Книга: Присяжный
Назад: XI Комната Армана
Дальше: XIII Женни Мерье

XII
Покровитель

Минуло полтора месяца. Следствие по делу Франсуа Шеру, принимавшее, как говорили в народе, все более и более опасный для подсудимого оборот, проходило в главном городе департамента.
Рокрольский замок оставался пустым. Арман Робертен через несколько дней после того, как почувствовал себя окончательно выздоровевшим, вернулся в поместье, как ему казалось – навсегда. Но вскоре уехал. Де ла Сутьер с двумя жокеями и четверкой своих лучших лошадей отправился на осенние скачки. В газетах много писали об одержанных его питомцами победах. Вполне естественно, что в отсутствие отца Пальмира, которая все еще оставалась в монастыре, не спешила вернуться в старый и скучный замок.
В Б***, в доме покойного сборщика податей, царила глубокая грусть. Сестрам Бьенасси все здесь напоминало о раздирающих душу событиях. Теперь они вместе занимали маленькую скромную комнатку на первом этаже окнами в сад и редко заходили в нижние апартаменты, где постоянно дежурил Сернен. На другой день после смерти Бьенасси в Б*** прибыл контролер для проверки счетов и кассы конторы. Все оказалось в полном порядке: деньги, найденные у Шеру, были возвращены в казну, а клерку удалось исправить пресловутую ошибку в два сантима. Исходя из этого Сернену поручили временно исполнять должность сборщика податей, пока министр не назначит преемника покойному Теодору Бьенасси.
Однажды утром Гортанс и Марион решили войти в комнату покойного брата. Все предыдущие недели у них не хватало ни сил, ни решимости переступить порог его кабинета. После ужасного события помещение все время оставалась запертым. Совершить столь серьезный поступок сестер вынудила необходимость взять из комнаты несколько дорогих им фамильных вещей, хранившихся в комнате Теодора Бьенасси. Сестры сочли бы за святотатство поручить это столь деликатное дело, к тому же касающееся их наследства и памяти о брате, лицу постороннему.
Несколько минут они стояли перед дверью и подбадривали друг друга:
– Пойдем, Гортанс!
– Пойдем, Марион!
Между тем обе девушки не трогались с места: казалось, непреодолимый ужас овладел ими в минуту, когда они должны были подвергнуть себя тяжелому испытанию. Наконец Марион, умевшая владеть собой лучше, чем младшая сестра, набралась решимости, почти судорожной, свойственной женщинам и трусам. Она схватила ключ, повернула его в замке, не колеблясь отворила дверь и вошла в комнату покойного брата. Гортанс тронулась за ней, она была так напугана, что машинально проследовала за сестрой в помещение.
Никто не входил в эту комнату с тех пор, как из нее вынесли мертвое тело сборщика податей. Шторы были наглухо задернуты, и при слабом свете, который проникал через узкие щели, смутно виднелись предметы, напоминавшие бедным девушкам о трагедии, разыгравшейся недавно. Больше всего их пугали следы страшной операции, произведенной в этих стенах судебными следователями. Постель была измята, белье в темных пятнах, одежда, разорванная и все еще покрытая дорожной пылью, разбросана по стульям. К тяжелому воздуху, который всегда наполняет запертые наглухо комнаты, примешивался странный ароматический запах, вероятно, какого-нибудь средства, использованного врачами, когда они приступали к осмотру раны убитого.
Обе сестры одновременно упали на колени, приникли головами к полу и стали молиться. Их слова прерывались отчаянными рыданиями, которые разносились по всему дому. Кто-то прошелся по нижней зале, даже дошел до лестницы, ведущей наверх, но, без сомнения, угадав причину слез, не осмелился подняться на верхний этаж, чтобы не потревожить сестер из уважения к их столь естественной печали.
Вскоре сестрицы Бьенасси поднялись с полу и осмелились, хотя и с содроганием, осмотреться вокруг. Гортанс решила отворить окна, чтобы впустить в комнату немного свежего воздуха и света, тем временем Марион поспешила убрать вещи, которые могли произвести на младшую сестру слишком болезненное впечатление.
Сначала обе хранили священное молчание – казалось, сестры были проникнуты безмолвным благоговением, какое испытывают в святилище набожные люди. Однако понемногу они взбодрились и взялись за свое скорбное дело. То и дело девушки не могли сдержать приступы безутешных рыданий, но под конец немного утихли и с большой старательностью и тщанием приступили к осмотру.
В письменном столе брата сестры обнаружили палисандровый ящичек для важных писем и бумаг. Марион по наивности души отперла его и с любопытством заглянула внутрь, но ее остановила Гортанс, сказав вполголоса:
– Ты знаешь, что в этом ящичке?
– Конечно, это любовные письма нашему дорогому Теодору. Все женщины сходили по нему с ума. Он был так умен, так прекрасен собой, так добр! – И бедная Марион вновь зарыдала.
– Как, Марион, – продолжала Гортанс, – ты знаешь, что в этом ящичке, и собираешься нарушить тайны брата? Это настоящее святотатство!
– Не вижу в этом никакого святотатства, Гортанс. А что касается меня, то, признаюсь, я очень любопытна, и мне хотелось бы узнать женщин, которые любили Теодора и которые, быть может, оплакивают его смерть, как и мы. В этом, надеюсь, нет ничего дурного.
– Нет-нет, Марион, – горячо возразила Гортанс, – не будем открывать тайны, которые нам не принадлежат. Слушай, сестра, женщины, которые писали эти письма, могут со временем стать честными женами, добрыми матерями семейств. Причиной поступков этих бедных созданий могли быть чувство уныния или раздражения, возможно, минуты слабости или легкомыслия. В подобных проступках Теодор часто мог упрекнуть себя, я это знаю. Зачем нам имена этих несчастных падших сестер? Зачем мы подвергнем их опасности покраснеть впоследствии от какого-нибудь невольного нашего намека? Разве не лишились они любимого человека? Может быть, и они страдают так же сильно, как и мы, лишившись своего брата, нашей гордости и радости? Ах, Марион, будем снисходительны к этим женщинам, жертвам Теодора, наверняка многие из них заслужили лучшей участи!
Марион, похоже, плохо понимала утонченные чувства сестры. Указывая на ящичек, переполненный связками писем, она тихо спросила:
– Что же нам делать с этими бумагами?
– Надо их сжечь, Марион, сжечь, не прочитав. Поступая таким образом, я полагаю, мы исполним желание Теодора, который, может быть, нас видит и слышит.
– Пожалуй, ты права, Гортанс, сожжем эти письма.
Из опрокинутого ящичка все, что в нем заключалось, мгновенно очутилось в камине. Одной спички было достаточно, чтобы конверты вспыхнули ярким пламенем. Все они были собраны в небольшие пачки, перевязанные для отличия зелеными, голубыми и розовыми ленточками, и слегка надушены. Следя взором, как одно за другим сгорают письма, сестры подталкивали в огонь те из них, которые еще не захватило пламя. Они собирались уже отойти от камина, чтобы продолжить свой осмотр, как заметили пачку из трех или четырех писем на глянцевой надушенной бумаге. Упав в сторону, она не подверглась общему сожжению.
– Это что, Гортанс? – спросила Марион, подняв пачку.
– Все те же письма, которые надо сжечь подобно остальным.
Она снова зажгла спичку, чтобы завершить свое дело.
– Посмотри, сестра, – сказала Марион, – вензель на бумаге с дворянской короной. Кажется, П. и С.?
– Вполне возможно, но нам какое дело? Ах, Марион, во всех сословиях есть слабые и опрометчивые девушки.
Жаркий огонь поглотил последнюю пачку писем так же быстро, как и остальные. Сестрицы Бьенасси были полностью увлечены своим благородным занятием, когда послышался голос Сернена. Он стоял внизу лестницы, не решаясь покинуть контору и оставить ее без присмотра. Поспешно спустившись, сестры увидели, что клерк очень взволнован: он держал в руке два больших пакета, только что принесенных почтальоном. Одно из писем, адресованное ему лично, он уже распечатал, на другом печать оставалась целой: послание предназначалось одной из сестер Бьенасси.
– Боже мой! Что случилось? – спросила Гортанс. – Нам грозит новое несчастье? Что нам еще ожидать от жизни, кроме дурных вестей…
– Нельзя сказать, чтобы мои вести были дурными, хотя я ничего не могу понять из того, что мне написали, – возразил Сернен. – Главный контролер сообщает, что правление сборов согласно назначить меня сборщикам податей в городе Б***, на место моего бедного покойного начальника, если я приму условия, которые позднее сообщат мне устно.
– Странное предложение, – заметила Гортанс. – И надо сказать, совершенно выходящее из ряда обыкновенных административных распоряжений. Вы можете хотя бы приблизительно представить себе те условия, на которые вам намекают?
– Совершенно нет.
– Дай бог, однако, чтобы вы могли его принять: никто больше вас не заслуживает места нашего бедного брата. Вы знаете дело, честны и великодушны. А кому адресовано второе письмо, которое вы держите в руке?
– Ах, виноват, забыл. Это письмо для Марион.
– Мне? – изумилась девушка. – Кто может мне писать на такой большой бумаге? Я никого не знаю за пределами нашего города.
– Позвольте заметить, – обратился к ней Сернен, – это пакет с печатью префекта, так что можно предположить, что в нем некая официальная бумага. Ошибиться нельзя, видите, здесь четко написано «Девице Бьенасси-старшей».
– Правда… Прочти ты, Гортанс, посмотри, чего от меня хотят. Меня пугает это письмо!
Гортанс сломала печать, и несколько бумаг выпало из большого конверта. Она быстро пробежала их глазами, и радостная улыбка озарила ее лицо.
– Марион! – обрадованно произнесла она. – Префект извещает тебя письмом, исполненным благосклонности, что, принимая во внимание несчастье, случившееся с нашим братом при выполнении им служебных обязанностей, и положительные отзывы о нем людей, уважаемых в наших краях, правительство дает тебя право на продажу гербовой бумаги и табака в городе Б***. Позволь мне первой поздравить тебя, моя добрая Марион! – продолжила она, целуя сестру со слезами на глазах. – Теперь ты можешь нажить немалое состояние!
– А тебе что, Гортанс? – спросила Марион. – Что там есть для тебя?
– Ничего, ты старшая, о тебе и следовало заботиться прежде всего.
– Мы разделим между собой то, что дают одной мне, вот и все. Надеюсь, в моей лавке хватит работы на двоих, а что мое – то и твое. Слава Господу! Он не покидает нас в нашем несчастье.
В свою очередь, Сернен поздравил сестер Бьенасси, получивших милость от правительства, и все втроем решили, что в их судьбе принял участие кто-нибудь из важных лиц города, впрочем, предположение подтверждалось неоспоримо официальным письмом. Перебрали поочередно всех жителей края, пользовавшихся известным почетом, но ни один из них не оказывался достаточно знатным, чтобы его покровительство было столь значительным.
– Я знаю! – вдруг заявил Сернен. – Ваш тайный покровитель не кто иной, как де ла Сутьер. У него отличные отношения с властями, он приятель префекта, который при каждом своем разъезде по департаменту хоть на несколько часов, да останавливается в Рокроле, он на дружеской ноге со знатнейшими из дворян. Я почти убежден, что именно ему вы обязаны дарованной вам милостью.
– Это возможно, – задумчиво ответила Гортанс. – Де ла Сутьер плохо знал моего брата, а вот кто-нибудь из его домашних мог просить за нас… Да-да, чем больше я думаю над этим вопросом, тем больше убеждаюсь, что наш покровитель действительно де ла Сутьер.
– В таком случае, – робко заметила Марион, – наш долг как можно скорее выразить ему нашу благодарность.
– Без сомнения, Марион, но де ла Сутьер, кажется, сейчас в отъезде.
– Он недавно вернулся в Рокроль, – сказал Сернен, – я знаю это потому, что вчера один из его слуг пришел в контору внести числившуюся за ним недоимку.
– Отчего бы нам тотчас не отправиться к нему, Гортанс, чтобы поблагодарить за теплое участие к нашей судьбе? Отсюда до Рокрольского замка не более полутора лье, это будет замечательная прогулка.
– Охотно, Марион, у нас мало друзей, и мы должны каждого благодарить за оказанные нам внимание и доброту.
– Если у вас мало друзей, – обратился Сернен к Гортанс с глубоким чувством сострадания, – по крайней мере у вас есть люди, которые останутся преданными вам навсегда.
– Мы с сестрой это знаем, любезный месье Сернен, – ответила Гортанс, протянув ему руку, – и никогда не забудем, какое сердечное расположение вы нам оказали.
Настала минута молчания, наконец Сернен заговорил:
– Вы намерены пойти в Рокроль. Нельзя не одобрить цели вашего посещения и того доброго намерения, которому вы следуете. Но не страшитесь ли вы длинного пути, который собираетесь проделать пешком, тем более что вам предстоит пройти по местам, связанным со скорбными воспоминаниями?
– Надо иметь достаточно силы духа, – ответила Гортанс, – чтобы смело взглянуть на тяжкое прошлое, когда велит долг. Впрочем, нам нечего опасаться на пути в Рокроль. Все здесь нас жалеют и любят, мы везде найдем помощь и покровительство.
Сернен более не возражал, и обе сестры, приодевшись на скорую руку, направились к Рокролю по дороге, которая шла вдоль речки.
Был пасмурный ноябрьский день. Черные тучи тяжело тянулись по небу, перед тем как ливнем обрушиться на обнаженную землю. Холодный ветер поднимал ворохи сухих листьев. Теплолюбивые птицы с их веселыми песнями давно уже улетели в дальние страны, остальные пернатые приуныли от пасмурной погоды. В это время года пахарю нечего особенно делать на полях, поэтому лишь изредка кое-где на горизонте виднелся человек, подгонявший длинной хворостиной упрямых быков.
Сестрицы Бьенасси молча шли по пустынным полям. Хотя обе были закутаны в длинные траурные одежды, они и теперь сильно отличались друг от друга. У Марион, одетой в крашеное черное шерстяное платье, был вид монахини. Гортанс даже в своем траурном костюме сохраняла врожденные грацию и изящество. Ее стройная талия еще лучше проступала благодаря черному шерстяному платью, широкая юбка которого, лишенная каких-либо украшений, развевалась по ветру глубокими складками. Ее бледное лицо лишь выигрывало от черной креповой шляпы, которая служила ему выразительной рамой. Бедная Гортанс страдала не менее сестры, но бессознательно повиновалась невинному желанию нравиться. Оно не покидает настоящих женщин ни при каких обстоятельствах, и именно оно придает им особую прелесть.
Мы уже сказали, что обе сестры шли молча, но они не смогли сохранить спокойствие, проходя мимо домика Франсуа Шеру. Двери и окна в нем были закрыты, на пороге уже росла трава, лачуга имела вид более чем когда-либо мрачный и ветхий. Увидев постройку, Гортанс отвернулась и хотела побыстрее пройти мимо, но Марион, наоборот, указав на убогое строение сжатым кулаком, произнесла:
– Вот там, сестра, жил гнусный убийца! Но правосудие отомстит за нас, и преступник вскоре будет наказан. Уверена, что Бог услышит мою молитву!
– Ты сама не понимешь, чего просишь, Марион, – возразила Гортанс. – Ты не подумала, что это не вернет нам милого брата?
Марион, которая дала увлечь себя чувству неумолимого гнева, глубоко вздохнула.
– Ты права, – сказала она, – да будет воля Господня!
Девушки были столь же взволнованы, когда подошли к ущелью возле брода. Наконец сквозь обнаженные деревья парка они увидели выбеленные конюшни и остроконечные шпили замка Рокроль. Спустя несколько минут они вошли в аллею из высоких старых каштанов. По мере того как сестры приближались к замку, мертвую тишину полей сменяли шум и оживление. Грациозные жеребята с длинными хвостами и развевающимися гривами резвились в парке. На дворе слышался топот лошадей, раздавались крики и песни конюхов, беспрестанно взад-вперед ходили слуги, и, поддаваясь этому новому впечатлению, девицы Бьенасси стряхнули с себя душевное оцепенение, которое тяготело над ними во время их продолжительного пути.
Войдя во двор, они не знали, куда направиться. Лишь однажды они были в Рокроле с братом и теперь не имели ни малейшего понятия, к кому обратиться с вопросом. Пока они колебались, Батист, в оранжевой куртке и с изящным седлом на плече, подошел к ним и поклонился.
– Если не ошибаюсь, – полюбопытствовал он, – вы сестры покойного сборщика податей? Вы, вероятно, хотите увидеть нашу госпожу? Она в городе: по словам господина, ей очень хорошо в монастыре, и она не торопится с возвращением.
– Будь ваша госпожа дома, мы с удовольствием повидались бы с ней, – ответила Гортанс, которая в важных случаях всегда брала инициативу на себя, – но мы хотим поговорить с самим месье де ла Сутьером.
– Господин в большой конюшне. Потрудитесь обратиться к Марианне, кухарке, там… в нижнем этаже господского дома, а я сейчас побегу доложить господину.
Сестры Бьенасси собирались уже последовать его советам, когда он прибавил:
– Я часто общался с вашим покойным братом, который превеселый был господин. Я, кстати, видел его незадолго до злополучного выстрела. Мне хотелось бы вас спросить…
– Батист! – раздался сердитый голос. – Как смеешь ты держать гостей посреди двора?
Берейтор узнал голос господина и поспешил улизнуть. Де ла Сутьер подошел к сестрам Бьенасси и, поклонившись с холодной учтивостью, пригласил пройти с ним в гостиную.
Де ла Сутьер сильно изменился после событий, описанных нами выше. Глаза впали, полнота исчезла, кожа стала бледной, коричневатые пятна сменили прежний яркий румянец. Общие черты обрели неподвижность мрамора, никакие чувства не отражались более на его окаменевшем лице. Но сестры Бьенасси слишком редко видели известного коннозаводчика, чтобы заметить это. Впрочем, они и так едва осмеливались оторвать взгляд от земли. Хозяин ввел сестер в гостиную, пригласил их сесть и сказал холодно:
– Позвольте узнать, чем я заслужил честь видеть вас?
Несчастные девушки терялись все больше, наконец Гортанс, сделав над собой усилие, представилась и прибавила, запинаясь, что месье де ла Сутьер легко может угадать причину их посещения. Смертельная тоска сдавила сердце де ла Сутьера, но внешне он оставался спокоен и холоден.
– Я вас не понимаю, потрудитесь выразиться яснее.
Гортанс приободрилась и рассказала, что, по обоюдному мнению сестер, они обязаны милости высших властей департамента заступничеству де ла Сутьера, и закончила свою речь словами, что обе они не могли устоять против желания лично поблагодарить своего великодушного покровителя.
Выслушав внимательно объяснение младшей Бьенасси, де ла Сутьер немного ожил. Но как только Гортанс хотела высказать ему всю меру их благодарности, он остановил ее.
– Вы ничем мне не обязаны, – сказал он сухо, – я не принимал ни малейшей доли участия в дарованной вам милости. Я не обладаю абсолютно никаким влиянием на высших сановников края, и мое заступничество в подобном деле не принесло бы никакого результата.
Эта суровость речи оскорбила бедную Гортанс, ее начали душить слезы.
– Ах, милостивый государь, вы хотите уклониться от нашей признательности, вы столь же скромны, сколь и добры, вы хотите нас обмануть, притом что вы, вы одни…
– Повторяю вам, сударыня, – перебил де ла Сутьер, для которого посещение сестер и их слова стали сущей пыткой, – я совершенно не причастен к тому, о чем идет речь. Итак, прошу вас избавить меня от изъявлений благодарности, которые я не могу принять с чистой совестью.
– В таком случае, – спросила Гортанс, наполовину убежденная его словами, – кто же тот могущественный друг, благосклонность которого выразилась столь дивным образом?
– Это вам должно быть известно лучше всех, подумайте хорошенько, кто мог оказать вам эту услугу. Что касается меня, то, пробыв в отсутствии около двух месяцев, я не имел ни времени, ни мыслей, ни даже возможности похлопотать в вашу пользу.
Посетительницы встали.
– Извините, что мы вас потревожили, – сказала Гортанс. – Итак, вы не можете дать нам никакого намека насчет нашего тайного покровителя?
– Как я могу это знать? Если только Арману Робертену вздумалось разыграть подобную роль… Я ничего не утверждаю, это просто предположение с моей стороны, но Робертен, который встречал вас в обществе, самый значительный из землевладельцев края, его влияние на последних выборах было столько велико, что он решил выбор кандидата, и потом он пользуется большим доверием префекта и депутатов департамента. Насколько мне известно, лишь Арман Робертен может быть вашим покровителем. Однако выясняйте этот вопрос сами, потому что с моей стороны, повторяю, это простое предположение, и более ничего.
Хозяин Рокроля говорил стоя, в его голосе, во внешнем виде не проглядывало ни малейшего желания продолжать беседу. Сестры поняли это и, еще раз повторив слова извинения, вышли; де ла Сутьер учтиво проводил их до наружной двери. Раскланявшись, он остался стоять на крыльце, чтобы лично удостовериться в том, что ни Батист, ни другие слуги не заговорят с сестрами.
Гортанс и Марион почти бегом покинули поместье. Оказавшись на свободе, Гортанс сказала сестре с чрезвычайным оживлением:
– Слышала, Марион? Ты обязана своим новым положением месье Робертену! Добрый, честный молодой человек! Он всегда оказывал мне особенное внимание, и я начинаю думать, что это…
Она замолкла. Марион ждала, чтобы сестра закончила свою мысль, но, так как Гортанс продолжала хранить молчание, выразила свое неудовольствие по поводу поведения де ла Сутьера:
– Право, Гортанс, мне гораздо приятнее быть обязанной месье Робертену, чем этому человеку, холодному и жесткому. Как он нас дурно принял! Он не выразил ни малейшего сочувствия нашему горю! Ей-богу, я думала, что он нас прибьет, когда мы, несмотря на его отрицания, благодарили его за услугу, которой он нам не оказывал!
Гортанс, по-видимому, не слышала жалоб сестры. Она была все так же задумчива и молчалива.
Если бы сестры Бьенасси могли видеть де ла Сутьера через пять минут после того, как покинули замок, они изменили бы свое мнение о владельце Рокроля. Как только неожиданные посетительницы исчезли из виду, он бросился в свой кабинет и, закрыв лицо руками, зарыдал.
Действительно, под ледяной наружностью, за которой он скрывался, под суровостью речей, под маской равнодушия, что он надел на себя в присутствии сестер Бьенасси, таилось глубокое душевное страдание. Их появление в его замке пробудило в нем все прежние опасения, весь ужас, испытанный прежде. Принимать в своем доме этих бедных сирот, да еще в трауре по единственной опоре, которой он лишил их, выслушивать их теплую благодарность и просьбу пожать его руку, еще влажную от крови их брата, – это было испытание, против которого он не мог устоять.
Ему удалось немного успокоиться, но тут произошло новое событие, еще страшнее первого. Он услышал топот лошади, которая остановилась у его дома, и тотчас вслед за тем мужской голос произнес его имя. Посетителю ответили, что он может проследовать в дом. Приезжий соскочил с лошади, послышались звон сабли и шпор.
Владелец замка, потерявший покой со дня совершения преступления, украдкой приподнял штору, чтобы взглянуть, кто приехал, и увидел на парадной лестнице жандармского вахмистра, который поднимался наверх, держа в руке какую-то бумагу. Нервная судорога потрясла тело несчастного де ла Сутьера.
– Ага! – прошептал он. – Похоже, что-то выяснили.
Он подбежал к письменному столу, вынул из него пистолет и засунул оружие за пояс. В то же мгновение в коридоре раздались шаги, и Марианна ввела в кабинет жандармского вахмистра. Посетитель имел вид серьезный и немного смущенный, однако, сняв шляпу, сказал с военной четкостью:
– Я, конечно, боюсь дурного приема, месье де ла Сутьер, но служба прежде всего! Я получил приказание, относящееся лично к вам.
При этих словах он указал на бумагу, которую держал в руке. Печатные и рукописные строки, а также множество гербовых печатей составляли зловещую пестроту.
– О чем речь? – спросил де ла Сутьер голосом, который с трудом вырывался из груди; рукой он судорожно нащупывал пистолет, чтобы всадить себе пулю в лоб, если бы его решили задержать.
– Речь идет о том, что вам, думаю, будет не очень приятно, – ответил вахмистр. – Мне поручено вам объявить, что вы назначены присяжным суда, который откроет свои заседания в Лиможе недели через две. Вот приказ. – И он положил бумагу на стол.
Де ла Сутьер долго не решался взять письмо из опасений, что вахмистр увидит, как дрожит его рука. Наконец он спросил:
– Так я… назначен… присяжным?
– Точно так, – ответил вахмистр, – а когда мне поручают подобные дела, меня редко встречают с удовольствием. Впрочем, вам предстоит любопытное дело: суд над Шеру, убийцей сборщика податей.
– Убийцей? – порывисто повторил де ла Сутьер. – Почему вы называете его убийцей? Он еще не осужден.
– Ваше замечание справедливо, но все утверждают, что Шеру будет осужден. Однако это касается его судей, а не меня. Так как? Вы намерены повиноваться приказанию председателя суда?
– А как же, отказ невозможен.
– Значит, дело решено, и я, с вашего позволения, напишу то, что надлежит.
Вахмистр присел к письменному столу, набросал несколько слов на гербовой бумаге, потом почтительно поклонился и вышел. Оставшись один, де ла Сутьер выпрямился; глаза его блестели, лицо преобразилось, и в первый раз после долгого времени на его губах показалась улыбка.
– Действительно, есть Бог на небесах! – воскликнул он восторженно. – Само Провидение помогает мне выбраться из бездны, в которую я попал. Я буду присяжным в этом роковом деле и, бесспорно, смогу оказать влияние на моих товарищей. Впрочем, сознание истины придаст мне красноречия в их присутствии. Мне удастся их убедить, я спасу несчастного. Да, я спасу его и сохраню свою тайну! Боже, благодарю тебя!
Назад: XI Комната Армана
Дальше: XIII Женни Мерье