II

Сначала пришедший в сильнейшее негодование, Марселанж скоро понял, что этот гнусный поступок, так же как и все, в чем он мог упрекнуть свою жену, она совершила по наущению тещи. Глубоко убежденный в этом, он отверг требование госпожи Марселанж. Начался процесс, который он выиграл, после чего попытался помириться с женой.

У госпожи Марселанж было двое детей от этого брака. Она не чувствовала ни любви, ни ненависти к своему мужу, которого могла упрекнуть только в чрезвычайной скупости, оправдываемой, впрочем, необходимостью как можно скорее избавить поместье Шамбла от долгов. Она согласилась бы на примирение, если бы мать не ответила вместо нее и со свойственным ей деспотизмом, движимая своей ненавистью и корыстью, единолично не приняла бы решение, от которого зависела вся последующая жизнь ее дочери.

Все ходатайства, включая прошение архиепископа Лиона, того города, где графиня столь блистательно и расточительно жила после смерти своего мужа, оказались бессильны против непоколебимой воли и несговорчивого характера этой донельзя властной женщины. Марселанжу не оставалось ничего другого, как воззвать к правосудию и обратиться в полицию, чтобы его жену силой закона вернули в дом мужа. Графиня ла Рош-Негли, пришедшая в ярость от дерзости полицейских, изумленная и оскорбленная тем, как они посмели переступить порог ее дома, швырнула ордер в огонь и не обратила на него никакого внимания.

Между тем дети Марселанжа умерли один за другим через несколько месяцев, и отца даже не уведомили об этом. В этом, как и во всем другом, чувствовалась рука графини. Это характерная манера поведения, дополняющая портрет этой женщины и позволяющая оценить всю ее неукротимую энергию и всю низость, на которую способны беспринципные натуры, в то время как показная, фальшивая набожность лишь усиливает их и без того безграничную ненависть.

Проиграв процесс, в результате которого суд отверг прошение госпожи Марселанж о разводе и показал ее мужа в самом благородном свете, другая на месте графини де Шамбла признала бы свое поражение. Графиня, напротив, еще более ожесточилась. Побежденная правосудием, она искала другие, куда более изощренные способы мести. Наконец у нее родился дьявольский по своему замыслу план. Если бы он удался, то Марселанж оказался бы опозорен до конца дней своих и сделался бы объектом нескончаемых насмешек, в то время как его жена и теща вернули бы себе былое уважение и восстановили бы свою репутацию, в немалой мере пошатнувшуюся в ходе скандального разбирательства. В результате развод, которого всеми силами добивалась графиня, стал бы неизбежен.

Спустя некоторое время после окончания процесса к Марселанжу пришла некая дама, попросившая его разменять золотые монеты на серебряные. Эта женщина, которую он вовсе не знал, была молода и недурна собой. Марселанж очень скоро заметил, что вела она себя в высшей степени странно, то и дело бросая на него соблазнительные взгляды и завлекающе ему улыбаясь, наконец, вольность разговора и некоторые двусмысленные выражения заставили его понять характер этого гнусного существа. Тогда, резким тоном заявив незваной гостье, что у него нет того, о чем она просит, он выпроводил ее, не подозревая об истинной цели визита, в котором он поначалу увидел лишь корыстный расчет. Цель эту он понял несколько часов спустя, узнав, что два человека неотлучно находились у дверей комнаты, где он разговаривал с незнакомкой, в любой момент готовые стать свидетелями проступка, который в одно мгновение мог переменить роли действующих лиц. Итак, знатная дама, столь гордившаяся своими предками, не погнушалась сговориться с продажной женщиной, чтобы спровоцировать своего зятя на супружескую неверность.

Какие же личные выгоды преследовала графиня в этом деле? Графиня ла Рош-Негли надеялась посредством развода поселиться в поместье Шамбла, и желание это, постоянно обуревавшее ее, вскоре приняло масштабы навязчивой идеи. Самая мысль о том, что Марселанж владел замком Шамбла, жил там и управлял им, вызывала у графини припадки бешенства, но бешенства ханжи, то есть внутреннего и никогда не проявлявшегося на поверхности. Графиня очень хорошо владела собой и не могла себе позволить хоть на минуту сбросить маску набожности, которую она надела на свое лицо.

Когда ей не удалось заманить Марселанжа в гнусную мышеловку, описанную нами, графиня, по-видимому, покорилась судьбе и занималась только посещением церквей и помощью бедным. Но в то же время она тайно принимала у себя молодого крестьянина по имени Арзак, бывшего служителя в Шамбла, человека, преданного Жаку Бессону, который, в свою очередь, сам был предан «дамам», как в Пюи и в Шамбла называли графиню и ее дочь. Этот Арзак оказался способен на все, если речь заходила о презренном желтом металле. Обычно он поздно вечером прокрадывался в дом графини, пил и ел, иногда принимал угощение из рук благородных дам, долго о чем-то рассказывал, а потом снова уходил в Шамбла, щедро вознагражденный за свою усталость и шпионское усердие.

Итак, 29 августа 1840 года, как мы сказали в начале нашего рассказа, графиня де Шамбла и ее дочь играли в вист с аббатами Карталем и Друэ, когда кто-то вдруг вошел не постучавшись. Это была Мари Будон, горничная госпожи Марселанж, наполовину крестьянка, наполовину горожанка, женщина лет тридцати с резкими чертами лица, со смелым и умным лицом, с громким голосом и решительными движениями. Как и Жак Бессон, она хранила слепую преданность «дамам» Шамбла и люто ненавидела Марселанжа.

– Ну, Мари, — спросила ее графиня фамильярным тоном, к которому всегда примешивалась некоторая надменность, — что-то случилось? Почему ты входишь подобным образом?

– Случилось… Я должна испросить приказаний у вашего сиятельства.

Графиня поняла по резкому и возбужденному голосу своей служанки, что речь идет о чем-то важном; она встала, извинилась и пошла в сопровождении Мари Будон в дальнюю комнату.

– Что произошло? — нетерпеливо произнесла она. — У тебя взволнованный вид.

– Не без причины, — ответила горничная. — Оттуда есть новости, — прибавила она, энергично вскинув руку и указывая куда-то вдаль.

– Ага! — воскликнула графиня. — Говори, что там такое? — продолжала она, пристально глядя на Мари.

– Он уезжает.

– Надолго?

– Навсегда.

– По какой причине?

– Боится.

– Боится… чего? Или кого?

Мари Будон не отвечала, и в комнате на некоторое время повисла тишина, которую прервала графиня:

– Куда он едет?

– В Мулен, к родным.

– Стало быть, он оставляет Шамбла нам? — обрадовалась графиня.

– Напротив.

– Что ты хочешь этим сказать?

– Пока он здесь, у вас все еще есть надежда покончить с ним тем или иным образом… через судей… или как-то иначе; между тем, если он уедет, Шамбла вам никогда не достанется, потому что он отдает его в аренду землевладельцу из Лардероля.

– Как! Он осмелился подумать…

– Это уже сделано.

– Негодяй!.. — прошипела графиня.

Она, как и Мари Будон, поняла, что этот отъезд и аренда Шамбла гасили последний лучик надежды на то, что она опять сможет вступить во владение этим поместьем.

– Кто тебе это сказал? — спросила графиня после долгого молчания.

– Арзак.

– Он еще здесь?

– Да, на кухне. Я уже накормила его ужином.

– Пусть он придет поговорить со мной.

Мари Будон вышла.

– Что делать? — прошептала графиня, когда осталась одна. — Если он уедет, все пропало. Надо его удержать, но как? Написать ему? Нет, писать не нужно. Поговорить с ним? Показать желание к примирению?.. Он нам не доверяет, почует неладное и, может быть, ускорит свой отъезд. О! Что делать? Что делать?

– Вот Арзак, — сказала Мари Будон, войдя в комнату в сопровождении того, о ком докладывала.