Японская макака

Macaca fuscata

Тип: хордовые
Класс: млекопитающие
Отряд: приматы
Семейство: мартышковые
Род: макаки
Охранный статус: с минимальным риском

Поскольку мы не знаем, как будет развиваться этика, нельзя считать нерациональными большие надежды.

Дерек Парфит

Мы — обезьяны с пушками и деньгами.

Том Уэйтс

Температура воздуха градусов двадцать ниже нуля, но японские макаки сидят неподвижно, как буддийские монахи, наслаждаясь горячей водой источника и демонстрируя абсолютное равнодушие к холоду. Не вызывает сомнений, что это умные обезьяны — одни из самых изобретательных и легко приспосабливающихся приматов на планете. Правда, эта картина не показывает нам, что только самые «главные» макаки группы наслаждаются теплой водой, низших в иерархии к ней не подпускают. Менее удачливые сбились в тесную группу на холодном воздухе, им, очевидно, очень неуютно. Их жизнь обычно короче, чем у главарей, и полна страданий. Так что картина, с одной стороны, очень милая, с другой — жестокая и безжалостная. Поведение японских (или как их еще называют снежных) макак на самом деле напоминает скорее гангстеров якудза, чем монахов.

У японских макак длинные красные морды и близко посаженные, как у Джорджа Буша-младшего, глаза. У них густая шерсть, обычно серебристо-серого или коричневого цвета, значит, они отлично приспособлены к холодному климату гор. Зимой густая шерсть покрывает все их тело и голову, как парка, помогая выжить в засыпанных снегом лесах и на берегах замерзающих рек — в их естественных местообитаниях. Эта шерсть — прекрасный пример адаптаций: ни один другой примат, кроме человека, не научился выживать в таком холодном климате, а человеку для этого понадобились теплая одежда и огонь. (Купание в горячих источниках, судя по всему, макаки открыли для себя относительно недавно, подражая людям после Второй мировой войны, и популярны горячие ванны только у нескольких групп макак.) Но в целом род макак весьма примечателен. Его разнообразные виды были, по крайней мере до появления человека, самыми успешными и самыми распространенными приматами на Земле: более 20 различных видов обитает в Евразии и Африке. Многие, например хохлатый павиан, известный своим черным панковским или готским окрасом, находятся на грани исчезновения. Но японская макака и ее континентальный родственник макака-резус чувствуют себя вполне неплохо благодаря своей способности умилять нас, а когда это не срабатывает, манипулировать нами или обманывать нас.

Здесь, у горячего источника, места немного, и борьба за выживание жестока. Вот вам в миниатюре мир жесткой конкуренции, где сила — это право, а преданность распространяется только на очень узкий круг членов семьи, да и то не всегда. Как и во всех группах макак, здесь есть доминирующая семья, которой достаются самые уютные места и самые вкусные кусочки. Эту семью возглавляет самка, которой помогает самец. Самец получает определенные привилегии за выполнение силовых функций. У самки обычно есть несколько отпрысков от этого самца или предыдущих любовников. Если самец вдруг заболевает или становится слишком слабым, он просто изгоняется. Положение главной семьи в иерархии группы таково, что даже старшие члены других семей уступают даже самым младшим членам доминирующей, хотя они и могут попытаться немного их попугать, если никто не видит. Время от времени другие семьи группы организовывают тактические союзы и устраивают заговоры с целью свергнуть доминирующую семью, и, если это удается, бывшие доминанты оказываются в самом низу иерархической лестницы.

Подобные мрачные аспекты жизни японских макак, макак-резус и других видов дали повод приматологу Дарио Маэстрипьери назвать этот род живым воплощением макиавеллианского интеллекта, имея в виду книгу Никколо Макиавелли «Государь», которая считается руководством для тех, кто стремится к аморальной власти. Маэстрипьери видит определенное сходство между макаками и людьми: в обоих случаях успех нам обеспечили самые жестокие наши качества. Поддразнивая своих читателей, он пишет:

К тому времени, как люди начнут глобальную атомную войну, на Земле не останется больших обезьян, так что в Планету обезьян она не превратится. Но есть шанс, что макака-резус на тот момент еще выживет.

Описываемое Маэстрипьери поведение макак резус вполне соответствует действительности и подтверждается данными других приматологов. Даже среди членов доминирующих семейств манипуляций и махинаций достаточно, чтобы посрамить род Борджиа. Вывод Маэстрипьери: политика, построенная на грубой силе, — это и отправная, и конечная точка на пути к власти — по-видимому, подтверждает «теорию лакировки» (veneer theory), согласно которой люди, хотя и кажутся часто готовыми заботиться о вас и сотрудничать, на самом деле руководствуются исключительно собственными интересами. Но эта теория не дает полного представления ни о макаках, ни о людях в различных обстоятельствах и условиях, так что не стоит на ее основании пытаться представить наше будущее.

«Если бы матери макак помогали своим старшим дочерям, — пишет Маэстрипьери, — власть дочерей в семье увеличивалась бы по мере того, как их число росло, и в конце концов дочери бы взбунтовались против своей матери. Вместо этого мать поддерживает самую младшую дочь, уменьшая таким образом власть старших дочерей при рождении каждого последующего детеныша женского пола и обеспечивая поддержку младшей дочери в случае бунта старших…»

Отношение к приматам (отряд млекопитающих, включающий лемуров и других, в том числе человекообразных, обезьян) существенно отличалось в разное время и в разных культурах. В индуизме культ бога-обезьяны Ханумана подразумевает, что большинство индусов считают макак священными животными. В Древней Японии японских макак чтили и иногда посвящали им храмы. В Китае особенно ценили гиббонов за их красивое пение. Но в Китае и Японии, да и во многих других частях света обезьяну принято считать символом человеческой глупости. Широко распространены на свитках изображения обезьян, пытающихся выловить из воды отражение луны. В Европе и средиземноморских странах отношение к обезьянам изменялось неоднократно, что отлично описывает Рэй Корбей, как «попеременное очеловечивание и бестиализацию и человека, и обезьяны». Древние египтяне как минимум одну обезьяну, павиана, считали достойной уважения и даже присвоили ей статус священного животного. Отношение римлян было более враждебным, а европейцам в Средние века и в начале современной истории обезьяны (причем тогда не различали мартышек и обезьян) казались отвратительными или даже дьявольскими созданиями (в средневековых бестиариях обезьяны часто описываются как воплощение дьявола), выражением необузданных сексуальных влечений (шекспировский Отелло в приступе ревности кричит о «блудливых обезьянах») или символами человеческой высокомерия и глупости (слова Изабеллы в пьесе Шекспира «Мера за меру»: «А гордый человек, / Минутной куцей властью облеченный, — / Не понимая хрупкости своей / Стеклянной, нутряной, неустранимой, — / Как злая обезьяна, куролесит / У господа, у неба на виду — / И плачут ангелы»).

Отношение к обезьянам начало понемногу меняться в XVII в., когда европейцы узнали о существовании обезьян, которых теперь относят к человекообразным. Схожесть их анатомического строения с человеком, очевидная у шимпанзе (которых европейцы впервые увидели в XVII в.), орангутана (в XVIII в.) и гориллы (в XIX в.), оказала сильное влияние на взгляды естествоиспытателей. Может ли существование этих обезьян служить доказательством правдивости древних сказаний о диких людях? Могут ли они, как предположил шотландский оригинал лорд Монбоддо, быть нашими близкими родственниками? Такие вопросы заставили более терпимо и благосклонно относится к обезьянам по крайней мере философов и ученых. Монбоддо, например, даже утверждал, что человека и орангутана объединяет способность испытывать стыд. Но глубоко укоренившиеся настороженность и неприязнь европейцев было не так-то легко изжить. В течение 100 лет после открытия горилл в конце XIX в. их продолжали считать злобными монстрами, хотя такое описание и противоречит истинной природе этих мирных вегетарианцев.

То, что философы XVIII в. только подозревали, Чарльзу Дарвину и следующим поколениям биологов удалось убедительно продемонстрировать: обезьяны и люди произошли относительно недавно от общего предка. Частные записи Дарвина, сделанные в 1838 г., за 19 лет до публикации «Происхождения видов», суммируют его теорию и следствия из нее: «Происхождение человека теперь доказано… метафизика должна процветать… Тот, кто понимает павиана, делает больше для метафизики, чем Локк…» Как и многие записи, сделанные на скорую руку лично для себя, эти строки могут показаться несколько туманными. Они означают примерно вот что: «Теория естественного отбора доказала, что человек — часть царства животных. Поймите животное, которое является нашим ближайшим родственником (павиан в данном случае означает всех обезьян), и вы сделаете больше для понимания нашей сущности, чем великие философы, такие как Джон Локк».

Дарвин видел, что новое понимание сможет пролить свет на острейший вопрос его (и нашего) времени: что является неотъемлемой и неизменяемой частью человеческой природы, а что формируется под влиянием внешних сил и где в этом уравнении место разума. Джон Локк предполагал, что изначально ум человека является «чистым листом»: для построения картины мира нужны только обобщения на основании личного опыта. Другие, в том числе Иммануил Кант и Сэмюэль Тейлор Кольридж, наоборот, были уверены, что в нашем развитии доминируют уже готовые инстинктивные стороны человеческой натуры. Собственная интуиция Дарвина, если верить другой записи 1838 г., подсказывала ему, что на самом деле ответ находится где-то посередине и для человека, и для животных:

Трудно сказать, где у животного — инстинкт, а где — разум, точно так же и у человека: невозможно сказать, что идет от врожденного, а что от сознательного… поскольку у человека имеются тенденции к наследованию, то и его разум не так сильно отличается от разума звериного…

Мысли Дарвина проницательны и глубоки. Но часто их неверно истолковывают или же придают слишком большой вес одной их части в ущерб другой. Тема, которая была в центре внимания тогда и продолжает оставаться не менее важной сейчас, — борьба за существование, изложенная в третьей главе «Происхождения видов». В этой главе природа изображена не как идиллическая английская деревушка, а как арена всеобщей борьбы, в которой каждый вид размножается с максимальной скоростью, на которую только способен. «Облегчите то или иное препятствие, смягчите хотя бы незначительно истребление, и численность вида почти моментально возрастет до любых размеров». Поэтому разрушение, которое каждому виду наносится хищниками, болезнями, климатом и другого рода бедами, нужно рассматривать как позитивный фактор.

Взгляд на мир животных как на мир жестокой и беспощадной конкуренции был очень близок Томасу Гексли, одному из ярых сторонников теории Дарвина. Гексли считал главным достижением человека и его непреходящей задачей преодоление нашего животного прошлого:

Из тьмы доисторических веков появляется человек с грубыми отметинами своего низкого происхождения. Это дикое животное, только более умное, чем другие животные, жертва своих импульсов, которые нередко влекут его к собственному разрушению… его неизменные спутники — порок, кровопролитие и несчастья.

И только благодаря разуму, продолжал Гексли, а также благодаря «удивительному дару членораздельной и вразумительной речи… человек постепенно аккумулировал и систематизировал опыт, который почти полностью утрачивается с окончанием каждой индивидуальной жизни у любого другого животного; так что теперь он стоит на вершине, оставив далеко позади себя более скромных собратьев, преображенный отраженным светом из бесконечного источника правды».

Чувство собственного достоинства, согласно этой точке зрения, человек не унаследовал из своего животного прошлого, а зарабатывал собственными непрекращающимися усилиями. При видимой «цивилизованности» его животные стремления — неизменно жестокие и яростные — приходится постоянно держать в узде. Но, пока эти импульсы под контролем, человек способен стать всем, кем захочет.

Такое мышление, а также социальный дарвинизм, сформулированный Гербертом Спенсером, обосновывали и питали многочисленные культурные и политические предрассудки до настоящего времени. Дуализм, который противопоставляет мораль природе и человека другим животным, присутствует в философии Зигмунда Фрейда, основанной на контрасте сознательного и бессознательного, эго и суперэго, любви и смерти. Как и Гексли, Фрейд повсюду видел только борьбу. Он объяснял табу инцеста насильственным разрывом с вольной сексуальной жизнью других приматов, кульминацией которой являлось коллективное убийство деспотичного отца сыновьями. Он считал, что цивилизация родилась из отрицания инстинкта, завоевания контроля над силами природы и построения культурного суперэго.

Идея титанической борьбы была популярна и у коммунистов. Карл Маркс с самого начала был сторонником теории Дарвина — в собственной интерпретации. Его большевистские и маоистские последователи (или фальсификаторы) довели его теорию до абсурда. В соответствии с научными законами истории — и исключительно с помощью воли и под руководством Партии — человек должен быть создан заново в идеалах социализма. Тех, кто стоял на пути у прогресса, надлежало принести в жертву.

Желание советских лидеров доказать, что их методы являются истинно научными и что именно они, а не империалисты, правильно понимают эволюционную теорию, приводили к эпизодам, которые сегодня могут показаться историей из книг Михаила Булгакова. Так, в 1926 г. ученый Илья Иванов получил одобрение на проведение следующего эксперимента: чтобы доказать происхождение человека от обезьяны, он должен был вывести человека-шимпанзе. Иванов отправился на французскую исследовательскую станцию на западе Африки, где оплодотворил человеческой спермой трех самок шимпанзе. Он не использовал собственную сперму, потому что разделял убежденность колонизаторов в том, что африканцы ближе к шимпанзе, чем европейцы. Иванов пробыл в Африке достаточно долго, чтобы убедиться, что его эксперимент провалился, затем связался с кубинской богачкой Розалией Абре, которая первой стала разводить шимпанзе в неволе и держала настоящий зоопарк под Гаваной. Он поинтересовался, можно ли использовать кого-то из ее подопечных самцов шимпанзе для искусственного оплодотворения добровольно согласившейся на эту процедуру русской женщины, известной потомкам как Г. (Его запрос так и остался без ответа, и Г. больше в анналах истории не проявлялась.)

Социальный дарвинизм использовался и ультракапиталистами в США, где иногда (по вкусу) его разбавляли религией. Например, Джон Рокфеллер считал триумф крупных корпораций «просто результатом работы закона природы и Господа». Мировоззрение атеистки Айн Рэнд состояло из сильно искаженного ленинизма и вульгарно упрощенных взглядов Ницше: «Что такое ваши массы, если не грязь, которую можно топтать, топливо, которое можно сжечь ради тех, кто этого заслуживает?» Все могут молиться в церкви Св. Доллара, неважно, верят они в Бога или нет — мнение, которое ярче всех выразил Гордон Гекко, герой фильма 1987 г. «Уолл-стрит»: «Смысл в том, дамы и господа, что жадность — за неимением лучшего слова — это хорошо. Жадность — это правильно. Жадность работает. Жадность проясняет и отражает суть эволюционного духа».

«Уолл-стрит» стал предвестником финансовой культуры, которая расцвела в 1990-е и 2000-е. Этот фильм был снят во время последнего витка холодной войны и в этом смысле был продуктом культуры, которая в течение нескольких десятилетий жила под угрозой уничтожения. И американцы, и русские в любой момент могли начать войну, которая в течение двадцати минут уничтожила бы большую часть всех форм жизни на Земле, что молодой Фидель Кастро, одержимый идеей интернационализма, настоятельно советовал сделать Советскому Союзу в 1962 г. Американские военные стратеги решили в 1950-е, что лучший способ сохранять мир — это следовать теории игр, согласно которой каждый игрок руководствуется исключительно собственными интересами, или, как сформулировал создатель теории игр, математик Джон Нэш «Fuck you, buddy».

После Второй мировой войны было естественно прийти к выводу, что человек не только не контролирует свои звериные инстинкты, но и представляет собой типичную обезьяну-убийцу. Израильский премьер-министр Менахем Бегин заметил: «Цивилизация развивается скачкообразно». Идея, что непрекращающаяся борьба — неизбежная реальность, со всей беспощадностью звучит в словах судьи в книге Кормака Маккарти «Кровавый меридиан» (1985).

В документальном фильме «Туман войны» (2003) бывший министр обороны США Роберт Макнамара вспоминает обсуждение ядерного кризиса с кубинским президентом в 1992 г.: «Господин президент, у меня к вам три вопроса. Во-первых, вы знали, что там были боеголовки? Во-вторых, если знали, вы бы рекомендовали Хрущеву использовать их, учитывая возможность американской атаки? В-третьих, если бы он их использовал, что произошло бы с Кубой?». Кастро ответил: «Во-первых, я знал, что они там были. Во-вторых, я не “рекомендовал бы” Хрущеву, я фактически рекомендовал Хрущеву, чтобы он их использовал. В-третьих, что произошло бы с Кубой? Она была бы полностью уничтожена».

В 1990-е руководство Enron Corporation, вдохновленное книгой Ричарда Докинза «Эгоистичный ген», разработало систему мотивации и увольнений, которая «стравливала» сотрудников друг с другом. Основана она была на уверенности менеджеров в том, что существует всего два стимула для человеческого поведения: жадность и страх. В результате они добились того, что в Enron была создана корпоративная культура, которую определяли жестокость, обман и откровенная эксплуатация. Компания Enron под руководством ближайшего делового партнера Джорджа Буша развалилась в 2001 г.

Еще одно заблуждение, в которое легко можно впасть, если воспринимать только часть правды, — теория бихевиоризма, предложенная в XX в. версия представления о человеке как о чистом листе, на котором можно написать все что угодно. В романе Джорджа Оруэлла «1984» О’Брайен говорит Уинстону Смиту: «Вы воображаете, будто существует нечто, называющееся человеческой натурой, и она возмутится тем, что мы творим, — восстанет. Но человеческую натуру создаем мы. Люди бесконечно податливы».

Мао Цзэдун тоже видел в китайском народе «чистый лист бумаги… самые новые и красивые слова могут быть написаны на нем… самые новые и красивые картины нарисованы…». Одним из последствий такой его убежденности стал «Большой скачок», во время которого от 20 до 45 млн человек погибло от голода. Ничего настолько трагичного на Западе не происходило, но бихевиоризм сохранял свое влияние как минимум до 1970-х, когда его наиболее известный сторонник Беррес Фредерик Скиннер продолжал относить любые проявления умственной деятельности к «надуманным объяснениям». Внутренние психологические опыты: мысли, чувства, намерения, цели — излишни с точки зрения изучения фактических мотивов поведения и, соответственно, не имеют никакого значения.

Эксперименты, целью которых было проверить, до какой степени люди и животные представляют собой «чистый лист бумаги», не раз заводили ученых в тупик. В конце 1960-х два американских психолога решили проверить, можно ли разрушить самую тесную связь, существующую среди млекопитающих, — связь между матерью и младенцем. Они поместили новорожденных детенышей макак-резусов в клетки с куклами из проволоки и тряпок, отдаленно напоминавшими кормящих матерей.

Первым из этих монстров была тряпичная обезьяна-мать, которая в определенное время или по требованию выпускала струю сжатого воздуха под давлением. Эта струя практически срывала кожу с новорожденного детеныша. Что же делал детеныш? Он все сильнее и сильнее прижимался к матери, потому что напуганный младенец во что бы то ни стало прижимается к матери…

Но мы не сдавались. Мы создали вторую суррогатную мать-монстра, которая раскачивалась так сильно, что у младенца зубы стучали. Но младенец только прижимался теснее. У третьего созданного нами монстра был встроенный проволочный каркас, который выскакивал из живота суррогата и сбрасывал младенца на пол. Детеныш поднимался с пола, ждал, пока каркас уберется в тряпичное тело, и прижимался к роботу.

В конце концов мы построили мать-дикобраза. По команде из всей поверхности живота выскакивали острые медные шипы. Хотя такие острые шипы причиняли детенышам боль, они просто ждали, пока шипы исчезали и возвращались к матери.

Экспериментаторы обнаружили, что «добиться психопатологии» (то есть вызвать нервный срыв) им удалось только у обезьян, которых они с рождения держали в полной изоляции.

Как могли интеллектуалы, политики, бизнесмены и целые сообщества так катастрофически заблуждаться? А Дарвин тоже ошибался? В конце «Происхождения видов» он пишет, что его работа приведет к «гораздо более важным исследованиям», в которых «психология будет строиться на новом фундаменте, уже заложенном Гербертом Спенсером…». Спенсер, самый известный в свое время философ в мире, как уже говорилось, был создателем направления, которое сегодня мы называем социальным дарвинизмом. На самом же деле дальнейшие исследования самого Дарвина заставили его взглянуть на жизнь не просто как на мальтузианскую борьбу за существование. Это становится очевидным в следующей его крупнейшей работе — «Происхождение человека» (1871):

Абсолютно любое животное, обладающее хорошо развитыми социальными инстинктами, в том числе родительской и сыновьей привязанностью, с неизбежностью разовьет чувство морали или совесть, когда его интеллектуальные способности станут настолько или почти настолько же развитыми, как у человека.

Дарвин приводил такие свидетельства в поддержку своей теории:

Мой корреспондент в Абиссинии наблюдал, как большая группа павианов пересекала долину. Некоторые уже поднялись на противоположную гору, а другие еще оставались в долине — и на них напали собаки. Но самцы, которые поднялись на гору, немедленно спустились вниз и начали так страшно рычать, что собаки разбежались. Через какое-то время собаки набрались храбрости для новой атаки, но уже все павианы поднялись на гору. В долине остался только один молодой павиан месяцев шести, который громко призывал на помощь: он забрался на выступ скалы, и собаки окружили его. И тогда один из самых крупных самцов, настоящий герой, спустился с горы, подошел к отставшему молодому самцу, убедил его пойти с собой и с триумфом увел из долины — собаки были слишком удивлены, чтобы нападать.

Учитывая, что в то время постоянные наблюдения за жизнью обезьян не велись и тем более не было специально подготовленных приматологов, такие рассказы могли только передаваться из уст в уста. То, что Дарвин им верил, в очередной раз доказывает его здравый смысл: ведь он пренебрегал предубеждениями своего времени (и не только своего: почти 100 лет спустя Роберт Ардри так описывал павианов: «прирожденный забияка, прирожденный преступник и кандидат на веревку палача»). Сейчас мы знаем, что для многих видов обезьян бывает свойственно альтруистическое и иногда даже геройское поведение, как в этой пересказанной Дарвином истории, и они приходят на выручку другим особям, даже необязательно своим родственникам. В последнее время собрано немало свидетельств, подтверждающих это. Так, есть свидетельства о жившей в горах группе японских макак, среди которых одна по имени Мозу родилась без кистей рук и ступней. Несмотря на увечье, Мозу прожила долгую жизнь и родила пятерых детенышей: сородичи кормили и защищали ее. В качестве еще одного примера можно рассказать о серии экспериментов, проводившихся с макаками-резусами: они последовательно отказывались нажимать на рычаг, за что получили бы вознаграждение, когда понимали, что это причинит боль другой обезьяне.

Павианы, более смышленые, чем макаки, еще чаще демонстрируют способность к симпатии и готовность помочь. Один из наиболее удивительных примеров — история молодой самки Алы, которая нашла работу на ферме в Южной Африке в 1950-е гг.:

Когда Ала возвращается домой после кормления, она идет в загон к ягнятам. Отсюда ей слышно, но не видно взрослых овец. Когда она слышит, как какой-то ягненок зовет мать, она находит его, перепрыгивает через перегородку и подносит его к матери, чтобы он мог поесть. Она умеет точно находить мать ягненка, даже если одновременно несколько матерей зовут своих детенышей и несколько ягнят им отвечают… Иногда она находит и приносит ягненка еще до того, как мать и детеныш начинают звать друг друга. Миссис Астон, хозяйка фермы, отмечает: «Ни один человек не смог бы правильно найти матерей двадцати одинаковых на вид ягнят. Но Ала никогда не ошибается».

Но не меньшим заблуждением, чем обвинение приматов в постоянной жестокости и насилии, было бы думать, что они всегда ласковы и добры. Почти в каждой группе есть особи, совершающие крайне жестокие поступки по отношению к членам своей же группы. (Такие действия совершаются редко, но никогда не бывают случайными.) Но даже учитывая сказанное, есть доказательства, что сочувственная реакция и соответствующее поведение «закреплено» в мозгу приматов. Например, известные сейчас «зеркальные нейроны», которые срабатывают, когда мы совершаем конкретное действие и когда мы видим, как кто-то другой совершает такое же действие, впервые были обнаружены у макак-резусов.

То, что справедливо в отношении обезьяны, верно и для человека. Вот что современник лорда Монбоддо Адам Смит писал в своей «Теории нравственных чувств» (Theory of Moral Sentiments):

Каким бы эгоистичным мы ни считали человека, очевидно, что ему свойственны некоторые принципы, которые заставляют его интересоваться судьбой других и делают их счастье необходимым ему, хотя сам он ничего от этого счастья не имеет, кроме удовольствия наблюдать его.

Такие слова уже сами по себе могут способствовать добродетели. Но выражает ли человек сочувствие и действует ли соответственно, зависит от множества условий, о чем было хорошо известно и Адаму Смиту. Конечно, мы способны сотрудничать друг с другом в течение более долгих периодов и в выполнении более сложных задач, чем кто-либо еще из приматов, причем вопреки ранее распространенному среди антропологов мнению родство зачастую не является единственным или даже главным определяющим фактором; репутация и взаимность могут оказаться гораздо важнее. Кроме того, мы обычно придаем огромное значение тому, что привыкли называть справедливостью. Но такие свойства не всегда обусловлены широтой нашей души: нередко мы просчитываем, какое поведение лучше всего соответствует нашим интересам. И, конечно, у наших порывов к сотрудничеству есть и своя темная сторона. Совместные действия иногда требуют от нас принимать правила, заставляющие подавлять любую эмпатию. И стремление соблюдать правила может оказаться важнее всего остального. Таковы по крайней мере выводы, которые можно сделать по результатам экспериментов, проведенных в 1960-е Стэнли Милгрэмом. Он продемонстрировал, что примерно две трети его испытуемых — обычных людей — были готовы наказывать другого человека, не справляющегося с тестом на запоминание, ударами электрического тока, причем даже достигая, как они считали, смертельно опасного уровня, если авторитетное лицо говорило им, что так следует поступить. (На самом деле второй человек — это был актер — не получал никакого разряда, но испытуемый этого не знал.) До эксперимента Милгрэм предполагал, что лишь около 1% подопытных исполнят такой приказ и что это будут психопаты.

Наша биологическая природа, утверждает приматолог Франс де Вааль, который ввел в употребление понятие макиавеллианского интеллекта, «держит нас на поводке и не позволяет отклоняться от нашей сути. Мы можем строить свою жизнь как хотим, но будем ли мы успешны, зависит от того, насколько наша жизнь будет соответствовать индивидуальным предиспозициям». О каких предиспозициях идет речь? «Как и других приматов, — говорит де Вааль, — человека можно описать либо как расположенных к сотрудничеству животных, которым приходится прилагать немало усилий, чтобы контролировать эгоистичные и агрессивные импульсы, либо как склонных к конкуренции животных, которые, несмотря на это, могут ладить друг с другом и идти на компромиссы». Иначе говоря, в нас есть две «внутренние обезьяны». Одна из них — «поддерживающая иерархию личность», которая верит в закон и порядок и необходимость строгих мер, обеспечивающих каждому четко определенное место. Другая — «смягчающая иерархию» — верит в равные возможности для всех. Для де Вааля вопрос заключается не в том, какая из этих тенденций более ценна, потому что только вместе они создают человеческое общество таким, каким мы его знаем: «В наших обществах уравновешены оба типа. У нас есть организации, поддерживающие иерархию, например система уголовного судопроизводства, и смягчающие иерархию, такие как движение за социальную справедливость».

Многое из того, о чем говорит де Вааль, звучит довольно убедительно, но в этом последнем заявлении он смешивает две разные вещи. Люди и институты — это не одно и то же, и, если мы говорим о каких-то характеристиках последних, обычно речь идет о процессе, который принято называть «политикой». И сообщества людей, наверное, могут намеренно создавать такие институты, в которых преимущественное место отводится нашей отзывчивости, а не агрессивным качествам. Возможно, именно это — уж не знаю, насколько ироничными могут показаться мои слова — и пытался сделать сам Макиавелли. Существует мнение, что «Государь» Макиавелли — это сатира, одна из первых книг, написанных в такой традиции, включая «Скромное предложение» (Modest Proposal) Джонатана Свифта (в котором предлагается съедать «лишних» детей) и мрачные образы Джорджа Оруэлла. В этом смысле «Государь» (1513) — это «1984» своего времени. Собственные взгляды Макиавелли, кстати, лучше отражает другая его книга — «Рассуждения о первой декаде Тита Ливия». Эта его работа сегодня менее известна. В ней он пишет, что республика, в которой люди могут свободно говорить и спорить, намного более совершенная форма правления по сравнению с деспотией.

На что бы ни надеялся и ни рассчитывал Макиавелли, созданные им образы остаются нерушимыми вот уже 500 лет. В нашем мире коррупция и злоупотребление властью распространены не меньше, чем в итальянских городах-государствах. Единственное различие заключается в том, что масштабы действия группировок по интересам, различных классов, кланов, этнических и национальных клик сейчас стали гораздо больше. Обоснован ли такой пессимизм? Некоторые современные ученые и мыслители ищут мотивы для более оптимистичного взгляда в будущее. По мнению лингвиста Стивена Пинкера, уровень насилия в человеческих сообществах стабильно снижается с течением времени. Нейробиолог Дэвид Иглман уверен, что новые способы коммуникации, разрешения конфликтов и «умное» принятие решений, чему во многом способствует появление Интернета, позволят нашей цивилизации избежать судьбы предыдущих. Насколько оправданны подобные заявления, покажет время. Философ Дерек Парфит выдвинул очень интересную идею, что можно выявить объективную основу этического поступка. Это не означает, однако, что мы действительно делаем то, что объективно правильно. Более убедительным представляется позиция математика и биолога Питера Новака, согласно которой прав анархист князь Кропоткин, считая взаимопомощь фактором эволюции. Новак называет сочувствие другим — «объединение для выживания» — третьим столпом эволюции вместе с мутацией и естественным отбором. Сам по себе этот факт, однако, не обеспечит нам светлое будущее: всегда найдутся мошенники и обманщики, умело эксплуатирующие людей, склонных к сотрудничеству. Ключевым фактором, определяющим результат, является то, насколько часто «кооператоры» встречаются и объединяются с другими «кооператорами», а «мошенники» — с другими «мошенниками». Вполне возможно, полагает Новак и ряд других ученых, что на этот фактор мы можем как-то повлиять.

Тим Лентон и Эндрю Уотсон, занимающиеся изучением глобальных земных процессов, говорят, что начиная с зарождения жизни на Земле произошло восемь крупных революций: возникли клеточные компартменты, хромосомы, генетический код, эукариоты, секс, дифференциация клеток у эукариотов, социальные колонии и человеческая речь. Каждая из этих революций уникальна, но есть у них общее: каждая подразумевала реорганизацию земной системы в целом и с каждой из них система делала шаг в направлении увеличения объемов используемой энергии, более эффективной переработки материалов, более быстрой обработки информации и более высокого уровня организации. Но, говорят Лентон и Уотсон, каждая из этих революций граничила с катастрофой, когда положительный исход не был гарантирован. Эти революции только кажутся нам закономерными, просто потому что, если бы они не произошли, нас бы с вами тут не было. Последствия самой недавней из них — развитие сложной системы символов человеческого языка — до сих пор продолжают проявляться.

Однажды кто-то набрался храбрости и рассказал далай-ламе анекдот про далай-ламу в пиццерии, он его не понял. Но вообще Тензин Гьяцо — так зовут далай-ламу — человек далеко не наивный. Беспокоясь о судьбе угнетаемого тибетского народа, он однажды спросил Эли Визеля, что помогло евреям. Визель назвал три вещи: книга, солидарность и память. Если мы, глобальное сообщество, серьезно хотим сохранить лучшее, что у нас есть, возможно, нам тоже стоит подумать об этих вещах. Чтобы солидарность могла развиваться вне каких-либо границ, нужно, чтобы книгу нельзя было толковать извращенно, в интересах какой-то одной группы, и чтобы она рассказывала больше правды о мире, чем Библия. И ни одна книга не отвечает этим требованиям лучше, чем книга жизни, которую люди только начинают читать и которая наглядно демонстрирует наше общее происхождение. Как и любая хорошая книга, она требует от своего читателя нравственного воображения, потому что заставляет задуматься о том, что общего у нас с другими животными и чем мы от них отличаемся. Горят, Антон Чехов как-то сказал: «Тогда человек станет лучше, когда вы покажете ему, каков он есть».

Если мы научимся лучше понимать книгу жизни, возможно, это усилит наше чувство ответственности по отношению к другим живым существам — и не в последнюю очередь к приматам, нашим близким родственникам. В XXI в. дела у них обстоят не самым лучшим образом. Макака-резус и японская макака пока живут неплохо, но примерно половина из существующих 634 видов обезьян и лемуров находится на грани вымирания. Одно исследование показало, что если посадить всех особей из 25 исчезающих в настоящий момент видов на трибуны футбольного стадиона, то всем им хватит там места — и свободных сидений останется предостаточно.

Один из видов, шансы которого на выживание в дикой природе совсем малы, — это орангутан, очень миролюбивая и спокойная обезьяна. Значительная часть той небольшой популяции, которая до недавнего времени еще выживала в дождевых лесах Индонезии, погибла в пожарах или по иным причинам. Когда я думаю об их судьбе, мне вспоминаются наблюдения Джона Бергера за матерью и детенышем орангутана в зоопарке:

Внезапно мне вспомнилась Мадонна с младенцем в исполнении Козимо Тура. Я ничего не перепутал под наплывом сентиментальных чувств, нет. Я не забыл, что говорю сейчас об обезьянах, и не забыл, что я сейчас зритель в театре. Чем больше думаешь о прошедших миллионах лет, тем удивительнее становятся выразительные жесты. Руки, пальцы, глаза… всегда глаза. Особенная защита, особенная мягкость — если можно было бы почувствовать прикосновение пальцев на шее, можно было бы сказать, нежность, — которые существуют миллионы лет.

Вряд ли можно ожидать, что в будущем человек превратится в ангелоподобное существо и реальностью станет мир «с часами с кукушкой и без итальянского возрождения», скуку которого высмеял в «Третьем человеке» (The Third Man) Гарри Лайм. И в любом случае, констатирует философ Энтони Аппиа, очень вероятно, что в роду каждого из нас были рабовладельцы или работорговцы, причем со стороны обоих родителей. Но наука во всей полноте ее воплощений — одно из лучших проявлений природы человека, потому что она требует от нас абсолютной честности и постоянного поиска способов смотреть правде в глаза, не обманывая себя. Или мы совсем не мудрые мартышки.