Глава XXX

Наступила ночь. Бригитта уложила детей спать. Этьен не сразу согласился лечь в постель. Он считал себя достаточно взрослым, чтобы принимать участие в том, что должно было произойти в эту ночь в их доме.

— Пора спать, — нежно сказала ему мать, — я хочу, чтобы ты лег.

— Но ведь он придет.

— Ты увидишь его завтра утром.

— Скажи ему, — прибавил Этьен, засыпая, — пусть он никогда больше не пугает детей.

Скоро в комнате раздалось тихое дыхание малюток. Бригитта подошла к зеркалу, стоявшему возле окна, и, подняв лампу над головой, долго смотрела на себя.

Никогда она не имела иной красоты, кроме прекрасного телосложения и блестящих глаз. Увы! Теперь черты лица ее увяли, лицо пожелтело, вокруг глаз, покрасневших от слез, появились глубокие морщины. Она тяжело вздохнула, затем, сняв с себя траурное платье, которое носила в течение трех лет, стала искать в углу, где лежала ее одежда, во что бы ей переодеться. Однако невесело было у нее на душе. Скорее она была испугана. Причину этого ужаса постараемся разъяснить теперь.

В то время, когда муж ее жил в Фонбланше, она мало-помалу теряла свои прекрасные мечты о счастье, не переставая любить его. Ни беспорядочная жизнь этого негодяя, ни его преступная связь с Марго — ничто не могло уничтожить в ней глубокой привязанности к супругу. Но с того дня, как Фурбис стал преступником, любовь исчезла, лишь та таинственная связь, которая привязывает сердце каждой честной женщины к тому, кто сделал ее матерью, не могла оборваться. Несмотря ни на его ошибки, ни на его преступления, он оставался отцом ее детей. Она не желала его возвращения, она слишком много выстрадала из-за него. Но, если он вернулся, она не считала себя вправе оттолкнуть его. Она приготовилась достойно принять его, без упреков, без проявления слабости. Но с какими чувствами явился он к ней?

Шел ли он к ней с бранью или с раскаянием на устах? Не имел ли он желания, ограбив свою жену и детей, добыть себе средства к существованию? Разве не он сам был причиной того, что все боялись его? Его могут застать у нее в доме, так как за ним, без сомнения, послана погоня. Эти размышления наполняли ужасом душу Бригитты. Она предчувствовала новую бурю, беспокоясь не столько за себя, сколько за своих детей.

В девять часов она услышала, как кто-то два раза ударил в дверь. Дрожа от волнения, она пошла отворять.

— Это я, — сказал Фурбис, поспешно входя и тщательно запирая за собой дверь.

Она взяла его за руку и быстро ввела в комнату. Там, между постелями детей, при слабом свете лампы она посмотрела на него. Это не был уже тот надменный, гордый Фурбис, каким Бригитта знала его некогда. Он вернулся униженным, убитым, сломленным. Ему ничего не было нужно, кроме частицы ласки и доли прощения. Он не сказал ни слова, но достаточно было посмотреть на его жалкое лицо, смущенную позу, постаревшие черты лица, опущенные глаза, чтобы ясно понять, насколько он изменился.

Бригитта почувствовала, как сердце ее охватила бесконечная жалость. В эту минуту она забыла все свои страдания, думая о мучениях, которые так четко отражались на лице Фурбиса. Она не видела в нем больше преступника, а только несчастного человека. Она раскрыла ему свои объятия, и он бросился к ней, жаждущий лишь прощения и ласки. Несколько минут они молчали. Затем Фурбис рассказал жене о своей жизни, начиная с того дня, как он прибыл на каторгу, о его лишениях, бегстве, проживании в Комарго до решения вернуться в Фонбланш.

— Долго я не отваживался войти сюда, — молвил он, — не смея показаться перед тобой. Но жить без тебя, без детей я был больше не в силах. Вдали от вас я чувствовал, как меня охватывало мрачное отчаяние, которое толкнуло бы меня на новые преступления. Тогда я бросил все и бежал. Сегодня днем я обнимал моих детей, сейчас обнимаю тебя, и мое отчаяние уже не так сильно.

Он стоял на коленях перед Бригиттой, которая молча слушала мужа, не сводя с него глаз.

— Я во многом виноват, — продолжал он, — но ты можешь помочь мне исправиться. Я решил начать новую жизнь, жизнь честную, но для этого необходимо, чтобы ты разделяла ее со мной, необходимо, чтобы согласилась уехать.

— Уехать отсюда? — всплеснула руками Бригитта. — А дети?

— Ты увезешь их с собой. Разве я могу обойтись без них?

— Куда же мы уедем?

— К контрабандистам, с которыми я познакомился в Комарго, — продолжал Фурбис, — мне говорили, что я могу поселиться на границе с Испанией. Там никто нас не знает. Мне не надо будет бояться преследований полиции или краснеть за свое прошлое. У меня будет возможность спокойно трудиться для нашего существования. Последуешь ли ты за мной?

Бригитта не отвечала.

— Я заглажу все то зло, которое причинил тебе, — с жаром продолжал Фурбис. — Я сделаю тебя счастливой. Несчастья исправили меня. Верь мне, не отказывайся ехать со мной.

Бригитта молча продолжала глядеть на него, спрашивая себя, насколько искренни все его уверения.

— Я хочу верить тебе, — наконец, сказала она. — И если бы дело было только за мной, то завтра же мы бы уехали отсюда. Но я думаю о наших детях. Я не могу обречь их на беспокойства и неизвестность. Поезжай в Испанию один и, когда ты будешь совершенно уверен, что наша жизнь обретет спокойствие, напиши мне. Клянусь тебе, я приеду.

С минуту Фурбис размышлял. По-видимому, в нем происходила борьба, затем он ответил с нежностью:

— Ты права, завтра я уеду один.

— Завтра? — спросила она.

— Да, это необходимо.

— Так скоро?

— Я не могу оставаться здесь дольше, не подвергаясь опасности, — продолжал Фурбис. — Если кто-либо из соседей узнает меня, я пропал.

— Когда ты шел мимо Нового Бастида, — быстро спросила его Бригитта, — уверен ли ты, что тебя не заметил Фредерик Борель?

— Было уже темно. Кроме того, я закрыл лицо платком. Отдохну сутки, затем отправлюсь в Комарго, откуда будет нетрудно пробраться в Испанию.

— Будь осторожен и пиши мне.

— Обещаю.

— Теперь надо подумать об отдыхе.

— Я хочу есть, — тихо проговорил Фурбис.

— Какая я, однако, глупая, что сама не вспомнила об этом! — всполошилась Бригитта.

Бегом спустилась она на кухню и скоро вернулась, держа в руках остатки ужина и бутылку вина. Она застала Фурбиса около кроватки Этьена, он глядел на своего старшего сына.

— Дорогие мои дети! — проговорил он, возвращаясь к столу, где накрыла ужин жена.

Он ел и пил, в то время как Бригитта с нежностью смотрела на него. Теперь она была уверена: ее муж снова с ней, исправившийся благодаря пережитым невзгодам. Она не теряла надежды снова зажить счастливой жизнью. Она словно видела себя с ним в каком-нибудь глухом уголке мира, облегчающей его страдания от угрызений совести за ошибки прошлого, воспитывающей детей, для которых осталось бы неизвестным бесчестье их отца.

Рано утром Бригитта была уже на ногах.

— Останься здесь на весь день, — предложила она мужу. — Твои сыновья побудут с тобой, я не пошлю их сегодня в школу.

Проснувшись, дети были очень удивлены, увидев человека, которого они встретили вблизи аббатства, лежащим на матрасе в той комнате, где они спали.

— Иди сюда, Этьен, — ласково сказал ему Фурбис.

Ребенок поспешил к отцу, и тот уложил его около себя.

— Я тоже хочу к вам! — закричал другой.

Этьен позвал его, и когда они собрались все втроем, то поцелуям и объятиям не было конца.

— Ты знаешь, кто я такой? — спросил Фурбис у старшего.

— Да, отец, я понял это.

— Но не следует никогда никому рассказывать об этом.

— Вы уже это говорили, — возразил Этьен, снова становясь серьезным.

Это был восхитительный день для Фурбиса. Он играл с детьми и забавлялся их милой болтовней. Бригитта, улучив минуту, приходила обнять всех троих. Давно уже не было в семье такого праздника. Фурбис забыл о своих несчастьях и своих ошибках. Его озлобление, ставшее следствием выпавших на его долю невзгод, полностью исчезло.

После полудня соседи несколько раз стучались к ним в дверь. Бригитта, боясь вызвать подозрения, не открывала им, и, заметив, что Фредерик Борель ходит в окрестностях с охотничьим ружьем на плече, нашла уважительную причину отказать им. Затем, волнуясь, она сообщила свои опасения Фурбису.

— Он всегда охотится в этой местности? — спросил бывший перекупщик.

— Да, я часто вижу его здесь. Он и вчера проходил по полю перед нашим домом, но сегодня я опасаюсь всего.

— Уверяю тебя, он не мог меня заметить.

— Положим так, но он знает твою походку. Мне передавали, что месяц тому назад в трактире Горда он говорил: «Если Фурбис когда-нибудь вернется сюда, клянусь, что он не уйдет из моих рук».

— Негодяй! — вскрикнул Фурбис. — Так ему не удастся это!

Глаза его засверкали, лицо искривилось от бешенства. Это не был больше муж Бригитты, отец Этьена. Произнося эти слова, он был арестантом, товарищем Праделя, беглым каторжником.

Затем Фурбис продолжал, успокоившись:

— В моем положении я должен избегать всех и всего. Я не хочу губить тебя снова. Я был так счастлив сегодня, что готов остаться до завтрашнего дня. Но лучше мне уйти сегодня ночью, это будет благоразумнее.

На следующий день, когда стемнело, Бригитта, как и накануне, уложила детей спать. Затем, пока ее муж, распрощавшись с ними, прилег немного отдохнуть, она поспешно приготовила небольшой ужин, налила вина в тыквенную бутылку Фурбиса, положила провизии и белья в мешок и разбудила мужа в час ночи.

— Уже пора, — сказала она.

В ту же минуту слезы показались на глазах бедной женщины.

— Не плачь, — проговорил Фурбис, прижимая ее к груди.

Она незаметно хотела положить ему в руку немного денег, говоря:

— Слушай, возьми это, я сама не богата, но тебе предстоит далекий путь.

Он остановил ее.

— Нет-нет, я не хочу, чтобы мое посещение вовлекало тебя в излишние расходы. У меня есть еще несколько экю. Этого более чем достаточно, чтобы добраться до Комарго.

Он подошел к кровати, где спали дети, долго смотрел на них, а затем запечатлел нежный поцелуй на лбу обоих сыновей. В это время Бригитта отворила дверь. Ночь была темная, вся деревня была погружена в глубокое спокойствие.

— Не забывай меня, — сказала Бригитта, — а главное — не забывай своих сыновей.

— Не сомневайся в этом, — ответил он.

Это было его последнее слово. Он вырвался из объятий жены и быстро удалился. Но едва успел он пройти немного, как несколько человек, прятавшихся за стеной, вышли и загородили ему путь. Довольно было одного взгляда, чтобы он понял, с кем имеет дело: его окружили шестеро жандармов. Вдали виднелись блузы десятка крестьян, вооруженных вилами и ружьями, прятавшиеся в тени. Фурбис хотел броситься в сторону, но было поздно: его окружили со всех сторон. Унтер-офицер, командующий жандармами, откинул плащ, под которым прятал фонарь, и направил свет в лицо беглеца.

— Именем закона я вас арестую. Вы Фурбис, каторжник, бежавший из-под стражи в 1863 году.

При этих словах раздался ужасный крик: Бригитта упала без чувств на пороге своего дома. Фурбис хотел броситься к ней на помощь. Одним ударом он сшиб с ног двух жандармов и прорвал окружившее его кольцо. Но в ту же минуту на него бросились другие. Завязалась ужасная схватка. Торговец, гнев которого удвоил силы, десять минут отбивался от своих врагов. Наконец, его сбили с ног, связали руки и ноги и отнесли в город.

Только час спустя Бригитта пришла в сознание. Ее окружало много народа, между ними был и Фредерик Борель. Когда ее блуждающий взгляд остановился на нем, он ясно прочел в нем упрек.

— Позже вы будете благодарить меня за то, что я сделал. Я узнал вашего мужа, когда он появился около Нового Бастида, и счел своим долгом избавить как вас, так и всю местность от этого злодея. Но будьте спокойны, я буду заботиться о вас и о ваших детях.

Сначала она не ответила ему, затем встала и вытянула руки, будто желая схватить какой-то удаляющийся от нее предмет.

— Ах, мои дети! — проговорила она и вдруг разразилась безумным хохотом.

Ее пытались успокоить.

— Я хочу уехать в Испанию, — вскрикнула Бригитта, вырываясь из державших ее рук.

— Боже! Она помешалась! — воскликнул Борель.

Бригитта действительно сошла с ума — бедная женщина не смогла вынести этих последних впечатлений. Через несколько дней она была помещена в дом умалишенных в Сент-Реми. В начале 1866 года Фурбиса снова отправили на каторгу в Тулон. Там согласно положению о наказании беглых он получил тридцать ударов плетью. Затем его немедленно поместили в каземат для каторжников.

Когда Фурбис остался один, скованный, как дикое животное, им овладело настоящее бешенство. Он бился головой о стену, катался по полу, испуская душераздирающие крики. После двух лет свободы его положение стало еще более тягостным, чем то, в котором он был раньше. Трудно объяснить, как ему удалось не потерять рассудок.

После приступа бешенства он впал в мрачную меланхолию, которая продолжалась довольно долго и привела его в конце концов к более мирному настроению. После этого он был помещен между штрафниками. Фурбис не смел более надеяться улучшить свое положение хорошим поведением. За ним было усилено наблюдение, так что он должен был отказаться от надежды бежать когда-либо. Все, что оставалось, — это просить о перемещении в Кайенну. Не надеялся ли он встретить там Марго?