XII
Лихтенбах сидел перед камином в собственном обширном кабинете и слушал своего маклера, молодого Верто, который говорил торопливо:
– Барадье и Граф будут не в состоянии долго поддерживать свою игру на акциях Общества по производству взрывчатых веществ. На бирже и так удивляются, что они не меняют тактику. Ну а если они заупрямятся, то могут сразу обанкротиться… Или им придется уступить… Во всяком случае, какое позорное фиаско!..
Тонкая улыбка заиграла на губах банкира.
– Да, я жду этого с нетерпением…
– Не стану скрывать от вас, что говорят в деловом мире. Эту борьбу все называют поединком между банкирским домом «Барадье и Граф» и банкирским домом Лихтенбаха… И один из них потерпит крушение…
– Мне это известно, но я ничего не боюсь…
– Ну, я-то хорошо знаю ваш способ вести дела. До сих пор вы действовали превосходно… Но, собственно, все, что вы продали, купили Барадье…
– Да, друг мой, и у меня – их деньги, а у них – мои акции… Теперь, дорогой Верто, будьте внимательны… В настоящее время акции Общества достигли высшей цены, скоро они упадут до самого низкого уровня.
– Вы уверены в этом? Но почему?
– Совершенно уверен. Потому что на днях образуется новое общество, имеющее патент на производ– ство такого взрывчатого вещества, которое в ближайшее время вытеснит и минный порох, и всякого рода динамит, употребляемые по сей день, так как будет стоить вдвое дешевле… Что вы на это скажете?
– Скажу, что это поразительно!
– Совершенно верно. Возьмите сегодняшний вечерний номер моей газеты – вы найдете там статью, оповещающую о сделанном открытии. Это первая из серии ряда подобных статей. А затем и другие газеты, которым за это будет хорошо заплачено, поднимут страшный шум по тому же поводу. Это послужит сигналом к падению акций, скупленных Барадье. Я хочу, чтобы за два месяца Барадье были полностью разорены.
– О, у них солидные капиталы.
– Посмотрим!
– Следовательно, вы разрешаете продавать акции Общества?
– С завтрашнего дня продавайте сколько сможете. Есть шанс нажить по пятьсот франков с акции. Вот увидите, что понижение их курса скоро начнется… Что касается меня, то я поручил исполнение своих приказов иностранным биржам… Пользуйтесь случаем!
– Не премину воспользоваться.
– Ну, теперь уходите, мне некогда.
– Весьма благодарен за указания. Ваш покорнейший слуга.
Маклер ушел. Лихтенбах даже не встал, чтобы проводить его. Он глубоко задумался. Только что он получил письмо из Венеции, которое, с одной стороны, доставило ему большое удовольствие, а с другой – внушило некоторое беспокойство. София Гродско писала: «Порох для военных целей имел блистательный успех. Опыты, проводимые в Специи и Триесте с морскими пушками, дали чудовищные результаты: броня из прочнейшей стали толщиной в 39 сантиметров была пробита насквозь, будто лист простой бумаги. Мы уже получили в уплату два миллиона. Остальное придет само собой. Дело это обещает блестящие доходы в будущем.
Далеко не так хорошо обстоит с порохом для коммерческих целей. Ганс уже две недели работает в Швальбахе с Ирюнье из Цюриха, но пока испытывает сильное разочарование. Все предпринятые до сих пор попытки оказались неудачными. Они различным образом манипулировали с материалами, но добиться хороших результатов не удалось. Новое взрывчатое вещество не лучше простого динамита. Правда, оно стоит немного дешевле, но мы еще очень далеки от осуществления наших надежд и стремлений. По-видимому, есть какой-то секрет в самом изготовлении. Ганс ищет его и пока не отчаялся отыскать. Впрочем, не теряйте мужества и будьте благодарны за то, что я сказала вам всю правду. Агостини шлет искренний привет, он поручил передать, что вы скоро получите столь желанный титул барона…»
Лихтенбах проворчал:
– Барона! Очень мне это нужно, если дело прогорит!
Он встал и отрицательно покачал головой.
– Нет, оно не прогорит! Ганс – искусный химик. Он найдет секрет… ну а в случае неудачи я отступлю. Меня ведь не так легко застать врасплох.
Он улыбнулся – в кабинет входила его дочь. Она была уже не той робкой пансионеркой в форменном платье, теперь это была настоящая парижанка, элегантная и грациозная. Банкир посмотрел на нее удовлетворенно.
– Ты готова?
– Да, отец. Ведь мы условились выехать вместе в четыре часа.
– Верно. А куда ты меня повезешь?
– На благотворительный базар, устроенный в пользу эльзасских и лотарингских сирот. Ты непременно должен там побывать.
– Я мог бы просто послать туда некоторую сумму денег…
– Но я-то должна там показаться… Там принимает участие матушка Сент-Аликс с моими прежними подругами по монастырю… И я обещала прийти во что бы то ни стало…
– Ну так едем…
Базар устроили в помещении французского Земледельческого общества. Уже у самого входа слышался шум множества голосов. Зал был украшен флагами, и в глубине его среди массы зелени стояла мраморная статуя Эльзаса, украшенная траурным крепом. Посетителей встречала супруга председателя совета министров, депутата Вогезов, окруженная комитетом из дам. Молодежь, исполняя обязанности распорядителей, суетилась около продавщиц, подводила к ним наиболее почетных гостей. В середине, меж двумя рядами павильонов, где происходила продажа, устроено было что-то вроде салона. Продавщицами состояли дамы лучших семейств из Эльзаса и Лотарингии, начиная с совершенно седых старушек, которые в знак протеста покинули родину, когда та попала в руки немцев, и кончая изящными молодыми дамами, родившимися уже в изгнании и находившими, что Франция прекрасна, а жизнь хороша – даже вдали от родины.
Лихтенбах с Марианной, встреченные очень приветливо, на минуту остановились возле группы официальных лиц. Тут на долю Лихтенбаха выпадали одни лишь улыбки. Робкая Марианна с беспокойством искала глазами павильон, где продажей заведовала матушка-настоятельница Сент-Аликс.
Один из молодых распорядителей, сгорая от желания поухаживать за богатой наследницей, предложил ей свои услуги, и Марианна прошла с ним в толпе покупательниц мимо продавщиц, занятых пересудами, до того павильона, где ее прежние подруги под руководством монахини продавали различную одежду для бедных, сбывая без всякого затруднения детские платьица стоимостью двадцать девять су за пять и более франков. Женевьева Тремон, в трауре, заведовала продажей чулок. Увидев Марианну, она поцеловала ее.
– Ты одна?
– О нет, со мною отец, но он остановился на минуту поговорить с одной сенаторшей.
– Он позволит тебе остаться здесь на некоторое время?
– Не знаю. Ему, возможно, неудобно будет прийти за мной.
Она обратилась к монахине, которая заведовала кассой:
– Довольны ли вы, матушка? Как идут дела? Какова выручка?
– С полудня мы собрали около трех тысяч франков, дитя мое… Через час все кончится, а у нас на руках еще около трети товара.
– Так, матушка, все, что вы не успеете продать, пришлите потом мне, – просто сказала девушка.
– О, дитя мое, как мы вам благодарны… Но что скажет ваш отец?
Марианна кротко улыбнулась:
– Мой отец? О, он никогда мне ни в чем не отказывает, к тому же я богата…
И она показала вязаный кошелек, туго набитый золотом.
– А если этого не хватит, я возьму у папы вперед в счет будущих выплат.
– Ну-ка, посмотри напротив, – шепнула вдруг Женевьева Тремон, – по ту сторону прохода. Там павильон госпожи Барадье, и Амели с ней.
Марианна покраснела в замешательстве – она вспомнила слова отца. Тотчас в ее воображении вспыхнули лицо Марселя Барадье, его улыбка, вся его тонкая, изящная фигура. Значит, неприязнь, существовавшая между родителями, не перешла на детей, раз он так любезно обошелся с дочерью Лихтенбаха, когда она была с визитом у них, на улице Прованс. Она направила взор в ту сторону, куда указывала Женевьева, и около павильона, где торговали госпожа Барадье и Амели, увидала того, о ком думала. Марсель стоял, прислонившись спиной к павильону, и улыбался, разговаривая с каким-то стариком, покупавшим чрезвычайно некрасивую фарфоровую вазу. Наконец, он взял ее у него из рук, поставил обратно на место, и Марианна услышала, как он с веселым видом сказал:
– Дядя Граф, нам удалось уже трижды продать ее, и всякий раз нам ее оставляли. Деньги за нее платят охотно, но она так безобразна, что никто не решается унести ее с собой.
Старик спрятал кошелек в карман и сказал:
– А теперь покажи, где павильон, в котором торгует мадемуазель Тремон?
– Пойдемте туда вместе. Там, дядя Граф, вы найдете именно то, что вам нужно: и приданое, и детские пеленки… Ведь именно это необходимо холостякам!
– О, злой мальчишка!..
Они пересекли зал. Увидав мадемуазель Лихтенбах, Марсель вдруг стал серьезным. Она тоже смутилась, заметив, что он приближается. Дядя Граф со своим обычным добродушием подошел к Женевьеве:
– Ну, мадемуазель Женевьева, что же мне у вас купить? Чепчиков и рубашонок для младенцев? А почем дюжина?
– Шестьдесят франков, и то только для вас… Но, конечно, вы их не унесете с собой и оставите нам.
– Это мне подойдет, иначе покупки мои причинили бы мне сильное беспокойство.
– Мы же все оставленное вами отдадим в детский приют. Ну, а если после вас у нас еще что-нибудь останется, то весь товар приобретет одна из наших подруг.
– Кто это? – спросил дядя.
– Марианна Лихтенбах.
Граф быстро выпрямился и пробормотал:
– Дочь этого…
Он сделал было шаг назад, но тут услыхал кроткий голосок:
– В деле благотворительности, господин Граф, не может быть врагов, существуют только соперники в желании сделать побольше добра.
– Вы совершенно правы, сударыня, – быстро ответил старик с поклоном, – и я немедля применю ваше правило на деле.
Он наклонился к монахине и холодно спросил:
– Сколько стоит весь ваш товар?
– Но, сударь… – пробормотала матушка Сент-Аликс в нерешительности.
– Двух тысяч франков достаточно?
– О, эта цена слишком ничтожна, – раздался певучий голос. – Я даю четыре.
И граф Чезаро Агостини с улыбкой на лице, элегантно одетый, с закрученными усиками, появился около Марианны Лихтенбах.
– Ваш отец послал меня к вам, мадемуазель, – сказал он. – Он сейчас присоединится к нашей компании. И конечно, он не потерпел бы, чтобы за столь незначительную сумму вы были лишены случая проявить свое великодушие…
Он обвел взглядом присутствующих и вдруг, узнав Марселя, сделал вид, что очень обрадовался.
– Ах, месье Барадье!.. Как я рад, что встретил вас! С тех пор как я имел честь видеть вас в последний раз, с вами случились какие-то неприятности… Я узнал об этом, когда приезжал за сестрой. Очень жаль, что у меня не было тогда времени повидать вас, чтобы выразить наше горячее сочувствие в постигших вас невзгодах… Вы были так любезны и внимательны с нами во время нашего пребывания в тех прекрасных краях…
Он говорил без малейшего смущения, с наглостью, от которой Марсель просто остолбенел. Он смотрел на Агостини и спрашивал себя, не грезит ли он наяву и действительно ли этот развязный и спокойный человек, который обращается к нему, не пытаясь бежать, – тот самый, кто, как он подозревал, разыграл его в Аре. Правда ли он сообщник поджигателей и убийц, соучастник в интригах той загадочной женщины, воспоминание о которой наполняло его сердце горечью и злобой? Наконец молодой Барадье очнулся и спросил:
– А как ваша сестра, мадам Виньола?
– Бедная Аннетта! – прервал его Чезаро. – Она теперь в Венеции улаживает скучные семейные дела… Но, вероятно, она скоро приедет в Париж, не позднее нынешнего лета, чтобы присутствовать на моей свадьбе.
– О, граф, вы женитесь?
– Да, банкир Лихтенбах принял мое предложение…
Новость о женитьбе Агостини на дочери Лихтенбаха произвела потрясающее впечатление. Марсель в мгновение совершенно овладел собой. Он смерил итальянца холодным взглядом и с ироничной усмешкой сказал:
– О, вы входите в семью господина Лихтенбаха? Этого и следовало ожидать, и даже было бы странно, если бы этого не случилось!..
– Я вас не понимаю, – проговорил Чезаро.
– Вы понимаете меня очень хорошо! А если вам будет угодно получить дополнительные разъяснения, то обратитесь к вашей сестре.
– Но, – сказал медленно итальянец, – что за странные речи…
– Один поражает странными речами, другой – странными поступками…
Агостини собирался ответить, и молодые люди уже стояли друг перед другом в угрожающих позах, когда на плечо итальянца опустилась ручка Марианны Лихтенбах.
– Граф, пойдемте, пожалуйста… Отец ищет вас.
Чезаро бросил на Марселя вызывающий взгляд, затем, обращаясь к девушке, сказал с нарочитой покорностью:
– Малейшее ваше желание для меня закон. Очень рад вам повиноваться… Но я еще поговорю с этим господином.
Марианна нахмурила брови. Взгляд ее стал суровым, и она объявила:
– Я запрещаю вам это.
– Однако… Впрочем, ваша воля для меня свята.
К ним приближался Лихтенбах. Проходя мимо Графа, он сделал вид, что не замечает его.
– Граф, – обратился он к Агостини, – мне сказали, что вы сейчас перебили у кого-то покупку товара, оставшегося непроданным в этом павильоне. И за какие-то четыре тысячи франков! Что за мизерная цена! Вы, очевидно, имели дело со слабым соперником!
И он обдал Марселя и дядю Графа презрительным взглядом.
– В прежнее время я имел дело с более крепким противником. Денежные битвы сильно умерили их пыл.
Он обратился к монахине, написал несколько слов на каком-то листке и передал ей.
– Вот вам, сестра, чек на десять тысяч франков.
– Ах, что я могу вам предложить на эту сумму? – спросила, совершенно растерявшись, сестра Сент-Аликс.
– Мне нужны лишь ваши молитвы, – благоговейно ответил Элиас.
Публика столпилась около павильона и внимательно вслушивалась в эти разговоры. Возгласы одобрения, смешанного с удивлением, пронеслись по ней в адрес Лихтенбаха и достигли его слуха, польстив его самолюбию. Агостини воскликнул с пафосом:
– Вот великодушный дар!
– Пойдем, дочь моя, – сказал банкир.
Марианна поцеловала Женевьеву Тремон и, опустив глаза, чтобы не видеть Марселя, последовала за отцом вместе с Агостини. Когда она проходила мимо дяди Графа, до ее слуха донеслись его слова:
– Молитва за десять тысяч франков. Значит, не более чем по двадцать су за каждую низость! Конечно, он еще в проигрыше!
Но Марсель гневно прервал старика:
– Зачем так громко, дядя Граф? Тебя могла услышать дочь! Бедняжка! Ведь тут нет ее вины!
Сердце Марианны сжалось, ей стало бесконечно грустно, причем больше от снисходительности к ней племянника, чем от грубого пренебрежения дяди к ее отцу.
Со времени своего возвращения в Париж Марсель пользовался полной благосклонностью старика Барадье. Рассказ дяди Графа о пожаре на фабрике и о том, как он был спасен племянником, пришелся по душе старому лотарингцу. Он расцеловал Марселя и сказал жене и Амели, которые расплакались от волнения:
– Ну какой же у вас глупый вид! Разве вы сомневались в его мужестве? Что касается меня, то я всегда был уверен, что, случись беда, он будет вести себя именно так. И я был к нему строг, когда он отступал от прямого пути, именно потому, что считал его не последним человеком. Ведь, черт возьми, он Барадье!
И он вновь принимался целовать сына. Вечером, когда банкир остался наедине с женой, он опять повторил ей:
– Право, я очень доволен Марселем. Граф рассказал мне о нем такие вещи, которые меня искренне тронули. Я надеюсь, что, когда его легкомыслие и горячность пройдут, он станет замечательным человеком. Ему не хватает только выдержки. Он умен, и у него доброе сердце. Хорошо бы его женить!
– Но ему только исполнилось двадцать шесть лет.
– Вот и хорошо! Ранняя женитьба на славной девушке – я знаю это по личному опыту – гарантирует счастливую жизнь… Как он относится к Женевьеве?
– Он обращается с ней как с сестрой.
– И ни малейшего флирта?
– У нее, пожалуй, еще можно предположить некоторые потаенные мысли, но с его стороны я ничего не замечаю.
– Так расспроси по секрету Амели.
– Постараюсь…
Подобные заботы родителей совершенно ускользали от внимания Марселя. Он думал о чем угодно, только не о женитьбе. Возвращение в семью пока– залось ему очень сладким: он горячо любил своих родных. Даже в минуты самых сильных увлечений молодости он не переставал жить в родительском доме. Он не чувствовал себя счастливым, когда ему приходилось жить в Аре или в Париже. Связи его с семьей были столь крепки, что ему не хватало даже доброжелательной воркотни отца и успокоительной улыбки матери.
Со времени своего возвращения он почти все дни проводил вне конторы, лишь иногда выходил по вечерам и занимался какой-то работой, о которой знал только дядя Граф. Старик Барадье, очень занятый тем оборотом, который принимало на бирже дело с акциями Общества по производству взрывчатых веществ, поверял свои тревоги лишь компаньону, но дядя Граф спокойно возражал:
– Нужно, конечно, смотреть в оба, но не следует преувеличивать опасность. Все уладится, я в этом твердо уверен.
– Да, ты ведь веришь в чудеса! – ворчал Барадье. – А между тем акции падают, несмотря на все наши усилия удержать их цену… Вчера на бирже разнесся слух, что на днях какой-то англичанин Дальджетти получил в Англии, Германии и Франции патент на разработку пороха, о котором рассказывают чудеса и который совершенно вытеснит динамит… Утверждают даже, что с этим веществом очень легко обращаться, что оно, несмотря на свою силу, совершенно безопасно и потому может даже использоваться для приведения в движение машин… Значит, тогда не будет больше нужды ни в паре, ни в газе, ни в керосине для двигателей. Это открытие произведет революцию в промышленности. Если хоть четвертая часть этих слухов подтвердится, мы окончательно погибли! Без сомнения, приложение к формулам покойного генерала Тремона обнаружено, и Дальджетти, очевидно, один из шайки тех воров.
– Может быть, – спокойно ответил дядя Граф.
– А тебе все нипочем! – крикнул Барадье в ярости. – Нас обкрадывают, нас душат, а ты относишься к этому так хладнокровно?!
– Я вовсе не отношусь к этому хладнокровно: я лишь выжидаю, чтобы Дальджетти показал свое изобретение в деле. Может быть, это действительно взрывчатое вещество Тремона, но, возможно, это не оно. А если это не оно, то изобретение не имеет никакого значения.
– Но мы близки к разорению как никогда!
– Ну, свое мы наверстаем потом.
– Ведь это разбойник Лихтенбах ведет войну против нас. Мне сообщают об этом из Брюсселя и Лондона.
– Оставь его! Чем больше он запутается, тем больше поплатится впоследствии.
– Очень бы мне хотелось знать, откуда у тебя такая уверенность?
– Твой сын, Марсель! Этот молодец один сильнее Тремона, и нас с тобой, и всех остальных. Вот увидишь.
– Ну, так не можешь ли ты, по крайней мере, сказать…
– Ничего тебе не скажу. Пусть Дальджетти орудует, пусть акции падают, но ты ни в коем случае их не продавай.
Спокойствие и самоуверенность Графа на некоторое время успокаивали Барадье, но затем, в тиши своего кабинета, читая почту, приносившую только плохие известия, он опять поддавался панике. Он знал, что Марсель над чем-то работает в лаборатории Политехнического института. Но что он там делает? Может быть, он занимается совершенствованием пороха, изобретенного Тремоном? И Барадье, весь красный, взволнованный, уходил гулять, чтобы развеяться.
Беззаботность Графа основывалась на какой-то тайне, которая не давала покоя Барадье. Было ясно, что Марсель работает над чем-то особенным, о чем дядя Граф знал и что обещало принести удивительные результаты. Но что это было? Банкир выходил из себя.
Что касается Бодуана, то он не бездействовал. Прежде всего он повидался с полковником Вально, посетив военное министерство. Тот был сильно не в духе.
– Что вам нужно? – проворчал полковник, после того как Бодуан поприветствовал его по-военному. – Вы хотите видеть министра? И что вы намерены ему сообщить? Что тот агент, которого он предоставил в ваше распоряжение, исчез? Ибо вот уже целых три недели мы не имеем о нем никаких сведений!..
– Я как раз принес эти сведения, – спокойно проговорил сыщик-любитель.
– Вот как! Что же с ним стряслось?
– Он умер. Его убили.
– Черт возьми, как это случилось? Кто убийца? – воскликнул полковник.
– Те же преступники, которые убили генерала Тремона. Они хотели завладеть секретами моего покойного хозяина.
– И что же? Они добились этого? – продолжил расспросы Вально.
– Да.
– Значит, у них в руках формулы пороха?
– Да.
– А мы еще сомневались в кое-каких сведениях, добытых нами. Мы получили известия из-за границы, что там были произведены опыты с каким-то необыкновенным бездымным порохом.
– Это и есть изобретение генерала.
– А бедняга Лафоре – когда он был убит? – спросил полковник, яростно дернув себя за усы.
– Недели две тому назад, но мы узнали о его смерти позднее: злодеи сбросили тело в реку, течением его принесло к мельничной плотине. Оно всплыло на поверхность лишь недавно. Его вытащили из воды, опознали и похоронили как подобает. Теперь он покоится на арском кладбище.
– А где его убийцы?
– Об этом-то я и хотел доложить министру. Я их знаю, этих мерзавцев.
Вально вскочил с места:
– Это шпионы? Вы знаете, кто они?
– Да и вы, полковник, их знаете, потому что это не первое их дело. Они профессиональные изменники!
Полковник изменился в лице.
– Вот как!.. Ну, министр едва ли устоит перед такими новостями! Подождите меня…
Он отворил дверь и вышел. Бодуан остался у камина, прислушиваясь к глухому шуму голосов, раздававшемуся в соседней комнате. Потом дверь вдруг отворилась, и кто-то позвал его. Старый солдат подался вперед и увидел, что на пороге кабинета стоит сам министр. Брови его были нахмурены, а лицо еще более красно, чем обыкновенно.
– Войдите, – приказал он Бодуану.
Тот поспешил исполнить приказание. Генерал сделал несколько шагов по кабинету. Вально в выжидательной позе стоял в оконной нише.
– Полковник сказал, что у вас важные сведения, касающиеся смерти генерала Тремона и моего агента?
– Да, генерал.
– Вы полагаете, что знаете их убийц?
– Да, генерал.
– Так расскажите мне все.
– Слушаюсь, генерал. Но прошу разрешения изложить вам все наедине…
– Вы не доверяете даже полковнику Вально?
– Ваше превосходительство, – холодно проговорил Бодуан, – секрет, который знают многие, уже не секрет.
– Вы правы, друг мой.
Вально с улыбкой поклонился и удалился в свой кабинет, успокоенный, что день завершится благополучно. Через четверть часа телефонный звонок заставил его вздрогнуть. Он поднес трубку к уху. Министр сказал:
– Принесите дело из секретного шкафа под литерой Z, № 3.
Вально вынул документы в желтой папке и отнес в кабинет министра. Спустя еще четверть часа снова раздался звонок телефона:
– Пошлите ко мне капитана Рамбера, который занимался делом о происшествии в Валенсии.
Вально пробормотал:
– Черт возьми, вон как все повернулось!
Он позвонил и отдал необходимые приказания курьеру, потом стал терпеливо ждать. На этот раз прошло с полчаса. Дверь кабинета министра отворилась. Бодуан вышел оттуда в сопровождении самого министра, который имел теперь довольный вид.
– Ну, Бодуан, – сказал он, – значит, решено?
– Слушаюсь, генерал.
– Попросите господина Марселя Барадье зайти поговорить со мной. И немедленно сообщите мне, если что-нибудь узнаете.
– Слушаю, генерал.
– Ну, до свидания. Пойдемте, Вально.
Бодуан ушел. Министр вернулся в кабинет, где еще стоял в ожидании дальнейших распоряжений молодой капитан Рамбер.
– Полковник, изложите, пожалуйста, вкратце дело Эспурцгейма и дело виконта де Фонтенейля… Наконец-то, кажется, к нам в руки угодила негодяйка, которая так ловко провела всех моих предшественников и одурачила меня самого два года тому назад… О, как я был бы рад отомстить за все!
– Значит, речь идет о женщине, которая носила имя Ферранти в деле Эспурцгейма, – сказал полковник.
– И графини де Вергельд в деле бедняги Фонтенейля, – добавил капитан Рамбер.
– Одним словом, о таинственной женщине, – докончил министр.
– О, эта мошенница отняла у нас много сил и денег. Не раз пытались мы захватить ее, и все безуспешно.
– Ну, господа, на этот раз она, кажется, попалась. Итак, полковник, приготовьте мне необходимые заметки. А вы, капитан Рамбер, ни слова о том, что здесь произошло.
Оба офицера вышли. Министр, сияя, потирал руки. Что касается Бодуана, то он направился вдоль набережной и, когда пробило четыре часа, был уже около здания судебной палаты. Тут он поднялся на второй этаж и остановился перед кабинетом господина Майера. В приемной следователя он был встречен как старый товарищ, с радостными восклицаниями.
– А, вот и вы! – сказал курьер. – Разве вы призваны свидетелем еще по какому-нибудь делу?
– Вовсе нет. Я просто хотел бы поговорить с господином следователем.
– Сейчас у него шайка воров, похищавших картины… Недавно они обокрали отель одного маркиза на Елисейских Полях…
– Можно с ним поговорить?
– Как только он позвонит, я доложу ему о вас… Ах, он в отвратительном настроении!
Раздался звонок. Дверь отворилась, и из кабинета следователя вышли в сопровождении полицейских трое типичных парижских жуликов с гладкими бледными лицами, еле волоча ноги и бросая вокруг пытливые взгляды. Курьер сказал:
– Господин Бодуан, не угодно ли вам войти? Господин Майер ждет вас.
Старый солдат переступил порог. Письмоводитель посмотрел на него с любопытством. Следователь с неопределенной улыбкой указал ему на стул, убрал свои бумаги и, обратившись с надменным видом к письмоводителю, сказал:
– Вы можете идти… До завтра!
Письмоводитель удалился. Господин Майер посмотрел на Бодуана, взглядом приглашая его начать объяснения.
– Господин судебный следователь, – проговорил старый служака, – когда я был у вас в последний раз, то принял на себя обязательство сообщать обо всем, что произойдет нового по делу об убийстве в Ванве. Я хочу исполнить обещанное.
– Разве случилось что-то, что могло бы пролить свет на это дело? – воскликнул хозяин кабинета.
– Да, случилось многое.
– Что же именно?
– Пожар, убийство, кража.
Лицо следователя прояснилось:
– Где же были совершены эти преступления?
– В Аре.
Лицо Майера снова помрачнело, будто свет, озарявший его изнутри, погас. Он сказал:
– В Аре? Хм, это не в нашей компетенции. Это нас не касается.
– Извините, но это касается вас напрямую, ведь люди, совершившие эти преступления, те же, что орудовали в Ванве.
– И вы их теперь знаете? – вскрикнул следователь. – Можете вы их задержать?
– Да, я их знаю, но задержать не могу, хотя укажу, вам как это сделать.
– Значит, мы можем возобновить приостановленное дело и, возможно, добьемся чего-нибудь?
– Могу вас уверить, что мы добьемся всего, если вы примете нужные меры.
– Я? – повторил Майер, покраснев от волнения.
И тотчас страстный, горячий человек превратился в спокойного, холодного чиновника. Он вздохнул и сказал твердым голосом:
– Ну, расскажите мне все по порядку.
Бодуан сообщил о происшедшем в Аре. Он тщательно описал внешность и характер мадам Виньола, Агостини, наконец, упомянул о страшном вмешательстве Ганса. Следователь бесстрастно слушал, изредка делая краткие заметки. Время шло. Сумерки сгущались. Наконец, Майер перестал слушать и начал задавать вопросы:
– Значит, этот Чезаро Агостини в Париже?
– Его видел господин Граф, дядя господина Марселя, да и сам господин Марсель с ним разговаривал. Тот, по-видимому, женится на дочери банкира Лихтенбаха.
– Лихтенбаха? Человека с таким положением, с таким состоянием и связями? Возможно ли это? – изумился следователь.
– Вот увидите! Если хотите знать, где живет Агостини, установите надзор за Лихтенбахом: они – одна шайка!
– А эта госпожа Виньола? – продолжал Майер свои расспросы.
– Агостини приведет вас и к ней. А когда у вас окажется госпожа Виньола, вы доберетесь и до Ганса, и до остальных соучастников, если они есть…
– А что намерен делать господин Марсель Барадье?
– О нем не беспокойтесь. Он не хочет явно показывать своего участия в этом деле.
– Но если на него будет совершено покушение? Не желает ли он, чтобы я принял меры для его безопасности?
– Нет. У него хватит и своих сил. К тому же я за ним слежу, – ответил Бодуан.
– Лафоре также следил за ним.
– Наконец, он не желает этого. Не делайте больше того, чем требуется. Полагаю, вы можете быть довольны результатами.
– Ладно, – сказал следователь. – Если вы мне понадобитесь, где я могу вас найти?
– У Барадье, – ответил добровольный сыщик.
– Прекрасно. Теперь, когда вы так усердно поработали, наступает мой черед. Нельзя допустить, чтобы эти люди безнаказанно насмехались над правосудием.
– О, они уже давно над ним насмехаются, если верить тому, что я узнал недавно в военном министерстве.
– Я свяжусь с военным министерством. Мы будем действовать в полном согласии.
Следователь проводил старого солдата до дверей кабинета. Выйдя в приемную, Бодуан пожал руки курьеру и стражнику и удалился. Не заходя никуда, он вернулся прямо на улицу Прованс и поднялся к Марселю. В тот вечер молодой химик сидел в своей маленькой гостиной и с величайшим вниманием рассматривал чертеж машины, в котором сделал некоторые изменения карандашом. Увидав Бодуана, он отложил чертеж в сторону и, взглянув на старого солдата, спросил:
– Вы оттуда?
– Да, господин Марсель.
– Виделись ли вы с министром?
– Да. Он непременно хочет вас видеть. Министр предполагает, что известная вам дама – очень опасная шпионка. На совести у этой женщины целая куча преступлений.
– Я не о том вас спрашиваю, – живо перебил его Марсель. – Нужен ли им я для установления надзора за Агостини и его соучастниками?
– Министр сказал, что это дело судебной власти, и поручил мне повидаться с господином Майером… Я только что от него… Ну, этот не будет дремать. Он тотчас же после моего ухода переговорил по этому поводу с префектурой…
Разговор был прерван звоном колокола во дворе. Это было приглашение к обеду по патриархальному обычаю, который соблюдается до сих пор в провинции и которому неизменно следовали в доме Барадье. Марсель переоделся и отправился в гостиную. Когда он вошел туда, его отец, дядя Граф, мать и обе девушки уже поднялись со своих мест, чтобы перейти в столовую. За обедом прислуживали два лакея. Блюда были обильными, приготовлеными из хорошей провизии, но не изысканными. По укоренившейся привычке за обедом обычно обсуждались все происшествия истекшего дня, но на этот раз все молчали. Только Граф все-таки рискнул заметить:
– А торги на бирже сегодня прошли лучше.
– Ну, не очень-то!.. – проворчал Барадье.
Водворилось еще более тяжелое молчание, однако дядя, который обладал чисто лотарингским терпением, продолжал:
– Я получил от Карде письмо, он сообщает, что новые здания выстроены уже до второго этажа. Страховое общество хорошо заплатило. В итоге все устраивается как нельзя лучше.
– А что, рабочие успокоились? – спросила мадам Барадье.
– Бедняги! Они жалеют о том, что сделали. Но во всем виноваты зачинщики!
– А произведен ли расчет, насколько нужно увеличить помещение для новой паровой машины? – спросил Барадье, который забывал о скверном расположении духа, как только заговаривали о фабрике.
– Отец, – вмешался Марсель, – я прошу тебя отложить пока этот проект… Может так случиться, что придется изменить систему двигательной силы на фабрике… Нужно лишь немного потерпеть.
– Опять ты со своими бреднями! Опять какое-нибудь сумасбродное изобретение!
– Нет, – горячо возразил Марсель, – это не бредни! Хороши бредни, нечего сказать! А что, если все удастся? Дорогая Женевьева, это упрочит тогда славу вашего покойного отца, и, я уверен, оно будет носить его имя.
– Так ты этим занимаешься последний месяц?
– Два последних года, отец. Мы вместе с генералом работали именно над применением регулируемой взрывной силы его пороха – понимаете, регулируемой, в этом все дело. Мы уже были близки к цели, когда он погиб. Но у меня остались все чертежи, планы и расчеты, сделанные нами. Затем я продолжал дело один.
– И полагаешь, что достиг успеха? Чего же ты достиг?
– Замены угля, керосина и даже электричества как источников силы.
– О-о! – воскликнул Барадье. – И чем же ты заменишь уголь, керосин, электричество?
– Это, дорогой отец, я тебе скажу вечером того дня, когда будет подана заявка на патент во всех странах света.
– Когда же ты подашь свою заявку?
– Да хоть завтра, если только ты сегодня предоставишь в мое распоряжение необходимые для этого сорок тысяч франков.
– Я дам их тебе! – вскрикнул с жаром дядя Граф. – Я тебе верю.
– Но кто вам сказал, что я отказываюсь дать эту сумму? – возразил Барадье. – Я готов это сделать хотя бы для того, чтобы почтить память Тремона.
– В таком случае я гарантирую, отец, что ты еще никогда не вкладывал деньги под столь высокие проценты, – радостно сказал Марсель. – Это открытие произведет переворот в промышленности!
– Ведь изобретение этой машины, – сказал Барадье после короткой паузы, – связано с открытием Тремоном его взрывчатого вещества? Но ведь секрет состава этого вещества украден?
На лице Марселя появилась грустная улыбка.
– Да, отец, его украли… И это большое несчастье, потому что генерал хотел подарить этот чудный порох Франции, он обеспечил бы на много лет превосходство нашей армии над всеми прочими европейскими армиями. Но теперь преимущества ни у кого не будет, потому что завтра же я сообщу военному министру формулу пороха Тремона. Другое дело – порох для промышленных целей. У меня могли украсть его формулу, даже, возможно, попробовали его изготовить, но я глубоко убежден, что способ его применения никем еще не найден.
– Значит, тут есть какой-то секрет?
– Да, секрет, который я открыл, работая с генералом Тремоном, притом чисто случайно. В том-то и состоит удивительное свойство этого пороха, что в обычных условиях он производит чрезвычайно сильное действие, взрываясь просто от трения, – одним словом, является чрезвычайно опасным, а будучи употреблен по нашему методу, делается вполне послушным.
Все сидели, в умиленном молчании раздумывая о грандиозности проекта и о злосчастной судьбе его автора. Наконец Барадье прервал молчание:
– Завтра же ты получишь деньги. И, если осуществится хоть сотая доля того, что ты сказал, Женевьева будет богата, а Тремон знаменит!
– Что же касается Общества по производству взрывчатых веществ, – вставил Граф, – то я думаю, что оно у нас в руках.
