Разглядывая фотографии Пхеньяна, иностранцы часто спрашивают, что это за странные белые точки, крестики и цифры нарисованы на асфальте площади Ким Ир Сена и примыкающих к ней центральных улиц. Значки эти складываются в сложную матрицу, которая нужна для организации массовых политических мероприятий: так граждане понимают, где стоять и куда идти. Это как разметка декораций на театральной сцене или актерские метки на съемочной площадке – крест-накрест наклеенная лента, отмечающая место, где актеру стоять, чтобы быть в кадре и в фокусе. Пхеньянская разметка – ярчайшее доказательство того, что столица КНДР – не город, но сцена монументальных пропорций.

Потеря Син Сан Ока и госпожи Чхве стала началом конца карьеры Ким Чен Ира на поприще кино. Киноиндустрия Северной Кореи окончательно рухнет лишь через двадцать лет, но тот мартовский день 1986 года стал первым провозвестником краха.

Никто не знает достоверно, как откликнулся Ким Чен Ир на побег своих возлюбленных кинематографистов. Несомненно, удивился, счел, что его предали, и сурово наказал кураторов, которым полагалось не допустить ничего подобного. Чхве Ик Кю отстранили от работы в Отделе пропаганды и агитации и послали на производство; пару лет о нем не было ни слуху ни духу. Хо Хак Сун наверняка перевели куда-нибудь из дома в Тонбунни и исключили из партии, но в остальном ее судьба неясна.

Побег Сина и Чхве вызвал легкий ажиотаж в дипломатических кругах. Первым новость передала «Киодо Цусин» – со слов «доверенного источника», собственного сотрудника Эноки. Затем американское и северокорейское посольства несколько дней через газеты и телеграфные агентства обменивались упреками. Сначала северокорейские власти заявили, что Соединенные Штаты «ввели в заблуждение и похитили [Сина и Чхве] по уговору с южнокорейскими марионетками». Северная Корея продолжала твердить, что Сина преследовали власти Юга, он добровольно переехал в Пхеньян, и «мы помогли ему, потому что он просил помощи». Северокорейский посол в Вене выступил со скорбным увещеванием, точно родитель потерявшегося ребенка. Он сообщил прессе, что Сина и Чхве забрали из «Интерконтиненталя» насильно, «и они так и не вернулись. Мы до сих пор их ищем».

Все изменилось, едва Син и Чхве дали свою первую пресс-конференцию, где объявили, что были похищены, но теперь свободны. Тут посол Ким Чен Ира вознегодовал. Да, говорил он теперь журналистам, Син и Чхве бежали, но не потому, что были пленниками, а потому, что они – неисправимые, испорченные южнокорейцы, не достойные доверия, – украли два миллиона долларов, которые Ким щедро и великодушно выделил им на возрождение их пошатнувшейся карьеры. (Позднее Син признавался: «Я вспоминал, как мы восемь лет страдали в одиночестве и на людях, и считал, что будет справедливо, если мы оставим эти деньги себе», – но впоследствии об этом решении пожалел.) И, разумеется, к этому обману и предательству приложили руку американские волки.

Имя Сина мигом убрали из титров «Пульгасари», а за режиссера выдали его ассистента. Фильм вышел на экраны Северной Кореи спустя несколько недель после побега Сина и Чхве, и публика пришла в неописуемый восторг. Ким лично приказал провести общенациональную просветительскую кампанию с лекциями и идеологическими собраниями, где Сина полагалось очернить, дабы «весь народ» отныне видел в нем не культурного героя, но изменника. Теперь стали карать за одно упоминание его имени, а его фильмы изъяли из проката.

Вскоре у Северной Кореи начнутся проблемы посерьезнее утраты единственного хорошего кинематографиста. Полвека изоляции, технологического застоя и бестолковой экономической политики давали о себе знать во всех областях – страдала даже сама земля. Ким Ир Сен так злоупотреблял ресурсами и инфраструктурой страны, что выращивать и собирать урожай стало практически невозможно. Целые участки были разрушены бездумной вырубкой лесов; ГЭС и ирригационные системы приходили в упадок, опустошая окрестные поля и фермы. Вдобавок холодная война была на исходе, и мир менялся. В конце 1980-х два крупнейших (и, возможно, единственных) союзника КНДР, Китай и СССР, наладили дипломатические и торговые отношения с Южной Кореей – знатная пощечина Кимам. Примерно тогда же и Китай, и Советский Союз, где тоже просела экономика, начали требовать деньги вперед за любые поставки продовольствия и топлива. В этот период долг КНДР составлял уже около десяти миллиардов долларов, которые страна никак не могла вернуть. Две трети северокорейского импорта пищевых продуктов и три четверти топлива поступали от китайцев. Остальное импортировалось из СССР, который в 1991 году развалился и вообще прекратил торговлю с Северной Кореей.

Экономика буксовала, и «вскоре над Северной Кореей нависла смертельная опасность, – как спустя несколько лет писала журналистка Барбара Демик. – Из-за отсутствия дешевого горючего и сырья перестали работать заводы и фабрики, что означало прекращение экспорта. Без экспорта остановился приток конвертируемой валюты, а это, в свою очередь, еще сильнее сократило импорт нефти и привело к перебоям в электроснабжении. Перестали работать и угольные шахты, которым электроэнергия была необходима для откачки воды. Перебои в снабжении углем усугубили перебои в производстве электроэнергии, а они привели к спаду сельскохозяйственного производства». Вскоре у Северной Кореи закончилась еда. Люди умирали от голода, у «скорых» закончился бензин, в больницах отключили свет, и отрубились все коммуникации.

К 1998 году от голода умерли, по разным данным, от шестидесяти тысяч до двух миллионов человек (почти десять процентов населения страны). Те, кто выжил, словно сошли с фотографий из Сомали и Эфиопии: запавшие глаза, раздутые животы, сухая кожа обтягивает кости. Люди ставили силки на птиц, крыс, даже мышей. Вся популяция лягушек была уничтожена подчистую за год. Люди жевали древесную кору и копались в коровьих лепешках в поисках непереваренных злаков. Сообщалось о родителях, арестованных за то, что съели своих детей, и о черном рынке человечины. На улицах и на ступенях вокзалов валялись трупы, которые никто не убирал. Северную Корею поддерживала только гуманитарная помощь – свыше двух миллиардов долларов гуманитарной помощи, поступавшей в основном от «кровожадных волков янки».

Ким Ир Сен, которого уже давно подводило здоровье, наконец умер в 1994 году, в возрасте восьмидесяти двух лет. Последние два десятилетия он спал с девочками-подростками из «Бригады радости» и жил в окружении врачей и сиделок из Института долголетия Ким Ир Сена, созданного его сыном, дабы продлить великому вождю жизнь. Разум и тело старого партизана сильно сдали. Зрение и слух отказывали. Для омоложения врачи рекомендовали Солнцу Кореи почаще смеяться, есть здоровую пищу и делать переливания крови молодых мужчин. Но ничего уже не помогало. В жаркий июльский день сердце Ким Ир Сена остановилось. Он руководил страной сорок шесть лет. Он почти на двадцать лет пережил Мао и на сорок – Сталина; его царствование застали девять американских президентов, двадцать один японский премьер-министр и шесть президентов Южной Кореи. И он успешно передал бразды правления сыну.

Когда ведущий Центрального телеграфного агентства в черном костюме и черном галстуке объявил о смерти Ким Ир Сена, на улицах поднялся вой. Целые семьи выбегали из домов и бились головами о стены и тротуары. Люди кричали и рыдали. Люди прыгали с крыш или не торопясь морили себя голодом. (В Северной Корее затруднительно даже покончить с собой: передознуться не выйдет, поскольку снотворных ни у кого нет, и вышибить себе мозги тоже не удастся – патроны есть только у солдат.)

За несколько дней истерия охватила всю страну. Люди приходили горевать к статуям Ким Ир Сена. Тут тоже доходило до абсурда. Поначалу они собирались, потому что искренне оплакивали вождя; затем возвращались, потому что есть было нечего, а власти раздавали рисовые колобки всем, кто являлся отдать дань покойному. И так повторялось опять и опять, потому что этого от них ожидали, а затем стали требовать. Спонтанный траур превратился в обязаловку. Вышел указ о том, что каждая группа скорбящих должна принести к памятнику вождя цветы, и инминбаны следили, все ли явно и убедительно горюют, – мало ли, вдруг в толпу затесался предатель или попутчик. Ким Чен Ир выпустил фильм, в котором утверждалось, что если горе народное будет достаточно глубоко, великий вождь может вернуться к жизни. Поползли слухи о заговорах: якобы великого вождя убили американцы или южнокорейцы. Ну правильно – а как еще он мог умереть?

По коммунистической традиции, положенной смертью Ленина в 1924 году, тело Ким Ир Сена забальзамировали и выставили на всеобщее обозрение. Из трупа удалили внутренние органы, тело погрузили в формальдегид, по венам пустили несколько литров смеси глицерина с ацетатом калия, чтобы труп смотрелся жизнеподобно и не коченел, а затем посредством макияжа создали иллюзию молодости. Работать над мумией в Пхеньян прилетели советские биохимики из Научно-исследовательской лаборатории при Мавзолее Ленина, которая мумифицировала Ленина, Сталина и Хо Ши Мина.

Замысловатая похоронная церемония длилась два дня, 19–20 июля. Два миллиона граждан стояли на улицах столицы, а Ким Ир Сен в гробу на крыше «кадиллака» медленно ехал к месту последнего упокоения: в Кымсусанский дворец, который его сын превратил в мемориал и мавзолей. Скорбящих и прочих посетителей на входе обеззараживали: люди двигались через мраморный коридор по траволатору длиной в полмили, а дорогое рентгеновское оборудование заглядывало к ним в карманы, крутящиеся щетки чистили им подошвы, воздушные пушки сдували грязь и пыль с одежды. Траволатор привозил гостей в вестибюль, где размещалась белая мраморная статуя покойного вождя, сзади подсвеченная розовым. За вестибюлем размещался огромный темный зал, где играла торжественная музыка. Там на черном постаменте под прозрачным стеклом лежал шикарно убранный Ким Ир Сен в черном костюме. Согласно большинству оценок, весь проект стоил 100 с лишним миллионов долларов. Вся ежегодная торговля Северной Кореи составляла всего два миллиарда. В день похорон Ким Чен Ир объявил, что Ким Ир Сен остается «вечным президентом», по-прежнему ходит по земле бок о бок со своим народом и руководит республикой из-за гроба.

Хотя с начала 1980-х Ким Ир Сен возглавлял государство лишь формально, а фактически страной правил Ким Чен Ир, последний официально пришел к власти как раз вовремя – его и сочли ответственным за повсеместную разруху. Отчаянно пытаясь сохранить лицо и найти виноватых, матерый пропагандист включил свою рекламную машину на полную катушку. Сначала правительство утверждало, что запасается провиантом, дабы в неотвратимый день объединения Кореи накормить голодающих южан. Поскольку эта байка впечатления не произвела, власти намекнули, что США в одностороннем порядке объявили блокаду Северной Кореи и не пускают в страну продовольствие, надеясь уморить северокорейский народ и свергнуть режим. Эта версия подействовала чуть лучше, но ее подорвали сообщения очевидцев о том, как солдаты возводят вдоль морских берегов ограды, чтобы люди не рыбачили, поскольку рыба – «государственная собственность» и нужна партийной элите. Тогда телевидение, намекая на пользу голодания, быстренько выпустило документальный фильм о жадном человеке, который много ел и лопнул. О том, как массы восприняли эту тактику, сведений не имеется.

Посреди этой человеческой трагедии Ким Чен Ир решил, что кино нужно стране как никогда. Северокорейский кинематограф периода голода вернулся к пропаганде КНДР как самой счастливой и везучей страны на планете – однако это соображение не находило отклика в сердцах людей, вынужденных изо дня в день бороться за выживание. Примерно тогда же в страну стали контрабандой провозить зарубежные фильмы – и тут граждане увидели, что они пропустили за все прошедшие годы. Разрослись черные рынки: китайские контрабандисты через Амноккан и Туманган везли видеоплейеры и кассеты (а также продукты питания и прочие иностранные товары). Впервые за всю историю страны государство лишилось монополии на кино. На рыночных лотках появились фильмы и телепередачи из Китая, Гонконга, Южной Кореи, даже из США. Вскоре китайцы променяли кассеты на DVD – диски тоньше, их проще доставлять оптом. Провозить контрабанду было легко: запихал в сумку несколько сотен дисков, а сверху положил блок «Мальборо» в дар слишком дотошному пограничнику.

В таких условиях пропаганда лишилась своих конкурентных преимуществ. Дело не только в том, что иностранные фильмы были качественнее, увлекательнее и учили зрителя вдумчиво судить о подтекстах и ритмической структуре кино. Что гораздо важнее, миллионы обычных граждан впервые в подробностях видели заграницу. Они видели города с автомобилями и небоскребами, дома с телевизорами, посудомоечными и стиральными машинами – не богатые, а просто обычные дома. В финале романтических комедий люди бегали друг за другом по аэропортам, среди сотен других людей – и все они могли себе позволить (и всем разрешали) забавы ради путешествовать по миру. Некогда считалось, что Южная Корея живет под гнетом жестоких властей, но теперь выяснилось, что и там люди, похоже, от души пользуются всеми прелестями свободного мира. А злые американцы в зарубежном кино были довольны, здоровы, увлеченно покупали всякие вещи или влюблялись, и их никак не удавалось соотнести с американцами из северокорейских мифов и легенд – детоубийцами с крючковатыми пальцами и носами.

В 1989 году Чарлз Дженкинз и другие американские перебежчики через одного эфиопского студента, учившегося в Пхеньяне, раздобыли себе контрабандный видеоплейер. Следующие десять лет они, «задергивая все шторы и до минимума приглушая звук», смотрели стандартный набор видео с черного рынка: «Титаник», «Скалолаз», «Поездка в Америку», «Крепкий орешек», Джеймс Бонд. У Дженкинза в Северной Корее родились и выросли две дочери – и обе терялись, глядя на эти кадры из неведомых миров. «Они никак не могли разобраться что к чему. Например, в „Поездке в Америку” Эдди Мёрфи играет африканского принца, который находит себе жену в Нью-Йорке, но [дочерей Дженкинза] Бринду и Майку учили, что чернокожие в Америке – все равно что рабы. У девочек мозг не справлялся со сценами, где люди разных рас разгуливают по нью-йоркским улицам и, по сути, прекрасно друг с другом ладят».

Электричество в жилые дома теперь подавалось по расписанию и нормировалось. На эти краткие часы раз в день или в несколько дней люди – особенно молодежь, порой человек по тридцать или сколько влезет – собирались в квартирах, где были видео– или DVD-плейеры, запирали дверь, задергивали шторы и смотрели кино, сколько успевали: южнокорейские мыльные оперы, старые американские фильмы, китайскую классику, гонконгские боевики. Иногда полиция вырубала электричество до срока, зная, что без электричества из плейеров не извлечь кассет и дисков, а потом устраивала рейды и забирала всех, у кого в плейере застряло иностранное кино. Контрабандистов и торговцев дисками арестовывали и казнили. Ким Чен Ир объявил, что наплыв иностранной культуры – диверсия ЦРУ с целью дестабилизировать Корейскую Народно-Демократическую Республику. «Всевозможными уловками и ложью империалисты и реакционеры парализуют здравое мышление масс, распространяя среди них буржуазно-реакционные идеи и гнилые буржуазные привычки, – провозглашал он в своем выступлении перед членами партии. – Что будет, если мы поддадимся, если мы не преградим путь обычаям, которые сеют эти негодяи?.. Мы не сможем ценой жизни своей защищать вождей революции и придерживаться принципов социализма». Любой, кто продает, покупает или смотрит иностранное кино либо телевидение, постановил Ким Чен Ир, сотрудничает с «марионетками, подконтрольными ЦРУ и плетущими коварные заговоры с целью обелить империалистический мир этими диверсионными материалами».

Но противозаконные и рискованные частные киносеансы продолжались. Северокорейцы теперь иначе смотрели не только на то, что предлагал им кинематограф, но и на то, какой может и должна быть их жизнь. С появлением иностранного кино местное, застрявшее в середине восьмидесятых, лишилось зрителей. За какую-то пару лет самый мощный пропагандистский инструмент Ким Чен Ира безнадежно устарел.

Между тем северокорейские киностудии продолжали штамповать новые фильмы – так они, во всяком случае, говорили. В 1988 году заместителя директора Чхве Ик Кю вернули из ссылки и снова назначили замдиректора Отдела пропаганды и агитации. Все 1990-е его контора утверждала, что «Корейская киностудия» снимает по тридцать фильмов в год, но в 2000 году было ясно, что на студии уже несколько лет никто не работает. Люди затруднялись ответить, какие местные фильмы посмотрели за последнее время, и вспоминали разве что «Колокольчик», снятый в 1987-м. В первые годы XXI века попытались было скопировать «Титаник», но вышла катастрофа (что вполне логично). Ныне северокорейским кинематографистам рекомендуют «снимать больше мультиков!». Анимация дешевле, ее проще контролировать, и прекрасно обученные выпускники пхеньянских вузов не останутся без работы.

А кроме того, теперь постановка творится не на экране, а в зрительном зале. Дипломаты и туристы, приезжающие в Северную Корею, смотрят, как в метро исключительно для иностранных гостей запускают поезда. Чтобы создать иллюзию свободной торговли, возводятся фруктовые, цветочные и продуктовые ларьки. Для приезжих, которых беспокоит религиозная нетерпимость Пхеньяна, выстроены образцовые церкви, где проводятся показушные христианские службы. И каждый год телевидение по всему миру транслирует «массовые игры» «Ариран», организуемые недавно назначенным министром культуры Чхве Ик Кю, – демонстрацию верности, единства, терпения и военной выправки северокорейского народа. Люди по-прежнему обязаны под угрозой ареста каждое утро благодарить Ким Ир Сена и Ким Чен Ира за пищу, хотя Ким Ир Сен уже умер, а никакой пищи нет.

Сплошной абсурд. Сплошная липа. Но это неважно. Северная Корея, спродюсированная Ким Чен Иром, превратилась в государство-театр: ритуализованная жизнь, система символов, спектакли и трюки поддерживают авторитет и легитимность режима, который на самом деле не располагает ни тем ни другим.

Творится революция. Спектакль нельзя прекращать. Экраны не должны потемнеть.