Мисс Семафор проснулась ни свет ни заря. Пока с Августой не приключилось несчастье, она никогда столько не думала. От постоянных тревог ее лицо осунулось и постарело. Торжество, связанное с тем, что сестру удалось удачно пристроить, оказалось мимолетным: неожиданный визит «доброй миссис Браун» не оставил ни следа от ее радости. Ожидая восхода солнца, Прюденс беспокойно металась на постели и представляла себе, как эта «почтенная дама» будет преследовать ее угрозами. Как в жутком кошмаре, перед глазами мисс Семафор страшной вереницей мелькали счета, чеки, миссис Дюмареск и медицинская дама.

В четыре часа она встала и, чтобы скоротать скучные часы до завтрака, стала наблюдать за садовником, точившим косу, за сонными горничными, отворявшими окна на противоположной стороне улицы и выбивавшими ковры. Ей сию же минуту захотелось отправиться к сестре. Ее беспокойство и нетерпение все росло, и она возмущалась, как порой возмущаемся и мы, — глупыми условностями, которые не позволяют наносить визитов в шесть часов утра, а также тем, что конка не ходит круглые сутки.

На улице все еще не было ни одного извозчика. Несколько раз мисс Семафор открывала окно, выглядывала из него и снова затворяла, брала в руки роман, а потом клала обратно, ходила по комнате взад-вперед, поправляла волосы, вертелась на стуле, отворяла дверь, прислушивалась, не встал ли кто, и снова затворяла. Но вот наконец раздался долгожданный звук гонга, возвещавший о первом приеме пищи.

За столом Прюденс кусок хлеба не лез в горло, и ей приходилось делать вид, что она ест. Она знала, что все хорошо запомнили и теперь шепотом обсуждали ее странную гостью. Искрошив что-то на тарелке и выпив чашку чая, она поспешила встать из-за стола. Раскаяние в самом страшном преступлении едва ли могло быть более мучительным, чем то, что испытывала теперь эта добрая невинная женщина. Люди, действительно в чем-то виноватые, зачастую обладают некоторой природной черствостью, которая делает их безразличными к мнению других, а Прюденс, несмотря на все обрушившиеся на ее голову невзгоды, была существом робким, беззащитным и мягкосердечным, для которого сердитый или презрительный взгляд был сродни удару.

В половине десятого, облачившись в черную шляпку и мантилью, она вышла из дома с конвертом в руках, на котором значился адрес «доброй миссис Браун». Окликая извозчика, она все еще думала о том, что же ей делать с Августой, если ее опасения оправдаются и дом миссис Браун окажется вовсе не той тихой гаванью, на которую она рассчитывала.

Пломмерс-коттедж найти было не просто: никто не знал, где это. Учитывая, что всякий прохожий, у которого спрашиваешь дорогу в Лондоне, непременно оказывается нездешним, Прюденс обратилась к полицейскому.

– На вашем месте я бы туда не ходил, — ответил полицейский, — очень уж народ там балованный.

– Но мне это необходимо, — настаивала напуганная Прюденс.

– Ну, раз так, то четвертый поворот направо, потом второй налево и первый опять направо. Идите все время прямо, тут вам и будет Пломмерс-коттедж.

Прюденс, тщательно отсчитывая улицы, последовала указаниям полицейского. Второй поворот налево привел ее в грязный переулок, а первый направо — в очень глухую и подозрительную улицу. Какое-то здание уходило высоко в небо, а у дверей квартир, сдаваемых в аренду, кучка растрепанных женщин весьма свободно обсуждала вопросы самого личного характера, щедро пересыпая свою речь пояснениями: «он грит» и «а я грю».

Дом номер 42 оказался невзрачным зданием с ободранной зеленой дверью, к которой вела всего одна ступенька. Прюденс постучала в дом ручкой зонтика, но ответа не получила. Немного погодя она постучала снова, но опять напрасно. Потолкавшись у двери, оказавшейся запертой, мисс Семафор попыталась заглянуть в мутное окно. Ее поступок возбудил сильный интерес не только у растрепанных дам, но и у других обитателей улицы. Они подходили парами и тройками в небывалом количестве, так что обернувшаяся наконец Прюденс с удивлением обнаружила себя в центре грязной и, как ей показалось, агрессивной толпы.

– Нечего стучать-то! — крикнула какая-то женщина, протискиваясь через толпу. — Никого нет. Дом пустой.

– Пустой? — повторила Прюденс. — С каких пор?

– Вчера вечером улетели птички, поминай как звали!

– О, это, вероятно, какая-то ошибка. Я ищу некую миссис Браун.

– Девоньки, — проговорила женщина с усмешкой, обращаясь к толпе, — провалиться мне на этом месте, она из благородных! Хороша, должно быть, голубушка, раз отдала родное дитя Салли Браун!

Толпа одобрила ее слова шиканьем и свистом.

– Но я не понимаю, что вы говорите! — воскликнула испуганная и растерявшаяся Прюденс. — Я ищу ту миссис Браун, которая живет по адресу Пломмерс-коттедж, 42, и вот оказывается, что квартира заперта, а вы говорите мне, что эта женщина уехала. Не может ли кто-нибудь сказать мне, где ее найти?

– Отчего же не сказать, сказать можно, — ответила какая-то толстая особа. — В полицейском участке она, вот где. Ее будут судить за безобразие в пьяном виде.

– Боже праведный! Как? А моя сестра? Где, где же ребенок, который у нее воспитывался?

– Э, так вы и вправду из этих будете? Порядочная же вы, должно быть, дрянь, раз отдали Салли невинное дитя! Навряд ли вы теперь увидите его живым, да вам небось только того и нужно! Вчера вечером сюда нагрянула полиция и всех забрала. Общество защиты детей, говорят, куда-то их всех спровадило. А жалко, что вы их не видели, полюбовались бы!

– Их? Кого их?

– Э, да будто вы не знаете… «Кого их» — смешно, право. Ребят, конечно. Общество забрало всех пятнадцать и теперь будет разыскивать их родителей. Очень рады будут, если вы сами пожалуете. Погодите, уж они скажут вам кое-что, когда вас увидят.

– Пятнадцать детей! О чем это вы? Я знаю только про одного ребенка, которого отдали миссис Браун на воспитание. Она хотела удочерить малютку, говорила, что она почтенная замужняя женщина и что у ребенка будет все, что нужно.

В ответ раздался громкий взрыв визгливого хохота.

– Куда уж там! Все, что нужно! Как бы не так! — заметила какая-то тощая простолюдинка. — Вы что, и вправду не знали, что Салли — мерзавка, каких свет не видывал?

– Мерзавка?

– Ну да, она промышляла детьми и все такое.

– Я вас не понимаю, — проговорила Прюденс, чуть не плача.

– Ну, ты или уж очень себе на уме, или уж больно простовата — что-то одно. Что же ты ничего о ней не разузнала? Врешь ты все, наверное.

– Что же мне теперь делать?

– Этого уж я не знаю. Иди в полицию — может, там тебе помогут.

– А где это? — растерянно спросила Прюденс.

Несколько женщин тотчас указали направление. Во главе небольшой процессии заинтересованных наблюдателей, в открытую подвергавших бесчувственной критике ее внешность, поведение и манеры, мисс Семафор в первый раз в жизни отправилась в полицейский участок и сквозь слезы обратилась с вопросом к стоявшему у дверей полицейскому.

– Сюда, пожалуйста, — пригласил он.

Пока разочарованная толпа переминалась с ноги на ногу и, отчаявшись увидеть эффектную или трагическую развязку, понемногу редела, Прюденс провели в комнату, где за столом, покрытым пронумерованными пачками бумаг, сидел весьма строгий чиновник. Краснощекий полицейский — парень из деревни — поклонился ему.

– Извините, сэр, эта дама насчет дела в Пломмерс-коттедж о детях, сэр. Говорит, она мать одного из них.

— Сестра, — робко поправила мисс Семафор. — Я не замужем.

– Объясните, пожалуйста, что вам угодно, — сказал чиновник после паузы, во время которой он, не обращая никакого внимания на Прюденс, продолжал писать.

Та поведала ему о том, как несколько дней назад поручила сестру женщине, назвавшейся миссис Браун, и уплатила ей сначала двадцать, а потом тридцать фунтов. Теперь же оказалось, что эта женщина оставила свою квартиру и та теперь заперта. Узнав о том, что миссис Браун арестована, она пришла в участок, чтобы навести справки и узнать, если возможно, где сестра. Все это было рассказано несвязно и часто прерывалось вздохами и слезами. Инспектор Смит сделал себе репутацию на делах о промысле детьми и смотрел на происшествие в Пломмерс-коттедж как на один из самых неслыханных случаев, с которым ему когда-либо приходилось сталкиваться. Салли Браун он считал менее виновной, чем бесчеловечных родителей, поручавших ей свое потомство. «Крокодиловы слезы», как он любил их называть, нисколько его не тронули, и он продолжал смотреть на Прюденс с неприкрытой недоброжелательностью. Конечно, она могла стать жертвой обмана, но скорее она была преступницей.

– Вы говорите, что этот ребенок — ваша сестра?

– Да.

– Но разве не вы только что сказали полицейскому, что вы — мать этого ребенка?

– О боже мой, нет, он не так меня понял. Я лишь сказала, что пришла справиться о ребенке.

– Но вам известно, вероятно, что все дети, найденные у этой женщины, были очень маленькими, совсем младенцами. Среди них не было ни одного старше двух лет.

– Моя сестра… — Прюденс замялась, — моя сестра еще грудная.

– Ну, я, конечно, не могу заставить вас говорить правду, — произнес он с явным недоверием. — Пусть об этом позаботятся в другом месте. Дети содержались в ужасном состоянии. Они все голодные, грязные и больные. Мы пытаемся разыскать их родителей, так как у миссис Браун было найдено несколько имен и адресов. Вас, вероятно, тоже вызовут в качестве свидетельницы в суд. Сейчас же дети находятся в работном доме.

– О! — простонала она в отчаянии. — В работном доме! Моя сестра в работном доме! Где он? Я сейчас же отправлюсь туда! Мне необходимо забрать ее оттуда!

– По моему мнению, вам лучше оставить подобные попытки, — холодно заявил инспектор. — Если Общество защиты детей взялось за дело, то вы еще не раз о нем услышите. Лучше оставьте ребенка в покое. Теперь он, во всяком случае, находится в хороших руках, совсем не таких, в какие вы его отдали. Мой вам совет: не поднимайте шума. Со временем вы увидите ребенка, но вам придется сообщить, какое участие вы сами принимали в этом деле.

– Последнее меня нисколько не затруднит, — ответила бедная Прюденс. — Как я уже объясняла вам, я думала, что нашла ребенку приют у доброй, почтенной женщины, но, по-видимому, я ошиблась.

Когда предвзято относишься к человеку, каждое его слово и намерение кажется подозрительным. В дрожащем голосе Прюденс инспектор Смит слышал только притворство. В ее открытом, распухшем от слез лице он не видел ничего, кроме хитрости.

– Удивительно, как легко порой обманываются люди, когда им выгодно быть обманутыми, — сказал он сухо. — Они ни о чем не спрашивают, и мешающий своим присутствием ребенок устраняется — вот в чем вся суть.

– Это правда, что я хотела удалить ее на некоторое время, — призналась Прюденс с той глупой откровенностью, которая так часто навлекает подозрение на невиновного, — потому что ее неудобно было оставлять там, где я жила. Если бы вы знали все обстоятельства, сэр, вы бы вошли в мое положение. Они исключительные и странные, но должна заметить, что я задавала вопросы, на которые миссис Браун мне ответила нечестно.

Инспектор, взглянув на нее из-под густых бровей, не знал, как отреагировать на это. Или она превосходная актриса, или чересчур наивна. Впрочем, выглядела Прюденс больной и напуганной. С такого рода женщинами никогда не знаешь, что напускное, а что — нет.

– Потрудитесь сообщить мне ваше имя и адрес, — сказал он.

– Прюденс Элизабет Семафор, Биконсфильд, 37, Южный Кенсингтон.

– Положение?

– В каком смысле?

– Вы замужем или нет?

– Я не замужем, сэр, и я уже говорила об этом при вас констеблю.

– Не замужем, хм… Ваш возраст?

– Возраст?

– Да, возраст. Сколько вам лет?

– Это, — заявила Прюденс с достоинством, — вас не касается. Я отказываюсь отвечать.

– Ну, — произнес инспектор, усмехнувшись, — не буду настаивать на этом вопросе. Может быть, вам еще придется ответить на него, но позже. А теперь довольно.

И он отпустил ее кивком головы.

– Но где же этот работный дом, в котором теперь находится моя сестра? Как мне туда попасть?

– Она в работном доме Святого Марка, но вам лучше оставить ее в покое.

– Не потрудитесь ли вы, — попросила Прюденс умоляющим голосом, — написать мне на клочке бумаги его название и адрес? Я сейчас же туда отправлюсь.

– О, вы и так запомните, — сказал инспектор довольно грубо. — Работный дом Святого Марка, Бот-стрит.

Этим Прюденс пришлось удовольствоваться.