На следующий день после заседания суда, часов в десять, Зиг отправился на Кляйстштрассе. На этот раз, вместо того чтобы скрываться от обитателей дома, он смело прошел мимо швейцарской, раскланялся со слугой и поднялся наверх.

Лицо его было задумчивым и бледным, казалось, что он переживал глубокое потрясение. За эти три месяца он будто постарел на несколько лет. Но в эту минуту он улыбался, а взгляд его был оживленнее, чем обычно. Он все еще страдал, но уже предвидел конец своим мучениям. Добравшись до квартиры Марии, Зиг, не раздумывая, позвонил.

— Я желал бы видеть госпожу ван ден Кольб, — сказал он Розе.

Однако в гостиной, где он не был уже несколько месяцев, его охватила грусть. Всякий предмет, каждый уголок возбуждали в нем рой воспоминаний. Там, у окна, она как-то улыбнулась ему, здесь поблагодарила за добрый совет. В этой гостиной в нем снова проснулась любовь. Если бы Мария в эту минуту вошла в комнату, он отказался бы от тех намерений, которые лелеял целый день.

Но вдруг взор его упал на диван, где Мария обычно сидела с Хорфди. Ему вспомнилась сцена, которую он наблюдал, стоя за стеклянной дверью. Теперь Зиг забыл все хорошее и помнил только причиненное ему зло. Но вот вошла Мария и, не приглашая его сесть, сказала:

— Я не думала, что еще увижу вас у себя.

Этот холодный прием нисколько не обидел сыщика. Он был умен и понимал: Мария должна ненавидеть его за то, что он заподозрил в преступлении любимого ею теперь человека.

— Я перестал посещать вас, — сухо пояснил он, — потому что моя миссия завершилась. Случай открыл мне убийцу вашего мужа, я арестовал его и передал суду. Ваша помощь была мне больше не нужна.

Его слова, нарочито резкие, глубоко оскорбляли Марию. Она спросила с горькой иронией:

— Ну, а теперь? Раз моя помощь вам больше не нужна, зачем…

— Зачем я явился к вам? — докончил ее мысль Зиг. — Я сейчас все объясню, если вы позволите мне присесть на минутку.

Вдова опустилась в кресло, этим давая полицейскому возможность сделать то же самое.

— Вы присутствовали на вчерашнем заседании? — осведомился сыщик.

— Да, но после того, как я дала показания, председатель позволил мне уйти.

— Значит, вы не знаете, что произошло в конце заседания?

— Нет, но, если вы пришли для того, чтобы сообщить об этом, то для меня это лишнее, так как наперед можно сказать, каков будет приговор. Когда дело касалось поимки убийцы моего мужа, вы имели возможность убедиться в моей храбрости и мужестве, но теперь, когда он арестован и предан суду, мне уже незачем думать о нем.

— Что ж, не буду говорить вам о том, чем закончилось заседание, раз вы уверяете, что знаете все наперед. Однако я считаю своим долгом рассказать вам о том, что выяснилось в ходе разбирательства. Ваш муж никогда не знал Зоннен-Лину, и его не видели вместе с ней.

— Ах! — воскликнула Мария, побледнев.

Если бы ей сообщили об этом несколько недель тому назад, она испытала бы огромную радость. Но теперь измена мужа была оправданием ее новой любви!.. Оправившись немного, Мария обратилась к Зигу с вопросом:

— Но что же, если не ревность, заставило атлета убить моего мужа?

— Не он убил вашего мужа.

— Не он?! Как так? Но ведь он сознался в преступлении!

— Произошла небольшая ошибка. Он действительно убил человека, но имени его атлет не знал. Он думал, что убил вашего мужа. Будьте любезны прочесть вот эту статью под заголовком «Суд», и вы узнаете, чем закончилось заседание, на котором вы не посчитали нужным присутствовать.

Мария дрожащими руками взяла протянутый ей листок. Когда она прочитала статью, листок выпал из ее рук. Зиг поднял его и сунул в карман, а женщина погрузилась в глубокое раздумье. Сыщик нарушил молчание такими словами:

— Теперь мы можем начать все сначала.

Гордо откинув голову назад, Мария спросила:

— Что начать сначала?

— Как что? Придется вновь приступить к поискам убийцы, — сказал Зиг с ледяным спокойствием.

— Это дело правосудия, — холодно заметила вдова, — я больше не желаю в это вмешиваться.

— Как быстро вы меняете мнение, — с иронией заметил сыщик.

Мария не выдержала и высокомерно воскликнула:

— Попрошу избавить меня от ваших колкостей!

— Если я и сожалею о происшедшей в вас перемене, то только потому, что мы рассчитывали на вас.

— Что вы хотите этим сказать?

— Я надеюсь, что вы не откажетесь помогать нам. К несчастью, я пошел по ложному следу, но теперь я вернусь к первоначальному, несомненно, верному.

— К первоначальному! — воскликнула женщина, только теперь начиная понимать.

— Да, конечно. Раз атлет оказался невиновным в убийстве вашего мужа, то я имею все основания снова подозревать Хорфди.

— Вряд ли это может повредить ему. Я хорошо его узнала, это безупречный человек. Не смейте оскорблять его своими подозрениями.

— Госпожа ван ден Кольб! — воскликнул Зиг, теряя терпение. — С тех пор как я вошел в эту комнату, вы не перестаете обращаться со мной в высшей степени пренебрежительно, будто я не человек, а безликое орудие правосудия. Что ж, прекрасно, в таком случае, я буду следовать тому, что велит мне долг. Мне дано поручение отыскать преступника, и я найду его, не заботясь о чувствах влюбленной женщины.

Мария вскочила с кресла и, указав Зигу на дверь, крикнула:

— Вон!

Побледнев, сыщик направился к двери, а вдова опустилась на кресло и в отчаянии воскликнула:

— До чего я дошла? Что это за страна, где мужчин убивают, а женщин оскорбляют в их собственной квартире?

Мария была прекрасна в своем возмущении. Ее чудесные черные волосы, которые она небрежно подколола, чтобы принять сыщика, рассыпались по плечам. Гнев яркой краской окрасил ее щеки и губы. Зиг, задержавшийся на минуту в дверях, посмотрел на нее и нашел, что никогда еще не видел Марию такой прекрасной. Сыщик больше не владел собой. Бросившись к ней и обхватив ее голову руками, он припал губами к ее губам. Это был первый и единственный поцелуй в его жизни. Содрогнувшись от этого ненавистного прикосновения, Мария вырвалась из рук Зига и ударила его по лицу. Не помня себя от обиды, она вылетела из комнаты.

Когда Зиг ушел, вдова, немного оправившись от негодования, села за письменный стол и, помрачнев и нахмурившись, набросала следующие слова: «Не приходите сегодня ко мне днем, но вечером, ровно в семь часов, я жду вас. У меня есть кое-какой план». Она надписала конверт и передала его Розе.

— Распорядись, чтобы это письмо отнесли по указанному адресу.

Когда Роза вернулась, Мария сообщила ей, что завтра же уезжает в Италию.

— Приготовь все для путешествия, — приказала хозяйка.

Через четверть часа она уже ехала к своему адвокату. Переговорив с ним о делах, вдова зашла в церковь и, помолившись там, поехала на кладбище. Опустившись на колени у могилы мужа, она умоляла простить ее.

В тот день отмечался день рождения императора. На улицах были толпы народа, и постовые напрасно старались водворить порядок.

Но даже в этой толпе Марию не переставал преследовать человек, которого она не замечала. Когда ее экипаж поехал быстрее, этот человек тоже взял извозчика и таким образом одновременно с Марией очутился на Кляйстштрассе. Вдова поднималась по парадной лестнице, а ее преследователь — по черной.

Было семь часов, когда хозяйка вернулась домой. Вскоре явился и Хорфди.

— Что вы придумали? — обратился он к Марии, когда они остались одни. — О каких планах вы мне писали?

— Я решила оставить Берлин. Завтра утром я уезжаю отсюда.

— Хорошо, едем, — сказал Хорфди.

— Вы хотите последовать за мной?

— Как вы можете об этом спрашивать? — воскликнул он, покрывая ее руки поцелуями.

— Сядьте, я должна серьезно с вами поговорить. Я допустила одну ошибку… Я уже много слез пролила из-за нее, но теперь хочу, чтобы между нами была полная ясность. Я верю в вашу любовь, которая поможет мне забыть прошлое. В этом я не сомневаюсь.

— Это действительно так, — с жаром проговорил Хорфди, — вся моя жизнь принадлежит вам одной! Вы хотите в Италию? Тем лучше, я уже давно мечтаю об этом. В этой прекрасной стране, под ясным небом, наедине с вами, я постараюсь воспитать в себе недостающие мне качества… Но куда же мы поедем? В Геную, к вашим родным?

— Да, мне хотелось бы, чтобы и моя мать полюбила вас.

— А как вы меня ей представите? Как друга?

— Нет, для моих родных вы будете человеком, чье имя я буду носить, когда закончится траур…

— Значит, вы согласны? — радостно воскликнул он.

— Конечно! Вы можете жениться на мне, ничего не опасаясь, — сказала Мария с улыбкой. — Я происхожу из уважаемой семьи, и в моем прошлом нет ничего, чего я могла бы стыдиться.

— Ах! Отчего я не могу сказать того же про себя! — вздохнул Хорфди.

В эту минуту вся комната осветилась: по другую сторону улицы в большом торговом доме зажглась иллюминация. Послышались громкие возгласы толпы, крики и смех, звуки военной музыки…

Нет в мире ничего более заразительного, чем восторг. Хорфди, уже и без того распаленный предшествовавшим разговором, пребывал в нервном возбуждении, которое только усиливалось от музыки и криков с улицы.

Молодой человек уже давно собирался сделать Марии признание. Его неотступно преследовала одна мысль, отравляя самые радостные минуты. Он думал, что будет страдать меньше, если откроет кому-нибудь свою тайну и облегчит совесть. Хорфди надеялся, что, если Мария выслушает его и простит, ему станет спокойнее. Что, как не ее полные любви слова, могли утешить его, поддержать, помочь ему воспрянуть духом?

Молодой человек подошел к Марии и, схватив ее за руки, сказал:

— Могу ли я доверить вам тайну?

— Конечно, — ответила она, не задумываясь.

— Одно воспоминание не дает мне покоя. Оно грызет меня день и ночь.

— Какое воспоминание? — спросила Мария, поднимая голову.

— Что бы вы сказали, если бы узнали, что человек, которого вы любите, чье имя собираетесь носить, совершил дурной поступок, даже преступление?

— Я не поверила бы! — воскликнула она.

— А если это правда? Если в минуту гнева и сумасшествия он настолько увлекся, что ранил человека?

Смертельная бледность проступила на лице вдовы, и она отшатнулась от Хорфди.

— И что, если из-за роковой случайности человек этот умер от нанесенной мною раны?

— Молчите, ради бога, молчите! — закричала Мария.

— Нет, я должен все рассказать. Эта тайна тяготит меня…

Мария пыталась заставить его замолчать, но он не повиновался.

— Вы должны меня узнать. Я спокоен и тих по природе, но у меня бывают минуты, когда я обо всем забываю и не отдаю себе отчета в том, что творю. Порой моя голова затуманивается и от вина. Однажды, за ужином в ресторане, я почувствовал себя совершенно несчастным из-за забот, свалившихся на мою голову, и, чтобы забыться немного, позволил себе выпить лишнего. После этого я отправился к человеку, с которым меня связывало одно неприятное денежное дело. Я был должен ему значительную сумму и не мог вернуть ее, о чем и хотел сообщить. Я застал его дома, одного. Он только вошел и собирался ложиться спать. Меня он встретил холодно и враждебно. Я объяснил ему свое положение и попросил не заводить против меня дела. Я сказал: «Вы погубите меня этим, лишите меня последнего кредита на бирже, за счет которой я живу…». Он заявил, что это его не интересует. Я умолял его, я унизился до просьб, но он оставался бесстрастен. Тогда я крикнул ему: «Вы увидите, что это добром не кончится. Прежде, чем я унижусь до этого, прежде, чем вы успеете подать на меня в суд, я пущу себе пулю в лоб!» «Вы, — ответил он с насмешкой, — вы лишите себя жизни? Полно! Вот, смотрите, прелестный ножичек. Я прошу вас принять его в подарок от меня. Я уверен, что вы не способны на самоубийство». И с этими словами он вложил мне в руку нож. Кровь бросилась мне в голову. Разгоряченный вином, я уже не просил, но угрожал и проклинал своего мучителя за жестокость. «Жестокость! — воскликнул он. — Подумать только, и он будет мне это говорить! Возьмите ваш вексель, я не желаю больше прикасаться к нему, но отныне я буду иметь право заявлять повсюду, что вы вор». Я — вор! Я бросился на него, он ударил меня по лицу… Тогда, вне себя от ярости, я замахнулся и пырнул его ножом, который он сам вложил мне в руку. Он вскрикнул и упал. Я выронил нож и кинулся бежать… Ну, вот, теперь вы знаете мою тайну, дело происходило именно так, как я рассказал, клянусь…

Хорфди остановился, чтобы перевести дух, а затем продолжил, не глядя на Марию:

— Я думал, что нанес ему легкую рану, но оказалось, что я убил его… Несколько дней спустя меня арестовали… Сначала я хотел сознаться во всем… Никто в мире не осудил бы меня, я был несчастным человеком, но не убийцей. Я убил, но не имел такого намерения… Но вдруг я вспомнил о векселе, который он вернул мне. Он, вероятно, еще был у меня в пальто, его нашли и… если бы я сознался, то погиб бы. Меня бы сочли обыкновенным убийцей, который заколол человека, чтобы избавиться от долгов. Тогда я решил защищаться, пустить в ход весь свой ум, чтобы обмануть правосудие и спастись. Я говорил себе, что всегда успею покончить с собой, если воспоминания будут слишком давить на меня и жизнь станет невыносимой. Я тогда сам изберу способ смерти, и мне не нужно будет идти на эшафот. Здесь, в этом кольце, скрыта капелька яда, который в одну минуту избавит меня от страданий… Но мне поверили, мне вернули свободу, и в тот час, когда я собирался уже покончить с собой, мне захотелось жить, потому что я увидел вас и полюбил! А теперь говорите, — прибавил он, подходя к Марии, — можете ли вы простить мне это преступление?

Вдова не отвечала. Она сидела, не шевелясь, закрыв лицо руками. Это молчание испугало Хорфди; он положил руку на голову Марии, но та в ужасе отшатнулась от него. Когда она отняла руки, ее лицо было мертвенно бледно. Слезы катились по ее щекам.

— Неужели моя вина больше, чем я думал? — воскликнул Хорфди с горечью. — Неужели вы не простите меня?

Мария медленно поднялась и проговорила ледяным тоном:

— Я — вдова Карла ван ден Кольба.

Хорфди, бледный, уничтоженный, не способный сказать ни слова, вышел из комнаты. Оказавшись на улице, он отправился к Потсдамскому мосту. Хорфди спотыкался на каждом шагу. Эти ужасные слова: «Я — вдова Карла ван ден Кольба» — все еще звучали в его ушах.

На углу Потсдамштрассе яркий свет ослепил его, огромная толпа увлекла его с собой. Все вокруг смеялись, кричали и пели. Лица прохожих сияли радостью, но Хорфди ничего этого не замечал. Прислонившись к двери какого-то запертого магазина, он стоял и безумными глазами смотрел на теснившуюся толпу.

Его толкали со всех сторон, но вдруг какой-то маленький невзрачный человек схватил его за руку и сказал:

— Господин Хорфди, я арестую вас именем закона.

Тот не шевельнулся, не высвободил руки, а только взглянул на стоявшего перед ним Зига и грустно сказал:

— Мне сейчас не до шуток.

— Я тоже не шучу, — ответил полицейский, — я арестую вас за убийство Карла ван ден Кольба.

Хорфди уже ничто не могло удивить. Он даже не вздрогнул от неожиданности, а только спросил:

— Кто же вы, господин?

— Я — сыщик, моя фамилия — Зиг.

— Ага, теперь я понимаю… Вы такой же граф Камани, как и она — ваша родственница.

— Верно, — подтвердил агент, — вы сами последуете за мной или мне применить силу?

— Постойте, — ответил Хорфди, — но почему вам пришло в голову арестовать меня как убийцу ван ден Кольба?

— Вы сами признались в этом его вдове.

— И она выдала меня!

Трудно передать тон, которым были сказаны эти слова. Не упрек и даже не жалоба, но скорбь разбитого сердца звучала в них.

— Пойдемте, — сказал Зиг.

— Пойдемте, — послушно отозвался Хорфди.

Что ему теперь были тюрьма и эшафот?

В эту минуту на улицу хлынул новый людской поток и разделил Зига с его пленником. Хотя сыщик и приложил все усилия, чтобы пробиться к Хорфди, но вскоре потерял его из виду.

А тот даже не заметил, что сыщика уже нет рядом, и спокойно последовал за толпой. Наконец ему удалось свернуть в пустынный переулок. Молодой человек огляделся — он был один. Быстрым движением он сорвал кольцо с пальца, повернул черный камень и, прошептав имя Марии, поднес к губам смертельный яд.

Сделав несколько шагов, Хорфди упал.