Румынским, Юго-Западным, Западным и Северным фронтами генералы В.В. Сахаров, А.А. Брусилов, А.Е. Эверт и Н.В. Рузский, а также командующий Балтийским флотом адмирал А.И. Непенин. Предательство высшего командного состава армии, многие из которых были масонами, предопределило отречение Николая II и окончательную победу антимонархической революции в Петрограде!

Утром 2 марта, не дождавшись ответа из штаба Северного фронта, два влиятельных члена Прогрессивного блока А.И. Гучков и В.В. Шульгин по поручению Временного комитета выехали в Псков. Генерал Н.В. Рузский после долгих уговоров убедил царя подписать манифест о своем отречении в пользу сына Алексея, и получив от Николая II заветный документ, немедленно связался с М.В. Родзянко. Узнав от него, что из столицы в Псков выехали А.И. Гучков и В.В. Шульгин, Н.В. Рузский задержал отправку текста этого манифеста в Петроград.

Днем 2 марта 1917 г. завершились переговоры исполкома Петросовета и Временного комитета Государственной думы о создании Временного правительства, в состав которого вошли кадеты, октябристы и один эсер. Самые важные министерские посты заняли председатель правительства и министр внутренних дел Георгий Евгеньевич Львов, министр иностранных дел Павел Николаевич Милюков, военный и морской министр Александр Иванович Гучков, министр финансов Михаил Иванович Терещенко, министр торговли и промышленности Александр Иванович Коновалов, министр земледелия Андрей Иванович Шингарев, министр путей сообщения Николай Виссарионович Некрасов и министр юстиции Александр Федорович Керенский.

В советской исторической науке всегда обращали внимание на тот хорошо известный факт, что первый состав Временного правительства состоял исключительно из представителей двух самых влиятельных буржуазных партий — кадетов и октябристов и одного «заложника демократии» А.Ф. Керенского, который в марте 1917 г. вышел из фракции «трудовиков» и вступил партию эсеров. Однако более существенным было то обстоятельство, что практически все министры этого правительства, кроме П.Н. Милюкова, были масонами, а А.Ф. Керенский не просто рядовым масоном, а Генеральным секретарем Верховного совета Великого Востока народов России. Кроме того, следует признать, что избрание Г.Е. Львова на пост главы правительства стало грубейшей политической ошибкой П.Н. Милюкова и Ко, которые, желая избавиться от авторитарного М.В. Родзянко, передали власть в руки политического импотента, неспособного ни в малейшей степени эффективно управлять страной.

Вечером 2 марта на заседании Петросовета обсуждался вопрос об отношении к Временному правительству. Руководители Русского бюро ЦК РСДРП(б) А.Г. Шляпников, В.М. Молотов и П.А. Залуцкий предложили отказать в доверии буржуазному правительству и образовать Временное революционное правительство, что отвечало программным и идейным установкам большевиков. Это предложение было отклонено, и подавляющая часть депутатов проголосовала за поддержку Временного правительства.

В Пскове, куда вечером 2 марта прибыли А.И. Гучков и В.В. Шульгин, состоялась их встреча с Николаем II. Во время аудиенции у императора визитеры стали горячо уговаривать монарха для «блага Отечества и прекращения смуты» отречься от престола в пользу сына Алексея. Генерал Н.В. Рузский, принимавший участие в этом разговоре, сообщил визитерам, что этот вопрос уже решен и предъявил им соответствующий манифест. Совершенно неожиданно Николай II заявил, что после бессонной ночи и долгих раздумий он изменил свое прежнее решение и подписал новый манифест об отречении и за себя, и за сына Алексея в пользу младшего брата великого князя Михаила Александровича. И хотя подобное поведение императора было явным нарушением павловского «Акта о престолонаследии» (1797), думские парламентеры согласились с данной комбинацией. Правда, перед подписанием нового манифеста А.И. Гучков убедил царя подписать еще два важнейших документа, которые узаконили новую власть — о назначении князя Г.Е. Львова главой Временного правительства и возвращении великого князя Николая Николаевича на пост Главковерха Русской императорской армии. Более того, как явствует из архивных документов, Николай II не просто утвердил нового главу правительства, но из предложенных ему кандидатур сам пометил галочкой весь персональный состав нового Совета министров империи.

Ряд современных авторов (В. Старцев, А. Зубов, И. Исаев) полагают, что подобный шаг был предпринят Николаем II не в приступе отчаяния, а вполне осознанно, с тем, чтобы после нормализации обстановки в Петрограде объявить о незаконности данного манифеста и вернуть себе верховную власть в стране. Но в историю, как всегда, вмешался «его величество случай».

Такой поворот событий оказался неожиданным и для многих членов Временного правительства, и самого великого князя Михаила Александровича. Утром 3 марта возникшая ситуация обсуждалась в узком кругу на квартире князя М.С. Путятина, где проживал новоиспеченный монарх. Все участники этого совещания, за исключением А.И. Гучкова и П.Н. Милюкова, высказались за отречение великого князя Михаила от престола и убедили его подписать соответствующий манифест, подготовленный Н.В. Некрасовым, В.Д. Набоковым и Б.Э. Нольде.

Февральская революция подошла к своему логическому концу и завершилась «пирровой победой» всех антимонархических, а по сути, антирусских сил. Неслучайно современный исследователь русского масонства, профессор В.С. Брачев в своей книге «Масоны и власть в России» (2003) писал, что «сценарий русской революции был написан все-таки на Западе и никакой другой роли, кроме пятой колонны демократической Европы, русским масонам уготовано не было».