72
Фонтейн

Фонтейн возвращается от почерневших ребер, бредет в сторону Брайант-стрит с кувшином воды и парой сэндвичей, выданных Красным Крестом. Там очень странно, слишком уж похоже на фильм-катастрофу; ему не нравится. Фургонов с телевизионщиками больше, чем карет «скорой помощи», хотя и тех полно. Жертв на удивление мало, и он решает, что это связано с местным духом: люди, живущие на мосту, всегда серьезно подходили к делу выживания и некоторым образом верили в стихийное сотрудничество. Может быть, думает он, ему никогда не узнать, что все это значило – в смысле причин и следствий, – хотя он уверен, что был свидетелем чего-то значительного.

Хотелось бы надеяться, что Шеветта и ее парень выбрались, – впрочем, он полагает, что это именно так, и профессор исчез, ушел по делам, которыми занимаются люди вроде него, а об этих делах лучше вовсе не знать. Марциалу придется рассказать, что его чейн-ган пропал, так это даже и лучше, что пропал. Кто-то разбрызгал напротив лавки целый галлон этой штуки под названием «Килз» – на всякий случай, а то вдруг мокрое место, оставшееся от кого-то после чейн-гана, окажется особо заразным.

Он подходит к лавке, и до его слуха доносится шорох сметаемых стеклянных осколков. Фонтейн видит, что косолапый парень в больших белых кроссовках проделал большую работу, даже расставил вещи на сохранившихся полках. Серебристый кусок железа, похожий на большой шейкер для коктейлей, занимает почетное место, возвышаясь над разбитой витриной между оловянными солдатиками и двумя вазами – образцами окопного искусства, изготовленными из кайзеровских пушечных гильз.

– Куда она делась? – спрашивает Фонтейн, глядя на серебристую штуковину.

Парень перестает подметать, вздыхает, опирается на швабру и молчит.

– Улетела, а?

Парень кивает.

– Сэндвичи, – говорит Фонтейн, протянув один из них парню. – Нам тут придется затянуть пояса на какое-то время.

Он вновь поднимает взгляд на сосуд. Откуда-то ему известно, что там ее нет – кем и чем бы она ни была. Сам сосуд стал историей – ни больше, ни меньше, чем грубые, но в своем роде элегантные вазы из пушечных гильз, выделанные в какой-то французской траншее. В этом тайна вещей.

– Фонтейн…

Обернувшись, он видит Клариссу, стоящую в дверях с большой сумкой.

– Кларисса…

В глубине ее зеленых, как море, глаз плещется беспокойство или тревога, а может, забота.

– У тебя все нормально?

– Да, – говорит Фонтейн.

– Я думала, ты помер, Фонтейн.

– Нет.

– Я принесла еду.

– Дети в порядке?

– Им страшно, – отвечает она, – они с Турмалиной.

– С ней мне тоже было бы страшно.

Тень улыбки. Кларисса подходит к нему, отставив в сторону сумку. Ее губы мимолетом касаются его губ.

– Спасибо, – говорит он ей, приподнимая тяжелую сумку, откуда веют приятные запахи. – Спасибо, Кларисса.

В глазах ее слезы.

– Подонок, – говорит она, – где мои куклы?

– Мне очень жаль, – отвечает он серьезно, как только может, – но они пали жертвой страшного пожара.

И они оба начинают смеяться.