После смерти любимого маршала наступила пятилетка пышных похорон. Руководители страны надолго не задерживались, но легче от этого почему-то не становилось. К власти пришел очередной верный ленинец, преданный делу коммунизма, борец за мир во всем мире Юрий Владимирович Андропов.

Не будучи экономистом и хозяйственником, вопросы каких-либо реформ в промышленности или сельском хозяйстве он обходил за версту, еще более осторожен он был в политической сфере, и в качестве основного звена преодоления тотального кризиса общества Андропов взял ленинские мысли о дисциплине, порядке и организованности.

Идея была проста: чтобы эффективно бороться с внешним врагом, нужно навести порядок внутри страны. Трудовые коллективы идею поддержали и даже стали выдвигать встречные почины. И началось, закручивание гаек коснулось всех. Жизнь не давала скучать, развлекая маразмом.

Маразм – это не медицинский диагноз и тем более не ругательство. Маразм – это способ восприятия действительности в эпоху развитого социализма. Это эфирная субстанция, которая распространяется, не зная преград, со скоростью света и завладевает умами миллионов. Это был не просто маразм, это был маразм идеологический.

Маразм крепчал и настиг, в виде шифрограммы, мирно пашущее в Индийском океане гидрографическое судно.

Указание было конкретным, однозначным и никаким «а может?» лазеек не оставляло. Строго предписывалось организовать на судне группу идеологического отпора. Особенно актуально это становилось в преддверии захода на Шри-Ланку в порт Коломбо.

Нависнув над журналом шифрограмм, командир держал совет с замом.

– Валентин Иванович, что делать-то будем?

Подумав, Валентин Иванович Аладушкин сформировал мысль:

– Эт нужно посоветоваться с активом, рассмотреть кандидатуры и, понимаш, утвердить их на партсобрании.

Командир радостно скинул проблему на зама.

– Вот ты этим и займись.

Аладушкин засучил рукава. Первым делом он задался вопросом – «А какими качествами должны обладать члены группы идеологического отпора?». Конечно это должны быть члены партии, преданные делу, беззаветно любящие Родину, не имеющие замечаний, желательно малопьющие, пользующиеся авторитетом среди команды, и чтобы своим внешним видом внушали уважение врагам.

В суть он не вникал, как человека пожившего, его больше занимали формальные вопросы – как это провести, как оформить и как доложить об исполнении.

Собрав актив, Валентин Иванович держал речь:

– Товарищи! Нам эт поручено провести ответственное, понимаш, мероприятие. Враг, знаш, не дремлет, и мы должны создать у себя группу идеологического отпора, чтобы эт, как там, противостоять агрессивной империалистической пропаганде. Я предлагаю следующие, понимаш, кандидатуры: старший моторист товарищ Кавун, третий механик товарищ Василевский, помощник старший лейтенант Суриков и электрорадионавигатор товарищ Зачиненов. Возглавлять группу буду я лично.

Возражений не последовало.

– Ну тогда завтра эт на партсобрании и утвердим.

К организации собрания, как и водится, Аладушкин подходил серьезно. Обозначил выступающих, с каждым побеседовал, подготовил резолюцию. Дело-то серьезное, сбоев быть не должно.

Проскрипела судовая трансляция:

– Коммунисты приглашаются в столовую команды на партсобрание.

Народ собирался не спеша, по привычке переодевшись в чистое.

Собрание открыл секретарь парторганизации судна, старший моторист Кавун:

– Товарищи, на собрании присутствуют пятнадцать коммунистов и три кандидата в члены КПСС. Отсутствуют четверо, по уважительной причине – вахта. Предлагаю собрание считать открытым. Кто за, против, воздержался? Принято единогласно. Слово для информации предоставляется коммунисту Аладушкину.

Валентин Иванович встал, одернул рабочую куртку, смахнул перхоть с погон и поправил галстук.

– Мы тут эт подготовили вам на рассмотрение кандидатуры в группу идеологического отпора. Выбирали, знаш, лучших из лучших. Самых, понимаш, надежных. Таких выбирали, чтоб эт враг бежал без оглядки!

Аладушкина понесло, он рассказал все, что думает про загнивающий империализм, про превосходство социалистической системы, и напоследок еще раз остановился на выдающихся личных качествах кандидатов, профессионально уложившись в отведенные регламентом десять минут.

Можно было переходить к голосованию, но председательствующий, строго соблюдая регламент, задал дежурный вопрос:

– Может, у кого-нибудь есть вопросы?

Интонация, с которой это было произнесено, явно указывала на то, что вопросов быть не должно, а если они у кого и появятся, то это либо дегенерат, либо идейный враг.

Руку поднял штурман, Петр Яковлевич Минкин. Аладушкин скривился, как от зубной боли, штурмана он недолюбливал, во-первых, за то, что много о себе понимает, а во-вторых, за то, что еврей.

Председательствующий в растерянности уставился на зама, тот развел руками, дескать, ничего не поделаешь, надо давать слово.

– Слово предоставляется коммунисту Минкину.

Несмотря на серьезный изъян пятой графы, Минкин пользовался всеми благами социалистического общества, он имел квартиру, машину, ему открыли визу и позволили ходить за границу и даже приняли в партию. Он был еврей с допуском, можно сказать, государственный еврей. Всей своей жизнью он иллюстрировал лозунг – «В СССР антисемитизма нет!». Конечно же, все это Минкин сполна отрабатывал лояльностью, иногда на собраниях разоблачая сионизм и рассказывая в курилке еврейские анекдоты. Все же оставаясь в душе диссидентом, и ни на секунду не забывая, кто он есть, Минкин избрал тактику полтергейста – гадил понемногу и незаметно.

С замом у него были особые отношения: если он его и подкалывал, то очень аккуратно, не выходя за рамки, а если и перебарщивал, то все переводил в шутку.

Минкин встал.

– Товарищи коммунисты, у меня вопрос не по форме. По форме все верно, а главное, очень своевременно. Против предложенных кандидатур я лично ничего не имею и данную им характеристику поддерживаю. У меня вопрос по сути. Как они будут проводить идеологический отпор?

Вопрос повис дамокловым мечом. Спасти положение попытался Аладушкин:

– Ну вы, Минкин, эт даете! Спали, что ли, на собрании? Всем все ясно, только вы, понимаш, вечно того-этого.

По идее, после этого штурман должен был сесть и успокоиться. Но не тут-то было. Он продолжил:

– Я уточню вопрос. На каком языке группа будет проводить идеологический отпор? Насколько мне известно, никто из предложенных кандидатов кроме русского, с некоторой натяжкой, других языков не знает.

Это был бунт, а бунт надо пресекать в зародыше. Слово взял командир:

– Штурман, ты бы лучше карты вовремя корректировал! И вообще, когда ты последний раз поправку компаса проверял?

Нож в спину всадил завпрод, кандидат в члены КПСС:

– А на последнем заходе он брал у меня тушенку, чтоб на местную водку сменять. Так до сих пор ни тушенки, ни водки.

Коммунисты возмущенно загудели. Боясь, что может рухнуть его перспектива войти в группу идеологического отпора, третий механик Василевский глубокомысленно заявил:

– Правда – она на любом языке правда!

– Вот именно, – подытожил Аладушкин.

Порт Коломбо встречал ярким солнцем и шумом рыбаков на причале.

После швартовки и оформления всех формальностей экипаж, разбитый на тройки, рванул по магазинам и лавкам повышать свое благосостояние. Чтобы закупить тряпки и чай, а после перепродать их дома, идеологии не требовалось. Разве нужна идеология для того, чтобы принимать пищу или отправлять естественные надобности?

По грязной улице, ведущей из порта в город, важно вышагивала группа идеологического отпора, готовая к любым провокациям и идеологическим диверсиям.