I
9 июля 186… года, в среду, Жан Берто и его сын, которых все в Орсивале знали как мелких воришек, поднялись в три часа утра, вместе с солнцем, и отправились на рыбную ловлю.
Подойдя к берегу реки, они сложили на землю свои рыболовные принадлежности, и Жан вошел в лодку, чтобы вычерпать из нее воду. Начав работать ковшом, он заметил, что одна из уключин в старой лодке, поврежденная веслом, готова была сломаться.
— Филипп! — крикнул он своему сыну, занятому распутыванием снастей. — Филипп! Притащи-ка мне какой-нибудь сучок починить уключину.
— Ладно, — ответил Филипп.
Но на всем берегу не росло ни одного дерева. Тогда молодой человек отправился к парку Вальфелю, находившемуся всего в нескольких десятках шагов от реки, и, не обращая внимания на запрещение статьей 394 Уголовного уложения, перелез через глубокую канаву, которая окружала имение графа Тремореля. Здесь он предполагал срезать ветку у плакучей ивы, которая свешивала свои ветви до самой воды.
Он уже было вытащил из кармана нож, воровато оглянувшись по сторонам, как тут же испугался и громко закричал:
— Папаша! Папаша!
— Чего тебе?
— Папаша, идите сюда, ради Христа, поскорее!
По тону голоса своего сына Жан Берто понял, что случилось нечто особенное. Он бросил свой ковш и побежал к парку.
Он также был перепуган тем, чего так испугался и Филипп.
У самого берега реки, в осоке и тростнике, плавал труп женщины. Ее длинные распущенные волосы переплетались с водорослями, а серое шелковое платье, все в лохмотьях, было испачкано грязью и кровью. Верхняя часть тела была погружена до самого дна, лицо было втиснуто в тину.
— Убийство! — проговорил дрожащим голосом Филипп.
— Это верно… — ответил Жан, — но кто же эта женщина? А что, если это сама графиня?
— Давайте посмотрим!
— Что ты, что ты, несчастная твоя голова! — воскликнул отец. — Разве можно прикасаться к убитому без начальства?
— Неужто нельзя?
— Я тебе говорю! Хлопот не оберешься!
— Не сбегать ли в полицию?
— Зачем? Нас же еще и обвинят!
— За что же, папаша?
— Как за что? Если мы отправимся к господину Куртуа, он же сам нас спросит, как и почему мы попали в парк Тремореля. Что тебе за дело до убитой графини? Найдут ее и без нас. Пойдем-ка отсюда…
Но Филипп не шевелился. Склонив голову и взявшись рукой за подбородок, он размышлял.
— Ведь мы же не дикари! — сказал он наконец. — Надо дать знать. Скажем господину Куртуа, что мы попросту плыли в лодке и заметили это тело издалека.
Старик сопротивлялся, но, видя, что сын пойдет и без него, последовал за ним.
Они вновь перескочили через канаву и, оставив на траве свои снасти, со всех ног пустились к дому мэра Орсиваля Куртуа.
Весь дом еще спал, когда отец и сын Берто оглушительно застучали в дверь дома Куртуа.
Через довольно долгий промежуток времени в окошко нижнего этажа высунулся заспанный полуодетый слуга.
— Что вы тут делаете, негодяи вы этакие? — закричал он на них.
— Нам нужен господин мэр! — отвечал Жан Берто. — И как можно скорее! Разбуди его, Баптист, тебя от этого не убудет!
— Не убудет… Не убудет!.. — проворчал Баптист.
Через несколько минут их ввели к господину Куртуа, маленькому рыжему человечку, который был недоволен тем, что его так рано подняли с постели.
— Господин мэр, — начал Филипп, — мы с отцом пришли сообщить вам об одном страшном несчастье. У Треморелей совершено преступление.
Куртуа был знаком с графом. При этом сообщении он побледнел как полотно.
— Батюшки-светы, — забормотал он, будучи не в силах скрыть свое волнение, — вы говорите, преступление?
— Да, мы сами видели мертвое тело, вот как вас сейчас. Может быть, это сама графиня.
Мэр в смущении поднял руки к небу.
— Но где? Когда? — спросил он.
— Сейчас, в парке. Мы хотели ставить верши и увидели…
— Это ужасно! Какое несчастье! Такая достойная женщина — и вдруг… Но это невозможно, вы ошиблись! Меня бы предупредили…
— Да глаза-то у нас еще есть, господин мэр…
— Такое преступление — и вдруг в моем городе! Хорошо, что вы мне сказали. Сейчас я оденусь, и мы побежим… Подождите немножко! — Он подумал с минуту и позвал: — Баптист!
Слуга находился недалеко. Он подслушивал и подглядывал в замочную скважину.
— Чего изволите?
— Беги скорее к мировому судье, — приказал ему мэр, — не теряй ни секунды; скажи, мол, преступление, убийство! Пусть идет быстрее сюда! А вы, — обратился он к Берто и Филиппу, — подождите меня тут. Я сейчас оденусь.
Через четверть часа к мэру Орсиваля явился мировой судья, как его называли в округе — отец Планта.
— Говорят, убита госпожа Треморель? — спросил он еще в дверях.
— Да вот, болтают эти двое! — ответил ему мэр, успевший уже одеться.
— Это очень прискорбно, — сказал отец Планта. — Я послал за жандармским бригадиром. Он нас догонит.
— Так пойдемте! — ответил Куртуа. — Моя перевязь у меня в шапке.
И они пошли.
Филипп с отцом шествовали впереди, молодой человек — с готовностью услужить, а старик — мрачный, занятый своими мыслями.
— И только подумать, — вздыхал то и дело мэр, — только подумать, что мертвое тело — и вдруг у меня в общине, где о преступлениях сроду никто и не слышал!
И он подозрительно поглядывал на обоих Берто.
Дорога к замку Треморелей была довольно плоха и шла между стен футов в двенадцать высотой; с одной стороны тянулся парк маркиза Ланасколя, а с другой — громадный сад Сенжуаина. Когда мэр, мировой судья и Берто подошли к калитке Тремореля, было уже около восьми часов.
Мэр позвонил в довольно большой колокол.
Маленький двор, усыпанный песком, всего только в пять-шесть метров, отделял жилье от калитки, но никто не вышел.
Тогда мэр позвонил сильнее, потом еще сильнее, затем уже изо всех сил, но все напрасно.
На противоположной стороне, у дачи госпожи Ланасколь, выходившей фасадом на дорогу, стоял кучер и чистил ваксой уздечку.
— Напрасно звоните, господа, — крикнул он. — В замке нет никого!
— Как — никого? — в удивлении спросил мэр.
— Дома остались одни только господа. Вся прислуга уехала еще вчера вечером с восьмичасовым поездом в Париж, на свадьбу к знакомому повару. Должны возвратиться с первым поездом сегодня. Меня тоже приглашали, да я…
— Батюшки-светы! — перебил его Куртуа. — Значит, граф и графиня всю ночь оставались одни?
— Совершенно одни, господин мэр.
— Это ужасно!
Отец Планта стал терять терпение.
— Не век же нам здесь стоять! — сказал он. — Жандармы не идут… Пошлем за слесарем!
И уже Филипп приготовился за ним бежать, как послышались болтовня и смех. Пятеро человек, три женщины и двое мужчин, вышли из-за угла.
— Ах, вот и они! — сказал кучер. — Прислуга из замка! У них должен быть ключ.
Со своей стороны слуги, видя у калитки собравшихся людей, сразу замолчали и ускорили шаги. Один из них даже побежал вперед. Это был лакей графа.
— Вы желаете видеть графа? — спросил он, поклонившись мэру и мировому судье.
— Пять раз звонили, чуть не оборвали звонок… — ответил ему мэр.
— Это удивительно… Хозяин всегда так чутко спит… Должно быть, он вышел…
— Эх ты! — воскликнул Филипп. — Их обоих убили!
Эти слова обескуражили слуг, настроение которых явно говорило о числе поднятых тостов в честь новобрачных.
А Куртуа в это время изучал внешность старика Берто.
— Убийство! — воскликнул лакей. — Это, наверное, из-за денег! Узнали…
— Что? — спросил мэр.
— Граф вчера утром получил большие деньги!
— Да, да! — воскликнула горничная. — Много процентных бумаг! Барыня при мне говорила барину, что из-за этих денег всю ночь глаз не сомкнет.
— А в котором часу вы вчера уехали отсюда? — спросил у прислуги мэр.
— В восемь часов.
— Вы отправились все вместе?
— Да!
— И не расставались всю дорогу?
— Ни на минуту!
— Вместе и вернулись?
Лакеи и горничные переглянулись.
— Все вместе, — отвечала словоохотливая горничная. — То есть нет. По прибытии в Париж, на Лионском вокзале, один из нас ушел. Это Геспен.
— Продолжайте, продолжайте!
— Да, сударь, он отправился один, сказав, что встретится с нами в Батиньоле, у Вельпера, на свадьбе.
— И вы видели его потом, этого Геспена?
— Нет, сударь. Я несколько раз за ночь справлялась о нем, и его отсутствие казалось мне подозрительным.
— А давно он служит в этом доме?
— С весны.
— К чему он был приставлен?
— Он был прислан из Парижа конторой «Любезный садовник» и присматривал за редкими растениями в оранжерее у графини.
— А… знал ли он о деньгах?
Лакеи и горничные многозначительно переглянулись.
— Да, да! — отвечали они хором. — В людской мы все долго об этом толковали.
— Да он мне лично говорил, — сказала словоохотливая горничная. — «Только подумать, сколько деньжищ лежит теперь у барина в шкафу! На всех бы нас хватило!»
Слушая с явным неудовольствием эти объяснения или, вернее сказать, сплетни, отец Планта занялся осмотром стены и калитки.
— Довольно, — сказал он к великому неудовольствию Куртуа. — Будет! Прежде чем продолжать этот допрос, надо еще установить преступление. У кого из вас ключ от калитки?
Лакей достал ключ, отпер калитку, и все вошли во двор. Пришли и жандармы. Мэр приказал бригадиру следовать за собой и поставил у калитки двух часовых, поручив им без его позволения никого не впускать и не выпускать из усадьбы.
И только после этого лакей отпер парадную дверь.
