В землянке Акилуры
Староста стоял у дверей в землянку и дрожащей рукой тянулся к ручке двери. Страх был не случайный. Акилура никогда не звала к себе просто так. Она всегда приходила сама, а звала лишь если в село приходила беда. Последний раз, когда она позвала к себе – на село вышел пачканный ворожбой волкодлак. Он унес жизни десяти мужиков из села Ведичей.
Дверь самым противным образом скрипнула, а взору старосты предстала необычная картина. Посреди землянки Акилуры стоял стол. У стола – лавка, а на ней, спиной к старосте, сидела Акилура. Разорванный топчан на полу и битые горшки не так бросались в глаза, как то, что Акилура сидела прямо. Такой староста ее не видел никогда.
– Меня зело хорошо слушай, старшой! – начала каркающим голосом Акилура. – Я прадеду твоему, отцу и тебе слово давала, что со смертью шашни водить зареклась… не сдержала я то слово…
Староста покрылся потом. Сделки со смертью всегда сопровождались чьей-то смертью в селе. Такие действа пресёк дед старосты, запретив Акилуре сделки со смертью. Кадык старосты судорожно дернулся, но он не проронил ни слова.
– Родову летопись Песта я глядела. Иначе бы и не связалась со смертью.
Глаза старосты привыкли к полумраку, и он увидел черное, как земляное масло, пятно на столе. Оно по капельке стекало вниз.
– Нашептали мне предки рода Подова, что быть ему на грани той и этой стороны не раз, еще пока учебу учить будет… Я, старшой, Песта как родную кровь воспитала, которой не было никогда, потому смерть звала, чтобы уберечь его от той стороны.
– Знаешь ведь, что клятву дала…
– Знаю! – Акилура хлопнула по столу рукой. От удара от столешницы отлетело несколько щепок. Старосте стали видны руки Акилуры. Они обзавелись когтями. Такими же черными, как смола. – Я свою душу отдала, старшой. На свою душу торг вела… То мой рок. Или душою чистой уйти за грань через пламя кострища, или душу свою продать за чужого сына…
Акилура зашлась утробным кашлем, а лужа на столе начала расти.
– В хранители Песту я черта сосватала, чтобы от той стороны берег его…
– Что ты сделала?.. – еле вымолвил староста. Пот с лица уже сошел, но вместе с кровью. Он стал белее снега.
– Рот закрой и слушай меня! Кого я ему в хранители сосватаю? Ведьма я, старшой, и других хранителей не знаю!.. Черт тот не простой. Ему с заячий хрен до рогов крученых и лысине на темечке! С тем заветом справится, а гулебанить ему единый не даст! Смерть, она хоть и во мраке живет, но под единым ходит. Не быть тому, чтобы черт по земле разгуливал да бесчинства творил. Ангел младшой с Пестом рядом всегда будет. – Акилура вновь зашлась кашлем, но спустя несколько ударов сердца продолжила: – Я за то свою душу в службу смерти отдала…
– Значит, до городища дойдут?.. – несмело произнес староста.
– Не дойдут! Тень Пикарда на кладбище уже топчется. В Подовой стороне. Так Пест решил, ибо его стороны на нашем кладбище нет. Чудом ноги он унес, когда лихой люд след на них взял. Пикард тогда свой живот отдал, чтобы Песта уберечь. – Акилура глубоко вздохнула. – Тяжко мне, старшой! Смерть меня зовет… Знаешь ты, что с ведьмами опосля смерти становится?
– Знамо то, Акилура… – хрипло произнес староста.
– Ну, коли знаешь, то дверь на засов снаружи закроешь. Вместо засова прут ивовый, что под ногами у тебя, всунешь. Мужиков соберешь и до заката все окна заколотишь да печную трубу мхом заткнешь. До прихода Песта с учебы не вздумай носу в землянку мою казать… Тяжко мне… Уходи, старшой…
Староста подхватил с полу ивовый прутик и вылетел за дверь. Взглянув на солнце, которое было в зените, он припустил к мужикам.
Акилура в это время продолжала сидеть за столом. Ее когти все сильнее впивались в столешницу, а из черных провалов глаз текли черные, как смола, слезы.
– Ты уж прости, Пестушка, прости старую… Не уйти мне чистой с кострища… Обманула старая…
