Глава 15

Он сам не знал, в какой момент из нормального ребенка превратился в животное, которое жаждало крови, боли и агонии. Возможно, в тот момент, когда лично застрелил пса на дороге, или в момент, когда понял, что мать умерла, и ее тело, накрытое белой простыней, выносили у него на глазах из комнаты, а отец смотрел стеклянным взглядом на эти самые носилки. Данте казалось, что это он умер, а не мама. Ведь с ее смертью это действительно произошло. Не стало ребенка, который радовался детству, учил русский язык и смеялся, бегая по комнатам этого мертвого дома, который теперь давил на него своими стенами. Данте превратился в дикого звереныша, из которого вырос матерый хищник.

Он ненавидел сучку, которая заняла место матери. Красивую брюнетку с торчащей грудью и задницей, как в порножурналах. Товар. Она выглядела, как товар с хорошей рекламой. Как только эта ведьма появилась в их доме, Данте почувствовал отравляющую жгучую ненависть. Она пожирала каждую клетку его тела, каждый нерв, взрывала ему мозг. Смотрел на нее и понимал, насколько все это омерзительно. Ему было двадцать два, когда он вернулся из Аргентины, и Киаре столько же, она цепко ухватилась за свое место длинными острыми ноготками, которые Данте хотелось повыдирать с мясом. А ее место было в штанах Франко, которого она держала за яйца так крепко, что старик не видел ничего, кроме ее фото-модельных стандартов. Даже их свадьба походила на дешевый голливудский фарс. Светящийся, как новогодний шар, отец и рядом с ним дешевка, безвкусица, ширпотреб.

Данте тогда вывернуло наизнанку. Он посмотрел на женщину, потом бросил взгляд на отца – располневшего, с круглым брюшком, старательно старавшегося выглядеть моложе, и ему захотелось истерически смеяться. Видимо, на старости лет отец начал верить в чудеса. Это взбесило с первой же секунды. Данте почувствовал ее власть над Марини-старшим, а она почувствовала это презрение кожей, какой-то гребаной интуицией, или своей округлой бразильской задницей. Данте не знал, что она там плела его отцу, но эта чертовая тварь явно вознамерилась избавиться от опасности в лице Данте, и как можно быстрее. И просчиталась. Она, видимо, не понимала, насколько он опасен на самом деле. Данте никогда не станет добычей – он откроет охоту сам. Интересную охоту, смертельную. Именно тогда у него впервые появилось желание получить эту женщину любой ценой. Не важно, как, но заставить ее раздвинуть ноги. Оттрахать, как последнюю сучку, и избавиться от нее. Раскрыть отцу глаза. Самоуверенному Франко Марини, которого Данте когда-то боялся, от страха мочился в штаны, трясся, как бездомная собачонка, которую сейчас побьют палками.

«Ты – ничтожество, тупое русское ничтожество, как и твоя мать. Она была тупая сучка, и ты такой же. Толку от тебя никакого. Ты, как заноза в заднице, ничему не учишься, зря деньги на тебя трачу и время».

И так изо дня в день, из года в год, пока Данте не уехал учиться, а когда вернулся – то увидел, как бережно и нежно Франко носится с этой дрянью. И захотелось показать, КТО на самом деле ничтожество. Это был вызов на уровне подсознания, на уровне самых низменных инстинктов. Извечное соперничество.

К тому моменту Данте хоть и был молод, но успел повидать столько грязи, разврата и всякого дерьма, что никому и не снилось. Он влезал во все, во что мог влезть и вляпаться подросток в его возрасте. В клане его боялись даже тогда, когда ему было шестнадцать. В тот период своей жизни он совершенно обезумел. Погрузился в мир алкоголя, драк, женщин, азартных игр, наркоты. Да, он имел женщин уже в шестнадцать. Не они его, а он их. Жизнь за границей с полными карманами отцовских денег давала любые возможности. Кокаин изменял реальность до неузнаваемости, раскрашивал во все цвета радуги. Он стал ненормальным, совершенно невменяемым ублюдком, с которым не мог справиться никто. Бои без правил, поножовщины. Он дрался, как дьявол. Его не волновал исход боя. Из тех, кому наплевать на боль и собственные чувства, и уж точно – на чувства других. Он мог забить соперников на ринге почти до смерти. И ему это приносило наслаждение. В шестнадцать его впервые посадили. До этого адвокаты отца отмазывали Марини от колонии.

Он подрался на улице. Их было человек десять. Но уже тогда, в шестнадцать, Данте больше походил на зверя, чем на человека. В нем была эта странная несвойственная людям выносливость. Нет, не жажда жизни, а, скорее, наоборот, он просто не боялся смерти. Ему нравилось играть с ней в прятки. И он играл. Всегда. Его забавляло, и он смеялся, когда они его били, а он давал сдачи. С такой силой, что ломались носы, ребра, ноги и руки. Каждый его удар был точным и отправлял противника в нокаут. Последние двое набросились на Данте с ножами. Одного Марини обезоружил, а другого заколол его же собственным ножом. Всадил прямо в сердце и хладнокровно провернул в ране несколько раз.

Его осудили, приговорили к двум годам колонии для несовершеннолетних. А ему было наплевать. Он харкнул в лицо адвокату отца, который сказал, что Франко поручил ему сократить срок, а не отмазать Данте полностью. Ненависть всколыхнулась с такой силой, что Марини-младший лучше бы отбыл весь срок, чем попросил отца вытащить его оттуда. Другие законы и другая жизнь. Он отсидел всего два года, и когда вышел, уже точно знал, чего хочет от этой жизни и что непременно получит. Отец как раз поздравил его с возвращением на свободу и сообщил о женитьбе. Аргентина стала неинтересна. Он хотел Нью-Йорк. Власть. Безоговорочную, полную.

И снова алкоголь, оргии, кокс, женщины, бесконечные потные тела разного цвета, возраста и калибра. Он трахал их пачками. Сам или с дружками. Быстро, на одну ночь, или роман на неделю, но не больше. Ему нравилось все новое. А еще ему нравилось причинять им боль. И он умел сделать так, чтобы они ее хотели. Умоляли. Ползали на коленях и сами протягивали ему поводок. В этом и был его личный кайф. Подчинение. Беспрекословное. И самое интересное – добровольное. Впервые он попробовал это со шлюхой. Ему хотелось чего-то особенного, необычного, и первый сеанс больше походил на карикатуру, но он взорвался, когда по ее щекам текли слезы, а по коже аккуратно скатывался в шарики черный воск в то время, как его член таранил ее круглую попку, погружаясь в узкое отверстие, а пальцы сжимали ее горло.

Он пил ее боль, дышал ею, она впитывалась ему в поры и кормила внутреннего зверя порцией крови и адреналина. Нет, это не был обычный садизм, Данте никогда не интересовало насилие. Ему нравилась психологическая ломка, когда он владел не только телом, но и разумом. Когда они хотели его мозгами прежде всего. С этим не сравнится даже оргазм.

Киару он получил через месяц после своего возвращения. Он трахал ее, где придется, и она надсадно стонала под ним и выла его имя искусанными губами. Потом прятала синяки от Франко и умоляла Данте о новых встречах. А ему нравилась эта власть, он упивался ею и какой-то своеобразной местью отцу. Иногда доходило до того, что Киара стояла на коленях с его членом во рту и усиленно работала над ним, а Данте в этот момент выслушивал от Франко по телефону, какое он дерьмо и ничтожество, неспособное закончить учебу и стать человеком. Под эти уничижительные тирады Данте кончал ей в рот или на лицо, а потом темным, тяжелым взглядом смотрел, как отец целует ее в губы после возвращения из поездки и внутри разливался черный триумф, радость. Это была месть. Сладкая расплата за одинокое детство, мертвую мать и извечные унижения. Потом ему надоело, появилось собственное дело, и Киара отошла на второй план. Иногда он звонил ей, и она прибегала к нему в отель или отдавалась прямо в машине, но все реже и реже. Ему стало невкусно. Для себя он прошел этот квест, и его отец ветвистыми рогами подпирал крышу империи Марини. Данте снова уехал в Аргентину. Вернувшись, обнаружил мачеху беременной и оставил в покое. Та несколько раз устраивала истерики, преследовала его, заглядывала в глаза, умоляла о встречах, а он остыл. Ему уже хотелось чего-то нового. Киара принялась его шантажировать. Слать письма с угрозами, встречаться с ним при каждом удобном случае, умоляя снова вернуться к прежним отношениям, в ее постель, а он смотрел на ее живот и чувствовал отвращение к себе, к отцу, к ней. Как можно жить с мужем и трахаться с его сыном иногда с промежутком в пару часов? Нет, Данте не ревновал. Ему было пофиг. Скорее, бесило, что именно эта тварь заняла место матери. Его святой нежной матери. Белокурой, похожей на ангела красавицы. Он иногда часами мог рассматривать ее фотографии и любоваться ею. А Киара была недостойна такой чести, чуть позже эта идиотка все растрепала отцу. Выложила, как на духу. Отчаянная психопатка, которая решила, что таким образом получит Марини-младшего в свое личное пользование или, наоборот, избавится от него.

Ей удалось именно второе. Данте не знал, как она все вывернула, но эта дрянь выставила его виноватым, чуть ли не насильником, и отец выгнал Данте из дома.

Сидя в дешевом мотеле и нюхая кокаин, Данте ждал, когда Киара приедет к нему на встречу. Она позвонила тут же, как только Франко выставил сына из дома без гроша в кармане. Е[риползла умолять в очередной раз, и тогда ему захотелось ее убить. Это желание было настолько непреодолимым, что он с трудом сдержался, чтобы не всадить в эту гадину стилет по самую рукоятку. Удержало только одно – она сказала то, от чего рука Марини опустилась сама по себе.

Перед самыми родами отца убили. Родился Альдо. Спустя несколько месяцев Киара подсела на наркотики.

Данте не вмешивался, пока эта идиотка не начала исчезать из дома и тратить на дозу огромные деньги, пока не сплавила Чико своей итальянской семейке в Милане. Он за всю свою жизнь прекрасно видел и понимал, насколько все боятся Франко. Перед ним дрожали до фанатического страха. Данте еще с детства был под впечатлением от этой внутренней мощи, когда человек одним взглядом закрывает рты и ставит на колени. В окружении отца в его присутствии отводили взгляд. Данте хотел большего. Намного большего, и он это получил. Спустя время.

Он начал изучать бизнес отца. Скрупулезно, шаг за шагом вникая во все детали. У отца была целая империя, и Данте знал, что рано или поздно станет ее владельцем. Это время пришло, и сейчас приходилось выгрызать авторитет. От врагов он избавлялся еще более безжалостней, чем сам Франко. Никакой пощады, никакого совета. Приговор приводился в исполнение моментально. Конкуренты тряслись от суеверного ужаса, когда находили под дверью отрезанные пальцы, уши, глаза своих родственников. Все мгновенно становились сговорчивыми. Данте расширил бизнес отца, он скупал мелкие предприятия, заводы, фабрики. Постепенно заполняя криминальные доходы законными. Потом он купил новый дом. Точнее его построили для него. Работали лучшие архитекторы, дизайнеры. Данте любил только самое-самое. Никакой половинчатости, экономии. На себе он не привык экономить.

Данте понял, что все держится на страхе. В этом гребаном мире правят только паника и ужас. Заставив человека бояться, можно добиться всего, начиная от преданности и верности и заканчивая выгодными сделками. Он не гнушался ничем, шел по головам, по трупам. Пер, как танк, напролом.

Из всех, кто его окружал, Данте любил только Чико. Это была странная привязанность, со стороны походившая на заботу отца о своем детеныше. После того, как привез мальчика из Милана и раздробил кости проклятому родственнику Киары, Данте не отпускал Чико от себя ни на шаг.

Данте готов был драть за него на части и драл. Никто и ничто не волновало. Все знали: нельзя сказать плохого слова о Марини-младшем, иначе ты труп.

Данте знал, что Альдо его боится, а, может, и ненавидит за эту опеку, а ему было все равно. Плевать. Будет так, как решил Данте. Даже от Киары, прогнившей наркоманки, он не избавлялся из-за Альдо. Знал по себе, что значит похоронить мать.

Я открыла дверь и впустила Алекса в квартиру. Пока наливала нам кофе, он стоял на кухне, прислонившись плечом к косяку двери.

– Так что ты делала там, Катя?

Я налила кипяток в чашки и вскинула голову.

– Какая разница, что я там делала? Я позвала тебя, чтобы рассказать об этой девочке. Я видела ее там.

Алекс прищурился.

– С каких пор ты ходишь на тематические вечеринки, Кэт? Это твое новое увлечение? Или я чего-то не знаю о тебе?

Ты ни черта обо мне не знаешь, знал бы – то давно понял, что я ничего не расскажу.

– Мы будем копаться в моих новых увлечениях, или ты все же выслушаешь меня, может, задашь вопросы по жертве?

Алекс подошел ко мне и вытер тряпкой разлитый кипяток, напоминая мне всем своим видом, насколько хорошо он ориентируется в моем доме.

– А ты нервничаешь. Почему?

Потому что уже семь, а я хочу в душ, хочу накраситься, хочу переодеться и сделать то, о чем мечтаю вот уже несколько недель, как одержимая.

– Я не спала сегодня ночью, и я выпила вчера лишнего. Алекс, ты или задавай вопросы по делу, или уходи. У меня планы на вечер.

Алекс стиснул челюсти, а потом все же спросил:

– Эта девочка, ты сказала, она нюхала кокс в туалете, и там ты видела ее в последний раз. В котором часу это было?

Я задумалась. Домой попала в шесть утра. Значит, ее я видела где-то в полпятого.

– В четыре тридцать приблизительно.

– Это совпадает со временем смерти, которое поставил Берн. Катя, кто после тебя заходил в туалет? Кого еще ты там видела?

Мне вспомнился Марини, прислонившийся к косяку двери, и по телу снова пошли мурашки от одного образа.

– Никто. Я никого не видела, – захотелось прикусить себе язык за вранье. Вот это что сейчас? Я выгораживаю его? Намеренно не говорю Алексу о своих подозрениях… – Вы получили разрешение на эксгумацию?

– Да. Завтра с утра вскроем могилы. Владелец этого клуба, Катя, Данте Марини. Тот самый, чью визитку ты обронила у меня в машине. Ты с ним знакома?

– Нет, – ответила я и поставила чашки на круглый эмалированный столик. Села на стул, поджав под себя ноги. Пристальный взгляд Алекса заставил отпить кипяток. Обожгла язык и поморщилась.

– А ведь ты врешь мне, – сказал Заславский и отпил свой кофе, – не знаю, почему, но врешь. Вы знакомы. На той вечеринке, где ты была вместе с Ли. Вы не могли не познакомиться, ведь это было в его доме.

Я медленно поставила чашку.

– Ты все же следишь за мной, Алекс. Ты все же считаешь, что имеешь на это право. Там было около пяти тысяч гостей, почему ты решил, что я могла познакомиться с хозяином лично? Зачем ты лезешь в мою жизнь?

– Не в твою жизнь. Данте Марини – один из главных подозреваемых, Кэт.

Я продолжила пить чай, только сильнее сжала чашку.

– Мы нарыли на него достаточно информации. У Данте Марини уголовное прошлое. Отсидка за умышленное убийство по малолетке, множественные аресты, наркотики. Нелегальный вывоз оружия, живой товар, наркотики.

Я усмехнулась и посмотрела Алексу в глаза.

– Вы это доказали? Вы можете предъявить хоть одно обвинение и посадить Марини за решетку?

– Не можем. У него обширные связи, лучшие адвокаты. Нам бы хоть одну зацепку, и я бы его прищучил.

Я поставила чашку на стол.

– Вот когда сможете, тогда и выдвинешь обвинения, Алекс.

Заславский покрутил чашку в руке и поставил рядом с моей.

– Я скучаю по тебе, Катя. Каждый день скучаю. Каждую секунду.

Я резко встала из-за стола. Начинается. Точнее, никогда не кончается.

– Мы это уже обсуждали столько раз, что каждый последующий вызывает у меня приступ тошноты, Алекс. Тебе пора. И мне тоже.

Я прошла мимо него, но он схватил меня за локоть и дернул к себе.

– Хватит, Кэт. Ты наказала меня. Я сдаюсь. Что я должен сделать? Оставить работу? Бросить к твоим ногам значок, стать на колени и просить выйти за меня? Чего ты хочешь? Скажи, я сделаю.

Несколько секунд мы смотрели друг другу в глаза, а потом я тихо сказала:

– Нет, Алекс. Я этого не хочу. Уже не хочу. Когда-то хотела, когда-то мне это было нужно. Посмотри на себя, Заславский. Кого ты пытаешься обмануть? Меня? Себя? Ты сдохнешь без этой работы, ты ею живешь, дышишь. А я не готова, не хочу выходить замуж и жить с твоей работой… Ты зачахнешь без нее. Мы уже это проходили. Когда тебя отстранили на месяц, ты чуть не спился, Алекс. Если ты бросишь работу, то рано или поздно возненавидишь меня за это.

Его пальцы медленно разжались.

– Смирись. Я больше не люблю тебя, да и не любила, Ал. Если бы любила – я бы приняла твой выбор. Просто на том этапе жизни мы были нужны друг другу. А теперь наши пути разошлись. Мы всегда останемся близкими, но мы не станем любовниками больше никогда. Я не хочу тебя. Во мне нет бабочек, нет мурашек, нет страсти, Алекс. Ничего нет.

Он несколько раз кивнул, потом провел большим пальцем по моей щеке.

– Ты права… Веснушка. Ты права… только и тебя я тоже люблю. И что делать с этим, я не знаю, Катя.

Он подхватил пальцем ключи от машины и вышел из кухни, а я, тяжело вздохнув, посмотрела на часы.

А вот и бабочки… вихрь. Тысячи бабочек внизу живота от одной мысли о нем.