Можно сказать, что мифология — это религия других. Дать определение религии тоже несложно: это неправильно интерпретированная мифология. Неправильная интерпретация мифологических символов обычно заключается в том, что их считают отсылками к реальным историческим событиям. Эта проблема особенно ярко проявляется в западной традиции, где очень важное значение уделялось тому, что события, которые послужили основанием для создания наших церквей, воспринимались как происходившие в реальности.

В религиях мира, от североамериканских прерий до европейских лесов и до полинезийских атоллов, от самых примитивных до самых утонченных, прослеживаются одни и те же мифологические мотивы. Они — язык, lingua franca, который выражает некие общие для всех людей основные понятия. Но этот язык по-разному звучит в разных частях света.

Адольф Бастиан — великий немецкий врач, путешественник и антрополог XIX века. В 1860-х годах только что созданную кафедру антропологии в Берлинском университете назвали в его честь. Бастиан много путешествовал, очень интересовался обычаями аборигенов. Универсальные и местные аспекты символов, с которыми он сталкивался, вдохновляли его. Для описания универсального аспекта он придумал термин Elementargedanke — «элементарная идея». Конечно, сами по себе такие явления в материальном мире не существуют, находя конкретное выражение в культуре, в которой бытуют. Еще один термин Бастиана, Volkergedanke, или «фольклорная (этническая) идея», обозначает именно такое выражение. Элементарная идея проявляется в отношении к этническому контексту.

Например, когда вы изучаете мифы и фольклор северной и восточной Европы, перед вами предстают лесные чащи, где герою постоянно угрожают ужасные волки. А если вы окажетесь в Полинезии, то в глубинах темных морских вод ему будут угрожать жуткие акулы.

Итак, антрополог или социолог скажут вам, что нельзя сравнивать между собой эти два мифологических мотива. В северной Европе на людей оказывают влияние леса и волки, а на полинезийцев — океан и акулы, вот и все. Но каждый, кто, как и я, видел, как одну и ту же пьесу играли в разных странах, знает, что это не совсем верно. Молодой китайский актер, исполняющий роль Гамлета в Гонконге, отличается от молодого еврейского актера, исполняющего Гамлета на Бродвее. Но при этом вы не скажете, что постановка китайцами этой пьесы в Гонконге существенно отличается от еврейской постановки в Нью-Йорке. Основной сюжет и взаимоотношения персонажей — одни и те же.

Эта тайна мрачных глубин, которые трансцендируют горизонт сознания, воплощается в темных чащах в Европе и в океанских глубинах в Полинезии. Ощущение всеобъемлющей опасности предстает в разных обличьях: и волк, и акула являются выражением одного и того же древнего страха.

Вчитавшись в мифы разных народностей, вы легко заметите — возвращаясь к театральной метафоре — не то, что роль Гамлета исполняет китаец или еврей, а какую именно роль играет этот актер в данный момент. Есть множество ролей, которые предстоит исполнить. И если эта роль значима для вас — будь то образ волка или акулы, — вам не нужен профессор, который бы объяснил вам, что пришло время пугаться. Так, изначальный символ — Рождение Христа, например, — может не иметь никакого отношения к реальной истории. Даже если бы что-то подобное и произошло, это имело бы духовное значение только в качестве физического воплощения символа, обладавшего своим собственным смыслом задолго до того, как случилось конкретное событие.

В христианской традиции существует весьма заметное различие в значении слов «Иисус» и «Христос». Имя «Иисус» относится к конкретному историческому персонажу; понятие «Христос» — к вечному принципу, Сыну Божию, второму персонажу в Святой Троице, которая существовала до начала времен и будет существовать и после, а потому оно вне истории. Смысл нашей традиции состоит в том, что Иисус как исторический персонаж есть или был воплощением второго персонажа Святой Троицы на земле.

Главная особенность этой традиции по сравнению, скажем, с индуистской или буддистской заключается в том, что христианин утверждает: Воплощение было уникально. Случившееся чудо — вечный принцип рождения, жизни и смерти Христа — должно оказать определенное влияние на духовную жизнь человека. Есть замечательные слова у германского мистика Ангелуса Силезиуса: «Какой же толк, Гавриил, в твоем послании к Марии / Если ты сейчас не можешь принести ту же весть и мне?»¹⁹ Подобно ему, великий мистик Майстер Экхарт провозглашает: «Гораздо больше божественного в том, что Христос должен был родиться у невинной души, чем то, что он должен был родиться в Вифлееме»²⁰.

Это важнейший момент. Многие библейские истории — которые, согласно догмам, совершенно точно произошли в реальности, — сегодня с большим трудом можно интерпретировать в качестве исторических событий. Вознесение Богородицы или Христа на небеса заставляют нас столкнуться с вопросом: а рай — это вообще где? Где-то на небе? Современная космология не позволяет нам принимать подобные рассуждения всерьез. Постулаты веры сталкиваются с положениями истории и физики, которые руководят нашими жизнями, обеспечивая наше существование день за днем. Такое столкновение разрушило человеческую веру в эти символические формы, и они отвергнуты как ложные²¹.

Но первичная истина не исторична, а является духовным выражением этих символов. То, что современные исторические данные не дают воспринимать подобные символы как историческую реальность, не должно заставлять нас отказываться от символов как таковых. Они произрастают из самой души, они говорят от имени духа и обращаются к духу. Именно они фактически и являются средствами общения между сокровенными глубинами нашей духовной жизни и тем относительно тонким слоем сознания, с помощью которого мы управляем своим повседневным существованием.

Когда символические средства общения более и менее значимого «Я» у нас отнимают, мы остаемся без средств связи. Такая духовная жизнь вызывает раздвоение личности; мир в нашей голове и мир реальный существуют по отдельности друг от друга и распадаются на части. Когда люди, пережившие такое разделение на части, ломаются и погружаются в ночное море реальности вокруг, взаимодействовать с которым их не научили, мы говорим о шизофрении. Безумцам страшно — их мучают демоны.

Вот базовая теологическая формула: божество — это воплощение духовной силы. А непризнанные божества демонизируются, становятся опасными. Если вы не смогли наладить с ними общение, вести, которые они несут, не будут услышаны или приняты во внимание; и когда они все же к вам прорвутся, ваше сознание будет разрушено. Вот это и есть в буквальном смысле адская расплата. Мифы порождаются видениями людей, совершавшими духовные искания в своем внутреннем мире. Мифы порождают культурные нормы. Давайте рассмотрим, например, один из величайших мифологических образов, на котором построена вся средневековая цивилизация: миф (именно миф, так как его значение находится в области мифологии, а не истории) о Падении и Искуплении грехов человека. Вся средневековая цивилизация была построена таким образом, чтобы донести послание и благодать Искупления до каждого человека. Если вы ставите под вопрос историчность фактов, на которых основан этот миф (или которые основаны на этом мифе), и отвергаете ритуалы, с помощью которых этот миф был актуализирован, вы сталкиваетесь с разрушением цивилизации. Средневековая цивилизация пала под напором вновь обретенных античных идей — духа индивидуализма, который и дал начало эпохе Ренессанса. Таким образом возникает новая цивилизация, которая приводит в соответствие то, что происходит в сознании, и внутреннюю истину души, черпая вдохновение в мечтах, видениях, верованиях и ожиданиях, что все это сбудется. Можно сказать, общество эволюционирует, устанавливая корреляцию между неизменными психологическими потребностями индивидов и новыми представлениями о мироустройстве.

Мифы, подобно грезам, возникают из воображения. Можно выделить две категории мечтаний. Простая, личная мечта, когда сам мечтатель не в силах освободиться от плена собственных противоречий и противостояния жизненным сложностям, конфликт между желанием и запретом, предмет фрейдовского анализа и все прочее, о чем еще пойдет речь дальше. И мечты, которые мы называем провидческими, позволяющие человеку выйти за рамки своих привычных представлений и размышлять о проблемах вселенского масштаба, биться над конфликтами, о которых говорят великие мифы.

В чем вы черпаете силы, столкнувшись с трагическими и опасными событиями? Существует ли опора, поддерживающая вас, или то, что вы считали опорой, оказалось ступенькой к поражению? Ответ на этот вопрос позволяет понять, каков базовый миф, лежащий в основе вашей жизни.

Итак, в традиционной культуре, основанной на мифе, рабочая мифология в основном выполняет четыре фундаментальные функции: мистическую, космологическую, социологическую и психологическую.

В современном мире космологическая и социологическая функции утеряны. Наши представления о космосе коренным образом отличаются от религиозных представлений, на основе которых нас воспитывали.

По сравнению с временами, когда создавались законы Моисея, абсолютно изменилось и социальное устройство. Сейчас мы считаем, что мораль — это нечто, о чем могут выносить суждения люди, а не вечные незыблемые истины, которые спустились со священной горы: измените обстоятельства, и нравственные законы тоже изменятся. Преподавая в колледже Сара Лоуренс в течение тридцати восьми лет, я даже выразить не могу, насколько изменились нравственные представления молодых женщин об эротической стороне жизни за это время. Если вы попытаетесь оценить сегодняшние поступки людей, пользуясь представлениями моих бывших студентов тридцатилетней давности, из этого просто ничего не выйдет.

Практические, научные и социологические процессы идут, эволюционируют по своим собственным законам, нравится вам это или нет. Основные психологические проблемы молодости, зрелости, старости и смерти — и мистические проблемы Вселенной — в основном остаются неизменным. Следовательно, с точки зрения психологии человек может реинтерпретировать, заново пережить и по-новому использовать великие мифологические традиции, обесцененные научным сознанием, оторванные от современных условии жизни и лишенные смысла с точки зрения социологии и физической космологии.

Я хотел бы вкратце коснуться основного исторического аспекта нашей темы. Существуют три великих периода в истории человечества.

Первый, первобытный, длится от начала формирования сознания до момента появления письменности. В некоторых частях света до сих пор существуют общества, которым письменность не знакома. Там люди живут в единении с природой. Их представления о времени и пространстве весьма ограниченны, у них нет летописей о давних временах, а их рассказы о прошлом укладываются в весьма короткий промежуток. Они живут, так сказать, в непосредственной близости от начала времен. Дни, когда жил их дедушка, — для них почти древность.

Великий средний период истории начинается приблизительно в 3500 году до н. э. на Ближнем Востоке, в Месопотамии. Вдруг возникают города, изобретают письменность, математику, колесо, появляются кланы и общины, наконец, государства. В четвертом тысячелетии до н. э. эти процессы охватывают территорию от Месопотамии до Египта, где бурное развитие начинается около 2850 года до н. э.; затем следуют Крит и Индия (около 2500 года до н. э.), Америка и цивилизация ольмеков (около 1200 года до н. э.²²). Сложные, утонченные, абсолютно разные культурные традиции в разных частях света в корне отличаются от первобытного общества, не знавшего грамоты.

И, наконец, третий период — современность, которая берет начало в эпохе Ренессанса. Мы наблюдаем развитие науки, экспериментального и эмпирического познания природы. Как итог — появляются машины, которые работают, используя энергию — бензина, пара, электричества. Мир вступает в эпоху индустриализации и механизации, дающих основу совершенно новой, беспрецедентной культуре.

В дописьменном периоде мы сталкиваемся с двумя основными тенденциями. Первая связана с охотниками, обитателями великих северных равнин — Канады, Северной Америки, Сибири, Северной Европы и некоторых других подобных территорий.

Вся жизнь сообщества связана с охотой, и пищу для племени добывают мужчины. На протяжении этого огромного географического пространства психология и организация общества подчиняются законам патриархата. Для выживания племени очень важно, может ли мужчина быть хорошим охотником. А поскольку одни охотники постоянно находятся в состоянии конфликта с другими охотниками, принципиально важно и то, сумеет ли он доблестно сражаться. В этих обществах особое внимание и почет связаны с мужественностью, и огромное внимание уделяется ее проявлениям: культивированию и воспеванию храбрости, умелости, успешности.

Эта культура питается смертью. Те, кто принадлежат к ней, постоянно убивают животных, одеваются в их шкуры, делают из их кожи жилища. Они живут в мире крови. Первобытные люди не проводят принципиального различия между людьми и животными так, как это делаем сейчас мы. Убить животное или убить человека — нет такой принципиальной разницы. Поэтому душе нужна защита от бесконечного убийства. Доминирующей и спасительной становится мысль о том, что смерти как таковой не существует. Убитое тобой животное возродится, если совершить определенный обряд. Если ты вернешь кровь земле, круг жизни двинется своей дорогой, и животное вернется. Вы до сих пор можете встретить отголоски этого представления в иудейском кашруте: кровь должна быть полностью удалена из мяса²³. Иудеи первоначально были охотниками и скотоводами. Вы можете столкнуться с этой мифологией у эскимосов карибу в Центральной Канаде. Животное воспринимается как жертва, которая добровольно предлагает себя в качестве добычи охотнику, при этом по умолчанию предполагается, что будет совершен ритуал, который позволит зверю возродиться позже и вернуться в свое тело.

В подобных обществах обычным было почтение к природе, предполагающее, что животных убивают не больше, чем необходимо для того, чтобы обеспечить себе пропитание. Если опустошать землю, убивая сверх необходимости, в следующем году зверье не вернется. После успешной охоты участники возносили благодарность убитым животным — это ритуал, который обеспечит племя пропитанием в будущем. Люди не обдирают землю, как липку, когда проявляют к ней подобное почтение.

В поздней западной традиции человеку без всяких ограничений отдается во власть Земля и все живое на ней. «И сказал Господь: сотворим человека по образу и подобию своему; и дадим ему власть над рыбами в море, и птицами в небе, и стадами и над всей Землей, и каждой тварью на Земле и на небе»²⁴. Земля — это нечто такое, что надлежит использовать и завоевать. Безжалостно.

Думаю, пришло время рассказать одну небольшую легенду. Этот вполне очаровательный миф черноногих индейцев Монтаны отражает представления охотников о мире. У черноногих было принято загонять стадо бизонов на утес — бизоний обрыв — и сбрасывать оттуда, чтобы добить у подножья. Как-то раз охотники одного из племен не сумели загнать стадо бизонов на утес, так что, похоже, в ближайшую зиму всем предстояло умереть с голоду.

Однажды утром юная девушка пошла за водой для своих родных. Она поднимает голову, видит стадо бизонов на обрыве и восклицает: «О, если бы вы прыгнули с обрыва, я бы стала одному из вас женой!» И — представьте себе! — к великому удивлению девушки множество бизонов устремляются вниз, падая и разбиваясь о скалы внизу.

Невероятно, чудесно — но тут к ней подходит один старый бизон и говорит: «Что же, девица, пошли со мной».

«Ох, нет!»

«А ты посмотри, что произошло вон там, — молвит бизон. — Ты пообещала, что станешь женой одному из нас, если мы прыгнем вниз, и мы сделали это. Так что пошли, надо держать слово».

И бизон уводит девушку и выживших быков вверх на гору и дальше в прерии.

Вскоре родные девушки просыпаются и начинают оглядываться по сторонам: где же наша маленькая Миннехаха?²⁵

Вы же знаете, что за народ эти индейцы, — они все могут узнать по следам на земле. Вот и отец девушки понял, что она убежала с быком. Да что же это такое, думает он, дожили.

Он надевает мокасины, берет лук со стрелами и отправляется искать дочь по следам, которые оставило стадо. Вот он подходит к болотцу-купальне, где каждый бык любит поваляться в грязной луже, чтобы стряхнуть с себя москитов и охладиться в жаркий день. Отец девушки садится на землю поразмыслить, что делать дальше.

Спустя некоторое время он видит сороку, которая подлетела поближе, чтобы поклевать зернышек с земли. Надо сказать, что сороки крайне мудры, в представлении черноногих, они своего рода птицы-шаманы. Индеец обращается к ней: «О, прекрасная птица, не видала ли ты здесь мою дочь? Она убежала с быком».

«Вообще-то есть здесь одна девушка с быком», — отвечает сорока.

«Ну так скажи этой девушке, что к ней пришел отец».

И вот сорока полетела и стала что-то клевать там, где спали быки, а неподалеку сидела девушка. Большой бизон был прямо рядом с ней.

«Вон там, — говорит сорока тихонько, — возле купальни сидит твой отец».

«Ой, — отвечает девушка, — это очень опасно. Бизоны могут убить его. Скажи ему, чтобы сидел тихо и ждал меня, я приду попозже».

И тут за спиной девушки просыпается большой бык. Он отдает ей свой рог и велит: «Ну-ка, принеси мне воды».

Конечно, она идет с рогом к бычьей купальне. «Папа, папа!»

«Я не разрешал тебе шляться с приятелями-быками», — говорит отец.

Но девушка делает шаг назад. «Нет, папа! Это очень опасно. Мы не можем убежать сейчас. Подожди-ка, пока они заснут, вот тогда я и приду».

Она возвращается к быку, тот забирает свой рог и принюхивается: «Фу-фу-фу, индейским духом пахнет». Он взревывает и мычит, и тут все бизоны вскакивают, роют копытами землю, задирают хвосты и начинают свой бычий танец. Потом они скачут во весь опор к болотцу, где ждет папа девушки. Стадо затаптывает его копытами до смерти — и не только затаптывает, но разрывает на части, так что от папы не остается ни клочочка.

Девушка — в слезы.

И тогда вожак бизонов обращается к ней: «Да, ты оплакиваешь своего погибшего отца. А теперь подумай, сколько наших жен, и детей, и отцов, и матерей упали с того обрыва ради тебя и твоего народа».

«Да, — отвечает девушка. — Но он был моим отцом».

А Большому Бизону ведомо чувство сострадания, и вот он говорит: «Ладно, я даю тебе один шанс. Если сможешь оживить своего папу, я отпущу вас обоих домой».

Тогда девушка просит сороку: «Пожалуйста, полетай вокруг, поищи, вдруг найдешь клочок того, что осталось от моего папы?» И вот птица клюет и клюет грязь, пока не находит кусочек позвоночника. Девушка берет эту косточку, кладет ее на землю, покрывает своим одеялом и заводит магическую песнь. И вот уже что-то появилось под одеялом — но оно не шевелится. Она срывает одеяло и видит — вот он, папа, еще не ожил. Девушка продолжает петь, и наконец он поднимается на ноги.

Бизоны очень удивлены и говорят: «Почему бы тебе не делать так и с нами после того, как вы, люди, убьете нас?»

Так был заключен договор между племенем быков — народом зверей — и племенем людей. Бизоны научили людей танцу быков, который стал главным ритуалом в традиции охоты на бизонов в американских прериях.

Вот как черноногие индейцы рассказывают миф, который в различных вариантах существует у большинства охотничьих племен. Женщина из племени людей и шаман в образе животного заключают союз, своего рода брачный договор между двумя мирами. А затем животные предлагают себя племени в качестве добровольной жертвы, сознавая, что их кровь будет возвращена Матери Земле, чтобы потом возродиться. Это базовый миф охотников на всем земном шаре.

Но отправившись в тропики, мы попадаем в совершенно иную ситуацию, которой соответствует совершенно иная пейдематическая мифология. Термин пейдематический был предложен Лео Фробениусом, великим исследователем африканских первобытных племен, чтобы обозначить обусловленность культуры ее физическим окружением — климатом, почвой и географическими условиями²⁶. В тропиках основное питание — фрукты. Каждый сам может сорвать себе банан, так что если ты хорошо собираешь бананы, то это еще не дает оснований для того, чтобы тебя почитали.

При этом женщины становятся более уважаемым полом с мифологической точки зрения. Быть матерью для женщины становится символичным, так она воплощает силы земли. Она дает жизнь подобно тому, как это делает земля, она вскармливает, как и земля. Поэтому женская магия в этих обществах доминирует.

Более того, нечто ужасное выходит здесь на поверхность — ужасное для нашего сознания, по крайней мере. Оно открывает завесу над странной тайной, явленной в законе джунглей, по которому живут растения. В джунглях вы везде видите гниющие растения: из этой зеленой разлагающейся массы вырастает новая жизнь. Из этого можно извлечь очевидный урок: жизнь рождается из смерти. Вывод: если вы хотите культивировать жизнь, то должны культивировать смерть! Именно из этого силлогизма в «вегетарианских» тропиках сформировалась целая система ритуальных убийств. Жестокая система, которая предполагает, что убийство — принесение в жертву — даст новой жизни силу.

Ритуалы этой культуры повторяют ее основной миф. Можно определить ритуал как возможность непосредственно участвовать в мифе, воплощая в реальность мифологическую ситуацию. В первобытных тропических культурах существует много соответствующих мифов и ужасающих ритуалов, которые буквально воспроизводят их события снова и снова. Повторяя ритуал раз за разом, можно прикоснуться к первоначальному событию.

Основной миф первобытных земледельцев заключается в том, что в начале времен время не двигалось, а живые существа, звери и люди, не принадлежали ни к мужскому, ни к женскому полу. Однажды кто-то из них был убит; его тело разрубили на куски и закопали в землю. Из этих кусков поднялись растения, которые люди стали употреблять в пищу, — так что, когда мы едим, наша пища — это божественный дар, плоть бога, которую мы, безусловно, запиваем божественной кровью. Надеюсь, вы узнаете основной сюжет.

Более того — после первого убийства живые существа разделились на мужчин и женщин и стали отличаться друг от друга. Начало рождения совпало с приходом в мир убийства. Жизнь, рождение и смерть появляются в мире вместе с новой пищей, которая должна поддерживать эту жизнь. Следовательно, ритуалы, призванные обновить жизненную силу — благодать, если хотите, — которую принесло древнее мифологическое событие, призванные помочь этому событию свершиться вновь, в большинстве случаев вполне жутковаты.

Пауль Виц, швейцарский антрополог, наблюдал у племени Маринд-аним в западной Новой Гвинее ужасающий обряд, который прекрасно укладывается в представления о подобных архетипических мифах. После инициации мальчиков во взрослую мужскую жизнь для них наступали три дня абсолютной сексуальной вседозволенности, по завершении которых происходила заключительная церемония. Вокруг танцевальной площадки, под рокот больших барабанов с деревяшками по бокам, звук которых ассоциировался с голосами предков, плясали и пели все люди племени. Затем выходила юная девушка, одетая как одно из тех безымянных существ из начала времен. Ее укладывали под большим навесом из огромных бревен на двух опорах. И тогда все мальчики, которые прошли обряд инициации, — совсем юные подростки, — вступали в сексуальное сношение с этой девушкой, снова и снова, под этим потолком из тяжелых бревен. Когда последний из мальчиков овладевал ею, опоры выдергивали, столбы сверху падали на юную пару, убивая их. Затем тела вытаскивали, разрубали на куски, готовили и съедали.

Здесь вы видите союз мужского и женского, воссоединение рождения и смерти, так же, как и идею о том, что любая еда — это евхаристическое единение. В этом ритуале страшно и ярко представлена сама сущность жизни. Теперь, при помощи наглядного примера, вы понимаете, что я имею в виду, утверждая, что ритуалы учат вас принимать жизнь такой, как она есть. Эта церемония воплощает мифологический момент как сознательное его утверждение, принятие не только самой жизни, но и того ужасающего факта, что жизнь питается смертью.

В финале обряда, когда молодых людей вынимают из-под обрушившихся бревен, разрубают на куски, готовят и поедают во время объединяющей трапезы, очевидно непосредственное воплощение первоосновы всех ритуалов, связанных с убитым и поглощенным божеством. Эта юная пара воплощает божественную силу.

Конечно, когда ваша мифология — женская, связанная с миром земледелия, то мужчинам особенно нечем заняться. В некоторых из этих культур даже нет понимания того, что сексуальный контакт приводит к рождению новой жизни. Женщины строят дома. Женщины растят детей. Женщины трудятся на полях. А мужчинам что делать? Неплохая почва для формирования мужского комплекса неполноценности.

За неимением лучшего мужчины начинают его компенсировать как умеют. Они поступают, как и все мальчишки на свете, и образуют свой мужской клуб — тайное мужское общество, куда женщины не допускаются. А в этом обществе вы можете воплощать в жизнь свои духовные идеалы и заняться делом.

Моделью подобного общества может служить Меланезия. Подумайте, в чем заключается проблема: в том, чтобы убежать от Матери. А бежать некуда. Женщины заправляют всем на свете. Они не только самые главные, но и очень привлекательные создания. Вот что плохо: собственно говоря, ты и не хочешь убегать.

Мужчины начинают выращивать свиней. В процессе есть два этапа: первый — для маленьких мальчиков, а второй — для больших. Отец дарит мальчику поросенка в качестве домашнего питомца. И мальчик немного отдаляется от матери и привязывается к поросенку, он несет ответственность за это маленькое существо. Таким образом он учится не быть зависимым, становясь тем, от кого зависят. Как только он всей душой привязывается к этому поросенку, отец мальчика помогает ему принести этого поросенка в жертву, — так мальчик учится жертвовать тем, что он любит. После того как жертва принесена и съедена, ему дарят другого поросенка.

Через некоторое время наступает другая фаза мужской жизни, когда необходимо соревноваться с другими. Свинье выбивают верхние клыки так, чтобы нижние росли и росли беспрепятственно. Они отрастают по кривой и закручиваются назад, через челюсти свиньи. Теперь животное начинает страдать. Оно больше не прибавляет в весе. Это тощая высокодуховная свинья. Вы же знаете, какими изможденными могут быть высоконравственные люди.

В любом случае клыки отрастают, все закручиваясь и закручиваясь, и, если повезет, могут завернуться три раза. На каждом этапе отрастания клыков мужчина приносит в жертву сотни других свиней, которых он вырастил, так что к моменту, когда наконец получается свинья с клыками, закрученными втрое, она уравнивается по стоимости с бесчисленным множеством других свиней. И с каждой принесенной жертвой у этого мужчины изменяется имя, его духовный ранг возрастает, как это происходит у масонов.

Мы познакомились с простои мужской бойскаутской мифологией мира охотников. И познакомились с женской мифологией земледельческого мира. А теперь перед нами мужская мифология, отражающая духовный статус. На каждой стадии описанного процесса человек узнавал что-то новое о потустороннем мире. Вся тема лабиринта ассоциируется с подобной мифологией. Подумайте о том, что происходит сейчас. Духовная жизнь человека связана с длиной клыков свиньи, которые символизируют его ранг. Это не просто свинья, это мистическая свинья.

Человек должен принести в жертву многоценное создание с закрученными клыками до того, как умрет; если все пойдет по плану, он получает силу этой свиньи. А если он умрет до того, как принес эту жертву, никто другой не посмеет совершить обряд, кроме, разве что, владельца точно такой же свиньи с таким же количеством закрученных клыков. Иначе его духовная сила не смогла бы выдержать соприкосновения с освобожденной энергией принесенной в жертву свиньи.

И вот человек умер. Он отправляется в потусторонний мир, наделенный мистической силой своей свиньи, и встречает стражницу потустороннего мира. Она рисует ему лабиринт, по которому он должен войти в загробный мир, а затем тут же стирает половину этого чертежа. Умерший должен суметь дорисовать его снова, чему он научился в своем тайном обществе. А потом он дарит дух принесенной в жертву свиньи этому духу в качестве угощения и отправляется в царство огненного танца, в вулкан посмертья.

Это может показаться очень примитивным и далеким от нас. А вы знаете, как умер Будда? Этого многие не знают. Он умер, отведав свинины. Кузнец по имени Кунда пригласил Будду на трапезу, когда тому было восемьдесят два года. Будда явился на угощение со своими учениками, и кузнец подал им сочную, вкусную свинину со множеством овощей. И Будда, посмотрев на пищу, сказал: «Лишь тот, кто достиг нирваны, обладает силой, чтобы вкусить этой свинины. Я буду есть ее. Моим ученикам подавать ее не следует, а что останется, надо закопать в землю». Вот вам и развитие мифологического мотива.

Многие великие боги были убиты свиньями или людьми, связанными со свиньями. Брат Осириса Сет охотился на кабана, повстречал Осириса и убил его. Адониса убил кабан. В Ирландии кельтский герой Диармид погиб в схватке с кабаном, который тоже при этом погиб от его рук. В Полинезии одно из главных божеств — Камапуа, юный повелитель свиней, возлюбленный богини вулкана госпожи Пеле.

Эти верования в разных вариациях бытуют на пространстве от Ирландии до границ тропического мира — миф, который утверждает победу духовной силы и выступает в качестве суррогата смерти. В каждой из этих культур присутствует каннибализм — реальный или символический: высшую власть можно приобрести, только убив и присвоив себе силу убитого. Hic est corpus теит.

Эти ритуалы — танец бизонов с одной стороны, убийство совокупляющейся пары и общество свиней с другой — представляют собой два диаметрально противоположных взгляда на мир. Взгляд жителей тропического мира, где господствует представление о том, что жизнь питается смертью, глубже и трагичнее. Мировоззрение охотников по сравнению с ним кажется мальчишески-простым и беззаботным: ничего нового не происходит, мы приходим и уходим, все движется своим чередом.

Поскольку первые великие цивилизации мира возникли в жарких плодородных местах на юго-востоке Азии и были земледельческими, они воплощали образы жизни, возникшей из смерти. Отголоски этого мифа прослеживаются, например, в христианской традиции: из смерти Христа возникает наша вечная жизнь, в этом весь смысл образа Распятия. Вы находите его даже раньше, чем возникли мифы об Осирисе, Аттисе, Адонисе и Дионисе²⁷. Элевсинские таинства воссоздавали этот миф. В такой устойчивости есть что-то, заставляющее подумать о связи этого мотива с самой сутью жизни. Никакой абсолютной истины о том, что такое жизнь, просто инсайт; игра, в которую может играть человек. Но мировоззрение человека — если он проживает жизнь, играя в «жизнь-из-смерти, — коренным образом отличается от жизни охотника.

Именно в зоне земледелия в эпоху неолита возникают первые постоянные поселения, давшие впоследствии начало более высокоразвитым цивилизациям. С течением лет ритуалы жертвоприношения, которые воплощают мир в такой бесчеловечной и отталкивающей физической форме, все больше сублимируются. Проходят столетия, эти ритуалы становятся более мистическими и символичными; пища, которую вкушают участники, — не просто еда в физическом смысле этого слова, но пища духовная. Этот символизм присутствует в буддистских, индуистских и христианских ритуалах, он трансформировался из первоосновы, общей для всего человечества.

Около девятого тысячелетия до нашей эры эти общества начинают развиваться, основываясь на земледелии и скотоводстве. Вдруг оказывается, что племя больше не охотится за пищей, племя культивирует ее.

Как уже было сказано, в ранних обществах охотников все взрослые были равны и обладали одинаковым статусом: сообща они полностью контролировали культуру.

Напомню, что высокоразвитые культуры начинают формироваться в так называемый «ядерный период» на Ближнем Востоке примерно около 4000 года до н. э. Деревни превращаются в небольшие города, затем в крупные города и наконец — в города-государства. Торговля и разнообразные новые ремесла, а также цивилизованные искусства процветают; отдельные люди больше не контролируют все общественное наследие в целом. Они становятся «узкими специалистами». Появляются чистые администраторы, жрецы, торговцы, крестьяне и так далее. Всем этим людям необходимо гармонично сосуществовать с теми, кто существенно отличается от них. Эта иерархическая структура общества породила абсолютно новую с психологической и социологической, а также с других точек зрения проблему.

Наибольшим влиянием в эту невероятно важную эпоху пользуются жрецы. Именно они внимательно всматриваются в небеса, ожидая знамений, говорящих людям о том, когда именно сажать, а когда — собирать урожай. Именно жрецы — особенно у шумеров — первыми применяют искусство письма и математические наблюдения. Именно они развивают математические способы описания мира: шестидесятеричную систему математики, основанную на числах шесть, двенадцать и шестьдесят, при помощи которой мы до сих пор измеряем время.

Именно они первыми обнаружили движения светил в неподвижных созвездиях; они установили, что планеты перемещаются по траектории, которую можно предсказать с помощью математических расчетов. Эти модели движения навели их на мысли о комическом порядке — вселенском цикле, который, так сказать, простирается до рая. Луна восходит, приближается к полнолунию, затем убывает. Солнце ежедневно всходит и заходит. Зима сменяется весной, затем приходит лето и так далее. Это представление о великом цикле, который постоянно возвращается на круги своя, поразил тех, кто наблюдал за небом, став для них озарением, которое само по себе было гораздо более удивительным, чем откровения о жизни растений или мира животных, возвышаясь над ними и над всеми законами, которые управляют вещами вокруг. Это было откровение об универсальном процессе, о безличной силе, которую нельзя ничем заменить. Вы не можете обращаться к солнцу с молитвой о том, чтобы оно остановилось, — вы ни к чему не можете обращаться с просьбой о том, чтобы оно остановилось. Это процесс абсолютно безличный и доступный для математических измерений, который должен соответствовать законам цивилизации. Это базовый мифологический концепт первой высокоразвитой цивилизации.

Ненадолго обратимся к высокоразвитым культурам. Я разделяю их на две великие области — Восток и Запад. Граница между ними проходит по территории Персии.

На востоке от Персии находятся два творческих центра: Индия и Дальний Восток (Япония, Китай и Юго-Восточная Азия). Обе эти области находятся в изоляции. На севере Индии возвышаются Гималаи, а границы ее омываются океанами. Восточная Азия отрезана от запада великими пустынями, а к югу и востоку — водой.

Новые веяния могут постепенно усваиваться с помощью власти и через существующие традиции. В восточных культурах вы рано или поздно узнаете древние воззрения Бронзового Века, привнесенные из Месопотамии между 2500 и 1500 годами до н. э., — образ великого внеличностного круговорота.

К западу от Персии находятся два гигантских культурных центра. Один из них — Ближний Восток, или Левант, где возникли первые высокоразвитые культуры; здесь огромное значение придается обществу, группе, а не личности, и главное для индивида — его роль в коллективе. Другая великая культурная зона — Европа, архетипическая зона охоты эпохи палеолита, где, как и во всех первобытных охотничьих культурах, подчеркивалась роль отдельного человека.

Эти две области — в отличие от двух восточных зон, которые находятся в изоляции, — постоянно взаимодействуют друг с другом. Более того, каждая из них открыта для атак воинственных кочевников, постоянно нападающих с севера и с юга соответственно на оседлых земледельцев и торговцев из центрального района. Эти группы-завоеватели — арийская из скотоводческих равнин Северной Европы и семитская из Сирийско-Арабских пустынь, где выращивали овец и коз. Захватив власть, воинственные скотоводы становились правящей прослойкой в мире цивилизованных земледельцев, ремесленников и торговцев. Их мифология и образ жизни определялись откровениями священников-небосозерцателей; больше всего эти группы воинов почитали мужское божество, повелителя молний. Их мифология абсолютно противоречила верованиям аборигенов-земледельцев, почитателей богини-Земли — матери, щедро приносящей дары своим детям.

Конфликт между сообществами, одно из которых почитает богиню, а другое, состоящее из воинов, презирает их, стал одним из главных мотивов в мифологиях Запада. Ветхий Завет — это история конфликта, инициированного богом воинов, который провозглашает: «С тех полей, что вы не сажали, вы едите плоды; в тех домах, что вы не строили, будете вы жить»²⁸. Вы можете прочесть об этом в книге Иисуса Навина: вот стоит обыкновенный городок, вот появляется облако пыли на горизонте, и на следующий день в городке уже никого не остается в живых. Какие-то бедуины пришли и истребили всех. Аналогично дело обстояло с греками, и кельтами, и римлянами. Они были суровыми воинами, эти арии и семиты, — жестокими, безжалостными варварами. Они приходили в культуры, которые сформировались вокруг идеи о непрерывно вращающемся космическом цикле, и тут же захватывали власть.

В мифологии космического миропорядка, где вся Вселенная — это утроба Матери-Земли, а мы — ее дети, божества, которые оплодотворяют ее, обычно представлены в виде животных. Эти консорты занимают второе место после главного божества.

Первый объект, с которым соприкасается поначалу каждый человек, — это мать. Отец играет второстепенную роль и не должен предъявлять претензий. Кому, скажите на милость, нужно лоно Авраамово?

А у воинственных племен в центре находится мужское божество: не тот, кто молится богине, чтобы она принесла ему дары земли, а тот, кто приходит и берет их сам. Это повелитель молний, зовись он Зевс или Яхве, Индра или Тор.

Если вы повнимательнее присмотритесь к семитским народам, вышедшим из пустыни, где Мать-Земля, похоже, не очень-то заботится о человеке, а каждая отдельная жизнь зависит от порядка, установленного в обществе, то заметите, что главное божество всех семитов, будь то амориты, или вавилоняне, или финикийцы, — божество племени. Это уникальное явление в истории.

Из этого следует еще одно обстоятельство. Если мои верховные божества — олицетворения природных сил, то, например, прибыв из Греции в Индию, я смогу сказать: «О, ваш Индра — это наш Зевс!» У вас есть для него имя, подобно тому, как хлеб — это хлеб, зовись он brot или pain. Божества взаимозаменяемы и равноценны, разница лишь в названиях. Но если ваше божество — это бог племени, вы не можете утверждать, что оно является и моим. Поэтому в семитской традиции присутствует тенденция к исключительности, где с усилением роли ключевого мужского божества усиливается и чувство отделенности: мы отличаемся от всех остальных жителей этого мира.

Древние греки и римляне тяготели к синкретизму, стремясь увидеть в иерархии божеств свой собственный миропорядок. Когда вы пытаетесь идентифицировать свой собственный миф, один из вопросов, с которым вам придется определиться, — это чем ваш бог и ваше поклонение ему отличаются от остальных божеств и способов им служить соответственно. Уникален ли ваш путь? Существует ли в мире что-то подобное? Может быть, вы признаете, что делаете точно то же, что все остальные люди, участвуя в общечеловеческом опыте, но называете это особенным конкретным именем? Это не значит, что вы не считаете свой способ поклонения наилучшим для себя. Но не бегать же, как некоторые, с девизом: «Да, вы поклоняетесь своему Богу как вам угодно, а я поклоняюсь так, как угодно Ему».

Итак, мы столкнулись с очень интересным конфликтом между патриархальной культурой, менее рафинированной, но более могущественной физически, и гораздо более сложной цивилизацией, поклонявшейся богине. Безусловно, варвары одержали верх, а затем ассимилировали местную культуру.

Посмотрите на Книгу Бытия в Библии. Кто-нибудь слышал о том, чтобы мужчина родил женщину? Но именно эта глупость происходит в райском саду, когда от Адама происходит Ева, и мужчина фактически выполняет функцию матери. В иврите слово «адам» означает «земля». Итак, земля породила человечество; оно ведет свой род от отца-земли, а не от матери-земли.

А в Пепельную Среду вы увидите, как множество католиков выходят на улицы Нью Йорка, посыпав лбы пеплом. «Из праха ты вышел, и в прах обратишься»²⁹. Прах! Это — Мать-Земля, и вы так унижаете ее? Ваша мифология уникальна: в мире больше нет религий без богини, с одним лишь богом-холостя-ком. А богиню других мифологий вы именуете Мерзостью.

На протяжении всего Ветхого Завета мы имеем дело с мужским богом Яхве, который осуждает культ холмов и полей и Мать-Землю. Один царь за другим творят зло перед очами Яхве, воздвигая алтари под деревьями и в горах. А затем маньяк вроде Илии начинает действовать, проливая потоки крови — убивая всех, кто устремил свой взор на Луну. Вот и вся история. Эту-то жуткую мужскую мифологию, которая требует угнетения женского начала, мы и унаследовали.

Один из интереснейших моментов, который обнаружили исследователи-библеисты в девятнадцатом веке: мифологические темы Старого Завета напрямую заимствованы из шумеро-вавилонского комплекса верований. Посмотрите, что из этого получается. Мифы, которые первоначально говорили о богине-матери, теперь указывают на Яхве, мужское божество. Такая трансформация представляет собой забавный аспект нашей традиции, который даже озадачивает. Символы обращаются к нашей душе напрямую, вы понимаете, что именно в них заключено, на глубоком подсознательном уровне. Но человек, который предъявляет вам миф, говорит на ином языке. Он утверждает: «Это отец» — но ваша душа возражает: «Нет, это мать». Пора к психиатру. У всех наших символов — двойное дно.

Фома Аквинский в своем труде «Summa contra gentiles» рассуждает так: «Человек может познать Бога, лишь если понимает, что Бог превосходит все, что можно сказать или помыслить о Нем»³⁰. И когда вы задумываетесь о том, «что превосходит наши мысли», например о том, что Бог — это обязательно мужчина, и в нашей традиции мужчина без жены, то сталкиваетесь с тем, к чему душа не очень хорошо подготовлена. Я считаю, что это очень важный момент.

Второстепенный вопрос о том, к какому полу причислить божество, в некоторых случаях способен сбить с толку. Изначально считалось, что бог — мужского пола, чтобы утвердить главенство патриархального общества над матриархальным. И цикл Эсхила «Агамемнон», и «Эдип» Софокла пытаются разрешить противостояние мужского и женского начал.

Народы Востока с подобной проблемой не сталкиваются. К востоку от Персии, в Индии или Китае, старая мифология несет в себе идею космического круга — безличного миропорядка, правящего Вселенной, и эта идея актуальна по сей день. В Индии есть понятие «дхарма» или «калпа», в Китае — Дао, и так далее. Эти концепты, такие же древние, как письменность, трансцендируют само понятие пола.

В этих традициях высшая тайна Вселенной, высшее бытие — если мы можем так это называть — находится за пределами доступного человеческому пониманию, всего человеческого знания. Это находится даже за пределами категорий мышления. И бессмысленно задаваться вопросами: «Един ли Бог? Мужчина он или женщина? Добр или жесток?» Все это — категории мышления. Бессмысленно даже спрашивать: «Есть ли Бог?» Бытие и небытие — также категории мышления. Божество существует (или не существует) вне возможностей разума. Он трансцендентен по отношению ко всем категориям. Было бы просто топорно спрашивать, как мы это часто и делаем: «Исходят ли от божественной силы любовь, милосердие, справедливость; любит ли Бог этих людей больше, чем вот тех; любит ли он меня лично?»

Однако следующая мысль заключается в том, что эта сила, которая трансцендирует все доступное осмыслению, составляет саму суть вашего собственного бытия. Она имманентна — она находится непосредственно здесь, непосредственно сейчас, в бумаге, на которой напечатана эта книга, в стуле, на котором вы сидите. С этой точки зрения вы можете выбрать любой объект, начертить вокруг него круг и заняться изучением тайны его бытия, не зная, что он собой представляет, потому что не в силах постигнуть его истинную суть. Хорошо, вот он, стул, и вы знаете, что с ним делать; но ведь его сокровенная сущность в высшей степени и абсолютно непостижима. Тайна существования вашего стула и тайна существования самой Вселенной — это одно и то же. Следовательно, любой объект — палка, камень, человек, животное — могут быть помещены в центр такого таинственного круга, чтобы стать идеальным источником медитации.

Созданная в VIII веке до н. э. Упанишада Чхандогья ясно выражает эту мысль, говоря: tat tvam asi («Вы — это оно»)³¹. Весь смысл этих религий — индуизма, джайнизма, даосизма и буддизма — в том, чтобы вызвать в человеке переживание единства с вселенской тайной, тайной бытия. Вы — это оно. Но это не то личностное «вы», которое так вам дорого. Не то «вы», которое отличает вас от других³².

Эта формула является способом осознать себя и как наблюдателя, и как объект наблюдения. Общепринятый взгляд на мир дуалистичен: я существую в своем теле, я — не мое тело; я знаю свои мысли, и я — не мои мысли; я испытываю чувства, и я — не мои чувства, со мной происходит нечто, и я тому свидетель. А потом приходит Будда и говорит, что вы даже не свидетель. Таким образом вы можете вытащить себя «по другую сторону стены».

И вот мы приходим к следующему выводу: все, что может быть обозначено словом, этим и не является. Если вы можете дать чему-то имя, то вы — не оно, и все же вы — оно; такое противоречивое утверждение дает нам ключ к разгадке того, что мы называем «тайной Востока».

В этом — мистика наших собственных мистиков. Многих из них сожгли на кострах за то, что они привлекали внимание к подобным идеям. К западу от Персии, в традициях, которые пришли с Ближнего Востока, — а именно в христианстве, иудаизме и исламе, — это высшая степень ереси по отношению к незыблемой истине: Господь сотворил мир, Создатель и созданное им — не одно и то же.

Обычно наша теология излагает вещи с точки зрения подвижного сознания: логика Аристотеля утверждает, что А — это не не-А. Но на другом уровне — и это уровень, к которому апеллируют все религии, в том числе и наша собственная, хотя они бы предпочли держать это в тайне, — высшая тайна заключается в том, что эти два явления едины: А — это не А. Но наши официальные религии проклинают за святотатство всякого, кто скажет: «Я и Отец Небесный — одно целое». Иисус провозгласил это, и его за это убили. Именно за это его и распяли: за святотатство.

Девятьсот лет спустя великий суфийский мистик аль-Халладж, казненный за ересь, выразил ту же мысль, и его тоже за нее распяли. Аль-Халладж выразил мысль, к которой стремятся все мистики: сообщество правоверных существует для того, чтобы воссоединить Того, Кто любит, с тем, кого Он любит, чтобы объединить Вселенную с ее Богом. Он сравнил это с мотыльком и пламенем: мотылек видит огонек и бьется об стекло, возвращается к своим сородичам утром и говорит: «О, какое чудо я видел этой ночью!» Ему отвечают: «От добра добра не ищут». Что же, такова жизнь аскета. Мотылек возвращается к лампе на следующую ночь, пробирается к огню и воссоединяется с предметом своей любви, став пламенем. Аль-Халладж провозглашал, что это и есть цель мистика: полное исчезновение эго в единении с Тем, Кто Один-из-Всех.

Наша собственная традиция не преувеличивает внутреннее ощущение общности с божественным, занимаясь способами установления отношений с богом. Наша религия — это религия отношений: А относится к X. Конечно, на Востоке А равно X и при этом не равно ему. Отношения и идентичность — это две различные формулы.

Итак, как же вступить в отношения с божественным? В иудаизме для этого нужно быть правоверным иудеем: никто в мире не знает Бога, кроме иудеев, — так сказано в Ветхом Завете. Как стать иудеем? Родиться у еврейской матери. Это не всем дано.

В христианской традиции Христос рассматривается как уникальное Воплощение Бога: он настоящий человек и настоящий Бог. Мы воспринимаем двойственную природу Христа как чудо. Как установить отношения с Иисусом? Пройти обряд крещения и стать прихожанином церкви.

Нынче мы отчуждаемся от нашей божественности. Отчуждаемся и от социального института, утверждающего, что внутри него контактируют с Богом, мы больше не верим в этот институт. Христос воскрес из мертвых, основал Церковь и так далее? А что, если он не воскресал? Был ли он тем, что о нем утверждают? Родился ли он от непорочной девы, являлся ли истинным Богом и реальным человеком одновременно? Предположим, что вы в этом сомневаетесь. У вас отняли правду. Некий институт забрал у мира божественное и заставил вас общаться с Богом через посредников, а теперь этого института не стало, и у вас вообще нет никаких отношений с божественным. Только всеобщее отчуждение.

И тогда приходит старый Свами Сатчитананда.

На Востоке каждый должен осознать дуализм своей собственной природы; инкарнация — аватар — это лишь модель, с помощью которой вы можете открыть божественное в себе самом.

Итак, я подчеркиваю это различие, поскольку оно демонстрирует различные ключевые моменты в восточных религиях. Они зависят от исторических обстоятельств — объективной реальности от их особых, конкретных ситуаций. Иудейская традиция основана на понятии особого откровения особых людей в особое время в особом месте; это событие может быть исторически задокументировано. Ну что же, получается, что эти документы можно подвергнуть сомнению.

Христианская традиция строится на идее уникальности Воплощения, на очевидности чудес и основании Церкви и ее постоянства. Эти события должны быть представлены как исторические, поэтому наши символы постоянно и настойчиво апеллируют к историчности.

Мусульманская вера связывает правоверных с Аллахом через мир Мухаммеда, пророка его.

Это может быть приемлемо в отношении института церкви, или Израиля, или ислама, но отвлекает от первичного смысла этих символов, взывающих к вам, к тому, что внутри вас. Поэтому гуру приходят из Индии, а мастера дзен — из Японии: они совмещают все понятия сразу. Они утверждают, что все символы обращены внутрь человека.

В начале своей замечательной книги «Философские течения Индии» Генрих Циммер отмечает, что наша культура столкнулась с кризисом, который произошел в Индии около трех тысяч лет назад: полным разрушением унаследованных мифов. Их больше нельзя было интерпретировать в конкретном ключе, принятом и практически неизбежном в менее развитых обществах. Сейчас мы, подобно индийцам того времени, осознаем, что все мифические силы приходят из нашего внутреннего мира. Вы не можете победить того, кто внутри вас, и нам придется пройти через то же испытание, которое досталось индийцам.

И я не утверждаю, что в Индии все прошло прекрасно, потому что с тех пор (с 900-400 годов до н. э.) Индия очень состарилась. А когда вы стареете, все начинает разваливаться. Волосы выпадают, вы забываете переодеться, вы проливаете и опрокидываете на себя все подряд. Вот так и выглядит Индия. Это руины былого величия, и не нужно путать прошлое с настоящим. Вы не можете взять чужой, изживший себя культурный подход к осмыслению прошлого и применить его к своей жизни. Однако вы можете прислушаться к нему и позволить ему стать источником вашего вдохновения.

И я хотел бы обратиться к церквям всего мира вот с каким смиренным призывом: у вас есть символы, которые лежат на алтаре, и ваше учение. К сожалению, когда догма говорит вам, какой именно эффект должен оказывать конкретный символ, начинаются проблемы. Если на меня он действует иначе, получается, что я грешник?

Настоящая, важная функция Церкви заключается в том, чтобы представить символ, провести ритуал, донести божественное послание так, чтобы человек смог пережить его. Каковы отношения Бога-Отца и Бога Сына со Святым Духом, собственно говоря, не так важно для переживающего торжественный ритуал, ощущающего в самом себе Непорочное Зачатие и рождение мистического, мифического бытия, которое и есть наша собственная духовная жизнь.