ДКР и «похабный мир»

Сейчас, конечно, трудно сказать, как бы сложилась судьба Донецкой республики, если бы не вторжение германской армии в пределы Украины, начавшееся 18 февраля 1918 г., то есть буквально через неделю после провозглашения ДКР. Наступление немцев началось на основании договора, заключенного с фактически уже ликвидированной УНР. А вплоть до 3 марта, дня подписания Брестского договора между Петроградом и Берлином, уже в условиях немецкого наступления, велись споры об условиях и целесообразности мира.

Вопрос войны и мира горячо дебатировался на протяжении и 1917, и 1918 г. во всей стране. И само собой, Юг России не был исключением. Порой какой-нибудь митинг или сугубо хозяйственное собрание завершалось в итоге принятием резолюции относительно Бреста. Конечно, реалисты понимали, что вести войну с германской армией уже некому и нечем. Но в России в те дни преобладал революционный романтизм, породивший формулу «ни мира, ни войны» и иррациональную позицию советской мирной делегации на переговорах в Бресте. В таких условиях реалистам было довольно сложно отстаивать свою позицию.

Сторонники «революционной войны до победного конца» преобладали и в Донецко-Криворожской области еще до получения известий о вторжении немцев. Эти позиции значительно усилились, когда в регионе стали известны условия мирного договора между Германией и УНР. Немалую роль в определении позиций элиты ДКР сыграл глава ВСНХ В. Оболенский-Осинский, убежденный противник мира с немцами (настолько убежденный, что он, в конце концов, покинул свой пост в знак протеста против ратификации Брестского мира). Его мнение воспринималось в Харькове как мнение советского руководства, а потому поддерживалось довольно многими, включая главу ЮОСНХ В. Бажанова. Тот, выступая на экономической конференции, организованной правительством ДКР 24 февраля 1918 г., назвал Брестский договор «похабным миром с германским империализмом, который установит в России экономическую диктатуру германского финансового капитала».

Да и сам Артем до его поездки в Петроград на VII съезд партии категорически выступал против мира с немцами. Произнося речь на областном съезде, провозгласившем создание ДКР, лидер харьковских большевиков заявил: «Это и был бы “похабный мир”, если бы мы с одной стороны признали власть империалистов, и с другой – Советов. Сейчас нельзя заключать мира».

Одно из объединенных заседаний областного комитета ДКР и исполкома Советов, состоявшееся 26 февраля, было специально посвящено выработке позиций относительно Брестского мира между советским правительством России и центральными державами. Получилось оно довольно бурным и чуть ли не переросло в потасовку между оппонентами. От имени меньшевиков Феликс Кон назвал этот договор «позорной капитуляцией перед германским империализмом» и «предательством всех революционных элементов Украины, Финляндии, Литвы, Польши, Эстляндии и др., связавших свои судьбы с русской революцией». Ввиду бурного характера прений вся делегация большевиков покинула зал заседаний, прихватив с собой и протокол собрания. В результате была принята эсеровская резолюция, осуждавшая идею заключения мира с немцами.

Накануне областной исполком Советов также принял эсеровскую резолюцию, которая гласила: «Отвергая необходимость формального заключения мира на германских условиях, Исполком призывает к наивысшему напряжению революционной энергии, к сплочению и организации всех революционных сил вокруг Советов, для защиты революции от контрреволюционных покушений отечественной буржуазии и для отражения наступления германских милитаристов на цитадель международной социальной революции – революционную Россию».

В последние дни февраля большевистский актив ДКР провел ночное заседание, чтобы выработать свою позицию по поводу Бреста. Артем уже уехал в Петроград на партийный съезд, поэтому основным докладчиком был нарком ДКР Межлаук, только что вернувшийся из российской столицы. Изложив суть споров в Питере, Межлаук призвал все-таки осудить готовящийся мир, выразив надежду на слабость Германии: «Что касается германского наступления, то… больших пехотных частей нет, наступление слабое, наступают в некоторых точках с небольшими силами». Правда, тут же донецкий нарком вынужден был признать, что противостоят немцам еще более слабые противники: «Беда в том, что остатки русских регулярных войск настолько разложились, что бегут перед одним германским автомобилем».

Позицию «реалистов» на этом собрании представлял лишь Ворошилов, заявивший: «Мы все за революционную войну, но в данный момент мы не в состоянии воевать, у нас для этого нет никаких средств, никаких возможностей, мы должны заключить этот не “похабный” а несчастный мир. Но мы не отказываемся от революционной войны, мы только ее откладываем до тех пор, пока мы оправимся». Как признался журналист большевистской газеты, эта точка зрения «встретила мало сочувствия» у большевиков же. «Донецкий пролетарий» писал: «Ораторов с трудом слушают, перебивают негодующими возгласами с мест».

По предложению Оболенского большевики ДКР в час ночи приняли резолюцию, в которой вообще взяли на себя ответственность за организацию сопротивлению немцам (а стало быть, и Брестскому миру) в рамках всей России: «Соединенное заседание… приступает немедленно к организации всероссийского пролетарского восстания против капитализма германского, российского, организует партизанские отряды для борьбы с германскими ударниками и приступает к решительным мерам социалистического характера». Чувствуется масштаб Оболенского, мыслящего глобальными категориями!

«Настроение поднялось, – сообщал «Донецкий пролетарий». – Мы знаем, что делать, мы смело смотрим вперед, мы не сдаемся, мы идем в бой с верой в наше правое дело, с надеждой на торжество и победу нашей светлой идеи свободы, равенства и братства. Смерть не страшна! Будь что будет». Стоит подчеркнуть еще раз, это «романтическое» постановление было принято в отсутствие Артема.

В его же отсутствие областной комитет ДКР под председательством Васильченко принял резолюцию такого содержания: «Принятие условий мира германского правительства не на словах, а на деле означало бы самоубийство революционной демократии России, означало бы гибель социальной революции… Областной Комитет признает необходимым заключение мира на условиях Германского Правительства отвергнуть, если он уже заключен – расторгнуть и провозгласить священную партизанскую войну. Социалистическая Россия против международного империализма!» Этот текст был предложен именно большевиками, представленными в руководстве ДКР, и был принят большинством в четыре голоса. Причем и меньшевики, и эсеры, входившие в состав обкома, представили свои проекты резолюций, также осуждавшие мир с немцами. Стоит отметить, что обком ДКР принимал решения от имени «социалистической России», а не каких-то иных государств.

То есть консенсус основных политических сил региона по отношению к готовящемуся Брестскому миру по состоянию на начало марта 1918 г. был фактически полным. Вплоть до VII съезда РКП(б) такие резолюции принимались повсеместно в различных районах Донецкой республики. К примеру, полностью на сторону противников Брестского мира стала Горловского-Щериновская большевистская организация, выступившая с соответствующей резолюцией.

При этом, признавая наличие серьезных расхождений во взглядах на этот вопрос в столице, руководство харьковских большевиков выражало полную готовность подчиниться решениям готовившихся партийного съезда и IV Всероссийского съезда Советов. «Каково бы ни было решение этого съезда, – писал «Донецкий пролетарий» накануне съезда Советов, – безусловно все большевистские организации, несмотря на существующие разногласия по этому вопросу, не создадут раскол на этой почве, а будут действовать в согласии и взаимном контакте». «Известия Юга» подчеркивали, что на съезд едут отдельные делегации Украинской и Донецкой республик, и успокаивали население тем, что тест договора, конечно же, не распространяется на ДКР.

На означенных же съездах развернулась нешуточная борьба по вопросу о войне и мире, в принципе подробно (хоть и однобоко) описанная в советской исторической литературе. Немалую роль в этой борьбе сыграл и глава правительства ДКР Артем.

Елизавета Репельская, боевая подруга и будущая жена Артема, которую он взял с собой в Петроград, позже вспоминала: «Сразу же после приезда к нам в номер зашли некоторые товарищи из “левых”, предложившие Артему подписать материал, требующий отказа от грабительского Брестского мира. Но, вежливо извинившись, Артем выпроводил их и сразу же уехал в редакцию “Правды”. Здесь мы всю ночь накануне съезда помогали Марии Ильиничне Ульяновой готовить очередной номер ленинской газеты, призывающий к немедленной ратификации договора с Германией».

Как бы ни обрабатывали Артема, на партийном съезде 6 марта 1918 г. он в итоге полностью встал на сторону Ленина, выступив с эмоциональной речью, на которую пришлось обратить внимание всем последующим ораторам – все-таки глава ДКР непосредственно представлял регион России, судьбу которого обсуждавшийся Брестский мир подвесил на волосок и потерей которого пугали на протяжении всего съезда противники ратификации договора. Именно поэтому его мнение и пытались использовать «левые коммунисты», выступавшие против договора.

Артем заявил: «Нам говорят, что положение наше ужасно, что хозяйственная разруха невероятна, что у нас отнимают Донецкий бассейн с углем, Украину с хлебом (он постоянно подчеркивал, что речь идет о разных административных единицах. – Авт.). Если мы объявим сейчас войну, мы их не получим; наоборот, как раз потеряем. Я, как один из представителей Донецкого бассейна, скажу, что если Петроград и Москва объявят войну, то прежде всего заберут нашу Красную гвардию, то, что у нас есть, с чем мы можем воевать с Петлюрой, чем мы били на другой стороне Каледина. Заберут ее сюда – отстаивать Петроград, а что останется нам? Мы потеряем революционные и промышленные центры. Товарищи, сторонники революционной войны, должны понять, что мы начнем войну в условиях продолжительной хозяйственной разрухи, когда она уже почти убила Донецкий бассейн, когда наши лучшие рабочие ушли оттуда воевать… Если нам предлагают в качестве выхода из хозяйственной разрухи войну с Германией и надеются этим спасти Донецкий бассейн, то я думаю, товарищи, что таким образом подходят к вопросу совсем не с той стороны. Объявление войны Германии – а ничего другого, кроме объявления войны, нам не остается, если мы откажемся ратифицировать договор, – означает только одно, что мы, пытаясь спасти положение, делаем его еще хуже, мы удесятеряем разруху… Нам говорят, что если мы сейчас при условиях, в которых мы находимся, ратифицируем мир, то это будет предательством по отношению к рабочим Латвии, Украины и др., но я вас спрашиваю: разве, если мы сейчас объявим войну, они будут в лучшем положении?»

Надо учесть, что эта речь произносилась в момент, когда немцы уже заняли Киев и фактически всю территорию Украины (в понимании этого термина лидерами ДКР, разумеется). Намерения немцев относительно того, наступать им на Донецкую республику или нет, были до конца неясны никому (как мы увидим, и самим немцам), хотя большинство понимало, что лидеры УНР будут настаивать на принадлежности этих земель Украине, а стало быть, у Германии будет значительное искушение взять под контроль промышленные районы Донбасса. Харьков в этот момент уже был объявлен на военном положении, мобилизация шла полным ходом и, собственно, через неделю после этой речи войска Донецкой республики вступили в первые бои с оккупантами. Однако, как ни старался российский Наркомат иностранных дел получить от немцев разъяснения по поводу их намерений, четких ответов получено не было. До последнего момента и в Харькове, и в Москве, куда в эти дни перебиралось правительство России, все-таки надеялись на то, что германская армия остановится на границах ДКР.

Дело в том, что Брестские договоры (имеются в виду и договор с УНР, и последующий договор с Россией), довольно четко определив границы немецкой оккупации на севере и западные кордоны УНР, оставили открытым вопрос восточной и северной границы УНР, а стало быть, остались неопределенными и пределы продвижения немцев на восток.

Как известно, поначалу на мирных переговорах в Бресте, начавшихся в ноябре 1917 г., «украинский вопрос» вообще не стоял. Обсуждались судьбы Польши, Финляндии, прибалтийских территорий, но вплоть до января 1918 г. вопрос отчленения Украины от России участники переговоров не обсуждали. Достаточно сказать, что официальный договор о перемирии, заключенный 2 декабря в Бресте, демаркационную линию между Россией и Центральными державами определил по Дунаю, ни словом не обмолвившись об Украине.

При этом обе стороны ссылались на то самое пресловутое «право наций на самоопределение». Еще 27 ноября Ленин определил следующие задачи советской делегации: «1) Официальное признание за каждой (недержавной) нацией, входящей в состав данной воюющей страны, права на свободное самоопределение вплоть до отделения и образования самостоятельного государства; 2) право на самоопределение осуществляется путем референдума всего населения самоопределяющейся области; 3) географические границы самоопределяющейся области устанавливаются демократически избранными представителями этой и смежных областей».

Во исполнение этих указаний российская мирная делегация в декабре выступила с декларацией по поводу своей позиции, также подчеркнув, что Петроград не допускает «насильственного присоединения захваченных во время войны территорий», настаивая на проведении свободных референдумов, которые бы определили волю населения этих территорий и их дальнейшую судьбу. Россия постоянно подчеркивала свою позицию о том, что ее будущие границы (и внешние, и внутренние) будут определяться «свободной волей самих народов, живущих на этих границах». «Окончательное решение о государственном положении упомянутых областей и о форме их внутреннего государственного устройства устанавливается путем всенародного референдума», – такова была официальная позиция советской России относительно любых спорных территорий.

30 декабря эту позицию в Бресте озвучил Каменев, заявивший: «Старые границы бывшей Российской империи… уничтожены. Новые границы Братского Союза Народов Российской Республики и народов, которые пожелают остаться за его пределами, должны будут формироваться свободным выражением чаяний народов». Советская делегация подчеркнула, что не намерена на переговорах в Бресте углубляться в территориальный диспут, настаивая на самоопределении населения спорных и приграничных территорий. Главное, с точки зрения советской России, заключалось в том, чтобы “линия, которая отделяет ее от соседей, была бы сформирована доброй волей самих народов, а не насилием извне”.

В принципе, немцы не возражали против такой постановки вопроса, понимая трудность осуществления этих мероприятий на практике. Представители Берлина подчеркивали, что право наций на самоопределение не распространяется на колонии Германии (в ходе Брестских переговоров советская делегация пыталась вступиться и за их судьбу), но абсолютно ничего не имели против будущего самоопределения территорий распавшейся Российской империи. Немцы громогласно стали обещать, что их «отряды будут находиться на оккупированных территориях до тех пор, пока там не состоится референдум».

Рейхсканцлер Германии Г. фон Гертлинг в специальном послании рейхстагу 19 февраля 1918 г. подчеркнул, что этот принцип будет распространяться и на занимаемые немцами территории Украины: «С целью избежать несправедливости, договаривающиеся стороны воздержались от определения деталей пограничной линии и указали лишь общие направления в сторону учета этнографических условий; с учетом пожеланий населения приграничной зоны пограничная линия будет определена смешанной комиссией». То есть референдум в спорных территориях был обещан всеми сторонами – и большевистской Россией, и имперским Берлином.

Время от времени в Бресте поднимался и вопрос границ Украины. 17 января на заседании российско-австрийского комитета по политическим и территориальным вопросам О. фон Чернин предложил советской стороне обсудить границу Украины, с которой Центральные державы уже планировали подписать мир. Чернин впервые предложил вопрос российско-украинской границы обсудить без участия Германии или Австро-Венгрии, путем прямых переговоров между Петроградом и Киевом. Но это предложение было отвергнуто Троцким, заявившим, что «Украина является частью Федеративной Республики России». На этом встреча была завершена.

Когда советская сторона поняла, что вопрос вторжения немецко-австрийской армии в пределы Украины уже решен, Москва постаралась договориться с Берлином о пределах оккупации. 27 января, за полторы недели до вторжения и за три дня до провозглашения ДКР, на пленарном заседании военной подкомиссии российские эксперты подняли данный вопрос, однако на этот раз Германия отказалась обсуждать его, заявив, что это «не вопрос российско-германской границы, а вопрос границы между Россией и новыми приграничными государствами».

18 февраля, когда немецкая армия, не встречая особого сопротивления, двинулась в сторону Киева, никто точно не мог сказать, где это наступление должно закончиться. Этого не знали ни немцы, ни украинцы, ни тем более большевики. Последние признавались позже: «Необходимо отметить, что среди нас в то время долго жила надежда, что Донбасс не будет оккупирован немцами, тем более, что его оккупация не была предусмотрена Брестским договором».

Эта надежда была не беспочвенной. Главнокомандующий германской армией генерал Эрих Людендорф в своих мемуарах признавался, что, уже начав наступление на Украину, немцы точно не знали, где оно должно закончиться. Сначала, по его словам, армии Центральных держав наступали исключительно ради зерна, в котором нуждалась Германия, «а еще больше Австрия». Немецкому командованию, пишет Людендорф, необходимо было помнить эту цель «и продолжать наступление не дальше тех объектов, которые были необходимы». Генерал признался, что уже в начале апреля, когда немцы «оккупировали главный зерновой район», эта цель была достигнута. То есть немцы не собирались первоначально идти дальше Харькова. Но затем планы изменились. Людендорф пишет: «Главнокомандующий Восточным фронтом (с марта 1918 г. – генерал-фельдмаршал Г. фон Эйхгорн. —Авт.) обнаружил, что железные дороги не смогли бы функционировать без угля Донецкого бассейна. Поэтому, волей-неволей, мы должны были согласиться оккупировать и эту часть Украины, продвинувшись дальше, до Ростова».

Бывший высокопоставленный австро-венгерский дипломат Иосиф Горичар признавался, что Австрия, разрабатывая планы ведения войны на территории России, намеревалась ограничиться оккупацией лишь Правобережной Украины, вплоть до Киева. Но не дальше.

При этом представители Центральной Рады изначально убеждали немцев идти вплоть до Области Войска Донского, а затем и до Кубани. Сразу после подписания Брестского договора западные журналисты предполагали, что Австрия и Украина могут воспользоваться ситуацией, чтобы «вырвать часть территории из холодеющих рук России, чтобы за их счет увеличить территорию Украины». «Новая Республика увеличила свою территорию за счет остальной России» – гласил заголовок «Нью-Йорк тайме» после того, как начали доходить сведения о результатах переговоров в Бресте.

Когда началось наступление немцев, в догадках по поводу их планов терялись и западные наблюдатели, оценивая посягательства УНР на «российские земли» как «экстремальные». Еще 21 марта, когда немцы лишь начали продвижение вглубь Донецкой республики, западная пресса терялась в догадках, будут ли «границы новой Украины простираться восточнее Харькова и Екатеринослава».

Не знали этого и высокопоставленные германские офицеры. Так, командующий немецкой 91-й пехотной дивизией, занявшей Харьков в апреле 1918 г., генерал-лейтенант Клаузиус, давая свое первое интервью в столице ДКР, был явно поставлен в тупик прямым вопросом местного журналиста о дальнейших планах немцев. Генерал заявил: «Мы дойдем только до границ Украины, признанных мирным договором, и ни шагу дальше». Учитывая тот факт, что восточные границы Украины не были определены в Бресте, можно предположить, что Клаузиус попросту не знал ответа на этот вопрос. И это в середине апреля 1918 г., когда немцы уже вступали в Донбасс!

Кстати, похоже, сами руководители Украинской Народной Республики поначалу не надеялись и на то, что немцы пойдут на Харьков, не говоря уже о Донбассе. 19 марта 1918 г., то есть в день, когда австрогерманские войска полностью заняли территории западнее границ ДКР, председатель Совета министров УНР В. Голубович официальной нотой поблагодарил правительство Австро-Венгрии, заявив буквально следующее: «Правительство Украинской Народной Республики… выражает свою благодарность за ту военную помощь, которую Австро-Венгрия по первому нашему зову оказала в размере большем, чем мы ожидали, и помогла нам установить порядок и побороть врагов Украинской республики и нашего мира. Теперь мы констатируем тот приятный факт, что соединенными силами германских, австро-венгерских и украинских частей в стране нашей установлен порядок и спокойствие… Задача, возложенная вашим правительством на ваших воинов, ими с честью, достойной наилучших войск, выполнена быстро и хорошо».

Очень ценное свидетельство того, что даже высокопоставленные деятели УНР после овладения австро-германцами территорий Украины в пределах, признаваемых и Донецкой республикой, посчитали задачу выполненной. То есть как минимум глава правительства УНР не надеялся, что наступление немцев будет продолжено вплоть до Харькова и дальше. Судя по сообщениям прессы, в те же дни украинские эсеры также призвали немцев остановить свое продвижение за пределы малороссийских губерний на территорию ДКР, «поскольку это подрывает доверие крестьян к Раде».

В этой ситуации первоначальные надежды руководителей ДКР на то, что можно будет избежать оккупации, не выглядят слишком уж наивными. Хотя изначально этот вариант рассматривался как чересчур оптимистичный. Антонов-Овсеенко, прибывший в Харьков в первой половине марта, вспоминал, что «харьковские товарищи» изначально понимали, что немцы «перешагнут через границы Донбасреспублики». «Конечно, – писал он, – протестами во имя права наций на самоопределение невозможно было остановить империалистическое нашествие».

Через несколько дней после начала немецкого вторжения областной комитет ДКР рассматривал оба варианта – вторжения немцев на территорию республики и остановки их наступления. Еще до ратификации Россией Брестского мира «Донецкий пролетарий» писал: «Несомненно гайдамацкие банды в случае мира будут требовать отнятия от Советской власти Харьковской и Екатеринославской губерний в их пользу… Совет Народных Комиссаров Донецкой республики, однажды постановив

о создании и целости этой республики, не остановится ни перед чем, чтобы защитить ее от Петлюровской банды жадных хищников».

Нарком Васильченко доказывал, что «подписываемый мир является простой бумажкой, которая никого ни к чему не обяжет». При этом он настаивал на том, что Брестский мир не касается ДКР. «Счастливый исход для местной советской власти оратор видит в том, что недавно провозглашена Донецкая республика. Действие того пункта мирного договора, который касается Украины, естественно, не распространяется на Харьков и Донецкий бассейн», – заявил нарком.

Этот тезис – о нераспространении условий Брестского договора на Донецкую республику – использовался затем неоднократно. «Донецкий пролетарий» писал в те дни на потрясающем суржике (специально приведу цитату в полном соответствии с оригиналом, чтобы читатель убедился в том, насколько в те дни были не сформированы еще литературные нормы украинского языка): «Тепер украінско-німецькі банди після того як заняли Кіівску і Волинску губ. двинулись на Полтаву і Харьків. Що вони йдуть на Полтаву то це і повино будте, бо Полтава в украінской республикі і коли вони хочут прибрати до своіх рук всю Украіну, то певно і Полтаву не мене участь Кііва та іншіх міст Украіни. Алеж шо ім треба в Харькові, яке вони мают право чипати город другоі республикі, не той, на котру вони накладають свою грязну руку і німецкий сапог, а другоі: Донецко-Криворожской, республикі… Може вони примусють всю Украіну згодитися будте іхніми холопами, алеж робітників та селян Донецко-Криворожской республіки вона не здоліє бо це народ… не злякається и як один вони повині стати и стануть захищати свою республіку від кровожадних украінскіх павуків котри хочут свои пазури простягти до неі».

Власти ДКР выразили свою позицию в статье «Надо спасать Донецкий Бассейн», опубликованной в «Известиях Юга». Основная цель Донецкой республики была выражена довольно четко – «спасение для России Донецкого бассейна».

В статье утверждалось: «Поскольку Украина отделяется от России – это ее дело. Мы за ней не идем. Такова принципиальная сторона вопроса о взаимоотношениях между Донецкой Республикой и остальными… Теперь особенно необходимо подчеркивать этот момент в выделении Донецкого Бассейна в автономную республику. Надо на весь мир кричать о том, что Донецкий пролетариат не считает себя входящим в Украинское государство, он самоопределяется не в сторону Украины, а в сторону Великой России».

В качестве второго шага лидеры ДКР считали необходимым распространить «заявление всем иностранным государствам, в том числе и Германии, что согласно воле Донецкого пролетариата, выраженной на IV Областном съезде, Донецкая Республика не считает себя входящей в состав Украины, и принадлежащей остальной России» (так в тексте). «Дальше правительство Донецкой Республики, – писали «Известия Юга», – должно заявить Германии и ее союзникам, что оно присоединяется к миру, заключенному Советом Народных Комиссаров Российской Федерации, и на этом основании потребовать невторжения германских войск за пределы Республики».

По этому алгоритму правительство ДКР и действовало, громогласно объявляя о самостоятельности ДКР. Еще в феврале, когда немцы были далеки от границ Донкривбасса, Артем лично направил ноту кайзеру Германии, поясняя, что регион не входит в состав Украины, и предупреждая о том, что в случае вторжения в пределы суверенной республики трудящиеся поднимутся с оружием в руках против оккупантов.

Такая позиция кому-то может показаться нынче и нереалистичной. Однако в этом смысле позиция меньшевиков ДКР еще меньше опиралась на реальное осмысление ситуации. Рубинштейн, к примеру, обсуждая судьбу Харькова, заявил: «Я считаю, что полумиллионный город с 50 тыс. рабочих не может быть театром войны и должен быть объявлен “открытым” городом». Иллюзии по поводу возможности избежать войны и немецкой оккупации путем объявления своего города «вольным» или «открытым» за несколько дней до этого были развеяны у одесситов.

Надежды на то, что немецкие войска, вторгаясь в пределы УНР, ограничатся лишь Малороссией и не пойдут в губернии Юга России, которые не были признаны как Украина и Временным правительством, поначалу существовали и в Москве. Об этом свидетельствуют многочисленные ноты и заявления, которые распространяло российское правительство относительно границ Украины.

18 марта, то есть в день вторжения немцев в пределы Донецкой республики, Народный комиссариат иностранных дел России передал по радио ноту правительству Германии с протестом против вторже-ни я немцев за пределы границ Украины и потребовал вывода войск с территории, которая Украиной не является. В частности, Москва устами Чичерина потребовала немедленного очищения Одессы, заявив: «Народный Комиссариат надеется, что если, несмотря на то, что Одесса не входит в пределы Украины, ее занятие рассматривается как наступление и занятие украинской территории, Германское Правительство не откажется сообщить, в каком виде оно представляет границу Украины».

На ответ немцам потребовалась неделя консультаций – лишь 24 марта германское правительство передало следующую ноту: «Императорское Германское Правительство отклоняет протест Русского Народного Комиссариата по Иностранным Делам от 18 с.м. против вступления германских войск в Одессу и требование о немедленном оставлении этого города ввиду того, что он якобы не находится на украинской территории. Согласно заявлениям Украинской делегации во время мирных переговоров в Бресте к территории Украины принадлежит, в частности, и Херсонская губерния. Следовательно, Одесса также должна рассматриваться как находящаяся на украинской территории».

Из этого ответа видно, что, во-первых, Германия, определяя границы Украины, базировалась лишь на устных пояснениях украинской делегации в Бресте, а во-вторых, на 20-е числа марта, когда уже велись бои в пределах ДКР, не имела четкого представления о том, какие еще губернии России следует причислять к территории Украины. Во всяком случае, четкого ответа на четкий вопрос НКИД России о границах Украины Берлин дать не смог.

В этой связи уже 26 марта 1918 г. народный комиссар Чичерин официальной нотой попросил Берлин «сообщить, основывает ли Германское Правительство свое заявление о принадлежности Одессы к Украине на словесных заявлениях украинских делегатов или на каких-либо документах международного характера и как именно Германское Правительство определяет границы Украинской Республики». В те же дни аналогичные усилия с целью доказать немцам, что Одесса «не является украинским городом и не имеет никакого желания таковым быть», прилагала и одесская городская Дума.

Еще одной пространной нотой от 26 марта наркомат иностранных дел России четко указал Германии, что считает наступление, развернувшееся в Донецкой республике, выходом немецких армий за пределы Украины: «Народный Комиссариат… не может не указать, что продолжающееся наступление германских войск на юге России, наступление, перешедшее за границу чисто украинской территории, не может быть согласуемо с принятым Договором». И вновь правительству Германии было настоятельно предложено «высказаться определенно по вопросу о том, какие именно границы ставит это Правительство Украинской Республике».

И лишь 29 марта 1918 г. германский МИД ответил радиограммой № 13402, в которой сформулировал, наконец, планы о продвижении своих войск, основанные исключительно на последнем Универсале Центральной Рады: «Императорское Германское Правительство в соответствии с прокламацией Украинской Центральной Рады считает, что к собственно Украине относятся следующие девять губерний: Волынская, Подольская, Херсонская, Таврическая (без Крыма), Киевская, Полтавская, Черниговская, Екатеринославская и Харьковская». Таким образом, лишь к концу марта Берлин официально заявил о намерении занять ДКР. При этом было подчеркнуто, что вопрос принадлежности этих земель Украине не является окончательным и должен являться предметом договоренности между Москвой и Киевом: «Окончательно установление границы между Россией и Украиной должно иметь место в русско-украинском мирном договоре, немедленно заключить который Русское Правительство обязалось по Мирному договору с нами и нашими союзниками».

Таким образом, сомнений в том, что немцы пойдут на Харьков и, видимо, дальше, к началу апреля у Москвы не осталось. При этом, судя по дальнейшему обмену многочисленными нотами, Россия прямо и косвенно постоянно подчеркивала, что не признает земли Донецкой республики частью Украины. В каждой ноте Чичерина упоминалось о том, что границы УНР (а соответственно, и продвижения немецких войск) Берлин определял лишь «согласно одностороннему заявлению украинской делегации» или «по односторонним заявлениям Киевской Рады». Наступление же немецких войск официально трактовалось Москвой как «вторжение в пределы Советской Республики».