Эмма

В голосе Ольги слышна скука. Я слышу на заднем фоне привычную магазинную музыку и чувствую радость от того, что не пойду сегодня на работу.

– Ничего серьезного. Думаю, я просто отравилась. Попробую прийти завтра. Скажешь Бьёрне?

Пауза.

– Конечно.

Я словно вижу коллегу перед собой. Телефонная трубка зажата между шеей и плечом, а сама она подносит руки к свету и проверяет, не облез ли лак на ногтях и не отвалились ли от него стразы.

– Увидимся завтра, – говорю я, но Ольга уже положила трубку.

Я снова набираю номер Йеспера, хотя уже не жду, что он ответит. Просто хочу послушать его голос на автоответчике, но даже это мне не суждено. Механический голос сообщает, что этот номер отключен по желанию клиента. Я решаю попробовать по-другому. Достаю номер главного офиса. Дрожащими пальцами набираю номер. Секретарь соединяет меня с приемной директора без лишних вопросов. Это меня удивляет. Неужели так легко связаться с директором? Кто угодно может взять и позвонить ему?

Но, разумеется, отвечает мне его личный помощник – женщина с едва заметным акцентом. Она представляется ассистентом Йеспера и спрашивает, чем может мне помочь. Я говорю, что хочу поговорить с ним по личному делу. Она просит мое имя и номер телефона, чтобы он мог перезвонить. Я колеблюсь. Йеспер просил меня не звонить ему на работу. Может, он не хотел, чтобы секретарша знала мое имя? Я прошу соединить меня с ним сейчас, но женщина отвечает, что Йеспер на собрании.

– А с ним все в порядке? Пауза.

– Что вы имеете в виду? – спрашивает она уже с подозрительными нотками в голосе.

– Просто он обещал позвонить мне… несколько дней назад и не позвонил. И я беспокоюсь, что с ним что-то случилось.

– Он в порядке. Если вы назовете ваше имя и номер, я попрошу его позвонить вам после собрания, – отвечает она профессиональным тоном, каким расписывают достоинства стирального порошка в рекламных роликах.

Я говорю, что перезвоню позже, она отвечает «хорошо», и мы одновременно заканчиваем разговор. Я остаюсь сидеть за кухонным столом. Часы над столом тикают так громко, что кажется, будто часовой механизм сидит у меня в мозгу.

Почему Йеспер прячется от меня? Испугался ответственности? Пожалел о сделанном мне предложении?

Или он просто псих, больной человек, садист, которому доставляет удовольствие мучить других?

Может, этому всему есть еще какое-нибудь объяснение? Может, что-то мешает ему связаться со мной? Несчастный случай в семье? Кризис на работе? Но в таких случаях всегда можно послать эсэмэс или позвонить.

Три недели назад мы лежали на полу в моей гостиной. Через занавески проникал серый вечерний свет и рисовал узоры на наших телах. Окно было приоткрыто. Занавески колыхались на холодном ветру.

Йеспер курил. Курил он нечасто. Обычно после того, как выпьет вина, или после секса. Он курил и смотрел в потолок. Его ладонь лежала у меня на животе. Пальцами он рисовал круги на моей влажной от пота коже.

– Что случилось? – спросил он.

– Она заболела и умерла. Йеспер затянулся дымом.

– Это я понимаю. Но от чего?

– Панкреатит. Она была алкоголичкой.

– Бедная.

– И да и нет. Я часто думаю, что она сама во всем виновата. Никто не принуждал ее пить.

Йеспер повернулся ко мне. Наши глаза встретились.

– Я не о ней, а о тебе.

– Обо мне?

Он усмехнулся и покачал головой, словно я ляпнула какую-то глупость.

– Со мной все в порядке.

Он промолчал. На улице раздался вой сирены «Скорой помощи». В кухне заработал холодильник.

– Мне жаль, что я не могу пойти с тобой на похороны, – сказал он после долгой паузы. Видимо, он долго обдумывал эти слова.

– Я справлюсь.

– Нехорошо быть одной на маминых похоронах.

Я ничего не ответила. Что я могла сказать? Он был прав. Мы встречались уже несколько месяцев, и с каждым днем наши отношения было все сложнее скрывать от остальных.

– Так всегда будет продолжаться?

Он сунул сигарету в бокал с вином на полу, повернулся ко мне, приподнялся на локте и нежно поцеловал меня. У поцелуя был вкус табака и красного вина. Я увернулась, и он принял это за обиду.

– Конечно, не всегда.

– Но сколько?

Он опустился на спину, глубоко вздохнул, мои вопросы явно его напрягали.

– Мы же уже тысячу раз это обсуждали. Ты знаешь, что журналисты следят за каждым моим шагом. Вчера только вышла статья об условиях труда в нашей компании, и они называли их рабскими. Если пресса пронюхает о наших отношениях, ты знаешь, что произойдет. Меня уволят. Поэтому нам лучше подождать, пока все успокоится.

– И когда это произойдет?

– Откуда, черт возьми, я знаю? Когда эти гиены найдут себе новую добычу. Кстати, тебе пора начать подыскивать другую работу. Все будет проще, если ты перестанешь быть моей подчиненной.

Он потянулся за одеялом и накинул на нас.

– Холодно. Может, закрыть окно?

– Но все так сложно. Все спрашивают, кто ты, а мне нечего ответить. Это так по-детски.

Он повернулся ко мне и с улыбкой спросил:

– По-детски?

– Да, я веду себя как подросток. Тайный бойфренд и все такое.

Он рассмеялся. Поцеловал меня в шею и проложил дорожку из поцелуев вниз к животу.

– Я твой тайный бойфренд?

– Судя по всему, да.

– А ты тогда кто? Моя тайная молодая любовница? Я хихикнула. Его язык зарылся в мой пупок и начал лизать невидимое мороженое в его чашечке, потом он спустился ниже, провел языком по внутренней стороне бедра. Я сжалась. Я всегда стеснялась своего тела, его выпуклостей, его запахов. Он почувствовал это, приподнял голову и встретился со мной взглядом.

– Расслабься, Эмма. Ты должна научиться расслабляться.

Он все время нудел, что я должна расслабляться, причем не только в постели. Я пыталась, но это было нелегко. И причина была в нем и в наших отношениях. Они были слишком прекрасны, чтобы быть похожими на правду. У нас с Йеспером Орре не было ничего общего. Я бедная продавщица. Он успешный состоятельный мужчина, намного старше меня.

Что он во мне нашел? Почему он выбрал именно меня? Свою подчиненную, в два раза моложе его.

Может, Йеспер прав, и мне действительно не хватает уверенности в себе. Потому я и сомневаюсь в его чувствах ко мне. И не верю, что у наших отношений есть будущее. Почему мне так трудно поверить в его любовь?

– Расслабься, Эмма, – снова попросил он. – Я хочу тебя. Ты достойна любви. Что мне сделать, чтобы ты поверила мне? Чтобы ты осознала, как прекрасна?

В тот вечер мы заснули на полу.

Я проснулась посреди ночи от того, что ныла спина. Я протянула руку, но Йеспера рядом не было. Медленно я поднялась. Тело все затекло от неудобной позы. Я прошла в спальню. Окно было по-прежнему приоткрыто. Пол был холодный.

В спальне я нашла Йеспера. Он стоял в темноте и смотрел на картину Рагнара Сандберга над моей кроватью.

Волосы были растрепаны после сна. На плечи наброшено одеяло.

– Я думаю, что люблю тебя, Эмма, – пробормотал он.

Я сижу на диване и пытаюсь войти в Интернет, но почему-то нет связи. После нескольких бесплодных попыток до меня доходит, что это связано с неоплаченными счетами. Теперь не работает ни телевизор, ни интернет, констатирую я. И это тоже вина Йеспера.

Я решаю пойти вниз в кафе на Карлавэген. Там есть Интернет. Тошнота прошла, и я впервые ощущаю голод. Натягивая джинсы, я чувствую что-то в кармане. Визитка. Переворачиваю и вспоминаю журналиста, который заходил в магазин. После секундного размышления иду в кухню и кладу визитку в банку с неоплаченными счетами.

Я сижу в углу с чашкой кофе латте. Неподалеку парень с дредами и макбуком. Две дамы шепчутся в углу с таким видом, словно им известны государственные тайны.

В кафе темно. За окном идет дождь. Листья на деревьях окрасились в оранжевый, желтый и охряный цвета. То и дело какой-нибудь лист отрывается от ветки и плавно опускается на траву.

Я ищу в Интернете имя Йеспера. Проглядываю статьи. Его называют «королем моды» и «рабовладельцем».

Натыкаюсь на статью «Кто такой на самом деле Йеспер Орре?». Читаю ее. Он родился в Бромме, родители учителя, изучал экономику в Упсале, но бросил после двух лет. Потом начинаются пробелы в его биографии. Никто не знает, чем он занимался эти годы. Читаю дальше. Журналист утверждает, что Йеспер вращался в криминальных кругах. Двоих его друзей осудили за экономические преступления, третьего за хранение наркотиков. Их имена мне не знакомы. Йеспер ничего такого не рассказывал. Смотрю фотографии. Йеспер в костюме. Йеспер в спортивной форме. Йеспер в смокинге. Йеспер в белой рубашке с закатанными рукавами на сцене показывает на цифры на экране. Еще фото крупным планом: Йеспер улыбается, но по морщинке на лбу я понимаю, что он напряжен. Ему не нравится, когда его фотографируют. Мы много об этом говорили. Он просто ненавидит, когда его снимки печатают в газетах и когда его показывают по телевидению. Еще фото. Йеспер с блондинкой в платье с глубоким декольте. Она откидывает голову, смеется. У него усталый вид. Рубашка мятая, ворот расстегнут. На брюках пятно, как будто кто-то пролил вино. Листаю дальше. Много снимков Йеспера с женщинами – всегда разными. Ни одной постоянной спутницы.

Закрываю глаза, пытаюсь сосредоточиться. Было ли что-то странное в его поведении в последнее время? Какие-нибудь знаки? Что он устал от меня? Но я не могу ничего вспомнить. Йеспер вел себя как обычно. Был нежным, внимательным. Мы встречались, ужинали, занимались любовью, хихикали в моей узкой постели, обсуждали будущее – что мы будем делать, когда сможем встречаться открыто. Когда нам больше не нужно будет скрываться.

Я вспоминаю наше последнее свидание. Мы были у него дома. В его квартире на улице Капельгрэнд. Я лежала на боку в постели лицом к стене. Он вернулся из душа, с полотенцем, обернутым вокруг бедер, присел рядом и погладил меня по волосам.

– Ты меня любишь?

Это был странный вопрос. Раньше он никогда не спрашивал, люблю ли я его. Мы старались не использовать это слово, которое влечет за собой столько обязательств. Меня оно всегда пугало.

– Да, – ответила я.

– Я понимаю, как тебе приходится сложно. Все время прятаться.

Он лег в постель, прижался ко мне сзади. Я почувствовала тепло его чуть влажного тела, ощутила аромат его геля для душа и лосьона после бритья, зажмурилась.

– Обещай, что ты дождешься меня, что ты не устанешь.

– Обещаю.

– Что ты не уйдешь к другому мужчине.

– Не глупи. Ты же знаешь, что никакого другого нет. Он крепче сдавил меня в объятьях.

– А до меня?

– Что значит до тебя? – не поняла я.

– До нашей встречи. Кто у тебя был?

До встречи с Йеспером. Я вспомнила о своей прежней жизни: одинокие вечера с телевизором и котом, бесконечные дни в магазине, готовая еда из «Сабис». В моей жизни не было ничего, о чем стоило бы рассказывать. Но и скрывать мне тоже было нечего.

– У тебя до меня ведь были мужчины, – продолжал он.

Сперва я не хотела отвечать. Разумеется, у меня был мужчина, но я не хотела о нем говорить.

– Разумеется.

– Кто?

– Я тебе о нем говорила. Спик.

– Учитель труда.

Я закрыла глаза и кивнула. И стоило мне это сделать, как воспоминания ожили. Длинные холодные школьные коридоры, звон посуды в столовой, запах горелого дерева в кабинете труда. Я лежу на столярном столе. Спик передо мной во фланелевой рубашке со спущенными джинсами. Лицо напряженное, когда он в меня входит.

Я была без ума от него. Я была юной и ранимой девочкой из проблемной семьи. Только сейчас я понимаю, какой ранимой я была. Он меня использовал. Я была девятиклассницей, почти ребенком, когда он меня соблазнил.

– Я злюсь, когда думаю об этом, – пробормотал Йеспер.

– Но это же было тысячу лет назад.

– Вы занимались сексом в кабинете труда?

– Но…

Он сжал меня как в тисках. Мне стало трудно дышать.

– Отпусти меня. Мне больно.

– Тебе это нравилось?

– Что?

– Трахаться с ним в кабинете труда? Нравилось? Йеспер сжимал меня так сильно, что я не могла пошевелиться. Я чувствовала, что он зол.

– Ты больной, – выдавила я.

Он стянул с себя полотенце, прижался ко мне, но в этот момент зазвонил его телефон. Он разжал объятья, но я лежала, как парализованная, и не могла пошевелиться.

– Тебе это нравилось? – прошептал он. – Нравилось?

Я ничего не сказала.

Выйдя из кафе, иду домой под дождем. Снова подул ветер. Листья теперь танцуют на ветру, прежде чем опуститься на мокрую траву. Почему Йеспер ревновал к моему прошлому? Несмотря на то что у меня почти не было мужчин. При том, что это у меня были все основания для ревности. И почему его так возбуждали разговоры о Спике? Почему он постоянно расспрашивал о нем?

Меня снова тошнит. Я ничего не понимаю. Совсем ничего.

Бросаю взгляд на площадь Карлаплан. Пустой фонтан без воды. На дне груды листвы и мусора. Ни души.

Вернувшись в квартиру, чувствую странный запах. Пахнет мокрой шерстью и мылом. Как будто кто-то только что был здесь и сразу ушел. Я прохожу через комнаты, проверяю, все ли на месте, но не вижу ничего необычного. Все вещи на своих местах. Ничего не пропало. Старый паркетный пол трещит у меня под ногами. Захожу в спальню, смотрю на светлый прямоугольник на обоях, где висела картина. Кажется, что он вот-вот сорвется с обоев, чтобы что-то мне сообщить. Из кухни доносится хрумканье. Сигге ест кошачий корм – единственную еду, которую он знает.

Все выглядит как обычно. Единственное, что меня пугает, это запах. Завтра мне надо на работу, думаю я, садясь на кровать. Как бы плохо мне ни было, я должна идти на работу. Я уже брала пять отгулов в этом месяце, и Бьёрне придет в ярость, если я не явлюсь завтра. Отгулы отмечают красным фломастером на календаре в подсобке.

Все могут видеть, сколько другие коллеги болели или отсутствовали по уходу за ребенком – еще одна мера, которая бесит профсоюз и вынуждает прессу называть Йеспера рабовладельцем. Я провожу рукой по стене. Пожелтевшие грязные обои напоминают мне о другой стене в другой жизни.

Это было вечером в начале лета, когда по ночам было светло. Я лежала в постели и смотрела на стену, которая когда-то была белой, но теперь была покрыта темным налетом от жира, пыли и табачного дыма. Острым предметом, например, зубочисткой или веточкой, можно было выцарапывать на ней буквы и рисунки.

Как я ни старалась, я не могла заснуть. Мне мешал бледный свет из окна, который проникал сквозь зажмуренные веки, и папины крики в кухне.

Родители ссорились.

Я не знаю, почему они ссорились, да это было и не важно. Они ссорились каждый вечер. Главное было заснуть до того, как они начнут, тогда можно было выспаться. По утрам они были усталыми и добродушными, потому что не выспались ночью.

Крики стали тише. Я задержала дыхание. Через пару секунд новый звук. Четкий и звонкий всхлип, который быстро перешел в затяжные рыдания.

Мама плакала.

Мама всегда плакала, не папа. Не знаю, умел ли он вообще плакать. Может, папы не умеют плакать. Раздался глухой звук, как от удара, и затем отчаянный крик. Мне стало страшно. Что, если кто-то из них упал и больно ударился? Или это стул упал? Я вскочила с постели, взяла в руки свою стеклянную банку с куколкой и пошла к двери. Линолеум под ногами был холодный и скользкий. Выйдя в прихожую, я услышала мамины рыдания и тиканье часов в кухне.

Папа сидел на полу, закрыв лицо руками. Мама сидела на табуретке и рыдала. Почему-то меня больше напугало папино молчание и его странная поза, чем мамины рыдания. Папы обычно не сидят так на полу с поникшими плечами и не закрывают лицо руками.

Он пошевелился, чуть повернулся в мою сторону, словно почувствовав мое присутствие в комнате. Голосом без всякого выражения он пробормотал:

– Эмма, милая, иди в кровать. Тебе нужно спать. Мама вскочила с табуретки. У нее был дикий взгляд, как всегда, когда они с папой долго засиживались в кухне. Она напомнила мне дикого зверя, которого заперли в клетке, чтобы он не навредил окружающим.

– Маленькая дрянь, – крикнула она. – Ты опять подслушивала, мерзкое отродье?

Папа поднялся и встал между нами.

– Прекрати. Она тут ни при чем.

– Я знаю, что ты подслушивала. Что ты теперь собираешься делать? Позвонишь тете Агнете и наябедничаешь?

– Нет, – сказала я, но мама меня не слушала. Она пошла на меня, опираясь на стол, как на перила. С каждым шагом ее рука крепче цеплялась за крышку стола. Двигалась она неуклюже и опрокинула стул, когда пыталась протиснуться мимо папы.

– Оставь ее в покое, – попросил папа.

– Я её отучу подслушивать, – пробормотала мама.

Она потянулась за мной, но я была быстрее и успела отпрыгнуть в сторону. Не поймав меня, мама потеряла равновесие и плюхнулась на пол.

– Проклятье, – выругалась она и села на корточки. Из носа у нее текла кровь. – Смотри, что ты наделала, Эмма, смотри!

Она медленно поднялась.

– Но я…

Пощечина была такой внезапной. На этот раз я не осмелилась увернуться, боясь, что мама снова упадет и струйка крови превратится в сплошной поток.

– Заткнись.

Мама покачнулась. Волосы у нее были растрепаны, как обычно бывало по утрам. Папа снова опустился на пол и закрыл лицо руками, словно был не в состоянии видеть происходящее. Я хотела, чтобы он остановил маму, объяснил, что я ни в чем не виновата. Я хотела, чтобы сейчас было утро, чтобы они были усталыми и добродушными, дали мне денег и послали купить продуктов к завтраку, потому что у них болит голова. Я хотела быть кем-нибудь другим, быть где-нибудь в другом месте. Не Эммой. Не здесь. Не сейчас.

Мама рванула у меня из рук банку с куколкой.

– Дай мне эту чертову банку, – рявкнула она. – Ты таскаешь ее с собой везде. Она такая важная? Важнее собственной матери? Да?

Я ничего не ответила.

– Я тебе покажу, что на самом деле важно, – сказала мама.

Она подошла к окну в кухне, открыла его и выкинула банку.

Через секунду раздался звук разбитого стекла внизу на асфальте.

– Нет, – заорала я. – Нет, нет, нет!

– Да, – сказала мама. – Я тебе покажу, что на самом деле важно. Это просто была чертова банка. Поняла? Просто вещь.

Но я ее не слушала. Я бежала в прихожую, к входной двери, открыла ее и бросилась вниз по ступенькам.

Осколки стекла сверкали на черном асфальте. Я осторожно ставила ноги, чтобы не порезаться. Потом начала шарить руками по мокрому асфальту, но находила только сухие листья.

– Здесь, Эмма…

Я обернулась. Папа сидел рядом на корточках с вытянутой вперед рукой. На ладони у него лежала веточка. Куколка по-прежнему висела на своем месте и сияла в лунном свете.

– Он псих, – качает головой Ольга, от чего тяжелые серьги позвякивают. Мы складываем джинсы. Бьёрне не видно, но мы знаем, что он здесь и может в любую секунду застукать нас за болтовней. Мы как зебры в саванне. Знаем, что хищник где-то рядом, но не знаем, где именно.

– Но что мне делать?

Ольга снова качает головой, словно не знает, что сказать в такой странной ситуации. Потом подтягивает потертые джинсы на бедрах.

– Он делает тебе предложение. Потом исчезает. Кто он? Теперь ты можешь сказать.

Я могла бы, но боюсь. Если я скажу Ольге, об этом узнают все. И тогда проблемы будут не только у Йеспера, но и у меня. Что, например, скажет Бьёрне, когда узнает, что я спала с директором?

– Он…никто…просто иногда мелькает на страницах газет. В любом случае, если он решил со мной расстаться, о’кей, но пусть вернет деньги.

Ольга не отвечает, тянется за джинсами, которые почти падают на пол. Но вовремя подхватывает их и аккуратно складывает.

– Какие деньги? – спрашивает она спокойно, и я понимаю, что не рассказывала ей о деньгах.

– Он одолжил у меня сто тысяч, чтобы заплатить рабочим.

– Что? Ты с ума сошла? Ты одолжила ему сто тысяч крон? И?

Я пожала плечами.

– Пойдем? – Ольга хватает меня за руку и тянет в чулан.

Внезапно перед нами возникает Бьёрне. Выражение его лица не обещает ничего хорошего. Он упирает руки в бока и сверлит нас взглядом. Я замечаю, что он отращивает бородку. Острый подбородок покрыт жидкой рыжей щетиной.

– И куда это вы собрались?

– Перерыв, – коротко отвечает Ольга и сжимает губы в тонкую линию.

В этот момент из подсобки выходит Манур. Она собирает длинные темные волосы в узел на затылке.

– Последишь за кассой? – спрашивает Ольга.

– Конечно.

В глазах у нее любопытство, но самое главное, что Бьёрне на этот раз решает не лезть, поворачивается и уходит в мужской отдел. Ольга втаскивает меня в комнату для персонала и усаживает на один из белых стульев.

– Он козел, – бормочу я. – Ты слышала, что они уволили девушку из магазина в торговом центре «Ринген» за то, что она брала слишком много отпуска по уходу за ребенком? Малышу три года. Её не было девять дней. Но, естественно, они сказали, что у магазина было слишком мало покупателей, чтобы профсоюз не вякал. Но Ольга не слушает. Она ищет что-то в стопке журналов на полке в углу.

– Ты пыталась с ним связаться? – спрашивает она, перебирая журналы.

– Звонила, писала эсэмэс. Он не отвечает.

– А домой ходила?

Я вспоминаю визит на Капельгрэнд. Мужчина с конским хвостом и банкой пива в руках, равнодушие на его лице, незнакомая мебель.

Ольга отложила журналы и смотрит на меня с тревогой в глазах.

– Да, я ездила туда.

– И?

– Там живет другой человек. Вся мебель пропала. Ольга возвращается к журналам.

– Что ты делаешь?

– Ищу одну вещь. Зачем ты одолжила ему денег?

– Не знаю. У меня были деньги дома, а ему нужно было заплатить рабочим.

– У тебя дома были сто тысяч?

– Да.

– Прости, но это просто безумие. Он что-нибудь еще у тебя брал?

– Нет, – отвечаю я, но думаю о картине Рагнара Сандберга. Йеспер единственный знал о том, что она у меня есть. Кроме мамы, разумеется, но она в могиле.

– Нашла, – говорит Ольга, показывая мне журнал о жизни знаменитостей с кучей картинок. Она медленно листает журнал, проглядывая рубрики. Находит то, что искала, и демонстрирует мне. Это статья «Твой парень психопат?».

– Твой парень психопат, – сообщает она, проводя ногтем по строчкам в статье, как будто читает шрифт Брейля.

– Что там пишут?

Она откашливается, стучит ногтем по странице.

– Вначале психопаты стараются очаровать женщину, но быстро показывают свое истинное «я» – эгоцентричное и властное. Психопатам не свойственна эмпатия. Им плевать на твои чувства и потребности. Они лгут, воруют, предают, не испытывая угрызений совести. Все, чего они хотят, это манипулировать женщиной в своих целях.

Я обдумываю услышанное. Со мной Йеспер был нежным, добрым и обходительным. Но он меня бросил. И украл картину. И деньги возвращать явно не собирается. Возможно, Ольга права.

– Там пишут, что надо делать в такой ситуации? Ольга кивает и зачитывает последний абзац:

– «Тебе нужно скрыться как можно скорее. Психопаты не меняются», – вот что они пишут.

Она кладет руку мне на плечо, смотрит на меня полными тревоги светлыми глазами. Мне хочется плакать. Но я не разрешаю себе погрузиться в отчаяние. Я хочу знать правду.

– Я не понимаю, – говорю я. – У него полно денег. Он… знаменит. Зачем рисковать всем этим ради ста тысяч крон?

– Может, его интересуют не деньги, – протягивает Ольга.

– А что тогда?

– Может, он просто хочет тебя унизить? Опустить тебя, понимаешь?

Я стою дома в ванной и смотрю на себя в зеркало. Длинные темно-рыжие волосы мокрыми прядями лежат на плечах и груди. Грудь, которой я всегда стесняюсь, набухла, каждое прикосновение к ней болезненно. Я медленно тянусь вперед и протираю запотевшее зеркало. Веснушки ярко видны на бледной коже в искусственном свете лампы. Я плотнее заворачиваюсь в зеленое полотенце и выхожу в прихожую. На полу перед входной дверью лежат три письма.

Одно из моего банка. Одно из службы приставов и одно без имени отправителя. Я поднимаю письма и пытаюсь засунуть в банку со счетами. Я их даже не вскрываю. Теперь банка не закрывается. Я понимаю, что долго так продолжаться не может, что рано или поздно счета надо оплатить. Но как? У меня нет сбережений, нет ценных бумаг, нет ничего, что можно продать. Мне не у кого одолжить. Ни у кого из моих друзей нет лишних денег. И семьи у меня тоже нет.

Йеспер моя семья, думаю я. Знаю, это звучит нелепо, но он был самым близким мне человеком до того, как исчез.

Я вспоминаю наш последний вечер. Мы поссорились. Причина все та же. Я спрашивала, сколько еще мы будем скрывать наши отношения. Я сказала, что хочу открыто ходить в кино и в рестораны. Он был зол, сказал, что на работе выдался ужасный день. Мы шли под дождем, и я помню, что решила, что с меня хватит. Дождь превратил улицу Ётгатан в блестящее черное зеркало, в котором отражались фонари и освещенные витрины. У меня был зонтик, но Йесперу я его не предложила. Он этого даже не заметил. Шел рядом, говорил на повышенных тонах и активно жестикулировал.

– Но это не моя вина, не так ли? Я уже давно прошу тебя найти другую работу. Ты ищешь? Нет. Что в этом такого сложного? Почему я всегда должен всё решать?

Мы повернули на Хёгбергсгатан. Йеспер всем своим видом демонстрировал, как он возмущен. Остаток пути до Капельгрэнд мы шли молча. Перед дверью в подъезд я сказала:

– Мне нужна дата.

Я положила руку на тяжелую латунную ручку и продолжила:

– Наши отношения похожи на роман с женатым. Назови дату. День, когда ты официально признаешь меня.

Мы вошли внутрь. Йеспер достал связку ключей и сказал:

– Что значит признаю? Ты же не африканское государство, чтобы тебя признавать. И у меня нет никого, кроме тебя. Я только просил тебя подождать, прежде чем рассказывать другим о наших отношениях.

Мы вошли в квартиру. В прихожей было темно, но свет никто не стал зажигать. Я скинула сапоги, бросила куртку в угол.

– И когда наступит этот момент? Ты все время откладываешь, все время врешь.

– Ты с ума сошла? Я никогда тебе не лгал. Никогда, – закричал он и швырнул куртку в стену.

Она шлепнулась на столик, отчего ваза, которую слепила из глины его мама, упала на пол и разбилась вдребезги.

– Да, ты лжешь мне, ты меня используешь.

– Использую? Каким образом?

– Все на твоих условиях. Ты думаешь, что можешь вот так прийти и взять все, что хочешь и когда хочешь. Мое тело, мои чувства. Ты считаешь меня своей собственностью.

Он стоял неподвижно лицом к окну. Свет от неоновой вывески на доме напротив окрашивал его лицо и волосы в сине-розовый цвет. Я видела капельки от дождя у него на лбу.

– А это не так? – спросил он таким тоном, как будто это было чем-то само собой разумеющимся.

От удивления я не нашлась с ответом.

– Что ты имеешь в виду? – едва слышно прошептала я.

Он повернулся ко мне. Взгляд у него был абсолютно пустой, без эмоций. Как будто он весь был только оболочкой без души внутри.

– Разве ты не моя, Эмма?

Он подошел ко мне. Мы стояли друг напротив друга в темной комнате. В отдалении слышны были сирены. Йеспер прижал меня к себе в неуклюжих, без тени нежности, объятьях. Показывает мне, что я его собственность, подумала я тогда. Здесь нет никакой любви, только жажда власти.

– Прости меня, – прошептал он мне на ухо. – Ты права. Так больше не может продолжаться.

Он ослабил объятья и начал что-то искать в кармане.

– Я люблю тебя, Эмма. Что бы ни случилось, не забывай, что я тебя люблю. Обещаешь?

Мне стало не по себе.

– Что может случиться?

Он проигнорировал мой вопрос.

– Я хочу подарить тебе вот это.

Йеспер протянул руку, и я увидела в ней что-то блестящее. Я осторожно обхватила пальцами маленький холодный предмет. Это было кольцо.

Я подношу его к свету. Тонкое кольцо из белого золота с крупным бриллиантом безупречной огранки. Он сверкает и переливается на свету.

Тошнота подступает к горлу. Я опускаюсь на кровать. Комната кажется пустой и безжизненной без картины на стене. Голова кружится, перед глазами все расплывается. Окна превращаются в длинные узкие щели. Потолок наклоняется.

Сигге чует, что со мной не все в порядке. Он подходит ко мне и трется своим пушистым тельцем о мои ноги. Я пытаюсь опустить голову на колени, но грудь такая болезненная, что я тут же выпрямляюсь.

И тут до меня доходит.

Это как подняться на высокую гору посреди темного леса, в котором блуждал несколько дней без надежды выбраться. Внезапно перед тобой открывается пейзаж, залитый солнцем, и ты понимаешь, где ты. Осознание – как удар в живот, от которого перехватывает дыхание.

Дрожащими от страха руками я беру мобильный и открываю календарь. Начинаю считать дни. Пересчитываю два раза. Потом еще раз. И все равно не могу поверить в жестокую реальность.

Но объяснение может быть только одно.

Я беременна.