Глава XX
Доказательство возможности лишнего трупа

Рультабий с дамой в черном прошли в Квадратную башню. Никогда еще Рультабий не шествовал так торжественно. Походка его могла бы вызвать улыбку, но сейчас, в эти трагические минуты, это нас лишь встревожило. Никогда прокурор или облеченный в мантию судья не входил с более грозным видом в зал, где его ожидал обвиняемый. Но никогда также судья не был так бледен.

Что касается дамы в черном, то она, видимо, делала тщетные усилия побороть чувство ужаса, сквозившее, несмотря ни на что, в ее беспокойном взгляде, и скрыть от нас волнение, заставлявшее ее нервно сжимать руку своего молодого спутника. У Робера Дарзака также был очень сумрачный вид. Но что больше всего нас смутило, это появление во дворе Карла Смелого папаши Жака, Уолтера и Маттони. Они все были вооружены ружьями и молча встали у входа в Квадратную башню, получив из уст Рультабия строгий приказ не выпускать никого из Старого замка. В довершение всего ни Маттони, ни Уолтер, преданные миссис Эдит, не ответили ничего на вопрос своей госпожи, что все это значит и против кого принимаются все эти меры. Тогда она в порыве героизма встала в проеме двери, загородив руками вход в гостиную старого Боба, и прерывающимся голосом спросила:

– Что вы собираетесь делать? Не думаете же вы убивать его?!

– Нет, сударыня, — глухо возразил Рультабий. — Мы собираемся судить его… И, чтобы доказать, что судьи не превратятся в палачей, мы будем судить его над трупом Бернье, сложив все имеющееся у нас оружие.

И Рультабий ввел нас в комнату, где жена Бернье продолжала оплакивать лежавшего на смертном одре мужа, сраженного «самым древним топором человечества». Тут мы все сложили наши револьверы и принесли клятву согласно требованию Рультабия. Одна только Эдит не без колебаний рассталась со своим оружием, существование которого не было тайной для Рультабия.

Затем Рультабий снова предложил руку даме в черном и вышел в коридор. Мы все последовали за ним, но вместо того, чтобы направиться, как мы ожидали, в помещение старого Боба, он свернул к двери, ведущей в комнату, где был обнаружен лишний труп. Вынув специальный ключ, о котором я уже упоминал, он отпер дверь.

Оказавшись в бывшем помещении Дарзаков, мы очень удивились, увидев на письменном столе Дарзака чертежную доску, план, над которым Робер работал в кабинете старого Боба, в башне Карла Смелого, небольшой стаканчик с красной краской и погруженную в него кисточку. Наконец, посреди стола покоился со своей окровавленной челюстью самый древний череп человечества.

Рультабий запер дверь на замок и сказал нам несколько взволнованным голосом, в то время как мы смотрели на него, ничего не понимая:

– Садитесь, господа, прошу вас.

Вокруг стола были расставлены стулья, на которых мы и разместились, снедаемые все возрастающим беспокойством. Тайное предчувствие подсказывало нам, что за всеми этими чертежными принадлежностями скрывались ошеломляющие причины самой ужасной из драм. И череп скалился своей кровавой челюстью, напоминая улыбку старого Боба.

– Вы видите, — продолжал Рультабий, — что возле стола стоит один лишний стул, предназначенный для мистера Артура Ранса, которого мы не можем больше ждать.

– А он в эту минуту, возможно, нашел доказательство невинности старого Боба! — заметила Эдит, на которую все эти приготовления повлияли, по-видимому, сильнее, чем на других. — Я прошу госпожу Дарзак присоединиться к моей просьбе не предпринимать ничего до возвращения моего мужа!..

Не успела дама в черном ответить, как за дверью в коридоре послышался сильный шум. Раздался стук в дверь, и умоляющий голос Артура Ранса попросил немедленно открыть ему. Он кричал:

– Я принес булавку с рубиновой головкой!

Рультабий открыл дверь.

– Мистер Артур Ранс! Наконец-то мы дождались вас!..

Муж Эдит был, по-видимому, в отчаянии.

– В чем дело? Что случилось? Новое несчастье?.. Ах! Я не ошибся, думая, что опоздал, когда увидел запертые ворота и услышал в башне заупокойные молитвы. Да, я подумал, что вы уже казнили старого Боба!

В это время Рультабий запер за Артуром Рансом дверь в коридор.

– Старый Боб жив, умер Бернье. Садитесь же, сударь, — учтиво сказал Рультабий.

Артур Ранс, в свою очередь, с удивлением воззрился на чертежную доску, стаканчик с краской и окровавленный череп.

– Кто его убил? — спросил он.

Тут он заметил наконец присутствие своей жены и пожал ей руку, не спуская, однако, глаз с дамы в черном.

– Перед тем как испустить дух, Бернье назвал имя Фредерика Ларсана, — ответил Дарзак.

– Не хотите ли вы сказать, — перебил его Артур Ранс, — что он обвинил старого Боба? Это невыносимо! Я и сам одно время сомневался в подлинности нашего горячо любимого дядюшки, но повторяю вам, я принес булавку с рубиновой головкой!

О какой булавке он говорил? Тут я вспомнил рассказ Эдит, как старый Боб вырвал булавку у нее из рук, когда она в шутку уколола его в тот вечер драмы с лишним трупом. Но какое отношение могла иметь эта булавка к происшествию со старым Бобом? Артур Ранс не стал ждать наших вопросов и сообщил, что булавка исчезла одновременно со старым Бобом и что он нашел ее в руках у Туллио. Рыбак получил булавку вместе с пачкой банкнот, которыми дядюшка купил его сообщничество и молчание. Туллио отвез его этой ночью в своей лодке к гроту Ромео и Джульетты, откуда отплыл лишь на заре в Сан-Ремо, сильно обеспокоенный продолжительным отсутствием своего пассажира. И Артур Ранс торжествующе подытожил:

– Человек, передавший другому булавку с рубиновой головкой, не мог быть в тот же час завязанным в мешок из-под картофеля в Квадратной башне!

– А каким образом вам пришла в голову мысль отправиться в Сан-Ремо? — спросила Эдит. — Разве вы знали, что Туллио находится там?

– Я получил анонимное письмо с его адресом…

– Это я отправил его вам, — спокойно произнес Рультабий и прибавил ледяным тоном: — Милостивые государи, я чрезвычайно рад скорому возвращению мистера Артура Ранса. Таким образом, вокруг этого стола собраны все обитатели форта Геркулес… для которых мое доказательство возможности лишнего трупа может представлять некоторый интерес. Я прошу внимания!

Мистер Ранс снова прервал его:

– Еще один вопрос. Кого вы имеете в виду, говоря о тех обитателях замка, для которых ваше доказательство возможности лишнего трупа может представлять некоторый интерес?

– Всех тех, — объявил Рультабий, — среди которых мы можем найти Ларсана!

Дама в черном, до сих пор не проронившая ни слова, поднялась, дрожа всем телом.

– Как! — простонала она. — Значит, Ларсан среди нас?..

– Я в этом уверен! — твердо сказал Рультабий.

Наступило невыносимо тяжелое молчание, во время которого мы не решались поднять глаз друг на друга. Репортер продолжал своим ледяным тоном:

– Я в этом уверен… и эта мысль не должна вас поражать, сударыня, потому что она никогда вас не покидала!.. Что касается нас, милостивые государи, то нам это стало ясно после завтрака в темных очках на террасе Карла Смелого. Я не говорю о госпоже Эдит, вы ведь, — обратился он к ней, — не почувствовали присутствия Ларсана?

– Этот вопрос можно задать и профессору Станжерсону, — живо возразил Артур Ранс. — Раз уж мы рассуждаем таким образом, я не вижу причины, почему профессор, принимавший участие в том завтраке, не присутствует сейчас на нашем собрании…

– Мистер Ранс!.. — воскликнула дама в черном.

– Да, я прошу прощения, — продолжал, немного смутившись, супруг Эдит. — Но тут больше виноват Рультабий, сказав: «Все обитатели форта Геркулес…»

– Профессор Станжерсон мыслями так далек от нас, — произнес торжественным тоном Рультабий, — что он мне сейчас не нужен. Хотя профессор Станжерсон и жил рядом с нами в форте Геркулес, он по-настоящему никогда не был с нами. Ларсан же не покидал нас ни на минуту!

На этот раз мы все украдкой переглянулись, и мысль, что Ларсан может действительно сидеть между нами, показалась мне до такой степени дикой, что я совершенно забыл о своем обещании не заговаривать с Рультабием.

– Но на том завтраке в темных очках, — осмелился заметить я, — присутствовало еще одно лицо, которого я здесь не вижу.

Рультабий проворчал, довольно недружелюбно взглянув на меня:

– Опять князь Галич! Я уже говорил вам, Сенклер, чем занят князь здесь, за границей… и я клянусь вам, что его занимают вовсе не несчастья дочери профессора Станжерсона! Предоставьте князю Галичу заниматься его исследовательскими изысканиями…

– Однако, — злобно заметил я, — это не доводы.

– Вот именно, Сенклер, ваша болтовня мешает мне думать.

Но я уже не мог остановиться и, забыв, что пообещал Эдит защищать старого Боба, принялся нападать на него лишь из удовольствия противоречить Рультабию; Эдит долго не могла простить мне этого.

– Старый Боб, — самоуверенно заговорил я, — также сидел за завтраком в темных очках, и вы исключаете его из состава подозреваемых, основываясь исключительно на булавке с рубиновой головкой. Но эта булавка, служащая доказательством того, что старый Боб провел ночь с Туллио, ожидавшим его в лодке у выхода из галереи, посредством которой колодец сообщается с морем, — эта булавка не дает нам объяснения, каким образом мог старый Боб, согласно его утверждению, воспользоваться колодцем, так как мы нашли колодец закрытым снаружи!

– Вы! — сказал Рультабий, глядя на меня с непонятной суровостью, которая меня смутила. — Это вы нашли его закрытым! А я, я нашел колодец открытым! Я послал вас к Маттони и папаше Жаку. Вернувшись, вы застали меня на том же месте, в башне Карла Смелого, но я успел тем временем сбегать к колодцу и констатировать, что он открыт…

– И снова закрыть его! — вскрикнул я. — Зачем же вы сделали это? Кого вы хотели обмануть?

– Вас, милостивый государь!

Он произнес эти слова с таким уничижительным презрением, что краска бросилась мне в лицо. Я поднялся. Все взоры теперь обратились на меня, и, в тот самый момент, когда я вспомнил, как резко и грубо Рультабий обошелся со мной в присутствии Дарзака, мною овладело ужасное чувство, что все обвиняют меня! Да, я почувствовал, как все присутствующие начали подозревать во мне Ларсана! Я — Ларсан!

Рультабий даже не опустил глаз, когда встретил мой взгляд, в котором выражался дикий протест всего моего существа и нестерпимое негодование. Гнев бушевал во мне, воспламеняя кровь.

– Ах так! — закричал я. — Нужно с этим покончить. Если старый Боб отпадает, если князь Галич отпадает, если профессор Станжерсон тоже отпадает, то остаемся мы одни, присутствующие здесь, в этой комнате, и если Ларсан среди нас, то укажи его, Рультабий!

Я в бешенстве произнес последние слова, потому что этот молодой человек со своим пронизывающим взглядом выводил меня из себя, заставляя забыть о приличиях.

– Укажи его! Назови! Ты так же медлишь, как в зале суда!..

– Разве у меня не было причин для этого в зале суда? — ответил он по-прежнему спокойно.

– Ты опять хочешь дать ему возможность ускользнуть?

– Нет, клянусь тебе, на этот раз он не ускользнет…

Почему он говорил со мной таким угрожающим тоном? Неужели он действительно предполагал, что Ларсаном был я? Мои глаза встретились в эту минуту со взглядом дамы в черном. Она смотрела на меня с ужасом.

– Рультабий, — проговорил я сдавленным голосом, — ведь ты не думаешь… ты не подозреваешь?..

В эту минуту снаружи, совсем рядом с Квадратной башней, раздался ружейный выстрел; мы все вскочили, помня о том, что Рультабий отдал всем трем слугам строгий приказ стрелять во всякого, кто бы ни попытался выйти из Квадратной башни. Эдит вскрикнула и хотела броситься наружу, но Рультабий, сидевший неподвижно, остановил ее словами:

– Если бы стреляли в него, то стреляли бы, несомненно, все трое. Этот же выстрел — лишь сигнал, что я могу начинать. — И, обратившись ко мне, добавил: — Господин Сенклер, вы должны бы знать, что я никогда никого не подозреваю, если мои доводы не опираются на здравый смысл! Это крепкая палка, которая ни разу еще мне не изменила и на которую я теперь приглашаю всех вас опереться вместе со мной!.. Ларсан здесь, среди нас, и мы найдем его благодаря здравому смыслу. Садитесь же все, прошу вас, и не сводите с меня глаз, так как я сейчас продемонстрирую, каким образом у нас появился лишний труп.

Предварительно он еще раз убедился, что дверь в коридор действительно заперта на замок, затем вернулся к столу и взял в руки циркуль.

– Для наглядности я хотел бы показать вам возможность существования лишнего трупа, — сказал он, — в том самом месте, где он появился.

С помощью циркуля он измерил на рисунке Дарзака радиус круга, изображавшего площадь башни Карла Смелого, и перенес его на чистый лист белой бумаги, прикрепленный им медными кнопками к чертежной доске. Начертив круг, Рультабий отложил циркуль в сторону и взялся за кружечку с красной краской. На вопрос Рультабия, признает ли он свою краску, Дарзак, который, как и все мы, был в недоумении, ответил, что действительно он приготовил эту краску для своего чертежа.

Добрая половина краски успела уже высохнуть в стаканчике, но, по мнению Дарзака, оставшаяся половина сохранила приблизительно тот же оттенок, как и употребленная им на окраску плана полуострова Геркулес.

– Никто не притрагивался к ней, — продолжал Рультабий. — Краска была разбавлена лишь самую малость. Впрочем, вы увидите, что лишняя капля нисколько не помешает моей демонстрации.

С этими словами он обмакнул кисть в краску и начал наносить ее равномерным слоем на все очерченное пространство. Он проделывал это с большой тщательностью, уже поразившей меня однажды, когда в башне Карла Смелого он занимался рисованием, в то время как совершалось убийство. Окончив свое занятие, он сказал:

– Вы видите, милостивые государыни и государи, что слой краски, покрывающей мой круг, ничуть не гуще и не бледнее, чем на плане господина Дарзака. У них один и тот же оттенок.

– Совершенно верно, — ответил Дарзак, — но что все это значит?

– Подождите! — возразил репортер. — Мы можем считать этот раскрашенный план делом ваших рук?

– Черт возьми, да! Я был крайне раздосадован, обнаружив, что он испорчен, когда мы вошли с вами в кабинет старого Боба! Почтенный ученый испортил мою работу, катнув по нее свой череп!

– Вот мы и подходим к главному!.. — заключил Рультабий.

И, взяв со стола самый древний череп человечества, он показал красную челюсть Роберу Дарзаку со словами:

– Согласны ли вы с тем, что краска на этой челюсти именно та, которой был покрыт ваш план?

– Еще бы! Какое в этом может быть сомнение? Череп еще лежал на моем чертеже, когда мы вошли в башню Карла Смелого.

– Таким образом, мы с вами пока придерживаемся одного и того же мнения, — проговорил репортер.

Тогда он встал и с черепом под мышкой направился к нише в стене, служившей прежде амбразурой для пушек, а теперь превращенной Дарзаком в уборную. Тут он чиркнул спичкой и зажег небольшую спиртовку, стоявшую на столе. Над ней он поставил кастрюльку с водой. Череп он по-прежнему держал под мышкой.

Мы не спускали с него глаз, пока он занимался этими странными кухонными приготовлениями. Никогда еще поведение Рультабия не казалось нам более непонятным, таинственным и волнующим. Нас охватывал страх, но мы чувствовали, что кому-то рядом с нами, кому-то из нас было страшно больше, чем всем остальным! Кому же? Быть может, наиболее спокойному на вид? Но самым спокойным был Рультабий, возившийся со своим черепом и кастрюлей.

Но что это? Почему мы внезапно отступаем, охваченные общим чувством? Дарзак, с глазами, расширенными от ужаса, дама в черном и Артур Ранс, я сам… Почему у всех нас чуть было не сорвалось с губ имя «Ларсан»?..

Где же мы его увидели? Что напомнило нам его резкие черты, в то время как мы не спускали глаз с Рультабия? Ах! Этот профиль в красноватых сумерках надвигающегося вечера, этот лоб на фоне амбразуры, залитой кровавым отблеском заходящего солнца! О! Этот суровый и своенравный подбородок, который при дневном свете казался нежно округленным, а теперь вырисовывается так резко и сурово! Как похож Рультабий на Ларсана! Как он похож в эту минуту на своего отца! Это Ларсан!

Мать Рультабия издает тяжелый стон, молодой человек выходит из мрачных декораций, в которых он предстал перед нами с лицом разбойника, подступает к нам и становится прежним Рультабием. Мы еще дрожим. Эдит, никогда не видевшая Ларсана, ничего не понимает и спрашивает меня:

– Что случилось?

Рультабий с помощью кастрюльки, салфетки и горячей воды смывает с черепа краску. Дело идет быстро. Краска исчезает. Он заставляет нас убедиться в этом и затем, подойдя к столу, стоит в немом созерцании своего рисунка. Это продолжается десять минут, в течение которых он знаком просит нас хранить молчание… десять нестерпимо долгих минут… Чего он ждет? Вдруг он хватает череп правой рукой и несколько раз подряд прокатывает его по своему чертежу, как делают это играющие в кегли; затем показывает нам череп, обращая наше внимание на то, что на нем не отпечаталось ни следа красной краски, и снова вытаскивает часы.

– Краска совершенно высохла на плане, — говорит он. — Четверти часа оказалось достаточно для этого. Одиннадцатого числа господин Дарзак, как мы видели, вошел в Квадратную башню со двора в пять часов. Войдя в нее и закрыв за собой дверь комнаты на ключ, господин Дарзак, по его словам, вышел из нее только тогда, когда мы пришли за ним, после шести часов вечера. Что касается старого Боба, то мы видели его входящим в Круглую башню с черепом, не запачканным краской, в шесть часов.

Каким же образом эта краска, которая высыхает за четверть часа, в тот день, спустя целый час после того, как ее оставил Дарзак, могла окрасить череп старого Боба, который в приступе бешенства швырнул его на чертеж? Этому может быть только одно объяснение, а именно: Дарзак, вошедший в Квадратную башню в пять часов и не имевший возможности выйти незамеченным, — не тот Дарзак, который занимался рисованием в Круглой башне перед приходом старого Боба в шесть часов и которого мы застали в комнате Квадратной башни, не заметив, как он пришел туда, а затем вышли с ним… Одним словом, он не тот Дарзак, который сейчас находится перед нами! Таким образом, здравый смысл неопровержимо доказывает нам, что существует двойник Дарзака!

С этими словами Рультабий посмотрел на Дарзака. Последний, как и все мы, находился под большим впечатлением от выводов молодого репортера. Нас всех охватило предчувствие чего-то ужасного и вместе с тем безграничное восхищение. Как ясно и очевидно было все, что высказал Рультабий! На всем его рассуждении лежала печать его могучего аналитического ума.

– Так вот каким образом, — вскрикнул Дарзак, — он вошел в Квадратную башню: переодетый мною, под моей личиной! Теперь мне ясно, как он спрятался в шкафу, так что я не мог видеть его, войдя сюда и занявшись почтой, оставив свой план в башне Карла Смелого. Но как Бернье мог пропустить его?

– Да очень просто! — возразил Рультабий, взяв руку дамы в черном в свои, как бы для того, чтобы придать ей бодрости. — Очень просто! Раз он был уверен, что видит перед собой вас…

– Теперь понятно, отчего я нашел свою дверь незапертой. Бернье думал, что я сижу у себя.

– Совершенно верно! Правильное заключение! — одобрил Рультабий. — И Бернье, открывшему дверь первому Дарзаку, не пришлось иметь дела со вторым, потому что так же, как и мы, он не видел его. Вы вошли в Квадратную башню, очевидно, в тот самый момент, когда мы стояли с Бернье у парапета, привлеченные странной жестикуляцией старого Боба, разговаривавшего у входа в Большую Барму с госпожой Эдит и князем Галичем.

– Но как же, — опять вмешался Дарзак, — меня не заметила жена Бернье, сидевшая в своей комнате? Почему она не удивилась при виде меня, зная, что я не выходил из своей комнаты?

– Представьте себе, — произнес с грустной улыбкой репортер, — представьте себе, господин Дарзак, что в ту самую минуту, как вы проходили… то есть когда проходил ваш двойник, жена Бернье собирала картофель, высыпанный мною из мешка на пол…

– Ну, так мне остается поздравить себя с тем, что я остался живым и невредимым!..

– Поздравляйте, господин Дарзак, поздравляйте!..

– О, получается, что в то время, когда я вошел к себе, запер дверь на ключ, как уже говорил вам, и сел за работу, разбойник был у меня за спиной! Да ведь он мог убить меня без всякого сопротивления с моей стороны!..

Рультабий подошел к Дарзаку.

– Но почему он не сделал это? — произнес он, пристально глядя ему в глаза.

– Вы прекрасно знаете, что он ожидал кое-кого другого! — И Дарзак повернул свое грустное лицо к даме в черном.

Рультабий вплотную приблизился к Дарзаку и положил ему руки на плечи.

– Я должен сделать вам признание, господин Дарзак, — сказал он голосом, который снова приобрел звонкость и решительность. — Когда я понял, каким образом проник в вашу комнату «лишний труп», и убедился, что вы не пытались даже указать нам на ошибочность нашего мнения относительно пяти часов, когда вы, как все были абсолютно убеждены, вошли в Квадратную башню, я счел себя вправе подозревать, что разбойником был не тот, кто в пять часов вошел под личиной Дарзака в Квадратную башню! Я подумал наоборот, что тот Дарзак мог быть настоящим Дарзаком, а ложным были вы! Ах, дорогой Дарзак, как сильно я вас подозревал!..

– Это безумие! — воскликнул Дарзак. — Если я не указал точно часа, когда вошел в Квадратную башню, то лишь потому, что не помнил его точно, да и не придавал ему никакого значения!

– Таким образом, господин Дарзак, — продолжал Рультабий, не обращая внимания на возражения своего собеседника, на волнение дамы в черном и наше общее смятение, — таким образом, настоящий Дарзак, явившийся для того, чтобы занять украденное вами место, — в моем воображении, господин Дарзак, в моем воображении, успокойтесь!.. — благодаря вашим темным ухищрениям и невразумительной помощи дамы в черном, был лишен возможности навредить вашему смелому предприятию! Таким образом, господин Дарзак, я додумался до того, что вы, будучи Ларсаном, упрятали в мешок Дарзака!.. Вот к чему привело меня мое пылкое воображение!.. И необоснованное подозрение!..

– Да… — глухо ответил муж Матильды. — Мы все здесь подозревали друг друга!..

Рультабий повернулся спиной к Дарзаку, засунул руки в карманы и сказал, обращаясь к Матильде, охваченной ужасом и готовой, по всей видимости, лишиться чувств:

– Еще немного мужества, сударыня!

И затем продолжал наставительным тоном профессора математики, развивающего доказательство теоремы:

– Видите ли, господин Дарзак, налицо имелись два проявления Дарзака… Чтобы узнать, которое из них было истинным и которое скрывало за собой Ларсана, я счел своим долгом разобрать, руководствуясь здравым смыслом, по очереди, оба эти проявления… И вот я начал с вас, господин Дарзак.

– Оставим это, — перебил репортера Дарзак, — раз вы не подозреваете меня больше! Лучше скажите, кто из нас Ларсан!.. Я хочу этого… Я требую!..

– Мы все хотим этого!.. Сейчас же! — вскричали мы, окружив их обоих.

Матильда бросилась к сыну, прикрывая его своим телом, как будто ему грозила какая-нибудь опасность. Но сцена длилась чересчур долго, и мы все потеряли терпение.

– Раз он знает, то пусть скажет!.. Нужно покончить с этим! — кричал Артур Ранс.

Вдруг у дверей Квадратной башни раздался новый выстрел, который до того ошеломил нас, что наши грозные крики перешли в униженные мольбы положить как можно скорее конец создавшемуся положению. Мы наперебой изощрялись в просьбах, точно каждый старался этим доказать другим, а может быть, и самому себе, что он не Ларсан.

Как только прозвучал второй выстрел, лицо Рультабия сразу приняло другое выражение. Весь он преобразился, все существо его, казалось, наполнилось дикой энергией. Оставив свой насмешливый тон, которым он говорил с Дарзаком и который всех нас коробил, он нежно отстранил даму в черном, упорно продолжавшую прикрывать его своим телом, прислонился спиной к двери, скрестил руки и начал:

– В таком деле, как наше, нельзя, видите ли, ничем пренебрегать. Двойники Дарзака входят и оба же выходят, причем один из них в мешке из-под картофеля! Есть отчего потерять голову! Я прошу здесь присутствующего господина Дарзака позволить мне еще раз повторить: у меня было множество оснований подозревать его!..

Тут я подумал: «Как жалко, что он ничего не говорил мне об этом! Я напомнил бы ему об Австралии, и ему не пришлось бы ломать себе голову!»

Дарзак, встав перед репортером, с яростью спросил:

– Какие основания? Какие?..

– Вы сейчас все поймете, мой друг, — ответил Рультабий невозмутимо. — Первой мыслью, которая пришла мне в голову при рассмотрении вашего проявления Дарзака, было следующее: «Если бы он был Ларсаном, дочь профессора Станжерсона заметила бы это!» Очевидно, не правда ли?.. И вот, изучая поведение той, которая стала госпожой Дарзак, я пришел к заключению, милостивый государь, что она все время подозревала в вас Ларсана.

Матильда, только что упавшая на стул, нашла в себе силы подняться и сделать робкий протестующий жест. Что касается Дарзака, то на лице его отражалось невыразимое страдание. Он опустился на стул, прошептав:

– Может ли быть, Матильда?

Но та опустила голову и ничего не ответила. Рультабий продолжал с безжалостным упорством, которое в моих глазах являлось непростительно жестоким:

– Когда я припоминаю все жесты госпожи Дарзак после вашего возвращения из Сан-Ремо, я ясно вижу теперь в каждом из них боязнь выдать свой тайный страх, свое непрестанное беспокойство… Ах, дайте мне договорить, господин Дарзак… я должен объясниться, всем необходимо объясниться!.. Итак, все поведение мадемуазель Станжерсон казалось мне неестественным. Сама поспешность, с которой она пошла навстречу вашему желанию ускорить брачную церемонию, доказывала ее желание скорее избавиться от назойливой мысли. В ее глазах я ясно читал: «Возможно ли, что я продолжаю повсюду видеть Ларсана, даже в том, кто поведет меня к алтарю, с кем мне суждено провести целую жизнь!»

Вспомните, милостивый государь, ее душераздирающее, странное прощание на вокзале! Уже тогда она взывала о помощи, она молила спасти ее от себя самой… и, может быть, от вас?.. Но она не решилась никому высказать своей мысли, опасаясь, без сомнения, услышать в ответ…

Тут Рультабий спокойно наклонился к уху Дарзака и тихо сказал ему, но так, что все, кроме Матильды, расслышали его слова:

— «Вы что, вновь сходите с ума?»

– Итак, теперь вам все должно стать понятным, мой дорогой Дарзак, — продолжал Рультабий, немного отступив назад, — и эта странная холодность по отношению к вам, а порой и раскаяние, заставлявшее госпожу Дарзак окружать вас нежной заботой!.. Наконец, позвольте вам сказать, ваш сумрачный вид давал мне право думать, что и самому вам не чуждо было опасение перед этой не покидавшей госпожу Дарзак мыслью о скрывавшемся за вами Ларсане!.. Таким образом, развеять мои подозрения могло во всяком случае не то соображение, что дочь профессора Станжерсона, конечно, заметила бы обман, потому что она невольно все время сама думала об обмане! Нет-нет! Мои подозрения рассеяло нечто другое!..

– Их могло рассеять, — воскликнул с иронией Дарзак, — самое простое соображение: если бы я был Ларсаном, я бы скорее укреплял в своей жене уверенность в смерти Ларсана и не стал бы воскрешать себя!.. Разве не с того дня, как появился Ларсан, я потерял Матильду?..

– Прошу прощения, милостивый государь! — возразил Рультабий, побледнев как полотно. — Вы опять, позволю себе заметить, забываете о здравом смысле!.. Последний же заставляет нас предположить как раз обратное высказанному вами соображению!.. По-моему, вопрос должен быть поставлен так: раз ваша супруга подозревает, что вы — Ларсан, вам становится выгодно показать ей, что Ларсан находится где-то в другом месте!

При этих словах дама в черном, тяжело дыша и опираясь о стены, приблизилась к Рультабию и впилась глазами в лицо Дарзака, которое приняло невероятно жестокое выражение. Что касается нас, то мы были ошеломлены новым поворотом дела и неопровержимостью суждений Рультабия. Мы страстно желали услышать продолжение и боялись прервать нашего юного друга, спрашивая себя, к чему он ведет. Молодой человек невозмутимо продолжал:

– Но если вам было выгодно показать, что Ларсан существует отдельно от вас, то могло случиться и так, что эта выгода превратилась бы в необходимость. Представьте себе, я говорю, представьте, мой дорогой Дарзак, что вы воскресили Ларсана один только раз, помимо своей воли, в себе, перед дочерью профессора Станжерсона, и вот вы уже поставлены в необходимость воскрешать его снова, постоянно, но вне себя… чтобы убедить вашу жену в том, что вы и воскресший Ларсан — не одно и то же! О, успокойтесь, прошу вас!.. Ведь я же вам говорю, что мои подозрения рассеялись, рассеялись совершенно!.. Правда же, не беда, если мы позабавимся немного, после стольких треволнений, и порассуждаем там, где, казалось бы, нет места для рассуждений… Итак, вот к чему я должен прийти, рассматривая свое предположение, что вы Ларсан, скрывающийся под личиной Дарзака! И я спрашиваю себя, что могло заставить вас на вокзале в Бурге показаться вашей жене под видом Ларсана? Ведь факт его появления неопровержим…

Дарзак больше не перебивал Рультабия.

– Как вы справедливо заметили, господин Дарзак, — продолжал тот, — счастье ускользнуло от вас именно из-за этого появления Ларсана… Оно не могло быть добровольным, а значит, ему остается быть только случайным!.. И вот, послушайте… О! Я долго изучал происшествие в Бурге… Я продолжаю рассуждать, не пугайтесь… Итак, вы находитесь в Бурге, в буфете. Вы уверены, что ваша супруга, как она вам и сказала, ожидает вас у вокзала, на улице. Когда с письмами покончено, у вас появляется желание пройти в купе, привести себя в порядок… бросить на себя взгляд, проверить костюм, выражение лица. Вы думаете: еще несколько часов этой комедии — и мы за границей, где она будет принадлежать мне окончательно, и я сброшу маску… потому что эта маска вас все-таки утомляет, и утомляет настолько, что, придя в купе, вы даете себе несколько минут отдыха… Вы понимаете?.. Вы отдыхаете от этой фальшивой бороды, от очков, и как раз в эту минуту дверь купе открывается… Ваша супруга, в полном ужасе, успевает заметить в зеркале лишь это безбородое лицо, лицо Ларсана, и убегает, испуская отчаянные крики… О, вы поняли опасность… Вы погибли, если ваша жена сейчас же не обнаружит в другом месте своего мужа, Дарзака. Маска быстро надета, вы вылезаете в окно по другую сторону поезда и успеваете добежать до буфета раньше вашей жены, которая спешит туда же, ища у вас защиты!.. Она застает вас стоящим… Вы даже не успели сесть на прежнее место… Все ли спасено? Увы! Нет… Ваши несчастья лишь начинаются… Ибо ужасная мысль, что вы и Ларсан — одно лицо, больше уже не покидает ее. На перроне вокзала, проходя под газовым рожком, она вглядывается в вас, выдергивает свою руку и, как безумная, бросается в контору начальника станции… Ах! Вы прекрасно поняли ее порыв! Необходимо прогнать сейчас же ужасную мысль… Вы выходите из конторы и стремительно захлопываете дверь, притворившись, что также увидели Ларсана! Чтобы успокоить ее, а также чтобы обмануть нас в том случае, если она поделится с нами своими сомнениями… вы первый предупреждаете меня… первый посылаете мне телеграмму!.. Ну, что вы скажете? Как ясно все ваше дальнейшее поведение в этом свете! Вы не можете отказать ей в просьбе последовать за профессором Станжерсоном… Она поехала бы одна!.. А так как еще ничто не потеряно, вы надеетесь еще все вернуть… Во время поездки ваша жена по-прежнему мечется между страхом и надеждой. Она отдает вам свой револьвер под влиянием отчаяния, которое можно резюмировать в таких словах: «Если это Дарзак, он защитит меня! Если это Ларсан, пусть он убьет меня!.. Лишь бы кончилась эта неизвестность!» В Красных Скалах она опять сильно отдалилась от вас, и вы, чтобы приблизить ее, решили еще раз показать ей Ларсана!.. Видите, мой дорогой Дарзак, как все хорошо уложилось у меня в голове!.. Так же просто объясняется и ваше появление в Ментоне под видом Ларсана, в то время как вы отправились под видом Дарзака в Канны навстречу нам. Вы могли сесть в поезд на глазах у наших друзей на станции Гараван и сойти на следующей, в Ментоне, где и явились под видом Ларсана тем же лицам во время их прогулки по городу. Следующий поезд увозил вас в Канны, где мы и встретились. Но, так как вам пришлось в тот же день выслушать неприятную новость из уст мистера Ранса, выехавшего встретить нас в Ниццу, что госпожа Дарзак на этот раз не видала Ларсана и ваше утреннее переодевание не привело ни к чему, вы сочли своей обязанностью в тот же вечер показать ей Ларсана под самыми окнами Квадратной башни в лодке Туллио!.. Видите, мой дорогой Дарзак, как вещи, самые, казалось бы, запутанные, сразу бы стали простыми и объяснимыми, если бы мои подозрения подтвердились.

При этих словах я сам, прикасавшийся к «Австралии», не мог не содрогнуться, глядя почти с состраданием на Робера Дарзака, как смотрят на несчастного, готового стать жертвой какой-нибудь роковой и ужасной судебной ошибки. И все вокруг меня также содрогались за него, так как доводы Рультабия становились до такой степени логическими и убедительными, что каждый спрашивал себя, каким образом, установив виновность Дарзака столь очевидно, он вынесет оправдательный приговор. Что касается самого Дарзака, то он, выказав в начале мрачное волнение, более или менее успокоился, слушая молодого человека. На меня он производил впечатление человека, сидящего на скамье подсудимых, который с удивленным, растерянным, но заинтересованным видом слушает блестящую речь прокурора, обвиняющего его в преступлении, которого он не совершал. В голосе Дарзака, которым он произнес следующие слова, уже не слышалось гнева, но, скорее, любопытство и страх человека, говорящего себе: «Боже мой! Какой же опасности я избежал, сам того не подозревая!»

– Так как вы уже не подозреваете меня, — сказал он спокойно, — мне хотелось бы знать, после всего сказанного вами, что могло развеять ваши подозрения?..

– Чтобы развеять их, милостивый государь, мне требовалась уверенность! Простая, но неопровержимая улика, которая очевиднейшим образом показала бы мне, в каком из двух проявлений Дарзака скрывался Ларсан! Эту улику, к счастью, предоставили мне вы сами, милостивый государь, в ту минуту, когда замкнули круг, в котором находился лишний труп! Вы сказали правду, утверждая, что заперли на ключ дверь своей комнаты, как только вошли туда, и солгали нам, не сказав, что вошли в эту комнату около шести часов, а не в пять, как говорил Бернье и как могли думать мы сами! Только вы один, кроме меня, знали, что Дарзак, прошедший в пять часов, о котором мы говорили как о вас, не был вами! И вы ничего не сказали! Не пытайтесь убеждать меня, что не придавали этим пяти часам никакого значения, так как это сведение объясняло вам все — оно дало вам возможность узнать, что другой Дарзак вошел в это время в Квадратную башню, настоящий Дарзак! Вы были удивлены, но продолжали молчать! А какой смысл был бы настоящему Дарзаку скрывать, что другой Дарзак, который мог быть Ларсаном, вошел в Квадратную башню раньше вас, чтобы там спрятаться? Одному лишь Ларсану было выгодно скрыть от нас, что появился другой Дарзак, кроме него! Из двух проявлений Дарзака ложным, несомненно, было то, которое лгало! Таким образом и были развеяны мои подозрения, сменившиеся уверенностью! Ларсан — это вы! А человек, спрятавшийся в шкафу, — Дарзак!

– Вы лжете! — взревел, бросаясь на Рультабия, тот, которого я не мог считать Ларсаном.

Но мы встали между ними, и Рультабий, ничуть не утратив своего спокойствия, протянул руку и сказал:

– Он и сейчас там…

Неописуемая картина!.. Незабвенная минута!.. Вслед за жестом Рультабия дверцы шкафа распахнулись невидимой рукой, как в тот ужасный вечер, принесший с собой тайну лишнего тела…

И лишнее тело появилось само! Возгласы удивления, радости, ужаса наполнили Квадратную башню. Дама в черном пронзительно закричала:

– Робер!.. Робер!.. Робер!..

Это был крик радости. Два Дарзака стояли перед нами, столь похожие друг на друга, что всякий, кроме дамы в черном, мог обмануться… Но сердце не обмануло Матильду. С распростертыми объятиями она бросилась навстречу второму проявлению Дарзака, выходившего из рокового шкафа. Лицо Матильды светилось новой жизнью! Ее глаза, грустные глаза, взор которых так часто блуждал около другого, были теперь устремлены на настоящего Дарзака, излучая радость и уверенность. Это он! Тот, которого она считала погибшим! Тот, кого она так жадно искала в лице другого и не могла найти, обвиняя в этом целыми днями и ночами свое безумие!

Что касается того, кого я до последней минуты не мог считать виновным, что касается этого изверга, разоблаченного и поруганного, он, увидев перед собой живое доказательство своего преступления, сделал попытку, не раз уже спасавшую его. Окруженный со всех сторон, он попробовал бежать. Тогда мы оценили смелую игру, которую он вел перед нами в течение стольких минут. Не сомневаясь в исходе спора, который он поддерживал с Рультабием, он проявил невероятную власть над собой и затянул разговор, надеясь за это время придумать какое-нибудь средство к спасению. В тот момент, когда мы все естественным образом двинулись в сторону настоящего Дарзака, он одним прыжком бросился в комнату, служившую спальней госпоже Дарзак, и с молниеносной быстротой захлопнул за собой дверь! Мы заметили его исчезновение, когда было уже слишком поздно предотвращать его хитрость. Во время предшествующей сцены Рультабий помышлял лишь об одном — как уберечь дверь в коридор, и не подумал, что каждое движение, которое делал лже-Дарзак в последние минуты диалога, приближало его к двери в комнату госпожи Дарзак. Репортер не придавал этим движениям никакого значения, зная, что из этой комнаты нет выхода, которым мог бы воспользоваться для своего бегства Ларсан. Тем не менее, когда негодяй исчез за этой дверью, нами овладело страшное волнение. Мы ломились в дверь, неистово кричали, но тщетно! На память приходили гениальные и необъяснимые исчезновения Ларсана.

– Он уйдет от нас!.. Он опять уйдет из наших рук!..

Артур Ранс горячился больше всех. Эдит нервно сжимала мою руку, находясь под впечатлением от всего происшедшего. Никто не обращал внимания на даму в черном и Робера Дарзака, которые среди этой бури, казалось, забыли обо всем и не слышали даже стоявшего вокруг них шума. Они не произносили ни слова и смотрели друг на друга, как будто открыв новый мир, — мир, где царствует любовь. Впрочем, они скорее не нашли, а вернули его себе благодаря Рультабию.

Последний отворил дверь в коридор и позвал на помощь слуг. Они прибежали со своими ружьями, но тут нужны были топоры. Дверь выглядела очень прочной и была снабжена толстыми запорами. Папаша Жак принес бревно, которое мы пустили в ход как таран. После долгих усилий дверь начала уступать. Наше беспокойство достигло крайних пределов. Мы боялись, что войдем в комнату, в которой нет ничего, кроме стен и решеток… мы ожидали чего угодно.

Когда дверь начала поддаваться, Рультабий приказал слугам взяться за ружья, но пояснил, что пустить в ход оружие они должны будут только в том случае, если нельзя будет захватить его живым. Затем он надавил на дверь плечом и, когда она упала, первым вошел в комнату.

Мы последовали за ним. Открывшееся нашим взорам зрелище до такой степени поразило нас, что все мы застыли на пороге, спрятавшись за спиной Рультабия. Прежде всего, Ларсан был в комнате! Он не прятался! Отец Рультабия спокойно сидел в кресле посреди комнаты и смотрел на нас своими большими, проницательными глазами, откинувшись головой на спинку и положив руки на ручки кресла. Можно было подумать, что он давал нам аудиенцию и ждал, пока мы начнем излагать свои просьбы. Мне даже показалось, что на губах его играла ироническая усмешка.

Рультабий сделал несколько шагов вперед.

– Ларсан, — проговорил он, — Ларсан, сдаетесь ли вы?..

Но Ларсан не ответил. Тогда Рультабий прикоснулся к его руке и лицу, и мы поняли, что Ларсан мертв. Рультабий указал нам на открытый перстень на пальце Ларсана, в котором, очевидно, хранился какой-нибудь сильнейший яд. Артур Ранс послушал его сердце и объявил, что все кончено. После этого Рультабий попросил всех нас оставить Квадратную башню и забыть о мертвеце.

– Я беру все на себя, — сказал он. — Это лишний труп, и никто не заметит его исчезновения.

Рультабий отдал приказание Уолтеру, переведенное последнему Артуром Рансом:

– Уолтер, вы сейчас же принесете мне мешок, в котором лежал лишний труп!

Потом он сделал жест, которому мы все повиновались и оставили его наедине с трупом отца.

Нам сейчас же пришлось перенести Дарзака, почувствовавшего себя плохо, в гостиную старого Боба. Впрочем, это была лишь минутная слабость, и, открыв глаза, он поприветствовал улыбкой Матильду, склонившую над ним свое прекрасное лицо, на котором отражался страх потерять дорогого супруга в ту самую минуту, когда она обрела его. Он сумел убедить ее, что ему не грозит никакая опасность, и попросил ее удалиться вместе с Эдит.

Когда дамы вышли, мы с Артуром Рансом оказали Дарзаку необходимую помощь. Мы задавались вопросом, как мог человек, которого мы вправе были считать мертвым после всего случившегося, появиться живым и достаточно бодрым из рокового шкафа. Но, раздев Дарзака и сняв бинт, скрывавший рану на груди, мы убедились, что эта рана, по счастливой случайности, не была серьезной, хотя из-за нее он и потерял сознание. Пуля, поразившая Дарзака во время его схватки с Ларсаном, попала в грудную кость, вызвав сильное наружное кровоизлияние, но не нарушив ни одного из жизненно важных органов.

Бывали случаи, когда раненые такого рода прогуливались среди живых уже через несколько часов после того, как те, казалось, присутствовали при их последних минутах. Да и я сам припоминаю случай с одним из моих добрых друзей, журналистом Л., который во время дуэли с музыкантом В. пришел в ужас, думая, что убил своего противника, которому пуля попала в грудь даже раньше, чем он успел выстрелить. И тут вдруг мертвец встал и всадил в ногу моего приятеля пулю, которая едва не повлекла за собой ампутацию и на долгие месяцы задержала его в постели. Что касается самого музыканта, то он уже на следующий день совершал обычную прогулку по бульвару. Как и в случае с Дарзаком, пуля поразила его в грудную кость.

В то время, когда мы заканчивали перевязывать Дарзака, папаша Жак закрыл дверь из коридора в гостиную, и я уже спрашивал себя, что должна означать эта предосторожность, как в коридоре послышались шаги и странный шум, как будто бы тело волокли по полу… И я подумал о Ларсане, о мешке с лишним трупом и о Рультабие!

Оставив мистера Ранса возле Дарзака, я подбежал к окну. Я не ошибся: зловещий кортеж показался во дворе.

Ночь почти уже наступила. Предметы смутно вырисовывались во мраке. Тем не менее я узнал Уолтера, стоявшего на карауле у ворот башни Садовника. Он смотрел в сторону переднего двора, готовый, несомненно, загородить путь всякому, кто захотел бы выйти во двор Карла Смелого…

По направлению к колодцу шли Рультабий и папаша Жак — две тени, склонившиеся над третьей тенью… мешком, в котором не так давно волокли другое тело… Мешок был, по-видимому, тяжелый. Они подняли его на край колодца. Деревянная крышка, обычно закрывавшая колодец, была откинута в сторону. Рультабий вскочил на край и затем погрузился в колодец… Он спускался уверенно, как человек, уже знакомый с этой дорогой. Когда его голова скрылась в колодце, папаша Жак столкнул туда мешок и, наклонившись над краем, некоторое время поддерживал его. Затем он выпрямился и закрыл колодец крышкой, опустив затворы. Они упали с шумом, который заставил меня вспомнить звук, поразивший меня в тот вечер, когда я перед «открытием Австралии» бросился за тенью, внезапно исчезнувшей за дверью Нового замка…

Мне хотелось увидеть… До последней минуты… я хочу видеть, хочу узнать… Слишком многое осталось необъясненным!.. Мне известна только самая важная часть правды, но я не знаю еще всего, или, вернее, мне не хватает чего-то, что объяснило бы мне всю правду…

Я вышел из Квадратной башни и направился в свою комнату в Новом замке. Там я встал у окна, пытаясь что-нибудь разглядеть сквозь мрак, окутывавший море. Ничего. Я напрягал свой слух, но не мог даже расслышать плеска весел по воде.

Вдруг… далеко… очень далеко… во всяком случае мне показалось, что это происходило очень далеко, там, где горизонт сливается с морем, в узкой красной полосе, оставшейся единственным воспоминанием о солнце… В эту узкую красную полосу вступило что-то темное и маленькое. Это была тень лодки, скользившей по воде; вот она остановилась, и в ней поднялась тень Рультабия. Я рассмотрел, я узнал его, как если бы он стоял в десяти метрах от меня… Малейшие его движения вырисовывались фантастически отчетливо на фоне красной полосы… О! Это продолжалось недолго! Он наклонился и сейчас же выпрямился, подняв что-то тяжелое, слившееся с ним в одну темную массу… затем это тяжелое отделилось от него, скользнуло вниз. Тень человека нагнулась над бортом, застыв на несколько мгновений в этой позе, а потом слилась с корпусом лодки, которая снова заскользила по поверхности, пока не вышла из красной полосы. Потом исчезла и красная полоса…

Рультабий доверил труп Ларсана волнам залива Геркулес…