Эмма

Я лежу в постели и слушаю ветер за окном. Сколько бы одеял я на себя ни натянула, никак не могу согреться. Холод продирает до костей. Он словно поселился без спросу у меня в теле и отказывается уходить.

Я долго его искала. Надеялась, что он спрятался где-то. Животные же так иногда делают? Но его нигде не было. Он словно испарился, провалился в черную землю под кустами во дворе. Или, что еще хуже, погиб в мощном потоке машин на Вальхалавэген. Он же домашний кот и не знает, как опасны машины.

Кто стоит за его исчезновением? Он забрал мои деньги, мою картину, а теперь и Сигге – мое самое главное сокровище. Единственное, что у меня оставалось. Теперь у меня больше нечего брать. Ничего больше не осталось.

Меня знобит. Пальцы окоченели от холода. Все руки в царапинах от веток, оставшихся от поисков в кустах. Во рту вкус железа. Слезы жгут глаза. И одновременно я чувствую освобождение. Мне больше нечего терять. В эпицентре урагана всегда есть спокойствие. Самое худшее уже произошло. Больше ничего не может случиться. Если это может служить утешением. Это чувство мне знакомо. Я уже сталкивалась с ним раньше. То, что случилось со мной сейчас, напоминает мне историю со Спиком. Йеспер открыл дверь в мое прошлое – дверь, которую я столько лет старалась держать закрытой.

Под конец я понимаю, что уснуть мне сегодня не удастся. Я встаю, надеваю шерстяную кофту и вязаные носки и сажусь за стол. Отодвигаю в сторону учебники, достаю чистый лист бумаги из ящика и начинаю писать. Я объясняю, что я чувствую, что я по-прежнему люблю его, хотя он исчез без объяснений, что кое-что случилось и что нам надо поговорить.

Обдумываю написанное и продолжаю. Рассказываю о ребенке, о том, что я не решила, сохранить его или нет. Пишу, что не жду от него поддержки и признания ребенка, но что мне нужна помощь и что он тоже несет ответственность за ребенка. Я пишу адрес главного офиса, его имя и добавляю «Приватно».

Возвращаюсь в постель, накрываюсь с головой одеялом и думаю о Спике.

Прошло десять дней со смерти папы. Эти десять дней я провела вдвоем с мамой в нашей пыльной, заставленной мебелью квартире, пока меня снова не пустили в школу. Я до сих пор не знаю, что я тогда чувствовала. Казалось, все чувства внутри меня движутся хаотически, как бумажки, которые подхватил и несет осенний ветер.

Я пыталась собраться с мыслями и осознать тот факт, что папа никогда больше не вернется, но не могла. Это невозможно было принять моим детским умом. Конечно, я знала, что он умер, но все равно продолжала надеяться, что он вернется. Зимой, например. Или на мой день рождения.

Умер. Похоронен. Ушел в мир иной. На веки вечные.

Это было немыслимо. Но, может, и хорошо, что я не могла это осознать. Мама все время лежала на полу в ванной. Я приносила ей еду. Она послушно ела, но отказывалась говорить. Она была как животные в зоопарке. Тетя Агнета приходила почти каждый день. Каждый раз она сжимала меня в объятьях и спрашивала, все ли в порядке. Зажатая между ее гигантскими грудями, я отвечала, что да, чтобы лишний раз не беспокоить тетушку. Она всегда слишком за всех волновалась. Так по крайней мере говорила мама. После этого Агнета наполняла холодильник готовой едой и заходила к маме в спальню. Там они часами сидели на холодном полу, курили и болтали. Я слышала, как тетя Агнета спрашивала маму, не лучше ли мне пожить пока с ней, пока мама не придет в норму, но мама хотела, чтобы я осталась с ней. Она считала, что сейчас мне нужна стабильность и что Агнета знает, какой я чувствительный ребенок.

Я так никогда и не поняла, что мама имела в виду. Я всегда считала себя сильной. Меня не беспокоило, что другие думают и говорят обо мне. Мне никто не был нужен. Я не испытывала никакого желания дружить с девочками в классе. Мальчики меня тоже не интересовали. Бесчувственная, апатичная. Это описание мне больше подходило.

– Эмма, можешь сходить со мной в подсобку?

Никто не отреагировал на этот невинный вопрос. Стеффе и Робин были заняты чем-то, похожим на гильотину. Как им в голову пришло делать такое на уроках труда? Рядом с ними лежал тюбик клея. Я подозревала, что они планируют его умыкнуть по окончании урока. Девочки собрались в кучку и хихикали. Только Элин обратила внимание на происходящее. Она как-то странно посмотрела на меня.

– Конечно, – ответила я.

– Хорошо.

Спик пошел вперед меня. Я поднялась и неуверенно двинулась следом. Он странно шел, словно покачиваясь.

– Зачем? – губами изобразила вопрос Элин, но я только пожала плечами, делая вид, что понятия не имею, зачем понадобилась Спику в чулане.

Насвистывая, он начал открывать замок. Спик явно был в хорошем настроении. Дверь со скрипом открылась. Он жестом показал мне проходить вперед него. Жест получился каким-то нетерпеливым, словно он хотел побыстрее завести меня в чулан, словно там внутри нас ждало что-то важное.

Секунду я колебалась. Каким-то образом я чувствовала, что если зайду в этот тесный чулан, то что-то случится. Выйду я уже другим человеком, а старая Эмма исчезнет. Может, мне стоило развернуться и убежать, но любопытство было сильнее страха. Желание изменить свою жизнь, желание стать другой было сильнее меня.

Дверь захлопнулась. Спик закрыл ее на ключ и пошел ко мне. Я стояла, не зная, что мне делать, и разглядывала инструменты на стене, вдыхала запах древесины. Я сложила руки на груди.

Взгляд Спика был прикован ко мне. Я не могла пошевелиться, словно парализованная. Я не знала, что делать, у меня совсем не было опыта в таких вещах. Мне было неловко, что я такая наивная, такая неклевая.

Он положил руки мне на плечи и медленно притянул к себе.

Я не сопротивлялась, когда он поцеловал меня и прижал к себе. Я никогда ни с кем не целовалось. Это было совершенно новое ощущение. Его язык был скользким и шершавым и трепыхался у меня во рту как рыба. Я не знала, что мне делать. Ответить на поцелуй? Делать языком то же самое? Прижаться к нему?

– Эмма, – пробормотал он.

Это было все, что он сказал. Он начал шарить руками у меня под кофтой. Больно тискал мою грудь. Потом задрал юбку мне на талию и сунул руку в трусы. Начал тереть между ног. Сунул в меня один палец, потом два. Я занервничала, начала думать, не нужно ли его остановить. Но понимала, что мое сопротивление уже сломлено. Я знала, что мы уже давно нарушили все табу и отступать поздно.

Он стал подталкивать меня в сторону стола. Я позволила ему. Обхватив меня за бедра, он поднял меня и посадил на стол. Потом расстегнул ремень, молнию на брюках и прижался ко мне.

– Что, если кто-нибудь войдет?

– Шшш…

Он зажал мне рот рукой, потом снова поцеловал. Язык толкался во рту, как пестик в ступке. Я отстранилась.

– Я не знаю…

– Эмма, – простонал он, входя в меня.

Йеспер. Спик. Йеспер. Спик. Имена и лица сливаются в одно. Места, тела, слова, обещания рассыпаются на мелкие кусочки мозаики в калейдоскопе. Лицо Йеспера и тело Спика. Стружка на полу в квартире на Капельгрэнд. Взгляды одноклассников, буравящие мне спину.

На часах половина третьего, когда я принимаю решение. Завтра я выясню, где живет Йеспер. Мне надо с ним поговорить. Потребовать ответа. Я больше не могу мучиться догадками. Я тянусь за мобильным на столике, ищу номер Ольги.

– Можно завтра одолжить твою машину? – спрашиваю я.

На следующее утро что-то случилось с метро. Поезд едет страшно медленно и долго стоит на станциях, что приводит пассажиров в бешенство. Промокшие от дождя, они ходят взад и вперед по вагону и посылают сообщения коллегам, что они опаздывают на работу, потому что в метро какие-то проблемы, и нет, они не знают, что случилось. Через какое-то время машинист удосуживается сообщить по громкой связи, что причина задержек – технические проблемы и что поезд придет с опозданием.

Мне еще повезло, что в вагоне мне удалось сесть. И если бы не запах мокрой шерсти и пота, от которого меня снова начинает тошнить, я была бы не против опоздать. Я разглядываю в окно стены туннеля, вырубленного прямо в горе, и свое собственное отражение в стекле. Вид у меня усталый, волосы свисают на бледное лицо с явно выделяющимися веснушками и темными кругами под глазами. Девочки-подростки о чем-то шепчутся напротив. Шепчутся и хихикают. Видно, что спешить им некуда. От них пахнет сигаретами. Внезапно я чувствую, мое детство было словно вечность назад, хотя прошло всего несколько лет. Старшие классы школы. Иерархия клевых и неклевых. Соперничество между девочками, в котором я не участвовала. Все знали, что я не такая, как они. Длинные коридоры с грязными стенами. Перекуры за углом. Мопеды, припаркованные в ряд. Спик.

Я так до сих пор и не понимаю, почему он выбрал меня. В классе было много симпатичных девочек, намного интереснее меня. Уверенных в себе, знающих, что такое флирт. Они призывно ему улыбались, поправляли волосы и выпячивали грудь, обращаясь за помощью на уроках. Я же просто молча сидела в углу. Учителя и одноклассники считали меня занудой. Мама уверяла себя, что все дело в застенчивости.

Возможно, Спику и не нужна была симпатичная и общительная девочка. Учитель выбрал именно меня, потому что я была изгоем, я была жертвой. Он вычислил меня, как хищник вычисляет раненую лань. И не случайно он сделал первый шаг вскоре после смерти отца. Он видел, как я горевала. Видел, как мне одиноко, как я несчастна. И воспользовался моей беспомощностью, моим отчаянием.

Йеспер. Спик. Йеспер. Спик.

Меня тошнит. На этот раз тошнота подступает к самому горлу. Тело напоминает мне о том, что с ним происходит. Мы с Йеспером никогда не обсуждали детей, но почему-то я думала, что это само собой разумеется, что наше совместное будущее предполагает пару детишек и загородный дом. Как же я ошибалась!

Мне вспоминается тот вечер в августе, когда мы устроили пикник в Юргордене. У Йеспера выдался трудный день. Злобный журналист из финансовой газеты заявился в офис и потребовал интервью.

– И что ты сделал? – спросила я.

Он удивленно посмотрел на меня, словно не понял вопроса, и подлил в пластиковый стаканчик вина из коробки. Несмотря на загар, вид у него был изможденный. Тонкая кожа натянулась на скулах, подчеркнув глубокие морщины вокруг глаз.

– Я дал ему это чертово интервью.

– Но почему? Он же заявился без предупреждения.

– С ними бороться бесполезно. И от них никуда не денешься. Если бы я отказался с ним поговорить, он бы в наказание написал злую статью обо мне. Раздул бы из мухи слона. Ты знаешь, как это бывает. Вот почему я не хочу, чтобы нас видели вместе. Они обольют меня грязью, если узнают, что у меня роман с подчиненной.

Он достал пачку сигарет, потряс ее и вставил одну в рот – явный признак, что он нервничает сильнее, чем обычно.

Мы сидели на покрывале в траве под большим дубом, в стороне от дороги, ведущей в сад Росендаль. Несмотря на хорошую погоду, в парке было пусто. Только иногда проезжал велосипедист или кто-то выгуливал собаку. На востоке небо начинало темнеть.

Йеспер зажег сигарету, сделал глубокую затяжку и закашлялся.

– Тебе не стоит, – пробормотала я.

– Ну хватит.

– Прости. Я только…

Он поднял руку.

– Нет. Я сам виноват. Ты волнуешься за меня, а я срываю на тебе свое плохое настроение. Прости, Эмма.

Мы замолчали. В отдалении слышно было, как поют птицы. Покрывало было влажным и холодным от мокрой травы. Я поежилась от холода.

– Все в порядке, – заверила его я.

Он взял мою руку в свою, сжал ее и заглянул мне в глаза.

– Уверена?

– В чем?

– Что ты на меня не злишься?

Он сжал сильнее. Боль была такой внезапной и острой, что я ощутила ее во всей руке до самого плеча.

– Отпусти! Мне больно.

Он тут же подчинился и смущенно улыбнулся.

– Ой, – сказал он так, словно выронил стакан, а не собирался раздавить мне руку.

Я вздохнула и принялась массировать больное место.

– Нельзя быть немного помягче?

– Прости меня, пожалуйста.

– Я тебя прощаю. За все.

Я вижу, что настроение у него улучшилось. Он выглядит довольным, на губах играет хитрая улыбка. Он что-то задумал. Йеспер садится на корточки, стряхивает траву с джинсов.

– Пойдем, – шепчет он.

– Куда?

Он выпрямляется и делает мне знак рукой подняться.

– Я хочу тебе кое-что показать.

Я поднимаюсь, разминаю затекшие от долгого сидения ноги, оглядываюсь по сторонам. На улице уже темнеет. Августовские сумерки подкрались внезапно. Пахнет влажной землей. Он берет меня за руку и тянет за дуб.

– Что?

Не отвечая, Йеспер берет мое лицо в руки и целует меня в губы. Руки у него холодные, как лед.

Я отвечаю на поцелуй, кладу руки ему на талию. Прижимаюсь к нему, слышу, как хрустят сучки под ногами. Издалека доносится шум лодочного мотора.

Его ледяные руки залезают мне под кофту и начинают гладить спину медленными круговыми движениями, спускаются ниже под пояс джинсов.

– Я хочу заняться с тобой сексом здесь, в парке.

– Нас могут увидеть.

– Не будь занудой.

В голосе слышно раздражение, как всегда, когда я не разделяю его энтузиазма по поводу всех этих опасных затей. Прикосновение холодных рук к коже было мне неприятно. Потом Йеспер снова поцеловал меня и начал расстегивать джинсы. Язык у него тоже был холодный. У поцелуя был вкус вина и табачного дыма. Я слегка отстранилась.

– Только осторожно. Я пару раз забывала выпить таблетки на этой неделе.

Он пожал плечами.

– Это важно?

– Конечно. Я же могу забеременеть.

Он откинул голову так, чтобы наши глаза встретились. Его лицо сливалось с корой дуба в сумерках.

– Об этом я и говорю, Эмма. Разве это важно?