Украинизация Юга России – как это начиналось

Не имея никакой реальной власти в оккупированных австро-германцами землях, слабо влияя на экономическое и финансовое состояние страны, украинские власти приложили максимум усилий, направленных на украинизацию населения. Уже в первые часы пребывания на харьковской земле полковник А. Шаповал издал приказ о введении украинского языка в качестве официального. Примечательно, что тем же пунктом представитель украинской власти вводил немецкое время. Приказ гласил буквально следующее: «Приказываю во всех государственных институциях Харьковщины все дела вести только на украинском языке; кроме того – с этого времени приказываю пользоваться календарем нового стиля, а часы перевести по-среднеевропейски (на 1 час 8 минут назад)».

Различные чины новой администрации издали спешные приказы по этому поводу. Новоназначенный комиссар Южной железной дороги М. Свергун распорядился: «Решительно приказываю уничтожить все надписи, которые имеются по Управлению и по станциям на русском языке, и заменить их на украинские. Украинские Громады милостиво прошу особенно побеспокоиться об этом деле». Кстати, вскоре Министерство путей сообщения УНР распорядилось принимать на службу на железную дорогу «исключительно подданных Украинской республики и при том только знающих украинских язык и украинское правописание». Чем харьковские железнодорожники, не особо владеющие этим языком, были откровенно поставлены в тупик.

Взбудоражила общественность также срочная телеграмма, пришедшая из столицы УНР в первые же дни после прихода в Харьков немцев: «Особым приказом украинского министра почт и телеграфов Сидоренко предписано по всем учреждениям заменить в продолжении трех дней все вывески, надписи, плакаты и объявления украинским языком… Заявления начальников о невозможности замены надписей в три дня признаны не убедительными, ибо есть уже некоторые учреждения, где это распоряжение выполнено… Если и после этого не будут немедленно заменены в учреждениях вывески, плакаты, объявления и пр. написанными на государственном языке, то означенные начальники округов или отделов перевозки и почт будут сурово караться по законам Украинской Народной Республики».

Это распоряжение фактически продублировал губернский комендант Харьковщины, чье «обязательное постановление» было обнародовано 25 апреля: «Во всех Государственных, городских и земских институциях и учреждениях Харьковской губернии печати, бланки, вывески и надписи внутри сих институций на протяжении 2 недель завести на Государственном языке». Уездные коменданты обязаны были доложить об исполнении приказа до 14 мая. Правда, до этого срока Центральная Рада была уже свергнута немцами и местные власти, включая комендантов, были заменены.

15 апреля Киев назначил главой Харьковского учебного округа бывшего председателя «Слобажанской учительской спилки» А. Синявского, перед которым была поставлена задача перевести все делопроизводство округа на украинский язык, а летом начать создавать курсы по изучению этого языка для поэтапной украинизации «низших учебных заведений». «Относительно смены языка обучения в средних и высших учебных заведениях, – сказал журналистам чиновник, – ввиду неимения учебников и знатоков украинского языка пока готовых решений нет, и в какую форму выльется дальнейшая их жизнь предугадать сложно».

21 апреля в Харькове состоялась встреча представителей средних школ с делегацией министерства образования УНР, которая заявила о планах по «национализации школы», обещая при этом наличие украинских, великорусских, еврейских, польских школ с родным языком обучения и с обязательным предметом «украинский язык». Для этого по национальному признаку была создана комиссия, в которую вошли 4 украинца и по одному представителю от трех вышеперечисленных языковых групп. Кстати, сам докладчик, поприветствовав собравшихся по-украински, тут же перешел на русский язык, чем, по словам журналиста, «очень удовлетворил присутствовавших, большинство коих еще не изучило украинской мовы».

Как бы украинские власти ни старались, значительных успехов в украинизации образования на территориях, входивших в ДКР, им достичь не удалось. По состоянию на февраль 1919 г., когда к власти в Харькове уже вернулись большевики, 227 из 288 делегатов губернского съезда Советов указали, что в их округах преподавание в школах ведется исключительно на русском языке, 53 – на русском и украинском языках, а 8 – только на украинском (см. таблицу). Учитывая, что ряд украинских школ в губернии появился еще в 1917 г. и во времена ДКР, можно констатировать, что в составе самостийной Украины харьковское образование не стало более украинизированным.

Тяжелее пришлось харьковским юристам, которые понятия не имели, как переводить юридические термины на украинский язык. В конце апреля убеленный сединами прокурор Харьковской судебной палаты получил письмо от адъютанта украинского губернского коменданта. В письме, помимо ответа на запрос прокурора, значилось (на языке оригинала): «Крім того пан отоман прохає на перед звертатися тільки на державній мови Украинской Народной Республики, а не на мові чужеземноі». Неудивительно, что в прессе сразу же появились объявления следующего содержания: «Негайно потрібний фаховець-знавець літературної української мови для навчення. Адреса: Дворянська, д. № 12. Присяжний повіренний Леонид Константинович Берман».

Примерно в те же дни харьковский представитель министерства внутренних дел УНР вновь в довольно жесткой форме потребовал от городских властей «придать всем организациям самоуправления национальный государственный характер», для чего было необходимо украинизировать все вывески на городских учреждениях, лечебницах, школах, мастерских, дорожные знаки, уличные таблички и т. д. МВД предупреждало, что «те лица, которые будут противиться этому распоряжению или задерживать его осуществление», должны были привлекаться к судебной ответственности. При этом понимая, что «для делопроизводства на украинском языке вначале может не найтись местных интеллигентных сил», МВД дозволяло учреждением временно вести документацию на русском языке.

То, как вели делопроизводство в оккупированной немцами Украине, красочно проиллюстрировал генерал Деникин: «Начальник пишет бумаги на русском языке и дает ее переводить писарю. Последний берет словарь Толпыго, подыскивает украинские слова и, не зная оборотов речи, склоняет и спрягает их по-русски… Интересно, что сношения с немцами приказано было вести только на русском или немецком языках».

Представитель Центральной Рады Довгорученко вообще приравнял отказ от украинизации к подрыву государственности. Выступая 21 апреля на заседании Харьковского уездного земства, он заявил: «Мы живем в Украинской Народной Республике и всякие враждебные выступления против Украинской державы будут строго караться. Истекающей из этого необходимостью является повсеместное введение украинского языка».

Трагикомедией назвал украинизацию Юга России очевидец этого процесса Сергей Штерн: «Насильственное навязывание украинского языка, малопонятного южно-русскому населению, не освоившемуся с “галлицизмами” “мовы”, было длительной трагикомедией. Учреждения засыпались бумагами, которые надо было переводить, среди чиновничества началось нездоровое соревнование в знании украинской мовы, шпионаж и доносительство на говорящих “по-московски”.. Можно, не рискуя впасть в преувеличение, утверждать, что все разновидности украинской самостийнической власти отдали дань, и не малую, срыванию вывесок на русском языке, переименованию улиц и площадей, перекрашиванию в желто-голубой цвет почтовых ящиков и т. д. Все это делалось с ожесточением, грубо, озлобленно, благо украинские самостийники вербуют адептов преимущественно из малокультурных рядов сельской полуинтеллигенции, а прозелиты и мелкие карьеристы строили на “кацапофобии” свое личное благополучие».

На территории, которая внезапно для себя весной 1918 г. стала Украиной, с первых же дней украинизации появилась новая отрасль заработка – переводы с русского на украинский язык. В Харькове, на Пушкинской, 34, где начала издаваться украиноязычная газета «Рух», сразу же открылось бюро переводов. На Екатеринославской, 18 открылись платные курсы украинского языка (плата была немалой – до 75 рублей в месяц). Причем подрабатывать в них не гнушался и упомянутый выше глава Харьковского учительского округа. Стали появляться объявления такого типа: «В Пораіонний Комітет потрібен з доброю освітою, добре володіючий украінською мовою, а також знайомий с зализничними депешами перекладчик».

Изредка стала появляться и реклама на украинском языке (правда, это было абсолютным исключением). Чуть ли не первую рекламу в Харькове издал стоматолог А. Шлеменсон-Милитарев. Правда, язык, на котором публиковалась реклама, украинским можно назвать с большой натяжкой: «Зубовий лікарь А. М. Шлеменсон-Милітарів. Приймає хворих на зуби і рот, лікування і виривання. Зуби вставляю штучні, злоті, фарфорові коронки. Служащим знишка (скідка)». Как видим, некоторые слова в рекламе приходилось пояснять – ну откуда харьковцы могли до этого знать, что такое «знишка»? Да и сами украиноязычные газеты, выходившие в Харькове, вынуждены были часть украинских слов пояснять в скобках. К примеру, слово «квітень» в шапке газет обязательно сопровождали пояснением – «апрель». Иначе могла бы возникнуть путаница.

Знание украинского языка стало неким пропуском для неизвестных доселе людей, той самой «сельской полуинтеллигенции», о которой писал Штерн, на вершины власти. Показательна в этом смысле склока, возникшая на заседании Харьковского уездного земства 21 апреля. Как только началось собрание, некий Г. Доброскок, который до этого не выделялся из общей толпы, заявил «протест против того, что “деловодство” в собрании ведется на российском языке» и потребовал вести его на «державной украинской мове». Ввиду того, что никто из собравшихся украинского языка не знал, в президиум в качестве секретаря заседания был избран тот самый Доброскок. Председатель управы ошарашенно спросил у нового секретаря: «Доклад управы написан на русском языке; не знаю, можно ли его читать?» На что получил снисходительный ответ новоиспеченного члена управы: «Можно, можно».

В связи с резкой нехваткой (а точнее – полным отсутствием) кадров, владевших украинским языком, на русскоязычных территориях Юга России сложился спрос на эмигрантов из Галиции, которых, как указывалось выше, до революции скопилось немало в Харькове и в Донбассе. Еще в 1915 г. беженцы из Галиции, собравшиеся в Харькове, через городского голову Д. Багалея пытались истребовать материальную помощь от вице-консульства США – почему-то галичане считали, что американцы должны иметь «соответствующие ассигнования для оказания помощи» именно выходцам из Галиции. Хотя промышленный Юг России был интернационален по своей природе и вбирал в себя представителей десятков различных национальностей, галичане до революции полностью не интегрировались в местное сообщество, не стали «своими», их воспринимали примерно так же, как прибывших в Харьков латышей или поляков, четко отделяя от украинцев или малороссов. Как писал С. Штерн, по внешнему виду и языку галичан скорее принимали на Юге России за немцев. И кстати, рост пробольшевистских настроений в этих регионах в конце 1918 г. Штерн во многом относил к антисанитарии галичан и «резкости реквизиционных приемов» галицких отрядов: «Появление галицийской воинской части имело часто последствием окончательное разочарование в самостийности и проявление симпатии к “москалям”. Получалось так, что галицийские украинцы являлись невольными насадителями русского духа».

Приход Украины на территории Юга России наконец предоставил галичанам возможность влиться в ряды местных чиновников. Так вышло, что галицкие эмигранты, проживавшие в Донецко-Криворожском бассейне, оказались теми самыми людьми, которые в большей или меньшей степени владели украинским языком, пусть даже и далеким от грамотности или от центральноукраинского произношения. Характерными для первых дней украинской власти в Харькове стали подобные объявления, написанные на потрясающем суржике: «ГАЛИЦКА-УКРАІНКА знаюче добре Українську мову и правопись, шукає якої небудь посади по – письменству. Звернутись письменно Искренська вул. № 51 Ю. Кінср». Собственно, так галичане, эмигрировавшие в ходе первой мировой войны на Юг России, и рождали то явление, которое позже назовут «харьковским» или «скрыпниковским правописанием» («Харківський правопис»).

Но в своей основе местное население восприняло украинизацию в штыки, что дало основания украинским властям заявлять о «саботаже». По словам генерала Деникина, борьба против насильственного навязывания одного языка консолидировала против украинской власти людей с абсолютно противоположными идеологическими позициями: «Дикие и обидные формы украинизации, отталкивавшие одних и не удовлетворявшие других, восстанавливали против власти большевицкое и противобольшевицкое население городов, настроение которых сдерживалось присутствием австро-германских гарнизонов».

Против украинизации территорий Юга России выступили фактически все слои населения. На митинге рабочих ХПЗ 16 апреля был затюкан представитель украинских социал-демократов Петренко, который пытался выступать в поддержку Центральной Рады и ее курса на украинизацию. Будучи освистанным, он махнул рукой со словами: «Я с вами не сговорюсь, подожду, когда вы присмиреете и лучше уразумеете то, что происходит!» В ответ рабочие заявили оратору, что «силой штыков украинский язык вводить не допустимо».

Против насильственной украинизации выступило и духовенство. Так, газета «Рух» жаловалась на «попов» села Жихорь (недалеко от Харькова) за то, что те якобы чинили препятствия работе активистов «Просвиты».

На встрече только что прибывшего из Киева нового Харьковского губернского коменданта подполковника П. Мироненко-Васютинского (кстати, Георгиевского кавалера) с многочисленной толпой бывших офицеров, собравшихся в Харькове, оратор сорвал овации, когда заговорил с аудиторией на русском языке: «Я буду говорить по-русски, дабы дать всем понять, что власть нового молодого государства не стоит на точке зрения зоологического национализма (аплодисменты) и что она хочет, чтобы все народности на Украине пользовались одинаковыми правами».

Наверняка присутствовавший на этой встрече полковник Штейфон отмечал: «Не замечалось желания стать украинцами и среди населения. Украинство в его специфическом понимании не имело в Харькове корней ни прочных, ни, тем более, глубоких. То, что после революции стало называться обобщенным именем “украинства”, являлось не более, как сомнительно распространенной на Юге хохломанией. “Хохлы” встречались во всех социальных группировках и по своей природе не проявляли никаких серьезных сепаратистских тенденций. Хохломания проявлялась довольно невинными склонностями: имелась симпатия к рубашкам, вышитым крестиком, водка называлась горилкой, пелись малороссийские песни, а в некоторых случаях произносилось “це дило треба розжувати”. И как крайнее проявление политического радикализма затягивалась “Як умру, то поховайте…»” Конечно, существовали в Харькове и “спилки” зараженные левоукраинскими тенденциями. Однако их влияние было ничтожным. Городские окраины… были заселены обывательской массой явно выраженного “хохлацкого” типа. Украинство, занесенное из провинции с языком малопонятным, а иногда и совсем непонятным, представлялось как интеллигентское измышление».

Абсолютно та же картина наблюдалась и в других регионах Юга. Так, в Екатеринославе, по словам очевидцев, «официальная украинско-галицийская “мова” совершенно игнорировалась населением, не понимавшим ее». Замминистра иностранных дел петлюровской Директории Арнольд Марголин признавал, что расхожей фразой интеллигентов было заявление о том, что «они признают Шевченко и его малороссийский язык, но отвергают, как чуждое и непонятное, галицийское наречие, “на котором теперь пишут в газетах”». Кстати, один из собеседников Марголина заявил, что на данный аргумент не получил от того «удовлетворительного ответа».

Явное и скрытое сопротивление тотальной украинизации, которую пытались внедрить киевские власти на оккупированных немцами территориях, украинская пресса называла «саботажем» или «саботажиком». Местным чиновникам газета «Рух» советовала: «Что ж, уважаемые, сочувствуем вам, искренне сочувствуем, но посоветовали б вам: заячий саботажик не устраивайте и бланчиков, которых вы так боитесь, не заказывайте, под шумок на русском языке, потому что они не нужны и деньги, потраченные на них, пропадут напрасно». Надо заметить, что бланки вскоре пригодились и на русском языке (мало того, при Деникине они запрещались на украинском), а газета «Рух» сама была закрыта после гетманского переворота.

Сопротивление украинизации проявилось не только в отказе переводить все и вся на украинский язык, но еще и во всеобщем осмеянии данного процесса. Такого количества едких фельетонов не вызывала ни одна иная тема в прессе Юга России. Как только в Харькове было объявлено, что отныне он является составной частью Украины, а единственным государственным языком будет украинский, «Возрождение» буквально сразу разразилось гомерическим хохотом:

«Побачимо, як Харків будеть мовить на украинский лад… Харьковцы знают много наречий. Многие говорят по-французски… Немало харьковцев знают язык немецкий… Часто слышим разговоры по-польски… Иногда обмениваются двумя-тремя фразами по-английски. Привыкли слышать речи на языках армянском, еврейском, турецком и даже китайском, но меньше всего приходилось харьковцам “балакать” на украинский лад… – Застукали нас гайдамаки! – говорят харьковцы и запасаются украинскими книгами. То-то будут “украинцы”!..»

Не меньше веселья вызвало приведенное выше распоряжение в течение трех дней украинизировать все вывески на железной дороге. «Возрождение» представило, как железнодорожник Иван Иванович Иванов, «социал-демократ по вероисповеданию и украинец по профессии», должен теперь эти вывески переводить:

«Может, надписи-то эти 5 лет писались, а ты их в 3 дня перепиши… Тьфу!

Однако сел.

– “Дежурный по станции”.

Задумался.

– Ну, дежурный – діжурний. Это что и говорить. А по станции?

А за первой – вставала другая:

– “Кипяченная остуженная вода” Кипяченная! – кипятился Иванов. – Откуда на украинском кипяченная вода, когда ее запорожцы просто-напросто из Днепра сырьем дули? Остуженная… О, господи!.. “Поезд опаздывает на…” Да что он по-русски опоздать не может, что ли? – выходил из себя Иванов. Ежели самостийность, так непременно им на украинском языке опоздай!!»

В итоге Иванов нашел выход из ситуации в том, чтобы где ни попадя вставлять «і»: «На основаній парагріфа 6-го інстр. по отділу…». Кончилось для него все приемным покоем, где врачи определили ему болезнь: «Delirium Ukrainum». «На утро, – пишет фельетонист, – последовала смерть. Естественная. От огнестрельной раны. Причем руки почившего были связаны позади». Так что знаменитые сцены «Белой гвардии» были не просто выдумкой Михаила Булгакова, они были жизненными для Юга России начального периода гражданской войны.

Самое интересное, что, в отличие от расхожего мнения о том, что украинский язык был языком деревни, в самой деревне официального языка юного Украинского государства не понимали, о чем также есть масса свидетельств очевидцев. К примеру, вот как один харьковский публицист описывал свою поездку в оккупированный немцами Киев в конце апреля 1918 г.:

«Путешественники усиленно расспрашивают недавно севших о местных настроениях:

– Ну как у вас украинизация?

– Да так, ничего, все по-прежнему.

– Все на украинском говорите?

– Куда там! У нас в деревне и то все новые законы и наказы на русском языке сходом читаются.

– Почему же?

– Да крестьяне на русском-то плохо разбираются в этих законах, а на украинском совсем ничего не понимают. Как на украинском начнут читать, так все смеются. Ведь это же язык литературный и масса незнакомых слов для народа».

Эта картина сегодня кому-то может показаться парадоксальной. Однако подобные же свидетельства приводили многие, в том числе иностранцы. Британский публицист и путешественник Карл Эрик Бехгофер, который объездил пылающую Россию, писал: «Каждый украинский крестьянин считает себя русским, и, более того, прокламации, публикуемые на “украинском языке” (смесь русского и польского) украинским националистическим Правительством в 1917-18 гг., приходилось переводить на русский язык, чтобы рядовой украинец мог понять их смысл».

Известный уроженец Екатеринославской губернии, председатель российской Госдумы Михаил Родзянко (кстати, много сделавший для защиты этнических прав малороссов) еще до революции заявлял, что крестьяне литературного украинского языка не понимают и желают читать книги на русском языке. И как пример он привел тот факт, что екатеринославские крестьяне в свое время в штыки восприняли факт перевода Манифеста 17 октября 1905 г. на украинский язык.

Это особенно интересно в связи с тем, что всероссийское руководство большевистской партии, обсуждая вопросы о национальной работе и вообще будущем Украины, также постоянно ссылалось именно на тот факт, что южнорусская деревня говорит по-украински, а стало быть, с ней надо общаться именно на украинском языке. Когда в декабре 1917 г. обсуждалась идея создания Компартии Украины, один из лидеров Цикуки полтавчанин Василий Шахрай, заявил: «Литература должна издаваться на украинском языке. Должен выходить орган, приспособленный к деревне, на простом языке». Идея издания для деревни газеты на украинском языке была поддержана и наркомом просвещения советской Украины, уроженцем Каменец-Подольского Владимиром Затонским. Как видно из вышеприведенных примеров, языком деревни земель, входивших в Донецкую республику, далеко не всегда был украинский. Вполне возможно, большевики, происходившие из малороссийских губерний, об этом не догадывались.

Недовольство, связанное с украинизацией, было настолько велико, что, к примеру, украинский комендант Мелитополя не нашел ничего лучшего, как запретить публичную лекцию на тему «Национальный вопрос на Украине». Когда его спросили о причинах такого странного решения, комендант ответил: «По украинскому вопросу ничего, кроме неприятностей, сказать нельзя». Харьковская газета «Наш Юг», прослышав об этом, разразилась гневной тирадой по поводу запрещенной темы: «На Украине далеко не все обстоит благополучно. Об этом необходимо не только говорить, но прямо-таки кричать. “Ставка на сильного” во всех областях жизни… не отвечает укладу общественных сил на Украине… Быть может, это неприятно слышать нынешним рулевым украинского государственного корабля, но это факт, подтверждаемый сотнями официальных сообщений».

Стоит ли говорить, что украинские власти, прикрываясь словами о необходимости «разговаривать с народом на его родном языке», вовсе не собирались учитывать мнение самого этого народа? Популярный в России публицист, фельетонист, критик Александр Яблоновский (Снадзский), вопрошал: «Разве вы, сторонники украинской самостийности и представители киево-харьковской национальной интеллигенции, спрашивали у вашего народа о его желаниях? Кто это спрашивал? Когда спрашивал? Где спрашивал? Укажите мне хотя бы подобие всенародной анкеты, дайте мне хотя бы намек на действительную волю народа, и я первый закричу вместе с вами: “Хай живе самостийна Украина!”»

Харьковский деятель украинства Гнат Хоткевич, к примеру, очень оскорбился предложением Харьковского уездного съезда учителей учитывать мнение народа при выборе языка школ. Хоткевич возмущался: «Хорошо. Казалось бы, что лучшее – пусть сам народ скажет. Зачем, мол, будем навязывать ему школу, – а может, он ее и не хочет и т. д. Мысль страшно демократичная и совсем такая, как вон дают собаке кусок хлеба, а в нем иголку. В первую очередь, а спрашивали у народа тогда, когда заводили по царскому приказу московскую школу? Нет, тогда не спрашивали, а теперь, видите ли, хотят спросить. Это раз. А потом – неужели только голос простого народа имеет вес, а голос детей народа, только образованных, с широким кругозором, со знанием истории, современности и желаемого будущего – голос этих людей ничего не значит?»

Автор этих слов даже не задумался над тем, чем же он лучше ненавидимого им царского режима, если предлагает перенимать его же методы. Но любопытно, что, приводя эту цитату, современный украинский исследователь полностью становится на сторону гласного Харьковского городской Думы: «Не актуальна ли и поныне ситуация и не злободневна ли аргументация Г. Хоткевича?». Что за вопрос! Конечно, актуальна! Собственно, как актуально и предложение Харьковского съезда учителей почти что вековой давности. И видимо, будет актуально всегда. Во всяком случае, так считал В. Солоневич, ссылавшийся на ситуацию 1918 г.: «В тот короткий промежуток времени, когда Великая Петлюра балаганила – при немецкой поддержке в Киеве, – русская общественность подняла вопрос о плебисците. И петлюровский министр Василий Шульгин (видимо, автор перепутал, имея в виду Александра Шульгина, генерального секретаря УНР по межнациональным делам. – Авт.) сказал прямо: никаких там голосований – ибо мы знаем, что голосование будет в пользу русского языка. Поговорите, пожалуйста, с любым самостийником – первым встречным и поперечным: ни на какое голосование он не согласится никак. И по тем же самым соображениям».

В периоды всех кампаний по украинизации оккупированных территорий Донецкой республики, а позже – Юго-Востока советской Украины – население этих регионов всегда выступало за официальное двуязычие. «Равноправие языков в местностях со смешанным населением есть элементарная гражданская свобода, которую истинно-демократическая власть должна охранять, а не нарушать, – писал «Южный край» в первые дни после оккупации Харькова. – Русскому языку, глубоко и прочно распространившемуся в Слобожанщине, должно быть обеспечено равноправие в школе, в самоуправлении, в администрации, в суде, в армии и в законодательстве».

Известный русский лингвист академик Дмитрий Овсянико-Куликовский, преподававший в те годы в Харькове, писал в апреле 1918 г.: «Современные деятели украинского возрождения ненавидят наш великий общерусский язык… и нашу великую литературу, ставшую одной из мировых, и здесь-то и усматривают важнейшую опасность для национального возрождения Украины. Они готовы черпать слова и выражения откуда угодно, только не из этого источника. Они посылают проклятия по адресу языка Пушкина и Лермонтова, Толстого и Тургенева. К этой дикой вражде и чудовищной нетерпимости присоединяется у них еще одно, очень странное, недоразумение: они полагают, что распространение на Украине общерусского языка и литературы ведет к “обрусению” Украины, то есть к превращению украинцев в великороссов (в “кацапов”, в “москалей”). Вот именно тут-то и скрывается ключ к загадке шовинизма и, так сказать, лингвистического фанатизма вождей возрождающейся Украины… Перед нами уже картина, очень близкая к психопатологии и очень далекая от разума и морали, – и мы реагируем на нее не ощущением брезгливости, а нравственным ужасом и умственным отвращением».

Академик, профессор четырех университетов, уроженец Каховки взывал к чувствам и разуму умеренных деятелей УНР: «Не к тем, которые находятся под роковою властью этих страстей, не к фанатикам украинской идеи обращаюсь я со своей речью: их не вразумишь, они и слушать не захотят. Я обращаюсь к тем неофитам украинской идеи, которые еще не отравлены ядом вражды и ненависти и только проходят стаж национального возрождения… Общие языки, имея свою историческую миссию, не препятствуют, а содействуют национальному развитию областных, из которых тот или другой в свою очередь может… стать общим. Но Украина… воздвигает пущее гонение на общий русский язык, торопясь насильственно, по приказу, по-большевистски украинизировать все ведомства, все учреждения, все канцелярии на огромной территории, разноплеменное и разноязычное население которой давно привыкло, в этих сферах, пользоваться языком общерусским. Нельзя не предвидеть, нельзя не опасаться здесь серьезной помехи и даже ущерба для правильного развития самой украинской национальности: ибо тут нарушаются натуральные права личностей и целых масс населения, и неминуема вспышка недоброжелательных и даже одиозных чувств в отношении к новому языку, с такой быстротой и натиском вторгающемуся в школу, в суд, в нотариальные конторы, в банки и т. д. и т. д. А между тем дело, казалось бы, совсем простое и могло бы уладиться к общему удовольствию: стоит только узаконить оба языка, украинский и общерусский, и предоставить населению возможность пользоваться как тем, так и другим – на равных правах».

Тот же Овсянико-Куликовский спустя некоторое время возмущался насильственной украинизацией южнорусских школ и вузов. Он, в частности, отмечал: «Мы должны признать совершенно ложною и извращенною ту школу, которая, навязывая питомцам чужой язык, препятствует свободному развитию национальных пружин мышления и, таким путем, ведет к денационализации или насильственной замене одного национального уклада другим… Родным языком подавляющего большинства интеллигентных слоев на Украине является язык общерусский. Его нельзя упразднить по мановению властной руки. Невозможно также установить сроки, с наступлением которых он обязан перестать быть родным… Все гонения, на него направленные, только поднимут его престиж и усилят его обаяние». В этой связи академик делает однозначный практический вывод: «Остается одно: установить нормы свободного сотрудничества и живого симбиоза двух языков – украинского и общерусского».

Эти статьи академик Овсянико-Куликовский успел опубликовать до закручивания гаек в прессе, позволявшей себе критиковать украинизацию. Уже с конца апреля 1918 г. в статьях харьковских газет на тему украинского национального вопроса появились зияющие пустоты, связанные с цензурой. К примеру, такими «многоточиями» пестрит обширный ответ известного российского критика и публициста Александра Яблоновского (уроженца Херсонской губернии) на письмо Христины Алчевской, той самой, которая еще до революции решила поддержать экстремистские националистические потуги Николая Михновского.

Цензура вымарала фразы, следовавшие за вопросами газеты: «Отдаете ли вы себе отчет, милостивая государыня, в том, что сейчас происходит? Помните ли вы, украинская интеллигентка, в каком черном деле вы принимаете нравственное участие?» Далее – стертый цензурой абзац. Правда, одну фразу, связанную со злободневной современностью, украинский цензор как-то упустил, видимо, решив, что речь идет об исторических персонажах: «Ведь, насколько я могу судить, Новороссию присоединил к нам Потемкин, а не Петлюра… Или в самом деле это надо еще доказывать, что история знает только Потемкина-Таврического, но совершенно не знает Петлюры Таврического?»

Жители территорий, входивших в Донецкую республику, в своей основе так и не восприняли тот факт, что они вдруг стали гражданами Украины, несмотря на то что их обязывали немедленно принять подданство УНР. Уже в первый день появления украинской власти в Харькове и. о. губернского коменданта полковник А. Шаповал торжественно объявил: «Все население Украины должно принять подданство Украинской Народной Республики, после чего будут считаться гражданином Украинской Республики». При этом альтернативы у жителей ДКР было немного: «Не согласные с этим должны покинуть пределы Украины».

Такие драконовские меры по отношению к «негражданам» не привели к тому, что за украинскими паспортами выстроились очереди. Хотя некоторые (в первую очередь, чиновники) кое-как приспосабливались. Харьковская пресса так описывала мучения местного чиновника: «И они покупают портреты Т. Шевченко, которого еще так недавно… называли хохлацким мужицким поэтом. Учат украинский язык, коверкают украинские слова и жалуются друг другу, что дела идут плохо: никак не могу выговорить по-мужицки… Сидят читают газеты и переводят их на украинский язык и среди молчания иногда слышится: «Мефодий Андрианович, как по-украински “неделя”?» «Не знаю, я сам хотел это слово узнать, но у кого ни спрошу, никто не знает». Через несколько минут снова кто-нибудь спрашивает новое слово, а там снова… Бедные чиновники аж потеют с теми переводами».

Украинская националистическая пресса, к слову, очень взволновалась тем фактом, что некие тайные «русофилы» получили возможность стать украинскими гражданами и поступать на госслужбу. Стали звучать призывы к бдительности. Газета «Рух» сообщала о ситуации на Харьковщине: «Во время этой русификации тут развелось очень много чисто Великорусского элемента, который захватил все более или менее ответственные должности… Нет ни одной институции в городах и уездах, где б не сидели эти сторонники Российского централизма… Некоторые, ранее известные как отъявленные Российские централисты, перекрещиваются сейчас в Украинскую веру и на вопрос об их национальности отвечают “Украинец”». Корреспондент предупреждал: «Нужно очень опасаться давать какие-то ответственные должности этим “оборотням в хохлов” вообще, а у нас на Харьковщине особенно».

И понеслось стукачество! В «Рух» посыпались доносы на затаенных «русофилов», пробирающихся на службу молодой Украинской Республике. К примеру, писарь Рады украинцев при Харьковском Губернском продовольственном комитете, член партии украинских эсеров Иван Гринченко нажаловался на главу Губернского земства некоего господина Кузнецова, с которым у автора доноса произошел личностный конфликт: «Интересно отметить, что до освобождения Украины пан Кузнецов был Украиножером, сейчас же он сделался “завзятым Украинцем” будто бы работающим на пользу Державе. Видите, как скоро перекрашиваются такие люди, у которых кроме шкурного вопроса и “Карьеры” нет ничего».

Однако творцам украинской державности ничего не оставалось, как использовать и тех жителей Юга России, которые с самого начала и до конца скептически относились к самостийности. Просто выбирать-то особо не из кого было. Непредвзятый анализ периодической печати того периода и мемуаров очевидцев событий не оставляет сомнений в том, что значительное большинство жителей Левобережья не сомневались в возрождении единства России – вне зависимости от ее будущей формы устройства.

С. Штерн, к примеру, писал: «Трезво и объективно подходя к вопросу об отношении южно-русского населения, к вопросу об отделении Украины от России, нельзя самым категорическим и решительным образом не признать того, что подавляющее большинство этого населения абсолютно против самостоятельности Украины. Беда только в том, что это большинство населения, в общем, политически недостаточно активно, неорганизованно. Аморфной массе большинства населения противопоставляется шумливое и крикливое ничтожное его меньшинство, твердящее о самостийности».

В первый же день после прихода немцев харьковская пресса начала наперебой обсуждать вопрос о том, что с помощью германцев будет восстановлено единство России, категорически утверждая: «К этому единству она должна вернуться: вне этого нет спасенья». Редактор «Возрождения» П. Павлов при виде немцев, шагавших по его родному городу, выражал надежду на то, что теперь-то уж «достойных вождей должен обрести себе народ Пушкина и Гоголя, Суворова и Скобелева» (почему-то харьковец говорил не о народе Тараса Шевченко или Ивана Франко). При этом «Возрождение» в статье под характерным названием «Русь» успокаивало харьковцев рассказами о русской природе нового государства, в котором они вдруг оказались: «Нет, русская Украйна не отринет своей исконной русской сущности и русскую ориентацию, служение общерусскому делу не должно ни на мгновение смешивать с москвофильством и со специфически-великорусскими тенденциями».

«Наш Юг» тоже писал о необходимости скорейшего «объединения всей демократической России». И провозглашал: «От германского правительства и от украинских империалистов – к русской демократии!.. Это наша интернациональная и вместе с тем национальная платформа». В другом номере газеты напрямую указывалось на тот факт, что Юг России, входя в состав УНР, не является свободным: «Рано еще поворачиваться спиной к России и из-за красной армии, из-за комиссаров не видеть русской революционной демократии!.. Судьба Юга далеко еще не предопределена… Ее освобождение еще должно совершиться вместе с освобождением России!»

А «Южный Край» даже предлагал превратить Украину в федеративное государство, которое станет основой для скорейшего возрождения единства России: «Чем быстрее будет идти дело превращения украинского государства в федерацию областей и народностей, тем больше шансов на восстановление прочных государственных связей между всеми частями бывшей России».

Наивных надежд на то, что Украина (особенно Украина гетмана Скоропадского) станет основой для «собирания Земли Русской», тогда высказывалось немало. Харьковская пресса даже призывала официально провозгласить этот курс: «Пусть Киев призовет к единству и за Украйной пойдут, тогда ей выпадет славная доля вождя… Украина и Россия – свободные и слиянные, вот к чему мы должны стремиться».

Эти же тезисы привезла в Киев на встречу с правительством УНР обширная делегация промышленников, аграриев и финансистов Харькова во главе с руководителем ССГЮР Н. фон Дитмаром. Встреча должна была состояться 24 апреля, но была перенесена из-за споров делегации с представителями киевского бизнеса по поводу наличия в проекте декларации следующего пункта: «Мы верим в возрождение России… Может быть, судьбой суждено Киеву быть не только центром Украины, но и вновь взять на себя собирание земли Русской, на этот великий исторический путь Украинскому народу надлежит твердо встать, на этот путь создания новой Великой России для счастья всех ее народов». Киевляне настаивали на исключении этого пункта, а харьковцы во главе с Дитмаром убеждали в необходимости его сохранить.

За скорейшее восстановление единства с Россией в те дни высказывались и общественные учреждения. К примеру, на упомянутом заседании Харьковского уездного земства, состоявшемся 21 апреля, докладчик получил порцию критики за «шовинизм» в связи с тем, что проявил «спокойное отношение к факту отделения Украины от России». Делегаты «под шумные аплодисменты» аудитории заявили: «Мы не должны отделяться от России, родственной нам по кресту».

Собственно, в том, что Украина после гражданской войны сольется с Россией, не сомневались и немцы. Известный германский философ Курт Рицлер, служивший тогда в германской дипломатической миссии в Москве, докладывал 4 июня 1918 г. прусскому министру Диего фон Бергену: «Способствовать восстановлению России, которая может вновь стать империалистической, – не очень приятная перспектива, но эта опция может быть неизбежной, так как, учитывая полную нестабильность Рады (это все видят тут), любая идея о длительной независимости Украины представляется сейчас лишь фантазией… Украина должна пасть вместе с большевиками. Свершившийся факт существования династии в Киеве (видимо, автор имеет в виду династию Скоропадского. – Авт.) может слегка продлить жизнь этого искусственного государства, но не более того». С этим соглашался и посол Германии в Москве Вильгельм Мирбах. 25 июня (за две недели до своего убийства) он сообщал в Берлин: «Позитивная политическая аксиома заключается в том, что перманентное отделение Украины от остальной России должно быть объявлено невозможным». Создание же Украины Мирбах относил к «мероприятию военного времени».

Да что там немцы! Даже отдельные министры Украинской державы открыто признавались: «“Через самостийность к федерации” – такова была в то время, при создавшейся ситуации, единственно возможная программа медленного, постепенного воссоздания бывшего Российского Государства на федеративных началах. Такой путь и намечали наиболее зрелые и авторитетные представители украинского движения».

Если верить многочисленным свидетельствам лидеров Белого движения, ту же позицию кулуарно высказывал и сам гетман Скоропадский. Генерал Лукомский, которого марионеточный лидер Украины пытался привлечь на свою сторону, так вспоминал беседу с ним: «После завтрака гетман пригласил меня к себе и в кабинет и очень горячо стал мне объяснять, что… он не “щирый Украинец”, что вся его работа будет идти на создание порядка на Украине, на создание хорошей армии и что, когда Великороссия изживет свой большевизм, он первый подымет голос за объединение с Россией; что он отлично понимает, что Украина не может быть “самостийной”, но обстановка такова, что ему пока необходимо разыгрывать из себя “щирого украинца”». Конечно, трудно сказать наверняка, кого гетман Скоропадский и подобные ему деятели Украинской державы образца 1918 г. больше разыгрывали из себя: украинцев перед немцами или русских – перед деникинцами. Вряд ли история когда-нибудь даст однозначный ответ на этот вопрос.