Поход на Украину
Как уже упоминалось выше, «украинский вопрос» всерьез в Донецко-Криворожском бассейне не обсуждался вплоть до 1917 г. Конечно, он фигурировал в прессе, на различных политических собраниях, но, за исключением упомянутых маргиналов вроде Михновского, мало кто включал этот вопрос в местную политическую повестку дня. Либеральная харьковская пресса, долгое время с сочувствием относившаяся к украинскому движению, считала это проблемой Киева, Полтавы, но никак не Харькова. О Донбассе и говорить не приходится.
Однако с возникновением Центральной Рады, которая изначально предъявляла права на Екатеринославскую и Харьковскую губернии, данная тема все чаще начала обсуждаться в этих регионах. Как известно, киевская Рада была сформирована довольно сомнительным путем – 3 марта 1917 г. сотня киевских интеллигентов из Товарищества украинских прогрессистов собралась в клубе «Родина» (излюбленном месте сбора украинских поэтов и писателей) и решила создать некую организацию, претендовавшую на координацию «украинского движения».
По поводу, мягко говоря, недостаточной легитимности сформированного подобным образом органа высказывались тогда постоянно. Об этом даже заявило Временное правительство, комментируя желание Рады распространить свои полномочия на 12 губерний, включая Донецко-Криворожскую область: «Можно ли признать Центральную Украинскую раду правомочной в понимании признания ее компетенции по поводу выражения воли всего населения, местностей, которые эта рада желает включить в количестве 12 губерний в территорию будущей автономной Украины? Поскольку эта Рада не избрана всенародным голосованием, то правительство вряд ли может признать ее представительницей точной воли всего украинского народа».
Позицию Временного правительства пояснил П. Милюков: «Центральная Рада, не вышедшая из всенародного избрания и представлявшая только одно из течений украинства, не являлась достаточно компетентным органом для выражения воли всего украинского народа и не представляла вовсе неукраинских элементов. С этой точки зрения выделение 12 губерний в состав территории будущей Украины являлось предрешением воли местного населения, украинского и неукраинского».
Возможное признание полномочий Рады и тем более границ действия этих полномочий вызвали настоящий шок у опытнейших юристов. Известнейший авторитет в области международного права, профессор Борис Нольде заявил, что русские юристы после Февральской революции привыкли читать много «смелых» правовых актов, но акта, подобного Универсалу Центральной Рады, «им читать еще не приходилось». Нольде так пояснил это: «Неопределенному множеству русских граждан, живущих на неопределенной территории, предписывалось подчиниться государственной организации, которую они не выбирали и во власть которой их отдали без всяких серьезных оговорок. Русское Правительство не знает даже, кого оно передало в подданство новому политическому образованию… Над этими миллионами русских граждан поставлена власть, внутреннее устройство и компетенция которой внушают полное недоумение». Здесь стоит обратить внимание, что полномочия Советов депутатов различного уровня тогда тоже вызывали у ведущих юристов замечания, но в целом против наличия подобных представительских органов они не возражали. Это стоит учесть при сравнении уровней «легитимности» Центральной Рады и правительства Донецко-Криворожской республики, сформированной выборным органом.
На размытости границ понятия «Украина», согласно договоренностям Временного правительства и Центральной Рады, указывали и сторонники последней. Д. Дорошенко считал, что Петроград, выдавая в июле 1917 г. Раде «Устав высшего управления Украиной», сознательно не указал границ «для того, чтобы иметь позже свободные руки при установлении границ автономии Украины».
Тем не менее во «Временной инструкции Генеральному секретариату Украинской Центральной Рады, утвержденной Временным правительством» 4 августа 1917 г., границы определялись довольно четко: «Полномочия Генерального секретариата распространяются на губернии Киевскую, Волынскую, Подольскую, Полтавскую и Черниговскую, за исключением Мглинского, Суражского, Стародубского, Новозыбковского уездов».
Данное исключение Милюков пояснил тем, что в перечисленных уездах «вовсе не было украинского населения». Он же приводит любопытную статистику по поводу тех регионов, которые Рада хотела отнести к Украине: «В Таврической, хотя украинцы и составляют более половины (53 %) населения всей губернии, но население это сосредоточено в трех северных уездах (от 73 % до 55 %), в Крыму же украинцы составляют меньшинство (26-8%), а в Ялтинском уезде их нет вовсе. В Херсонской губернии целых два уезда – Одесский и Тираспольский – неукраинские. В Екатеринославской и Харьковской губерниях неукраинское население живет и среди сельского и, особенно, среди городского населения, и общественное мнение по вопросу о выделении Украины в особую автономную единицу было далеко не единодушно».
Любопытно, что украинские политики того времени сами неоднократно использовали подобную статистику, обосновывая притязания Украины на тот или иной уезд, находившийся за пределами губерний, в которых малороссийское население составляло большинство. Логика была следующей: под понятие «Украина» целиком подпадают губернии, в которых преобладает украинское население, и те уезды или даже населенные пункты в «неукраинских» губерниях, где малороссами себя считало хотя бы относительное большинство. Почему-то на «русские» уезды «украинских» губерний подобный подход не распространялся.
При этом Временное правительство допускало возможность расширения границ «автономной» Украины на другие губернии или их части «в случае, если созданные в этих губерниях… земские учреждения выскажутся за желательность такого расширения». В данном пассаже впервые в официальном документе выражается намерение при определении будущих границ Украины хоть как-то учесть мнение общественности «спорных» регионов. В то же время Милюков утверждает, что указанием лишь на земские органы, ориентированные на деревню, дискриминировались представители русской и иных национальностей данных регионов: «Хотя неупоминание о городских органах самоуправления и ставило неукраинцев в невыгодное положение при этом “плебисците”, все же это было лучше, чем решение вопроса при помощи одних только “общественных организаций” вроде тех национально-украинских, о которых говорил первый универсал».
Украинские же деятели категорически не хотели ничего слышать об общественном мнении, выдавая позицию своих общественных организаций за таковое. Винниченко веселился, вспоминая переговоры с экспертами Временного правительства о границах Украины: «Вымеряя территорию будущей автономии Украины, они коснулись Черного моря, Одессы, Донецкого района, Екатеринославщины, Херсонщины, Харьковщины. И тут, от одной мысли, от одного представления, что донецкий и херсонский уголь, что екатеринославское железо, что харьковская индустрия отнимется у них, они до того заволновались, что забыли о своей профессорской мантии, о своей науке, о высоком Учредительном Собрании, начали размахивать руками, распоясались и проявили всю суть своего русского гладкого, жадного национализма. О, нет, в таком размере они ни за что не могли признать автономии. Киевщину, Полтавщину, Подолье, ну, пусть еще Волынь, ну, пусть уже и Черниговщину, это они могли бы еще признать украинскими. Но Одесса с Черным морем, с портом, с путем к знаменитым Дарданеллам, к Европе? Но Харьковщина, Таврия, Екатеринославщина, Херсонщина? Да какие ж они украинские? Это – Новороссия, а не Малороссия, не Украина. Там и население в большинстве своем не украинское, это, одним словом, русский край».
Винниченко весело рассказывает о том, как украинской делегации пришлось долго пояснять русским профессорам суть понятия «автономия»: «Автономная часть определенного государственного целого не лишала какую-то другую автономную часть (Великороссию) или все целое (Россию) возможностью пользоваться… путями, портами, морями этой части». Это веселье Винниченко выглядит довольно парадоксальным с учетом того, что события описывались им уже в 1920 г., то есть спустя два-три года после того, как в результате действий той же Центральной Рады и лично Винниченко «автономия» преобразовалась в «самостийность». То есть на момент написания мемуаров уже было понятно, что опасения петербургских профессоров были на самом деле небеспочвенными.
Милюков в своих мемуарах довольно красноречиво доказывал тот факт, что Центральная Рада не отражала мнение даже жителей города Киева, в котором она пользовалась большей поддержкой, чем в глубинке: «В конце июля выборы в Киевскую городскую Думу наглядно показали, что даже в самом Киеве собственно украинское движение опирается лишь на одну пятую (20 %) избирателей. Список русских избирателей (В. В. Шульгин) собрал 15 % и список к.-д. (кадетов. – Авт.) 9 %; таким образом, два эти списка вместе уже превышали по числу избирателей список украинский… Состав Генеральной Рады совершенно не соответствовал составу избирателей. Ее украинское большинство было небольшим меньшинством в городе, а ее неукраинское меньшинство представляло почти половину населения (46 %). «Буржуазная» же четверть населения («русские» и к.-д.) вовсе не были там представлены. Это, конечно, не могло не ослабить значения Рады, как местного представительства».
Самое интересное, что большевики поначалу поддерживали Раду, преимущественно состоявшую из социалистов, и даже сотрудничали с ней на разных уровнях. Всем, например, известно, что 1-й Универсал был радостно поддержан Лениным. Но на местах некоторые организации шли дальше Ленина: газета полтавских большевиков «Молот» «горячо приветствовала 3-й Универсал и, сравнивая его с ленинскими декретами, не находила в них принципиальных разногласий». Действительно, социал-популистские лозунги Рады и РСДРП(б) во многом совпадали. Неслучайно лидер киевских большевиков Г. Пятаков даже вошел в состав Малой Рады и в один из ее органов – «краевой комитет по охране революции».
Даже в Луганске, где большевики к осени уже были властью, они признавали: «До 17 ноября мы работали с украинцами вместе». В некоторых городах большевики обсуждали возможность создания предвыборных блоков с украинскими партиями. Впрочем, как и с другими национальными: к примеру, большевики Чернигова в июле 1917 г. вели переговоры с еврейской «Поалей цион», а большевики Одессы – с еврейским Бундом.
Сотрудничали с немногочисленными украинскими партиями и большевики Харькова. Причем, по мнению Эрде, «не очень редко». Так, он рассказывает, что при выборах главы исполкома Харьковского Совета решающие голоса в поддержку ставленника большевиков П. Кина дали несколько украинских депутатов. «Это был один из тех случаев, не очень редких, когда своими голосами “украинцы” давали перевес большевистской фракции», – вспоминает Эрде.
Сам Артем, выступая в Харькове 11 ноября 1917 г., пояснял сотрудничество с украинскими националистами следующим образом: «В борьбе с контрреволюцией мы должны использовать революционное национальное движение, пусть контрреволюция встретит максимум препятствий на своем пути!» Одновременно лидер будущей ДКР недвусмысленно дал понять, насколько серьезно местные большевики расценивают влияние украинского движения на массы: «Вопрос в том, насколько влиятельны идеи этих представителей украинской демократии в рабочей и солдатской среде украинского народа. И тут мы не должны преувеличивать значения националистического украинского движения». А уже несколько дней спустя Артем заявил: «Отношение к Центральной раде у большевиков такое же, как и к бывшему правительству Керенского».
Да и сами члены Центральной Рады, похоже, не испытывали особых сомнений по поводу уровня своей влиятельности и популярности, о чем неоднократно упоминал один из ее лидеров В. Винниченко: «Кто в те времена… был среди народа, особенно же среди солдат, тот не мог не заметить чрезвычайно острой антипатии народных масс к Центральной Раде… Я в то время уже не верил в особенную приверженность народа к Центральной Раде. Но я никогда не думал, что могла быть в нем такая ненависть. Особенно среди солдат. И особенно среди тех, которые не могли даже говорить по-русски, а только по-украински, которые, значит, были не латышами и не русскими, а своими, украинцами. С каким пренебрежением, ненавистью, с каким мстительным глумлением они говорили о Центральной Раде… Но что было в этом действительно тяжко и страшно, так это то, что они вместе с этим высмеивали и все украинское: язык, песню, школу, газету, книжку украинскую… И это была не случайная о дна-другая сценка, а общее явление от одного конца Украины до другого».
Если это признает лидер Рады, можно себе представить, что думали ее оппоненты. К примеру, Деникин считал: «“Жовто-блэкитный прапор”, покрывший собою политическое и социальное движение, служил национальным символом разве только в глазах украинской, преимущественно социалистической интеллигенции, но отнюдь не народной массы».
Этот тезис был верен в отношении всей Украины и уж тем более в отношении промышленных регионов Юга России. Редактор большевистской газеты «Звезда» Серафима Гопнер вспоминала: «Мы, екатеринославцы, в особенности в первые недели революции, ни разу не вспомнили, что мы работаем на Украине. Екатеринослав был для нас крупнейшим городом юга России – и только». В декабре 1917 г. «Донецкий пролетарий» отмечал: «Наши организации на 70 процентов состоят из украинских рабочих и солдат и в высшей мере равнодушны, а чаще всего враждебны к национальным устремлениям». Фридгут также отмечает, что для Донбасса была характерна полная «индифферентность Советов к украинскому национальному движению и их игнорирование Рады, желание поддерживать связи лишь с Петроградом».
Отношение луганцев к известию о том, что их регион также причислен к Украине, описано в письме Ворошилова в ЦК РСДРП(б) от 19 ноября 1917 г.: «Мы волею судьбы проживаем в пределах “Катеринославщины”, которую наше “вильне казацтво” объявило принадлежностью Украинской республики. Отсюда наши доморощенные украинизаторы делают такие практические выводы, от которых нашим товарищам приходится круто. Так, например, они на некоторых рудниках потребовали роспуска Советов и создания их на новых условиях – с 70 % украинцев и 30 % других национальностей, не беда, что в этих Советах, избранных на основе всеобщего избирательного принципа, не оказалось ни одного украинца, их теперь у нас думают фабриковать… Нам уже навязывают Раду и запрещают признавать Петроградское правительство. Конечно, пока мы плюем на всю эту шумиху». Характерны слова о «фабрикации украинцев» – позже, с оккупацией Донецко-Криворожской республики и стартом официальной украинизации этих регионов, данные слова будут употреблять многие.
Не менее интересные сведения приходили из уездных, а стало быть, более украинских городков региона. К примеру, в репортаже из Бахмута описывалось, как сторонники Центральной Рады вплоть до декабря 1917 г. неоднократно срывали уездные съезды Советов крестьянских депутатов: «Бахмутская рада эти съезды срывала, созвав представителей от разных рад, просвит, гайдамаков, куреней, бильного козацтва, от социал-демократов, эсеров… с каждой деревни и рудника по 2–3. Таким образом оказывалось, что из 70–80 представителей – 60 приезжало не по приглашению». Кстати, стандартная практика действий Центральной Рады и ее представителей в 1917 г. И заканчивались такие «посиделки» тоже довольно стандартно для украинского самостийнического движения: «Солдатки, натравливаемые этими господами и украинцами, начали дебоширить, но острие этих волнений обратилось, главным образом, против евреев, лавки которых стали разгромляться».
Равнодушие жителей региона к «украинскому вопросу» проявилось в дружном игнорировании выборов в украинское Учредительное собрание, которые, согласно 3-му Универсалу Центральной Рады, необходимо было провести до 27 декабря 1917 г. Харьковская конференция большевиков приняла по этому поводу следующую резолюцию: «Конференция считает излишним участие в выборах в Украинское Учредительное собрание, переносит окончательное решение этого вопроса для Харьковской губернии на губернскую конференцию».
Да и деревенские районы Донецко-Криворожского региона, где позиции украинских партий были несколько сильнее, чем в городе, скептически отнеслись к идее участия в этих выборах. Крестьянские сходы Купянского, Сумского, Изюмского, Старобельского уездов единодушно заявили о нежелании проводить такие выборы. На губернском крестьянском съезде (преимущественно – эсеровском) в январе 1918 г. Сумской уезд, к примеру, «высказался определенно против Укр. У. С.» и предложил, «что в будущем необходимо – всеобщее» (то есть Всероссийское) Учредительное собрание. Столкнувшись с таким единодушием представителей крестьян Харьковской губернии, организаторы съезда решили в дальнейшем даже не обсуждать данный вопрос.
Не менее единодушной была реакция на 4-й Универсал Центральной Рады, объявлявшей создание самостийной Украины с распространением ее границ на Донецко-Криворожскую область. Реакция большевиков всем известна, но даже меньшевики Донкривбасса, до последнего момента поддерживавшие Раду, назвали это «Шагом назад» – именно так озаглавил свою статью Феликс Кон. Мнение меньшевиков он выражал таким образом: «И Украина, и остальная Россия от такого отделения экономически ослабевает, ослабевает в силу этого и рабочий класс и украинский, и русский. Рушится связь между одной частью пролетариата и другой, связь крепкая, построенная на фундаменте общности интересов, общности борьбы. С разрушением этой связи создается почва для культа – национализма. Все эти соображения заставляют нас видеть в опубликовании универсала об отделении Украины весьма вредный для пролетариата шаг назад».
Больше всего жители Харькова и пролетарских районов Донбасса были обескуражены тем, что их как бы отделили от России, включив в новое государственное образование, не спросив ни их самих, ни избранных ими представителей. Еще после 3-го Универсала повсюду стали звучать требования провести местные референдумы и плебисциты, чтобы у жителей была возможность высказаться по поводу принадлежности их региона к России. Повсюду местные Советы стали принимать резолюции о непризнании решений Рады.
Так, Юзовский Совет 5 декабря 1917 г. принял резолюцию следующего содержания: «3-й универсал… сводится к непризнанию Радой правительства Советов, борьбе с Советской властью и насильственному – без предварительного опроса населения – навязыванию власти теперешней Киевской Рады населению местностей, не выбиравших Рады и протестующих против политики Рады». Единственной законной властью Юзовский Совет признавал ЦИК Советов России.
Идея проведения опроса населения была поддержана и исполкомом Донецко-Криворожской области (на тот момент в нем состояло 7 большевиков и 13 меньшевиков и эсеров). Резолюция призвала к проведению референдума о политическом будущем региона, при этом было подчеркнуто, что вся область сохраняется в составе России.
Кстати, на референдуме по поводу принадлежности тех или иных регионов к Украине настаивало тогда и советское руководство России. Об этом недвусмысленно заявил представитель ленинского Совнаркома Иосиф Сталин в переговорах по прямому проводу с одним из лидеров Центральной Рады Николаем Поршем 17 ноября 1917 г. Участвовавший в этих переговорах представитель киевских большевиков Сергей Бакинский указал Сталину на недемократичность Рады, на что будущий «вождь народов» отреагировал: «Это, должно быть, так. Да и понятно из того, что Центральная Рада сверху присоединяет к себе все новые и новые губернии, не спрашивая жителей этих губерний, хотят ли они войти в состав Украины. Мы все здесь думаем, что в таких случаях вопрос должен и может быть решен лишь самим населением путем опросов, референдума и проч. Поскольку Центральная Рада этого не делает, а совершенно произвольно и сверху аннексирует новые губернии, она сама разоблачает себя как организацию недемократическую. Съезд Советов Украины должен дать, между прочим, мнение о способе опроса населения по вопросу о принадлежности к той или иной области».
В ответ Порш начал откровенно врать своему собеседнику: «Мнение о недемократичное™ Центральной Рады противоречит фактической стороне дела… О присоединении к Украине Ц. Радою губерний сверху должен заявить, что вы глубоко ошибаетесь: еще до универсала Екатеринославский, Харьковский, Херсонский крестьянские губернские съезды высказались за присоединение к Украине. Екатеринославский и, если не ошибаюсь, Харьковский и Одесский Советы рабочих и солдатских депутатов высказались за присоединение». Никогда подобных решений означенных Советов в природе не существовало. И думается, генеральный секретарь труда и военных дел Центральной Рады прекрасно был об этом осведомлен.
В этом же разговоре Сталин не мог не обозначить позицию своей партии: «Взгляды этой власти по национальному вопросу таковы: признание за нациями права на полное самоопределение вплоть до отделения и образования самостоятельного государства. Воля нации определяется путем референдума или через национальные конституанты». Отсылка к теории права наций на самоопределение была фактически обязательной при обсуждении «украинского вопроса» – в конце концов, это право было принципиальным положением программы РСДРП(б). По словам Троцкого, Роза Люксембург, принимавшая активное участие в обсуждении этой программы, утверждала, что «украинский национализм, бывший ранее лишь “забавой” дюжины мелкобуржуазных интеллигентов, искусственно поднялся на дрожжах большевистской формулы самоопределения».
На самом деле, говорить о том, что «право наций на самоопределение» – исключительно гениальное изобретение Ленина (а именно подобный тезис нам навязывали советские теоретики марксизма-ленинизма) – это значит кривить душою. Теоретики большевизма вообще мало что изобретали: взяв на вооружение классическую, уже ставшую модной к концу XIX в. теорию Маркса, Ленин гениально комбинировал различными новомодными теориями, подчиняя их целям тактической борьбы за власть. О праве наций на самоопределение тогда не говорил только ленивый. Причем не только в России – так, именно в 1917 г. этот тезис стал ключевым в риторике президента США Вудро Вильсона.
Арнольд Марголин (будущий замминистра в петлюровской Директории) вспоминал, как данная формула дебатировалась на нескольких съездах российских партий различной направленности весной-летом 1917 г.: «Докладчики на съезде трудовиков… настаивали на признании за всеми национальностями, населяющими Российское государство, права на самоопределение вплоть до отделения от России (точнее – от Великороссии)… Приблизительно в то же время собрался в Москве всероссийский съезд партии социалистов-революционеров, где тождественная формула была принята подавляющим большинством. Наконец, немногими днями позже Съезд Советов принял точно такую же резолюцию и предъявил требование к Временному правительству, чтобы оно официально провозгласило право всех народов на самоопределение вплоть до отделения».
Марголин рассказал, что этот вопрос вызвал споры лишь на I съезде партии народных социалистов (энесов), который состоялся в Петрограде в июне 1917 г. и в котором он был докладчиком по национальному вопросу. Активно этот тезис продавливал известный российский публицист Василий Водовозов. Марголин вспоминает, что на указания о том, что данной формулой немедленно воспользуется Финляндия, «Водовозов ответил столь же решительно, как и неубедительно: “Финский народ этого не сделает, ибо финляндцы не так глупы и не так подлы, чтобы отделиться от России”». Марголин резонно задавался вопросом: «для чего же Водовозов и его единомышленники так ломают копья за свою формулу, раз они уверены, что даже финляндцы ею не воспользуются?» Таков был подход основной массы российской либеральной интеллигенции к модной формуле самоопределения наций.
Да и не только либеральной – большевичка Бош тоже признавалась: «Пункт нашей программы о праве наций на самоопределение вплоть до отделения оставался голым лозунгом». Мало того, более либеральные социалисты критиковали большевиков за отступление от данного принципа! И это несмотря на то, что первым шагом большевиков после захвата власти было принятие «Декларации прав народов России», второй пункт которой провозглашал то самое «право народов России на свободное самоопределение вплоть до отделения и образования самостоятельного государства». И этим пунктом, конечно же, воспользовались и Финляндия, и Польша. Так что господа Водовозовы оказались посрамлены.
Этот же лозунг активно использовался и большевиками, и немцами, и представителями Центральной Рады во время мирных переговоров в Бресте. Одним из базовых принципов российской делегации на переговорах был пункт о необходимости проведения референдума во всех спорных территориях по поводу их принадлежности к тому или иному государству (кстати, министр иностранных дел Австро-Венгрии граф Оттокар фон Чернин заявил, что этот принцип не может быть применен к немецким колониям). В начале января 1918 г., когда немцы остро поставили вопрос о признании делегации Украины, воспользовавшись тем самым принципом «самоопределения наций», на который постоянно ссылалась делегация России, последняя официально предложила: «В соответствии с принципами Российского Правительства, которое задекларировало право всех народов, проживающих в России, на самоопределение вплоть до отделения от России, населению в этих районах будет предоставлена возможность в возможно кратчайший период решить полноценно и свободно вопрос об их союзе с одной или другой империей или же о формировании отдельных государств». Надо ли говорить о том, что идея о референдумах и самоопределении различных спорных регионов так и осталась благим пожеланием?
При этом широкие массы, постоянно слыша слова о «праве народов на самоопределение», с трудом воспринимали их. Очевидец тех событий вспоминает: «Среди деятелей революции мало кто давал себе ясный отчет в конкретных очертаниях требований и пожеланий отдельных национальностей. Формулы о “национально-территориальной автономии”, о “полном национальном и культурном самоопределении”, о “праве национальностей на распоряжение своей судьбой” были туманны и для большинства – лишены конкретного содержания».
Неудивительно поэтому, что в описываемый период появлялись просто потрясающие по своей стилистике и смысловому содержанию документы вроде телеграммы «воинов-украинцев 12-й армии» на имя советского главковерха Николая Крыленко от 3 декабря 1917 г.: «Гражданин Крыленко, согласны ли вы с тем, что в самоопределившуюся нацию вы не имеете права вмешиваться и не в вашей власти обещать самоопределять Украину, ибо народ не самоопределяют, а он сам самоопределяется».
Вопрос о самоопределении народов в январе 1918 г. стал ключевым на III Всероссийском съезде Советов, объявившим Россию федеративным государством. На нем Сталин как основной докладчик вынужден был пояснять: «Принцип самоопределения был понят Калединым и Радой совсем иначе, чем его понимаем мы». Сталин выступал в те самые дни, когда большевистские войска подходили к Киеву, и вынужден был оправдываться по поводу операций против УНР: «Нам бросали упрек в гражданской войне с беспомощным врагом, но только в борьбе с контрреволюцией куется революция и сметает на своем пути препятствия вроде организаций, подобных Раде».
Повторимся, речь идет о практически беспрепятственном продвижении разношерстных, слабо обученных, недостаточно вооруженных большевистских отрядов к Киеву. Эти операции хорошо известны украинскому читателю по эпическим описаниям вооруженного столкновения под Крутами – настолько важного в боевом смысле, что основная масса большевиков в своих многочисленных мемуарах его «не заметила». Сегодняшние описания этой битвы сводятся к тому, что мощные орды регулярной армии большевистской России, некие «Сибирские полки» (до 5600 человек), подходя к Киеву, столкнулись с героическим сопротивлением группки (до 420 человек) необстрелянных украинских студентов, задержавших продвижение большевиков к столице УНР. Современная пропаганда красочно описывает «кровавую резню», которую большевики после этого устроили в Киеве («такой кровавой резни украинская столица не видела со времен нашествия хана Батыя», – гласит современный школьный учебник), скромно умалчивая о том, что этой резне предшествовала не менее кровавая расправа петлюровцев над киевскими рабочими, поднявшими восстание против Рады.
Конечно, в новомодных мифах о столкновении под Крутами больше вымысла, чем правды. Начнем с того, что авторы украинских учебников забывают упомянуть о примерном равенстве сил во время большевистского похода на Киев. А ведь даже современные украинские исследователи вынуждены признать: «Численного преимущества советские войска над вооруженными силами Центральной Рады не имели. Это касается соотношения сил и в отдельных пунктах (например, под Полтавой оно было 1:2,5 в пользу Рады), и в общем по республике». Другой исследователь истории Украины пишет: «Большевистские и украинские силы по численности хоть и были почти равными, но моральное состояние их было совсем разным. Советские войска и красногвардейские отряды имели четкое подчинение большевистскому командующему В. Антонову, не прибегали к митингам и, в большинстве случаев, четко исполняли боевые приказы. В отличие от В. Антонова и его штаба украинское военное руководство и подчиненные ему войска пребывали в состоянии анархии и хаоса… Именно потому В. Антонов сравнительно легко брал украинские города один за другим». В этом и пояснение, каким образом под Крутами (как, собственно, и в других местах Украины) большинство оказалось на стороне красногвардейцев – «героические» войска Центральной Рады в это время были заняты мародерством и резней рабочих в Киеве, им было не до войны.
В корне неверно представлять бой под Крутами и иные сражения этой операции как войну между русскими и украинцами, что сейчас часто делают историки. С этой точки зрения трудно было бы объяснить, почему те же самые студенты и юнкера Киева с таким же энтузиазмом спустя год будут записываться в отряды для защиты города от Петлюры – как бы от Украины. Кроме того, сторонники официальной точки зрения стараются обычно не упоминать о том, что на Киев наступали не регулярные «российские войска», а в основном отряды красногвардейцев, собранные в Донецко-Криворожском бассейне. Многие из них были этническими украинцами. С точки зрения сторонников теории «соборной Украины» довольно странно представлять их «российскими оккупационными войсками». И с той и с другой стороны были и русские, и украинцы. Это действительно был акт гражданской войны, о чем упомянул и Сталин с трибуны съезда Советов.
В этой связи стоило бы упомянуть, что планы войск Антонова и харьковских красногвардейцев ничем особенно не отличались от планов Центральной Рады. Если план наступления красных на Киев был одобрен лишь в начале января 1918 г., то «Особый штаб обороны Украины», перед которым Центральная Рада поставила задачу овладеть «оплотом большевизма» Харьковом, был сформирован еще 15 декабря 1917 г. (в него, кстати, вошел тот самый Порш, который уверял Сталина в приверженности Харькова «украинской идее»). Так что большевики отличались от Центральной Рады лишь тем, что сумели организовать наступление, а сторонники Винниченко и Петлюры не смогли оказать им хоть какое бы то ни было серьезное сопротивление.
Описания того, с какой легкостью харьковские красногвардейцы брали города, в которых до этого как бы устанавливалась власть
Центральной Рады, не отличаются разнообразием. Это признается и одной, и второй стороной. Лишь 18 января по новому стилю Антонов-Овсеенко издал приказ о начале наступления на киевском направлении, а уже 8 февраля (то есть ровно через три недели) Киев окончательно был под контролем большевиков. Для сравнения: мощной армии Германии и Австрии спустя некоторое время для преодоления расстояния от Киева до Харькова потребовалось больше месяца.
Мифом является и то, что якобы основную ударную силу большевиков составляли некие Сибирские полки, то есть регулярные обученные войска. Действительно, в ударной группе Муравьева-Егорова, двигавшейся на Киев, было до 700 штыков 11-го Сибирского полка, который прибыл из-под Риги в Харьков в пяти эшелонах. Однако сохранились воспоминания непосредственного участника похода этого полка Н. Бушева, которые доказывают, что полк, прибывший с фронта, фактически и не вступил в бой, дойдя до самого Киева. Автор мемуаров пишет, что ехал с Сибирским полком в передовом эшелоне, и при этом добавляет: «Но и мы не были передовыми, так как в авангарде шли харьковские, московские и донецкие красногвардейцы… В Полтаву мы прибыли тогда, когда станция и город были уже освобождены от петлюровцев советскими передовыми отрядами».
6 января 1918 г. отряд Муравьева, состоявший самое большое из 500 бойцов харьковской Красной гвардии, фактически без боя взял Полтаву, в которой в это время находились фантомные украинские полки – Мазепинский и Сагайдачного. Хотелось бы при этом особо отметить, что тот самый «кровавый палач» Муравьев всех украинских гайдамаков после сдачи ими оружия почему-то моментально распускал по домам. Некоторые из них даже успели вернуться в Киев, чтобы принять участие в последующих боях с большевиками.
Бушев пишет, что во время продвижения по линии Полтава-Ромодан-Лубны-Гребенка боев фактически не было. Получая известия о том, что где-нибудь замечен отряд гайдамаков, высылались небольшие отряды. «При этих столкновениях, – вспоминает Бушев, – гайдамаки быстро рассеивались… Потерь с нашей стороны почти никаких не было… На станции Гребенка уточнили, почему мы до сих пор не встретились с противником. Как выяснилось, по линии впереди нашего полка продвигался отряд красногвардейцев, который и гнал эшелоны петлюровских войск на Киев. Растерянность среди гайдамаков была неимоверная. Небольшой отряд советских бойцов выходил из вагонов, рассыпался в редкую цепь» и рассеивал гайдамаков. Эти воспоминания подтверждают, что основной силой Муравьева был отряд красногвардейцев, сформированный под эгидой большевиков Харькова.
В это же время небольшой отряд 30-го полка и красногвардейцев (всего лишь около 120 штыков) под командованием Н. Руднева самостоятельно без всякого выстрела взял Сумы, разоружив местную милицию, юнкеров Сумского кадетского корпуса, подразделения 10-го драгунского Новгородского полка и запасной артиллерийский дивизион у города.
Бушев, проехавший в передовом эшелоне 11-го Сибирского полка весь путь от столицы Донецко-Криворожской области до столицы УНР, засвидетельствовал перестрелку лишь у Дарницы и утром 24 января уже прибыл на станцию Киев-Товарная. За все время этого «великого похода» на Киев потери 11-го Сибирского полка «составили шесть человек раненых и несколько контуженых»! При этих обстоятельствах говорить о каком-то серьезном сопротивлении со стороны УНР и об «эпических баталиях» – это значит искажать историю.
Украинский эмигрантский историк Иван Лисяк-Рудницкий по этому поводу писал: «Легенда, которую нужно сдать в архив, – это сказка о “бесчисленных полчищах” врагов, под ударами которых якобы пала украинская государственность. В действительности интервенционные московские армии во время первого и второго наступления (зимы 1917–1918 и 1918–1919 гг.) были относительно небольшими. Кремль до лета 1919 г. не обладал большой регулярной армией… Если могли сохранить независимость Финляндия и миниатюрные балтийские республики, расположенные перед воротами Петрограда, то разве не должна была устоять многомиллионная Украина с ее колоссальными ресурсами?.. Так что причины неудачи нужно искать в первую очередь во внутреннем положении самого общества на Украине».
Наверное, эмигранту тяжело было понять, что это самое общество не воспринимало наступавшие на Киев войска как «интервенционную», «чужую» армию. Судя по мемуарам комиссара С. Моисеева, чуть ли не единственного большевика, который «заметил» стычку под Крутами, местное население гораздо более враждебно относилось к войскам Центральной Рады, чем к замоскворецкой Красной гвардии. Даже Винниченко вынужден признать, что Киев встретил отряды харьковско-донецкой Красной гвардии более чем дружелюбно: «Когда большевики под командою Муравьева вступили в Киев, голова Киевской думы, правый эсер и ненавистник большевизма, приветствовал вступление большевиков в Киев как момент “воссоединения единого русского пролетариата” (читай: “единой, неделимой России”). А черносотенная и контрреволюционная пресса, поскольку она могла выходить, вполне открыто это говорила и хвалила большевиков и всю их национальную политику».
Деникин так прокомментировал бегство Центральной Рады и практически бескровное взятие Киева большевиками: «Во всех этих событиях… поражает полное отсутствие национального момента в идее борьбы или, по крайней мере, совершенно ничтожное его значение… Клич “Хай живе вільна Украйна” совершенно не будил ни разума, ни чувства в сколько-нибудь широких кругах населения, отзываясь неестественной бутафорией. Ничего “народного”, “общественного”, “национального” не было в столкновении советских и украинских банд – безыдейных, малочисленных и неорганизованных. И вовсе не они решили исход событий: было ясно, что большевизм Советов побеждал психологически полубольшевизм Рады, петроградский централизм брал верх над киевским сепаратизмом».
Как бы то ни было, бои с калединцами в Донбассе и поход на Киев были первыми боевыми операциями рабочих отрядов, сформированных в Донецко-Криворожской области. Данные отряды положили начало армии ДКР. Кроме того, события декабря 1917 – января 1918 г. окончательно убедили руководителей региона в том, что им нужно действовать сплоченно во имя совместных интересов, укреплять единство области и срочно предпринимать шаги для того, чтобы ни у кого не было сомнений в принадлежности края к единому Российскому государству. Покорив Киев и отправив туда Цикуку, харьковские элиты в срочном порядке приступили к организационному оформлению своей республики.
