20 декабря 1940 года

У меня были выступления в Гомеле. Вечером, после концерта, я сидел в номере гостиницы и пил чай, сдобренный армянским коньяком.

Вечер получался замечательный – устал я, конечно, сильно, но за час уютных «посиделок» утомление покинуло меня. Я чувствовал приятную расслабленность и умиротворение.

На улице было холодно и начиналась метель, снежинки шеберстели в окно, а в номере тепло и тихо. Я мирно «оттаивал» после дневного напряга, когда надо было держать себя в кулаке, не распускаться, не позволять себе ничего лишнего.

Теперь же, наедине с собой, я мог и размякнуть. Имел право.

Все беспокоящие меня мысли я отогнал от себя, отложил на потом, на завтра. Вот наступит утро, и пусть возвращается время тревог и опасений. А пока…

Тут в дверь постучали, и я со стоном покинул мякоть кресла. Прошел обреченно – и открыл двум офицерам при полном параде.

– Товарищ Мессинг? – сказал один, четко отдав честь. – Мы за вами. Собирайтесь, вас ждут в Москве.

Мало что понимая, я оделся, обулся, прихватил с собой портфель и вышел. Меня отвезли на аэродром и посадили в самолет. Первый раз со мной было такое, чтобы за мной высылали самолет!

В салоне было холодно, моторы гремели, пуская дрожь.

Это мешало думать. Заснуть тоже не выходило.

На Центральном аэродроме я пересел… вернее, меня пересадили в «ЗИС». Автомобиль проехал за город, на дачу И.В. Сталина.

На какую именно, я не знаю до сих пор, а о хозяине дачи я узнал, прочитав мысли сопровождающих.

Вот уж где мыслей было! Моих собственных. Всяких. Чего я только не передумал, пока фары «подметали» заснеженное шоссе!

И вот она, дача вождя.

Охрана меня тщательно обыскала, отняла портфель, и офицер для поручений провел в сталинский кабинет.

Читая чужие дневники, я заметил в них то же самое, что присутствует в моих собственных записях, – обилие деталей.

Суть этого мелочного воспроизведения прожитых дней я понял не так давно – человек пишет дневник для себя самого, чтобы закрепить прошлое за собой. Ведь в памяти остается очень мало из того, что было, буквально крупицы. А вот если сразу, на свежую голову, записать недавние события, то они останутся с тобой навсегда. Ты просто не сможешь их забыть, а если и запамятуешь что-либо, то откроешь дневник, прочтешь – и вот оно, твое былое.

Я прекрасно помню встречу с Иосифом Виссарионовичем.

Мне сразу стало понятно, что товарищ Сталин не поддается внушению – это человек со стальной волей. К тому же у него имеется то, что отличает истинного государственного мужа от просто политика, – харизма. Тот незримый ореол, та аура, что приводит к повиновению целые народы, а у врагов вызывает почтение.

Харизма – продукт высшей нервной деятельности, и ее тоже можно назвать необыкновенной психологической способностью, имеющей отдаленное сходство с массовым гипнозом.

Когда я вошел в кабинет, товарищ Сталин сидел за столом, изучая какие-то документы. Увидев гостя, он встал, приблизился и молча оглядел меня, словно изучая. А я изучал его.

Иосиф Виссарионович был ко мне доброжелателен, хотя и чувствовалось явное недоверие. Видимо, получив различные материалы, вождь составил обо мне нелестное мнение как об очередном шарлатане.

Потом Иосиф Виссарионович предложил мне сесть, и мы закурили: он – трубку, я – папиросу.

– Откуда вы родом, товарищ Мессинг? – спросил Сталин спокойно, но пристальный взгляд его желтых глаз не позволял расслабиться.

Нет, я не испытывал страха, мне ничего не грозило. Просто, разочаровавшись, вождь спокойно отпустил бы меня, навсегда позабыв о моем существовании. А я хотел, ну, не то чтобы понравиться, но произвести наилучшее впечатление – точно.

Я рассказал о моей родине, о семье.

– А когда вы ощутили свои способности, Вольф Григорьевич?

– В отрочестве, товарищ Сталин, или даже в детстве, когда предсказал, что у соседа корова сдохнет. Но тогда я не понимал, что это именно мои способности позволили заглянуть в будущее. Да я и слов таких не знал…

Иосиф Виссарионович усмехнулся, вынул трубку изо рта и сказал:

– Говорят, что вы ловкач, умеете проходить сквозь стены. Это правда?

– Нет, товарищ Сталин, сквозь стены – это уже слишком. Но силой внушения могу заставить пропустить меня или просто не заметить. Отвести глаза.

Вождь хмыкнул:

– Ваша сила внушения заставила Лаврентия сменить всю свою охрану. А что вы еще умеете, кроме внушения и отгадывания?

– Ну-у… Я могу двигать стакан или пачку папирос по столу силой мысли, но какой в том толк, не знаю. А иногда мне открывается будущее. Порой это смутные картины, образы, а бывает так, что я на вопрос: «Что будет?» – просто знаю ответ. Он словно всплывает в сознании.

– Просто знаете ответ? – нахмурился Сталин.

Он не верил мне, и тогда я предложил:

– Товарищ Сталин, испытайте меня. Давайте я попробую предсказать что-нибудь из ближайшего будущего.

Вождь кивнул.

– Хорошо, попробуйте, – сказал он. – Только предскажите что-нибудь такое, чего никто не ожидает. Точно предскажите, а не как гадалка на базаре, и желательно, чтобы вы предсказали какое-нибудь крупное событие.

Да, это была задача! О чем рассказать? О скорой войне с Гитлером? Она обязательно случится, эта война, и многие, кому положено, знают об этом, хотя чаще всего предпочитают умалчивать. Но именно об этом, самом крупном событии, я не стал ничего говорить, ибо не знал, когда именно начнется война.

И тогда я получил ответ, возникший где-то в глубинах моего мозга.

– В январе в Бухаресте будет попытка переворота, будут беспорядки и погромы. Переворот не удастся. Двадцать первого января он начнется, а двадцать третьего закончится.

– В Румынии? – заинтересовался Сталин. – Хорошо, я запомню. Месяц остался. А почему вы сказали именно про Румынию? Вы как-то связаны с Румынией?

Я смутился.

– Да нет… Просто… Хм. Водитель, который привез меня сюда, на дачу, сильно похож на Хаима Либскинда – он был портным в Гуре. А прозвище у него – «Румын». Отец Хаима, Мойше Либскинд, бежал из Румынии, спасаясь от погромов.

– Вот, значит, как… – протянул Сталин. – Подумали о каком-то портном, а увидели переворот…

– Ваш сын Василий в январе уедет в Липецк на курсы усовершенствования командиров эскадрилий, – быстро добавил я, понимая, что Сталин не слишком доволен итогами нашей встречи.

Вождь задумался, испытующе глядя на меня.

– Если ваше предсказание про Румынию сбудется, – проговорил он, – то мы еще встретимся с вами.

Иосиф Виссарионович встал, и я понял, что аудиенция закончена.

Чувствовалось, что он разочарован, видимо, ожидания его были иными. Но и я не всегда волен распоряжаться своим даром.

Меня проводили на аэродром и даже снабдили пакетом с бутербродами и термосом с горячим чаем, чему я был весьма рад.

Интересно, что товарищ Сталин не требовал от меня демонстрации моих способностей, видимо, ему вполне хватило тех примеров, что приводили ему в докладах.

С нетерпением жду конца января.

Господи, ты боже мой, как же мне хотелось рассказать товарищу Сталину о будущей войне! Она начнется в следующем году, но вождь и сам знает об этом. Самое же главное мне неведомо – когда именно она начнется. Полагаю, что летом, но ни числа, ни даже месяца назвать не могу. Видения же страшные. Немцы захватят Киев и расстреляют многие тысячи евреев в месте с названием Бабий Яр. Они организуют множество концлагерей, куда сгонят сотни тысяч пленных красноармейцев, обрекая тех либо на предательство, либо на мучительную смерть.

Так будет, я знаю это. Страстно мечтаю доказать свою правоту – и не могу.