VIII
Шум продолжался несколько минут, затем воцарилась тишина, а спустя короткое время раздался звучный храп.
«Наш соня уже храпит. Последуем его примеру», — подумал художник и лег в постель.
К несчастью, сон не шел к нему. Художник то и дело ворочался с одного бока на другой; храп маркиза только раздражал его. Вдруг он прислушался: наверху, в комнате Монжёза, послышались легкие шаги.
— Неужели маркиза в самом деле любит своего супруга? Не сомневаюсь, это она пришла к Монжёзу. Эге! Не такая уж она льдина, как говорит маркиз!
Ночная посетительница остановилась, потом опять легкие шаги, мало-помалу удаляющиеся, и наконец, тишина. Храп между тем продолжался.
— Если маркиз не просыпается, значит, никто не нарушил его сна. А между тем кто-то входил в комнату.
Либуа решил было, что слуга принес платье к завтраку. Это объяснение было вполне разумным, но художник все же продолжал сомневаться и, переворачиваясь с боку на бок в своей постели, бормотал:
— Чересчур легкая походка у этого слуги! Готов поклясться, что это были женские шаги.
Наконец, Либуа понял, что в этой постели и при такой удушливой жаре, когда воздух словно пронизан электричеством, он не сможет уснуть. Лучше встать, чем мучиться. В один миг художник оказался на ногах, оделся и зажал в зубах сигару. Он тихонько раздвинул жалюзи и последовал совету, данному ему Монжёзом: вылез из окна и очутился под открытым небом.
Небесный свод был черным. Гроза приближалась. Порывы ветра возвещали ураган, готовый вот-вот разразиться над Кланжи.
«На ветру, пока нет дождя, я смогу немного освежиться. А при первых упавших каплях вернусь в комнату», — подумал Либуа.
Пройдя двадцать шагов от замка, он обернулся посмотреть, не разбудил ли своим бегством Монжёза. Но нет, маркиз продолжал спать крепким сном. Тут Либуа увидел в комнате маркизы свет, пробивавшийся из-за гардин.
«Очевидно, приближение грозы прервало сон этой нервной, болезненной женщины», — подумал художник.
В эту минуту разразилась гроза. Дождь полил как из ведра, в открытое окно покоев Либуа ворвался ветер и погасил свечу, стоявшую на камине. В три скачка полуночник, наполовину вымокший, очутился в своей комнате. Вода грозила затопить ее. Молодой человек поспешил закрыть окно, и в ту минуту, как он взялся за ручку, молния, разрезав надвое черные тучи, осветила замок и его окрестности.
— О! — воскликнул пораженный Либуа.
В это мгновение он успел рассмотреть через оконные стекла женщину, закутанную в длинный плащ с капюшоном. Она быстро шла под проливным дождем мимо стен замка. Благодаря тому что ветер загасил свечу, Либуа мог оставаться у окна, не боясь быть замеченным. Когда сверкнула новая молния, женщина как раз проходила мимо его комнаты.
— Маркиза! — пробормотал ошеломленный Либуа, узнав под капюшоном лицо госпожи Монжёз.
Гром гремел не переставая, молнии то и дело озаряли небо. Держа в руках кожаный мешочек с золотой застежкой, маркиза взглянула на окна комнаты, где спал ее муж, и, казалось, задумалась, идти ли ей дальше. После короткого размышления на губах женщины мелькнула презрительная усмешка; она пожала плечами, словно решившись на что-то, и продолжила путь.
«Куда она идет в такое время? Без сомнения, не завтракать на траве», — улыбнулся Либуа собственной шутке.
Всю ночь художник не отходил от окна, подкарауливая возвращение маркизы, и мало-помалу он постиг причину ее странной ночной прогулки. Он решил, что госпожа Монжёз, натура крайне нервная, действовала в припадке сомнамбулизма под влиянием образовавшегося в воздухе электричества.
— Она вернулась другой дорогой, — решил он после долгого ожидания.
Утром повсюду царило спокойствие, и солнце всходило на чистом голубом небе. Было только четыре часа, а между тем Либуа с нетерпением ожидал пробуждения жителей замка.
«Монжёз грозил вчера вечером, что рано разбудит меня. А что, если, напротив, я разбужу его?» — подумал художник.
Поль тихонько отворил дверь в комнату приятеля. Растянувшись на спине, сложив руки крестом, с открытым ртом, похрапывая, маркиз спал как блаженный. Подойдя к кровати, Либуа протянул руку, чтобы ущипнуть маркиза за нос, как вдруг случайно взглянул на ночной столик. Там лежало письмо в запечатанном конверте с надписью, сделанной женским почерком: «Господину Монжёзу», и внизу: «По пробуждении».
При виде этого письма художник все понял. Значит, накануне в комнате маркиза Поль слышал легкие шаги госпожи Монжёз. Она принесла мужу письмо, в котором сообщала, что покидает его и уходит к своему любовнику, доктору Мореру.
Не нужно быть пророком, чтобы предсказать, что Монжёз, прочитав письмо жены, придет в отчаяние, поднимет шум и крик и не поедет к любовнице. Единственным верным средством воспрепятствовать этому было помешать маркизу прочитать письмо. Возле камина стоял столик, заваленный книгами и бумагами. В самом низу молодой человек увидел томик, заглавие которого заставило его улыбнуться.
— Пусть меня повесят, если Монжёз в ближайшие десять лет возьмется прочитать «Медитации» Ламартина.
Десять лет показались ему достаточной отсрочкой для сообщения дурной новости. Он подсунул письмо под том стихотворений Ламартина. Сделав это, он решительно протянул руку к Монжёзу и зажал нос спящего указательным и большим пальцами. Монжёз проснулся, узнал приятеля и сказал, зевая:
— Это ты? Вот так штука! А я думал, что мне придется будить тебя. Хорошо ли ты спал? А гроза, предсказанная Генёком, была или нет?
— Лишь несколько капель дождя и ни одного удара грома.
— Оттого-то я и спал без просыпу. Который теперь час?
— Около пяти.
В один миг Монжёз вскочил с постели, вскрикнув:
— Я едва успею одеться к первому поезду!
— Поспеши, — ответил ему Поль, — а пока ты будешь одеваться, я пройдусь по саду.
Либуа не хотел стать невольным соучастником проказ маркизы. Он предоставил счастливой или несчастной звезде маркиза решить, найдет ли он письмо, спрятанное под томом стихотворений Ламартина.
Либуа счел маловероятным, что человек, который одевается и спешит к любовнице, задастся вопросом, не лучше ли начать день с чтения «Медитаций». Правда, на этом свете не раз случались самые странные и неожиданные вещи, и когда кто-либо пытался понять их причины, то не находили ничего, кроме следующего наивного объяснения: «Так Богу было угодно».
Тщетно пытаясь отыскать на дорожках аллей следы маркизы, которые были смыты дождем, Либуа с четверть часа проболтался перед цветником, потом, случайно повернув налево, попал в огород и увидел садовника Генёка. Художник, намереваясь узнать поближе нового знакомого, направился к гиганту, но, заметив на другом конце огорода собаку, вскрикнул:
— О! Нотариус!
Это слово мгновенно подействовало на садовника. Генёк быстро выпрямился, лицо его исказилось в свирепой гримасе, а кулаки сжались; он готов был, как тигр, броситься на свою добычу. Голосом, дрожащим от ярости, он крикнул:
— Нотариус? Где нотариус?
Вид его был так ужасен, что у Либуа невольно мороз пробежал по коже. «Этот зверь убьет человека в один момент и не заметит», — подумал он. Потом громко сказал, указывая пальцем на большую рыжую собаку, которую Монжёз прозвал Нотариусом.
— Вот же он!
Лишь чрезвычайным усилием воли Генёк справился со своим бешенством. Разговор был прерван Монжёзом, который, остановившись у забора, крикнул Полю:
— Я готов, пойдем!
Присоединившись к товарищу, Либуа с тревогой взглянул на него, но вскоре успокоился: лицо маркиза было счастливым, а это свидетельствовало о том, что у него не возникло потребности заняться чтением Ламартина. Чтобы прогнать последнее сомнение, Либуа спросил приятеля:
— Разве ты перед отъездом не заходишь проститься с госпожой Монжёз?
— Во-первых, — ответил муж, — в это время моя жена спит и будет недовольна, если ее разбудят. А во-вторых, у нас нет лишнего времени. Хорошо еще, что я приказал кучеру ждать нас у калитки в парке — так мы быстрее доберемся до вокзала.
— А, у той калитки, через которую не хотел идти доктор? — заметил Либуа.
— Именно, — подтвердил Монжёз, — ты увидишь, какой чудной этот доктор, ведь тропинка через лес свежая и тенистая, в сто раз лучше пыльной дороги под жгучими лучами солнца.
Пройдя несколько шагов, они вышли в лес, на тропинку, над которой деревья образовали свод, и Либуа в восхищении воскликнул:
— Это дорожка для влюбленных!
Но маркиз уже не обращал внимания на слова спутника. Ступив на тропку, он сделался молчалив и мрачен. «Не прочел ли он письмо?» — с тревогой подумал художник. Эта тревога перешла в изумление, когда он заметил, что Монжёз, миновав большое дерево, находившееся справа от него и возвышавшееся над кустами, начал бормотать сквозь зубы:
— Один, два, три, четыре…
Когда он дошел до одиннадцати, то вдруг остановился, уставился в землю и злобно проворчал:
— Дурак этот Легру!
Потом, презрительно засмеявшись, пошел дальше. Художник понял, что маркиз вспомнил о каком-нибудь розыгрыше Легру. Может быть, именно здесь состоялась та мистификация, мысль о которой приводила Монжёза в бешенство. Либуа, по-видимому, был близок к истине.
— Разве похож я на легковерного простофилю? — пробормотал Монжёз.
Художник решил выпытать у товарища подробности о проделке Легру. Когда они дошли до калитки, Либуа сказал:
— Не могу понять причину, которая заставила доктора отказаться от прогулки по этой тропинке, столь приятной в солнечный день.
— К тому же она ведет прямо к дому Морера, — заметил маркиз.
Дом, о котором говорил Монжёз, находился в ста метрах от калитки и представлял собой изящное двухэтажное здание. «Теперь уж доктор Морер далеко отсюда. Он в обществе маркизы», — подумал Либуа. Между тем маркиз продолжал:
— Вчера, отказываясь идти здесь, доктор был бледен как полотно.
С этими словами маркиз сел в экипаж, ожидавший у калитки, и Либуа поместился возле него.
— Пошел! — радостно крикнул Монжёз кучеру голосом школьника, вырвавшегося на свободу.
Выходя из экипажа возле железнодорожного вокзала, маркиз повернулся к приятелю:
— Кучер приедет за нами к тому же поезду, с которым мы отправились вчера, хорошо?
Либуа, вовсе не желавший стать свидетелем того момента, когда маркиз узнает, что его бросила жена, поспешил сказать:
— Завтра утром ты зайдешь за мной в мастерскую, мы пойдем к твоей красавице, а с вечерним поездом отправимся в Кланжи.
Маркизу ничего не оставалось, как согласиться. Либуа, улыбаясь, подумал: «Сегодня вечером, когда он сядет в вагон, я направлюсь к жилищу его любовницы».
Было семь часов утра, но он долго ходил по разным делам и пришел в свою мастерскую около полудня.
— Посмотрим, что там делается. — И художник взглянул в телескоп.
Приложив глаз к окуляру, он вдруг воскликнул:
— Что значит эта перемена в их привычках?
Сегодня стол был накрыт в уборной, и художник увидел любовников за завтраком. Маркиз весело хохотал. Наблюдения Поля прервал вошедший в комнату слуга.
— В мастерской какой-то господин желает вас видеть. Сударь, — жалобно произнес слуга, — примите его… Ему, видно, очень нужно поговорить с вами… У него такой серьезный вид, дело явно не терпит отлагательств. Вот доказательство: посмотрите, что он мне дал, чтобы я скорее доложил вам о нем! — И слуга, разжав пальцы, показал три золотых.
Не желая лишать слугу дохода, а главное, побуждаемый любопытством при виде столь внушительной суммы, художник спросил:
— Как выглядит этот человек?
— Довольно элегантный господин.
— Старый?
— Нет, статный красивый мужчина лет тридцати. Только он бледен, как мертвец. Точно с ним случилась страшная беда — так он взволнован.
— Хорошо, иду.
Когда Либуа вошел в мастерскую, он с трудом удержался, чтобы не вскрикнуть от удивления: посетителем оказался доктор Морер.
